Бог помогает тем, кто перестает вредить себе

 

Одна из худших вещей, которая может случиться с человеком, истерзанным жизнью, состоит в том, что он склонен усугублять ущерб, причиненный ему ударами судьбы, нанося сам себе дополнительный вред. Как будто ему мало того, что он уже стал жертвой тяжелой утраты, неприятия, удара или невезения; нет, вдобавок к этому бедняга зачастую обвиняет себя в том, что он плохой человек, и именно поэтому с ним приключилась беда, а потом из-за такого убеждения он буквально отгоняет от себя людей, пытающихся сблизиться с ним и помочь ему. Слишком часто мы, страдая от боли и смятения, инстинктивно поступаем неправильно. Выражается это в том, что мы не считаем себя заслуживающими помощи, и в результате, по сути дела, позволяем чувствам вины, гнева, ревности, а также добровольно навязанному себе одиночеству ухудшить и без того тяжелую ситуацию.

Я когда-то наткнулся в книге на иранскую пословицу: «Если видишь слепца, пни его; ибо почему ты должен быть добрее Бога?» Иными словами, если вы видите, как кто-то страдает, надлежит верить, что он заслуживает свою судьбу и что сам Бог хочет его наказать. Поэтому перейдите на сторону Бога - избегайте страдальца или еще больше унижайте его. Если же вы попробуете помочь ему, то фактически будете идти против справедливого суда Божия, который по заслугам покарал его.

У большинства из нас, по всей вероятности, будет единственная реакция на подобную точку зрения: «Это ужасно». Мы склонны думать, что знаем лучшую линию поведения, нежели такая. Но слишком часто мы по невнимательности и без всякого умысла говорим людям, которым жизнь нанесла удар, что они некоторым образом заслужили его. И когда мы так поступаем, то тем самым подпитываем дремлющее в них чувство вины вкупе с подозрением, что, может статься, нынешняя беда приключилась с ними, поскольку они действительно тем или иным образом способствовали ее приходу.

Помните тех сомнительных утешителей Иова из библейской истории? Когда три друга явились навестить Иова, они искренне хотели утешить близкого им человека в его утратах и болезни. Но они почти все делали неправильно, а закончили тем, что фактически заставили своего друга почувствовать себя еще хуже. Мы можем извлечь из их ошибок уроки и понять, в чем нуждается человек, когда жизнь не жалеет его, осыпая ударами, и каким образом мы, как друзья и соседи, можем быть полезны страждущему.

Их первая ошибка состояла в следующем. Они подумали, что, когда Иов говорит: «Господи, почему Ты делаешь со мной такое?» - то он задает вопрос, а они, мол, помогут ему, ответив на этот его вопрос и объяснив, почему Бог поступил именно так. В действительности же указанные слова Иова были вовсе не теологическим вопросом, а криком боли. После них должен стоять восклицательный знак, а совсем не вопросительный. Вот в чем Иов действительно нуждался и чего на самом деле просил у своих друзей, когда говорил: «1Ъсподи, почему Ты делаешь со мной такое?» - так это не богословских рассуждений, но сочувствия. На самом деле Иов совершенно не желал, чтобы пришедшие объясняли ему действия Господа, и уж тем более не хотел, чтобы друзья указывали ему, где и в чем его теологические излияния содержат изъяны. Он хотел совсем другого - заверений, что он в любом случае хороший человек, а беды и несчастья, которые на него обрушились, чудовищно трагичны и несправедливы. Однако его друзья настолько увлеклись разговорами о Боге, что почти забыли о самом Иове, - если не считать речей о том, что он наверняка наделал каких-то ужасных ошибок, коль заслужил у справедливого Господа подобную судьбу.

Поскольку трое друзей никогда не бывали в положении Иова, то не могли понять, насколько бесполезным и каким оскорбительным с их стороны занятием было стремление осудить Иова и внушить ему, будто он не должен так сильно плакать и жаловаться. Впрочем, даже если бы они сами испытали на себе подобные беды и горести, то все равно не имели бы ни малейшего права на оценку и тем более осуждение горькой участи Иова. Трудно сообразить, что говорить человеку, которого постигла трагедия, но гораздо легче догадаться, чего ему говорить не надо. Любые сколько-нибудь критические высказывания присутствующих на похоронах в адрес кого-то из близких родственников покойного («не принимай этого так близко к сердцу», «постарайся сдержать слезы, ты расстраиваешь людей») недопустимы. А слова, сказанные с целью свести к минимуму душевную боль такого человека («возможно, это даже к лучшему», «могло быть намного хуже», «она теперь в лучшем из миров»), будут, скорее всего, восприняты неправильно или, по крайней мере, недооценены. Столь же ошибочно и призывать того, кто совсем недавно потерял очень близкого человека, маскировать свои чувства или вообще не проявлять их («мы не имеет никакого права сомневаться в деяниях Господних», «Бог безусловно любит вас, если избрал для несения этого бремени»).

Подавленный своими многочисленными трагедиями, Иов изо всех сил пытался цепляться за чувство собственного достоинства, самоуважение и за уверенность в том, что он хороший человек. И уж воистину последнее, в чем он нуждался в этом мире, - так это в словах о том, что его прежние действия были неправильными. И чего бы ни касалась критика в адрес Иова: то ли избранного им способа проявления своего горя, то ли тех совершенных им поступков, которыми он будто бы заслужил такую судьбу, - ее эффект был ничуть не лучше, как если сыпать соль на открытую рану.

Иов нуждался в сочувствии куда больше, чем в совете - даже самом хорошем и правильном. Для совета время и место пришло бы позже. А сейчас ему требовалось сострадание и ощущение, что другие люди чувствуют его боль и разделяют ее с ним, - и это было для него гораздо важнее, чем усвоение неких теологических объяснений о путях Господних. Иову нужно было элементарное утешение, а также люди, которые бы поделились с ним своей силой и поддержали его, вместо того чтобы ругать.

Ему очень не хватало друзей, которые позволили бы ему проявлять свой гнев, кричать и плакать, причем такие люди были ему нужны намного больше, чем те, кто стремился убедить его послужить для других примером терпения и благочестия. Он нуждался в людях, которые сказали бы: «Да, случившееся с тобой действительно ужасно и лишено всякого смысла», - а вовсе не в бодрячках, готовых без запинки произнести что-то вроде: «Не стоит унывать, Иов, выше голову, все не так уж и плохо». А ведь друзья толкали его именно в этом направлении - вниз. Фразеологический оборот «утешители Иова» вошел во многие языки для обозначения людей, которые как бы намерены помогать, но на самом деле гораздо больше обеспокоены собственными нуждами и чувствами, нежели потребностями другого человека, и только усугубляют положение страдальца, делают ситуацию еще более невыносимой.

Впрочем, есть, по крайней мере, две вещи, которые друзья Иова все-таки сделали действительно правильно. Во-первых, они пришли. Я уверен, что перспектива увидеть своего друга погруженным в страдания была для них безрадостной, и они должны были испытывать соблазн никуда не ходить и оставить его - и себя - в покое. Нет ничего приятного в зрелище страданий твоего друга, и большинство из нас предпочитает избегать такого рода опыта. Мы или вообще полностью отстраняемся от случившейся где-то беды и продолжаем заниматься своими делами, в результате чего наш страдающий друг или знакомый на пике своей трагедии оказывается еще и в изоляции, ощущая, что он никому не нужен, или же мы приходим к нему, но всячески пытаемся избежать разговоров о том, что стало действительной причиной нашего появления здесь. Посещения друзей в больнице и телефонные звонки для выражения соболезнования нередко превращаются в обсуждение погоды, состояния фондовой биржи или какого-то спортивного состязания и производят впечатление чего-то нереального, поскольку самая важная тема, занимающая главное место в уме каждого из собеседников, умышленно оставляется без внимания - ее даже не упоминают. Друзья Иова хотя бы набрались мужества, чтобы встретиться с ним и посмотреть в глаза ему и его горю.

А во-вторых, они слушали. Согласно библейскому отчету, друзья на протяжении нескольких дней сидели с Иовом, не проронив ни слова, в то время как Иов изливал свою печаль и гнев. Именно это, как я подозреваю, составило самую полезную часть визита друзей. Ни одно из их последующих действий не повлияло на Иова так благотворно. А когда Иов выговорился до конца, друзьям следовало не пытаться защищать Бога и традиционную мудрость, а просто сказать: «Да, это действительно ужасно. Мы просто не понимаем, как у тебя хватает сил вынести все это». Их молчаливое присутствие наверняка было намного полезнее для их друга, нежели длинные теологические разъяснения, в которые они пустились. И мы все можем извлечь из их поведения важный урок для себя.

Несколько лет назад мне довелось столкнуться с ситуацией, которая кое-чему научила меня и позволила увидеть, как люди делают и без того плохую ситуацию еще худшей, возлагая вину за случившееся на самих себя. В январе я должен был два дня подряд исполнять свои печальные обязанности на похоронах двух пожилых женщин, входивших в мою общину. Обе они скончались «по исполнении лет», как выразилась бы Библия, и обе покинули сей мир в результате естественного изнашивания тела после длительной и полноценной жизни. Случилось так, что их дома располагались неподалеку друг от друга, так что в оба эти семейства я нанес визиты соболезнования в один и тот же день.

В первом доме сын покойной сказал мне: «Если бы только я на зиму отправил свою мать во Флориду, подальше от здешнего холода и снега, она была бы сегодня жива. Это моя ошибка, моя вина, что она умерла». А во втором доме сын другой скончавшейся женщины сказал: «Если бы только я не настоял на поездке моей матери во Флориду, она была бы сегодня жива. Весь этот долгий перелет в сочетании с резкой сменой климата и обстановки - она просто не смогла их вынести. Так что она скончалась из-за моей ошибки и по моей вине».

Когда события разворачиваются не так, как нам бы того хотелось, очень соблазнительно предположить, что если бы мы сделали нечто по-другому, то наша история имела бы более счастливое завершение. Священнослужителям известно, что всякий раз, когда кого-то настигает смерть, оставшиеся в живых чувствуют себя виновными. Поскольку некая избранная ими линия поведения привела к роковым последствиям, они склонны думать, будто противоположные действия: скажем, решение оставить мать дома, отсрочка сложной операции и т. д. - оказались бы лучшим выбором. В конце концов, уж хуже-то наверняка не могло быть? Оставшиеся в живых чувствуют себя виноватыми уже хотя бы потому, что они живы, в то время как любимый ими человек покинул этот мир. Они испытывают чувство вины, когда думают обо всех тех добрых словах, которые им уже никогда не сказать покойному (к тому же еще не всегда успев произнести их при жизни), и о тех хороших вещах, которые они могли сделать для него, но никогда не находили для этого времени. Многие из траурных ритуалов всех религий предназначены в значительной мере для того, чтобы помочь тем, кто понес тяжелую утрату, избавиться от этого иррационального чувства вины за трагедию, которой они фактически никак не поспособствовали. Но все равно чувство вины, ощущение своей ошибки универсальны и трудноискоренимы.

Как мне кажется, для нашей готовности чувствовать собственную вину и возлагать ее на себя существуют два повода. Первый - это пронизывающая нас жгучая потребность верить, что мир имеет смысл и устроен разумным образом, что для каждого следствия есть причина и что все случающееся как-то обосновано. Это толкает нас на поиски закономерностей и причинно-следственных связей как там, где они действительно существуют (курение ведет к раку легких; люди, которые моют руки, реже заражаются инфекционными болезнями), так и в ситуациях, где они существуют только в наших умах (моя любимая команда побеждает каждый раз, когда я надеваю мой везучий красный свитер; мальчик, которому я симпатизирую, звонит мне по нечетным дням, но никогда не делает этого по четным, если не считать праздничных дней, когда эта закономерность нарушается, и прочие маленькие предрассудки). Какая доля общественного и индивидуального суеверия базируется на том, что запомнившиеся нам хорошие или плохие события случились непосредственно после того, как мы выполнили некое действие, а потом предположили, будто они и в дальнейшем будут каждый раз подчиняться этой мнимой закономерности?

Вторым таким поводом служит свойственное многим представление, будто именно мы являемся причиной того, что случается, особенно когда речь идет о плохих вещах. Похоже, от веры в то, что у каждого события есть причина, до убежденности в том, что каждое бедствие происходит по нашей вине, всего один шаг. Корни этой иллюзии могут уходить в наше детство. Психологи говорят об инфантильном мифе всемогущества. Ребенок приходит к мысли о том, что весь мир существует исключительно для удовлетворения его потребностей и что лично он заставляет происходить все события вокруг себя. Малыш просыпается утром и мобилизует составные части остального мира на выполнение задач, возложенных на каждую из них. Ребенок плачет, - и кто-то приходит, чтобы заняться им. Когда дитя хочет есть, взрослые кормят его, а когда оно испачкало пеленки, кто-то меняет их.

Очень часто мы так до конца и не вырастаем из того инфантильного представления, будто наши пожелания заставляют происходить различные затребованные нами события - причем не обязательно хорошие. Какая-то частица нашего разума продолжает верить, что неприятные нам люди заболевают, поскольку мы их ненавидим.

Фактически наши родители часто подпитывают такое представление. Не понимая до конца, насколько уязвимо наше эго в детстве, они огрызаются на нас, если вернулись с работы усталыми или когда расстроены или разочарованы по причинам, не имеющим к нам никакого отношения. Они накричали на нас за то, что мы попались им на пути, за разбросанные игрушки или за слишком громко включенный телевизор, а мы в своей детской невинности полагаем, что они совершенно правы, и проблема заключается в нас. Их гнев может через мгновение пройти, но у нас остаются эмоциональные шрамы, и мы продолжаем испытывать чувство вины, всякий раз думая потом, что когда какие-то вещи идут не так, как надо, то только из-за нас. И если долгие годы спустя с нами или вокруг нас случается нечто плохо, эти давние чувства родом из нашего детства пробуждаются вновь, и мы почти инстинктивно предполагаем, будто это мы опять что-то натворили и испортили.

Даже Иов предпочитал, чтобы Бог зафиксировал его вину, отказываясь признать, что все плохое случилось с ним по ошибке. Если друзья смогли бы доказать ему, что он заслужил свою судьбу, то, по крайней мере, мир сохранил бы свое рациональное устройство и продолжал иметь смысл. Нет никакого удовольствия страдать за свои провинности и проступки, но иногда это легче, чем обнаружение того обстоятельства, что мы, оказывается, живем в совершенно случайном мире, где разные события происходят без всякой видимой причины.

Иногда, разумеется, чувство вины вполне адекватно и даже необходимо. Порой мы действительно стала причиной горя в собственной жизни и должны взять ответственность за это на себя. Мужчина, который сидел однажды в моем кабинете и рассказывал, как он оставил жену и маленьких детей, чтобы жениться на своей секретарше, и по ходу старался выяснить у меня, каким образом я мог бы помочь ему преодолеть чувство вины за то, как он поступил с собственными детьми, обратился не по адресу и высказал неподходящую просьбу. Он должен был чувствовать себя виновным и должен был думать о том, как загладить свою вину перед первой семьей и хотя бы отчасти компенсировать случившееся, вместо того чтобы искать способ ослабить или вообще снять свое ощущение вины. Осознание неадекватности своего поведения, понимание собственных промахов, признание того, что мы в состоянии быть лучше, чем обычно бываем, - все это представляет собой одну из движущих сил морального роста и усовершенствования нашего общества. Надлежащее и соответствующее обстоятельствам чувство вины заставляет людей предпринимать попытки сделаться лучше. Однако чрезмерное самобичевание, тенденция обвинять себя в том, что на самом деле никак не является нашей ошибкой, лишает нас самоуважения и чувства собственного достоинства, а возможно, ослабляет нашу способность расти и действовать.

Одним из самых трудных решений, которые когда-либо доводилось принимать моему знакомому по имени Боб, было помещение его семидесятивосьмилетней матери в интернат для престарелых. Ситуация была из разряда тех, которые можно назвать медицинским термином «пограничное состояние», поскольку в принципе его мать была женщиной подвижной, здоровой и не требовала медицинского обслуживания, но больше не могла приготовить себе еду или позаботиться о себе. За шесть месяцев до этого Боб с женой забрали мать к себе, после того как у нее в квартире случился пожар, из-за того что она забыла выключить электрическую печь. Здесь, у сына, старушка чувство вала себя одинокой, подавленной и сбитой с толку. Жене Боба приходилось ежедневно отпрашиваться с работы и около полудня заскакивать домой, чтобы дать свекрови перекусить и усадить ее перед телевизором, пока из школы не вернутся дети. Дочери Боба, активной девочке подросткового возраста, приходилось по необходимости сокращать свое вечернее общение с друзьями и знакомыми, чтобы выполнять обязанности «няньки» для бабушки, когда Бобу и его жене требовалось куда-то пойти. Детям не разрешали приводить к себе приятелей: «У нас маленький дом, и становится ужасно шумно». Через несколько недель стало ясно, что договариваться по-хорошему никак не удается. Члены семьи мало-помалу становились раздражительными и привыкали резко обходиться друг с другом. Каждый вел в уме подсчет, сколько раз его или ее «кинули». Боб любил свою мать, дети любили бабушку, но все они начали понимать, что та нуждается в большем, чем они могут ей дать. Они не были готовы принести в жертву свой образ жизни и уделять матери Боба столько времени, сколько требовала забота о старой больной женщине. Однажды вечером Боб с женой и детьми обсудили всю сложившуюся ситуацию, кое-куда позвонили и написали, после чего неохотно, но с явным чувством облегчения поместили ее в близлежащий частный интернат для престарелых. Боб понимал, что поступил правильно, но все равно испытывал по этому поводу чувство вины. Его мать не хотела отправляться в интернат. Она обещала предъявлять дома меньше требований, не мешать и не путаться под ногами. И расплакалась, когда впервые увидела самых пожилых, наиболее ослабленных обитателей интерната, - возможно, задавая себе мысленно вопрос, как скоро она придет примерно в такое же состояние.

В этот уик-энд Боб, который в общем-то не считал себя религиозным человеком, решил прежде посетить службу в храме и лишь потом сесть в машину и отправиться навестить мать. Он испытывал довольно странные и двойственные чувства по поводу этого визита, боясь того, что может увидеть в интернате или что мать скажет ему, и потому надеялся на посещение религиозной службы - оно должно было дать ему то спокойствие и умиротворенность, в которых он нуждался. Так уж получилось, что в то утро проповедь была посвящена Пятой заповеди: «Почитай отца твоего и мать твою». Священнослужитель говорил о жертвах, которые приносят родители, поднимая на ноги своих детей, и о нежелании детей должным образом оценить эти усилия. Он критиковал явный эгоизм, присущий сегодняшнему молодому поколению, и задал риторический вопрос: «Почему это одна мать в силах позаботиться о шестерых детях, а вот шестеро детей не в силах позаботиться об одной матери?» Все сидевшие вокруг Боба мужчины и женщины были людьми немолодыми, и они одобрительно кивали головами.

Боб покинул церемонию, испытывая боль и гнев. Он чувствовал себя так, словно ему пару минут назад сказали, причем от имени Бога, что он - человек эгоистичный и абсолютно не желающий позаботиться о самых близких. За обедом он проявлял беспричинную раздражительность в общении с женой и детьми. Позднее, уже в интернате для престарелых, Боб, разговаривая с матерью, то и дело выказывал нетерпение и был неспособен давать ей вразумительные ответы. Он стыдился того, как поступил со старой матерью, и злился на нее за то, что она являлась причиной его смятения и самоосуждения. Визит оказался эмоциональной катастрофой, и после него обе стороны задались вопросом, а может ли вообще переезд матери сюда принести положительные результаты - если не сейчас, то когда-либо. Боба преследовала мысль о том, что здесь его мать долго не протянет, а после ее кончины он никогда не сможет простить себе эгоистичного решения, превратившего ее последние годы в череду несчастий.

Ситуация Боба была бы трудна при любых обстоятельствах. Ведь ощущение вины и раздвоенность присутствовали в ней с самого начала. У многих абсолютно приличных людей беспомощность стареющих родителей и их потребность в детях вызывают чувство неадекватности своего поведения, обнажают запрятанные где-то глубоко внутри негодование и вину. Даже в самых благоприятных обстоятельствах с такой ситуацией очень нелегко сладить. Родители тоже часто оказываются на старости лет напуганными, уязвимыми, а иногда еще и эмоционально незрелыми, невзирая на преклонный, казалось бы, возраст. Они не всегда могут подняться выше использования собственной болезни и одиночества или чужого чувства вины для того, чтобы манипулировать своими детьми, заставляя тех уделять им внимание, в котором старики отчаянно нуждаются. Вошедшая в пословицы и поговорки еврейская мама, не устающая напоминать своим детям о жертвах, которые она принесла во имя их счастья, и внушающая им тем самым сознание такого долга, с каким никто не в состоянии расплатиться за целую жизнь, стала дежурным персонажем литературных произведений и анекдотов. (Скажите, сколько еврейских матерей готовы взяться за такое серьезное дело, как замена перегоревшей лампочки? Ни одна. «Не волнуйся обо мне, сынок. Иди себе на здоровье и хорошо проводи время. А со мной ничего не случится, если я посижу здесь одна в темноте».) Однако ситуацию Боба усугубил тот факт, что он воспринял глас религии и ее представителя как чрезмерно поверхностный и субъективный. Да, должны читаться проповеди о необходимости заботиться о родителях, но они должны быть осторожными и взвешенными, чтобы не играть на предрасположенности людей к чувству собственной виновности. Если бы Боб был в то утро способен мыслить более здраво, то он сказал бы проповеднику, что, возможно, эти шестеро детей действительно не в состоянии позаботиться о единственной матери, поскольку у каждого из них есть супруги и собственные дети. Он мог бы объяснить, что любит свою мать, но его первейшая задача - обеспечить здоровье и благосостояние собственной жены и детей; ведь когда он был ребенком, его мать любила своих родителей, но ее куда больше беспокоили свои маленькие дети, в том числе и он. Будь Боб более уверен в правильности того, как он поступил с престарелой матерью, он наверняка смог бы найти достойный ответ на обвинения проповедника. Но, поскольку он отправился на службу в храм, чувствуя себя все же немного виноватым, то слова священнослужителя, как ему показалось, лишний раз подтвердили беспокоившие Боба мысли о том, что на самом деле он проявил себя плохим, эгоистичным человеком.

Наше эго настолько уязвимо, нам так легко внушить неуверенность в себе, что религии не приличествует манипулировать нами таким способом. Действительная цель религии должна состоять в том, чтобы помочь нам хорошо думать о себе, когда мы поступаем честно и разумно, хотя иногда и делаем при этом болезненный выбор, влияющий на всю нашу жизнь.

Дети даже в большей степени, нежели взрослые, склонны ставить себя в центр собственного мирка и питать уверенность в том, что именно их действия заставляют происходить самые разные вещи. Их нужно, не жалея сил и времени, заверять, что если кто-либо из родителей умер, не они являются причиной этой смерти. «Папа умер вовсе не потому, что ты на него сердился. Он умер, потому что попал в аварию (или серьезно заболел), и никакие врачи не смогли сделать так, чтобы он поправился. Мы все знаем, что ты сильно любил своего папочку, даже если иногда и сердился на него. Каждый из нас иногда сердится на тех, кого любит, но это не означает, что мы их разлюбили или что мы всерьез хотим, чтобы с ними случилась какая-то беда».

Детей следует убеждать, что родитель, который умер, не отверг их и не покинул по собственному выбору, - а ведь они могут прийти к подобной мысли в результате объяснений типа: «Папочка ушел, и он уже никогда не вернется назад». Даже автор 26-го псалма в Библии, зрелый, взрослый человек и одаренный поэт, говорит о смерти своих родителей в следующих выражениях: «Ибо отец мой и мать моя оставили меня»⁵*. А уж ребенок, тем более, настолько эмоционально вовлечен в смерть самого близкого ему человека, что не в состоянии смотреть на ситуацию с точки зрения взрослых и понимать, что отец или мать заболели и умерли, - малыш считает, что они оставили его. Постарайтесь лишний раз заверить ребенка, что его отец хотел жить, мечтал вернуться из больницы домой и по- прежнему обращаться с ним, своим любимым сыном или дочкой, столь же хорошо, как бывало всегда, но болезнь или несчастный случай оказались настолько тяжелыми, что отец не смог этого сделать.

Пытаться утешить ребенка разговорами о том, как все красиво на небесах и насколько должен быть счастлив его отец, общаясь с Богом, - это еще один способ лишить малютку шанса естественно выразить свое горе. Ведя подобные беседы, мы, по сути дела, учим ребенка отрицать собственные чув-ства и не доверять им, просим его быть счастливым, когда в действительности он хочет погрустить, - уже хотя бы потому, что все вокруг него испытывают грусть.

В такие моменты следует также признавать право ребенка чувствовать себя огорченным и негодующим, равно как и соглашаться с уместностью гнева в подобной ситуации (если только он не направлен на покойного родителя или на Бога).

Смерть другого ребенка, будь то брат, друг или кто-то незнакомый, чья история растиражирована в СМИ, также вносит в мир ребенка ощущение уязвимости. Впервые он понимает, что с его ровесником, с ребенком такого же возраста, как он, может случиться нечто страшное. Я пребывал в моей нынешней общине меньше года, когда ко мне обратились с просьбой срочно сообщить одной чете ужасную новость - их пятилетний сын погиб, попав под автобус, который должен был привезти его домой из детского сада. Я должен был не только как-то помочь родителям совладать с обрушившимся на них невыносимым горем (а в дополнение к этому еще и справиться с моими собственными чувствами - мне нравился этот мальчик, нравилась его семья, да к тому же я сам недавно узнал, что моему сыну суждено умереть юным), но и объяснить собственным детям и другим малышам в нашей общине, каким образом с маленьким ребенком может случиться такая беда.

(Когда вечером после этого несчастного случая я уезжал, чтобы побыть с родителями жертвы, мой сын Аарон, которому было тогда четыре года, спросил у меня, куда я ухожу. Хоть и неохотно, я был вынужден сказать ему, что мальчик почти такого же возраста, как он, попал под колеса, после чего я буквально выбежал из дома, прежде чем мы смогли поговорить на эту тему; в результате мой сын решил, что тот мальчик вследствие несчастного случая получил травму, а я собираюсь проведать его и посмотреть, как у него дела. В семь утра следующего дня первыми словами Аарона, обращенными ко мне, был вопрос: «Хорошо ли себя чувствует тот маленький мальчик?»)

Свой ответ соседям погибшего ребенка и его друзьям по играм в детском саду я разбил на две части. Во-первых, я сказал им, что случившееся с Джонатаном было очень необычным событием. Вот почему об этом говорил практически каждый в округе. И по этой же самой причине о случае с их другом рассказали по радио и написали в местной газете на первой странице. Такого рода вещи случаются настолько редко, что когда они происходят, это всех потрясает. Почти всегда дети выходят из автобусов и переходят через улицу благополучно и без происшествий. Почти всякий раз малыши, которым довелось упасть и пораниться, скоро поправляются. А когда дети заболевают, то почти всегда докторам удается сделать так, чтобы малыши почувствовали себя лучше. Но иногда, в очень редких случаях, ребенок может пострадать от травмы или заболеть настолько тяжело, что никто не в состоянии помочь ему, и он умирает. Когда такое случается, все потрясены и очень опечалены.

Во-вторых, сказал я детям, не хочу, чтобы вы думали, будто случившееся с Джонатаном было наказанием за его плохое поведение. Если вы помните, Джонатан несколько дней назад вел себя не совсем хорошо: не слушался, шалил и капризничал, - а вчера попал под колеса и погиб. Но это совершенно не означает, что если вы иногда ведете себя примерно так же и не слушаетесь, то с вами должно случиться что-либо плохое. Джонатан попал под автобус не потому, что был плохим и заслуживал наказания. Он должен был и дальше жить, играть и веселиться, но вот получилось так, что с ним произошел этот ужасный и бессмысленный несчастный случай.

Детям, которые огорчаются при виде искалеченного инвалида или человека с ограниченными возможностями либо отшатываются от слепого или от мужчины на протезе, поскольку их пугает мысль о том, что и с ними может случиться нечто подобное* нужно давать сходное объяснение, строя его примерно так: я не знаю, что случилось с этим человеком. Возможно, он попал в аварию. Возможно, перенес серьезную болезнь. А может быть, он служил в армии, сражался, чтобы защитить нашу страну, и получил ранение. В любом случае это произошло с ним, конечно же, не по той причине, что он был плохим человеком, которого наказал Бог. (Кстати, предлагаю читателям подумать обо всех сказках, в которых разные горбуны, кривоногие и косорукие люди, коротышки без рук или ног и прочие люди с физическими изъянами, вроде капитана Крюка, этого исчадья рода человеческого из истории про Питера Пэна⁵⁴, изображаются как бесчеловечные злодеи, которые угрожают детям.) Заодно можно попробовать убедить малышей в том, что каждый человек, которого они видят, и они сами на девяносто пять процентов совершенно нормальны, и не следует обращать особого внимания на какой-то один дефектный орган. Иногда открытый разговор детворы с человеком, характеризующимся ограниченными возможностями, по поводу его протеза или нулевого зрения может понизить отпугивающий барьер его необычности и рассеять страхи маленьких слушателей. (Впрочем, это не всегда оказывается возможным. Иногда таким искалеченным людям трудно вынести, если на них глазеют или обсуждают их телесные недостатки. Руководствуясь соображениями собственной эмоциональной стабильности, они могут считать необходимым, чтобы их воспринимали точно так же, как всяких иных людей.)

Дети особенно подвержены чувству вины. Но, даже став взрослыми, многие из нас так никогда и не избавляются от этого полностью. Одно неверное слово, даже из уст того, кто пытается быть полезным, может укрепить чувство, будто случившееся несчастье фактически произошло вследствие нашей ошибки и по нашей вине.

Беверли была просто убита, когда муж объявил, что уходит от нее. Их совместная жизнь длилась пять лет. Детей они не завели; муж убедил Беверли, что они пока еще не могут себе позволить ее окончательного ухода с работы. Разумеется, они спорили и иногда ссорились, но Беверли считала, что их брак^эыл не лучше и не хуже, чем у друзей или знакомых. И вот однажды в субботу утром муж сказал ей, что решил уйти. По его словам, он находит ее скучной, и другие женщины, с которыми он встречается, кажутся ему более интересными, а еще он думает, что при таких обстоятельствах для них обоих было бы нечестно «цепляться друг за друга». Час спустя муж упаковал свои вещи и перебрался в квартиру своего друга. Ошеломленная Беверли поехала на машине к родителям и выложила им новость. Те поплакали вместе с нею, утешали и успокаивали дочь, чередуя горькие слова по поводу ее мужа с практическими советами насчет адвокатов, ключей от дома и счетов в банке.

В тот же вечер после ужина мать Беверли, женщина заботливая и обеспокоенная делами своих близких, отвела дочь в сторону и попробовала поговорить с нею о случившемся. Стремясь быть полезной, она стала расспрашивать об их сексуальной жизни, финансовом положении и о характере их взаимоотношений, - короче говоря, искала какие-то симптомы того, что могло послужить причиной возникших проблем. Внезапно Беверли швырнула на пол кофейную чашку и вспылила: «Ты не могла бы прекратить это? Я устала выслушивать все твои «Возможно, если б ты сделала то» и «Возможно, если б ты не сделала это». Из твоих разговоров выходит, что все произошло по моей вине. Ты мне внушаешь, что если бы я сильнее старалась быть хорошей женой, Гарри бы не оставил меня. Так вот, это нечестно и несправедливо. Я была хорошей женой. И я не заслуживаю того, что случилось. Это - не моя вина!»

И она была права, хоть и ее мать тоже действовала правильно, пытаясь побеседовать с нею и как- то успокоить, утешить дочь. Но на самом деле бесполезно и даже жестоко говорить человеку, который и без того раздавлен разводом, смертью или другим несчастьем, что-либо вроде: «Возможно, если бы ты действовал(а) по-другому, все это не закончилось бы так ужасно». Произнося подобные слова, мы в действительности говорим своим близким, которых постигла беда: «Это твоя ошибка, поскольку ты сделал(а) именно такой выбор, а не иной». Иногда браки оказываются неудачными, поскольку один из супругов или оба являются людьми незрелыми или же по той причине, что ожидания обеих сторон явно нереалистичны. Иногда люди умирают, потому что у них неизлечимая болезнь, а вовсе не потому, что их родственники отправились не к тому врачу или вообще слишком долго ждали, не обращаясь к докторам. Порой чей- то бизнес терпит банкротство, поскольку общая экономическая ситуация в стране либо регионе или мощная конкуренция оказываются для него гибельными, а вовсе не потому, что человек, руководивший им, принял в критический момент неправильное решение. Если мы хотим найти в себе силы, чтобы снова собрать из кусочков нашу развалившуюся на части жизнь и продолжать ее, то должны искоренить в себе иррациональное ощущение, будто каждая неудача, которая случается с нами, происходит по нашей вине и является прямым результатом наших ошибок, проступков или недостойного поведения. В действительности мы просто не обладаем такими мощными возможностями. Не все, что случается в этом мире, происходит благодаря нам.

Несколько лет назад я совершал богослужение и положенные ритуальные обряды на похоронах тридцативосьмилетней женщины, которая умерла от лейкемии, оставив мужа и единственного ребенка, мальчика лет пятнадцати. Когда после похорон я зашел в дом этой семьи, то услышал, как тетя говорила осиротевшему пареньку: «Не расстраивайся, Барри. Бог забрал твою мать к себе, поскольку Он теперь нуждается в ней больше, чем ты». Оценивая эти слова, я буду исходить из презумпции ее невиновности: конечно же, заботливая, но недальновидная тетя пыталась сделать так, чтобы Барри почувствовал себя лучше. Она старалась каким-то образом придать смысл этому ужасному и трагическому событию. Но, на мой взгляд, в этих двух предложениях она допустила, по меньшей мере, три серьезные ошибки.

Прежде всего, она призвала Барри не расстраиваться. Но почему сын не должен расстраиваться в день похорон матери? Почему почти взрослого парня следует лишить права на законные и честные чувства боли, гнева и невосполнимой утраты? Почему он должен подвергать цензуре свои, повторяю, искренние и естественные чувства только для того, чтобы тем самым облегчить положение других людей, призванных утешать его?

Во-вторых, она объяснила смерть его матери фразой о Боге, который «забрал» ее. Я не верю этому. Такая трактовка не соответствует моему пониманию Бога, и она может привести лишь к тому, что у Барри возникнет об<