В моих записях точно указан день, когда Джек Хэйвиг — да, да, теперь его все стали называть Джеком — на время потерял над собой контроль.

Вторник, 14 апреля 1942 года. За день до этого Том Хэйвиг сделал гордое заявление своему сыну. До этого он ничего не говорил о своих надеждах, потому что не был уверен, что они сбудутся. И вот счастливый для него день настал. Школа приняла его отставку, а армия зачислила в свои ряды.

Несомненно, он мог бы остаться. Ему было больше тридцати лет, он был учителем. По правде говоря, он лучше служил бы стране, если бы остался. Но крестовый поход был объявлен, полетели дикие гуси, и тень смерти нависла над крышами Сенлака. Даже я, человек средних лет, и то рассматривал возможность надеть форму. Но меня не взяли.

Звонок Элинор поднял меня с постели еще до рассвета.

— Боб, приезжай! Прямо сейчас, пожалуйста! Джонни! Он в истерике! Хуже чем в истерике. Я боюсь… Мозговая лихорадка… Боб, приезжай!

Я поспешил и вскоре сжимал худенькое тело мальчика, пытаясь понять его выкрики, сделать инъекцию. До моего приезда Джек кричал, вешался на шею отца, расцарапал себя до крови, бился головой о стенку.

— Папа! Папа, не уезжай! Они убьют тебя! Я знаю, я знаю! Я видел! Я видел, как возле этого окна плачет мама! Папа, папа! Не уезжай!

Я держал его под действием лекарств почти целую неделю. Именно столько времени потребовалось, чтобы успокоить его. И до самого мая он оставался тихим и бессловесным. Это была совершенно ненормальная реакция. Другие дети гордились своими отцами, рассказывая друг дружке об их истинных и выдуманных военных подвигах. Джек был не таким. Постепенно он оправился и вернулся к занятиям в школе. Все свое свободное время он воображал, что находится рядом с Томом. И он писал ему письма каждый день, писал отцу, который был убит в Италии 6 августа 1943 года.

Ни один доктор не мог бы перенести своих профессиональных неудач, если бы у него не было удач. Джек Хэйвиг был несомненной удачей. Пусть я не смог помочь ему как врач, зато помог как человек. Опыт позволил мне увидеть это. Я понял, что мальчик очень страдает.

В 1942 году в восточных штатах бензин еще не был ограничен. Я распределил между коллегами свою практику, а когда кончились занятия в школе, мы с Биллом отправились в путешествие. И взяли с собой Джека.

В Миннесота-Эрроухэд мы наняли лодку и отправились в первозданную дикость озер, речек и ручьев, которые простирались вплоть до Канады. Целый, месяц мы были предоставлены самим себе: я, мой тринадцатилетний сын и этот мальчик, которому, как я думал, было девять лет.

Это была страна москитов и дождей. Грести против течения — очень трудная работа, и это к лучшему. Чтобы устроить лагерь и приготовить пишу, тоже требовались значительные усилия. Джеку нужны были трудности, он должен был работать до изнеможения. Прошло несколько дней, и природа начала излечивать его.

Восхитительные рассветы, легкий холод по ночам, воздушная рябь на поверхности воды, пение птиц, шелест листьев, ароматы леса, белки, бравшие пишу прямо из рук, неохотно удалявшиеся лани… Однажды даже появился медведь, и мы почтительно уступили ему свое места. Закаты солнца, которые мы наблюдали сквозь тучи стремительно кружащихся летучих мышей, сумрак, костер, рассказы, ребячье удивление Билла, впервые видевшего все это, спальный мешок, звездное небо… Из всего этого Джек должен был заключить, как огромен мир и насколько ничтожны в нем мы со своими радостями и горестями.

Такова была основа для излечения.

Когда мы вернулись, я сделал ошибку. Я сказал ему:

— Надеюсь, Джек, теперь ты понял, что все твои страхи за папу — плод твоего воображения. Предсказать будущее невозможно.

Он побледнел, повернулся и убежал от меня. Я затратил несколько недель, чтобы снова добиться его доверяя.

И то не полностью. Он не доверял мне ничего, кроме мыслей и надежд самого обычного мальчика. Я больше не поднимал вопрос о его отце. Он — тоже. Но, насколько позволяли мне время и обстоятельства, я старался понемногу заменять ему отца.

Пока шла война, мы не предпринимали больших путешествий. Однако у нас всегда были под рукой деревенские дороги для пеших прогулок, лес Моргана для пикников, река для рыбной ловли и плавания. Недалеко было также озеро Виннего с моей маленькой лодкой. Он часто приходил в мою мастерскую при гараже и мастерил там кормушки для птиц и всякие мелочи. Мы могли разговаривать там.

Я уверен, что к тому времени, когда пришло известие о гибели Тома, Джек уже обрел спокойствие. Все были уверены в том, что его предвидение было чистой случайностью, игрой воображения.

Элинор начала работать в библиотеке плюс несколько часов в неделю в госпитале. Вдовство потрясло ее. Долгое время она была подавленной и необщительной. Кэйт и я старались вытаскивать ее на люди, но она чаще отклоняла предложения, чем принимала их.

А когда она наконец покинула свою раковину, то оказалась в кругу людей, которые раньше не были ее друзьями. Я не удержался, чтобы не заметить:

— Ты знаешь, Элли, я рад, что ты снова в обществе. Но, прости, меня удивляют твои новые друзья.

Она покраснела и, отвернувшись, тихо сказала:

— Да.

— Хорошие люди, конечно. Но их нельзя назвать интеллигентными, верно?

— Д-да… — Она выпрямилась в кресле. — Боб, будем честными. Я не хочу умирать, хотя бы из-за того, что у меня еще есть Джек, есть ты. Но я не хочу быть и погребенной заживо, как это было со мною зги два года. Вы все… с кем мы раньше… вы все женаты.

И я прекратил бесполезный разговор. Она все равно не поняла бы, насколько чужды ей эти новые друзья, громко смеющиеся, громко разговаривающие, с чисто практическим умом, насколько далеки они от Джека, как глубоко он презирает их.

Ему было уже двенадцать лет, когда два атомных взрыва уничтожили два города и вместе с ними остатки девственности человечества. Хотя развитие мальчишки утратило прежнюю скорость, он все же намного опережал своих сверстников. И это укрепило вакуум, который он сам создал вокруг себя. Больше у него не было близких друзей. Вежливо, но твердо Джек отклонял любые попытки сблизиться с ним. Он учился — и учился хорошо, но свое свободное время проводил в одиночестве. Он читал много книг, в основном по истории, совершал далекие прогулки на велосипеде, рисовал или лепил из глины.

Но не могу назвать его угрюмым бирюком. Я уверен, что в будущем он стал бы нормальным человеком. Больше не завися от меня, он стал лучше относиться ко мне. Разница в возрасте между ним и Биллом теперь сгладилась, и в 1948 году они вместе с Джимом и Стюартом совершили путешествие в Северную Миннесоту.

Когда они вернулись, мой второй сын спросил меня:

— Отец, ты не знаешь, что мне почитать по философии?

— Что? — Я отложил газету. — Философия в тринадцать лет?

— А почему бы и нет? — Кэйт оторвалась от своего вышивания. — В Афинах он начал бы раньше.

— Ну что ж… Философия — это очень пространная наука, Джим. Что именно тебя интересует?

— О… свободная воля… пространство… и все такое. Джек и Билл много говорили об этом во время путешествия.

Я узнал, что Билл, который теперь учился в колледже, начал было изображать из себя учителя, но очень скоро запутался в вопросах Джека. Как могла быть написана история Вселенной до того, как возникла сама Вселенная? Или: почему ты считаешь, что мы сами сделали свой выбор? А если нет, то как мы можем воздействовать на свое будущее?

Когда я спросил сына, что подарить ему на Рождество, он ответил:

— Что-нибудь, что помогло бы мне понять теорию относительности.