Я должен еще упомянуть о помощи, которую он оказывал матери и некоторым другим. Но в целом благотворительностью он не занимался.

— Это не выход, док, — говорил он мне. — Заниматься благотворительностью — все равно что лечить насморк, когда надвигается эпидемия чумы.

Но я знал, что он тем не менее помог нескольким несчастным и сделал большой вклад в какую-то либеральную организацию.

— Мы нуждаемся в резервах для жизни, — сказал он. — Всех форм жизни. Сегодня — для духовной жизни — это нетронутые уголки природы. А завтра — для сохранения самой жизни на Земле.

— Будущая война, — не сомневался Джек, — будет не просто выяснением отношений между капиталистическим и коммунистическим миром, как мы представляли в пятидесятых годах. Я могу лишь очень слабо представить себе, что произойдет. И неудивительно. Никто сейчас, да и в будущем, не может дать точного анализа последствий. Док, ученые много спорят о причинах и последствиях прошлых войн, но никто не задумывается, к чему может привести будущая. А ведь достаточно вспомнить о гигантском облаке пыли, которое окутает Землю после ядерных взрывов, чтобы понять — Землю ждет новый ледниковый период.

У него сложилось впечатление, что третья мировая война, как и первая, — это конфликт, которого все ждут, однако никто не хочет задумываться о последствиях. Он считал, что более важны экологические последствия войны, чем политические и идеологические.

— Я уверен, что в пустыню обратятся огромные области планеты. И не только в пространственном смысле, но и во временном. Вы знаете, док, что океан снабжает атмосферу половиной кислорода? В 1970 году инсектициды будут обнаружены в планктоне. А в 1998 году океан превратится в зловонную клоаку, к которой даже подойти будет страшно.

— Но это все можно предсказать и предотвратить, пока не поздно, — заметил я.

Он поморщился:

— О да, сейчас много говорят о защите окружающей среды. А она буквально бьется о ветровые стекла огромных автомобилей, принадлежащих волосатым бесцеремонным молодым людям. И эти автомобили загаживают землю и воздух… Люди стали совершенно беззаботными. Таково логическое заключение из общей тенденции. Я понимаю, глупо всю вину возлагать на будущую войну и на тех, кто готовит ее. Тем более что я до сих пор не знаю, как она возникла. Но, док, я имею моральное право утверждать, что большая часть зла произрастает в этой стране, самой могущественной в мире, передовой как в хорошем, так и в плохом. Америка не хочет ощутить свою ответственность за ту мощь, которой она обладает.

Она сделает попытку наказать своих врагов в Азии, но эта попытка будет не очень уверенной, и Америка потеряет много своих сынов из-за ничтожной цели. Надеясь сложить нескладываемое, мы растеряем своих последних друзей. Люди, которые будут выбраны в правительство, станут бороться с инфляцией путем повышения цен и налогов — а это все равно, что заклеивать бумагой трещины в фундаменте. Экономический коллапс приведет к ослаблению международной политики. Белое большинство попытается переложить все экономические трудности на плечи цветного меньшинства, те начнут бунтовать, и в этом мятеже погибнут последние остатки прогресса. А наши глупые попытки сбалансировать то, что мы берем из окружающей среды, и то, что мы вкладываем в нее… Сначала американцев охватит чувство вины. Затем постепенно они станут апатичными. В Америке создадутся громадные запасы денег. Жизненные потребности людей будут полностью удовлетворены, но что касается духовной жизни…

В феврале 1964 года Хэйвиг вступил в наследство, которое создал сам для себя. После этого он постарался зачеркнуть все свое прошлое и всю оставшуюся жизнь называл себя не иначе как «дядюшка Джек». Я спросил его, что он намеревается делать дальше, и он ответил:

— Я хочу узнать как можно больше о том, что нас ждет.

Я задумался и высказал ему свое желание узнать о своем будущем. Только теперь я понимаю, сколько бы ему пришлось рассказывать о моем будущем до дня смерти Кэйт.

Я никогда не спрашивал Хэйвига, видел ли он раньше могилу Кэйт. Может, он и знал все, но молчал об этом. Как врач, я знаю, что такую информацию очень трудно хранить и улыбаться при этом.

Теперь Хэйвиг занимался в нашем университете и в перерывах между занятиями наносил визиты в прошлое. Больше он не хотел, попадая в чужое общество, оставаться немым. Более того, он хотел иметь базу, с помощью которой можно было бы экстраполировать изменения языка со временем, даже в далекое будущее.

Он сконцентрировался на латинском и греческом, причем на разговорном греческом, который был более распространен во времени и пространстве, чем классический. Кроме того, он занимался французским, немецким, итальянским, испанским, португальским, еврейским, арабским, арамейским и одним из языков полинезийской группы.

— Там была мощная цивилизация еще до наших темных веков, — сказал он мне. — Я не мог попасть в те времена, попадал либо в начало, либо в конец ее. Очень трудно понять чужую эпоху. Предположим, что ты — путешественник во времени из Египта времен фараонов. Попадешь в сегодняшний мир и изучаешь его. Многие действия людей абсолютно непонятны для тебя, более того, ты даже не можешь определить, хорошо то, что они делают, или плохо. Потребуются многие годы, чтобы научиться хоть немножко понимать мир. Поэтому я хочу начать со старых эпох, откуда можно перекинуть мостик к будущим временам.

И он подробно изучал историю. Можно даже сказать, стал профессиональным историком. Побывав во многих жестоких эпохах, он уверял меня, что ни мрачное средневековье с его сожжением еретиков, ни массовая резня где-нибудь в Турции не сравнятся по жестокости и ужасу с тем, что ждет Землю в будущем.

— …тогда погибнут почти все люди. Надеюсь, что моих коллег, путешественников во времени, эта участь не постигнет и я смогу встретиться с ними когда-нибудь в более счастливых или, вернее, в менее несчастных эпохах.