Из кисейной паутинки я сошью себе наряд

и по солнечной тропинке пойду милого встречать.

Ели лапками помашут, а черёмушка венок

из пушистых, ароматных белых веток мне пришлёт,

ярким жемчугом дорожка туфли щедро окропит,

и берёзонька серёжки с изумрудом подарит,

полюбуйся-ка, мой милый, на красавицу свою,

я тебе сегодня дивный, чудный вечер подарю!

 

 

Мой вечер

 

Он был, тот вечер, тихий и хмельной,

из юности вернувший ощущенья,

и навсегда останется со мной,

как чудное волшебное виденье.

В далёкой бесконечной глубине,

где мириады звезд скрывались,

лишь самые приветливые мне

подмигивали и улыбались.

Кудрявые верхушки тополей

луну держали трепетно в объятьях,

на крыше шиферной от их теней

кружились хороводы в темных платьях.

И тишина ласкала слух,

покой баюкал бережно и нежно,

ни редкий лай собак, ни часовой-петух

не в силах были их спугнуть небрежно.

И по уставшему от сует существу

волной катилась тихая отрада,

я беззаветно отдавалась волшебству,

изъявшему меня из буден ада.

Да, он пришел ко мне, спустя года,

и притянул тихонечко за плечи,

чтобы согреть, утешить, как тогда,

мой верный друг - уютный теплый вечер.

 

 

78

Снежинка

 

Летит, кружит снежинка хрупкая,

купаясь в солнечных лучах,

ее ласкает и баюкает

весёлый ветер на плечах.

Она легко, без сожаления

рассталась с домом навсегда,

доверясь музыке движения,

скользнула в вечность, в никуда.

Беспечной радостью наполнена,

кружит, любуется собой,

не зная, что по воле Воланда

ей предназначено судьбой.

А он давно следит за блёстками

её сверкающей парчи,

чтоб опустить на землю жёсткую

и превратить весной в ручьи.

 

Сторона родная

 

В туманной дымке горы скрылись,

красавец тополь золотом объят,

И птицы в небе тренируют крылья,

лететь готовясь в дальние края.

Теплом последним солнце тлеет,

а ветер больно колет холодком.

Просёлками спешат машины с хлебом,

взметая пыль дорожную столбом.

Простилось поле с другом колосистым,

и вдоль дорог щетинится стерня.

Кокетливо манит багровой кистью

калина-чаровница у ручья.

Ковер отавы нежной приминая,

иду куда-то мимо скирд, стогов…

Как хороша ты, сторона родная,

как велика моя к тебе любовь!

79

Ответ на стихи И. Северянина

Дражайший Игорь!

Время быстро умчало вдаль твои года.

И в наши дни точь-в-точь почти что

все повторилось, как тогда.

Я этой данью насладилась,

пресытилась, перебралась.

В благоговении за милость

взахлёб лобзала чудо-власть!

Не чуя ног, не зная страха,

в туман летела на крылах,

еще не ведая, что плаха

уже готова на столах.

Я в день тот пакостный победно

несла в редакцию свой «Плач»,

но ждал меня в обличье бледном

очкастый хлюпенький палач.

Застыли холодно и скверно

под линзой мутные глаза,

и щелка, вместо рта, наверно,

а, может, это рот сказал:

- Такие вещи не приемлю,

Я не жилет для ваших слёз.-

И по спине моей мгновенно

пополз мурашками мороз.

- И знайте, рот сказал спокойно,

в грядущем жить не вам, а нам.-

И я увидела: покойник

диктует приговор векам.

Да, Вы, любезный Северянин,

не зря поверили с трудом

в свободу без цензуры – дряни,

в возможность спать спокойным сном.

Поборник ярый демократов,

прикрывшись ложью, как щитом,

нас всех послал к такой-то матом

своим, как щелка, бледным ртом.

80

ВЕЧЕР МАЯ

Эпиграф

Ведь я люблю иной любовью.

В ней легким флиртам места нет.

Она тепла, как день весною,

Она чиста, как первый снег.

 

 

Калина красная

 

Красная калина голову склонила,

на воде холодной листики пестрят.

Где ты, мой хороший, где ты, мой любимый?

Я тебя простила, я хочу увидеть

твой небесный взгляд.

Ощутить хочу я рук прикосновенье,

пусть они пройдутся по моим плечам…

Милый мой, любимый, если бы ты слышал

плач мой одинокий по глухим ночам…

 

 

Пуховая шаль

 

Благодарю за тёплые закаты,                                                                                                               за небо тихое и бархатную даль,                                                                                            за то, что облаком твоя награда –                                                                                                                                                 пуховая легла на плечи шаль.

Мы вместе пили луговые росы                                                                                                        и вспоминали взбалмошный февраль,

а я тайком непрошеные слезы                                                                                                           в пуховую укутывала шаль.

Слова, улыбки, вздох казались чудом,

в сердцах звучала дивно пастораль.                                                                   Все было так. Жалеть о том не буду –                                                                 со мной пуховая осталась шаль.

 

 

77

и мамин голос - нежный, мягкий, ровный

хранит от бед, как крепкая броня.

Не знаю, сколько мужества и силы

вмещалось в ней, истерзанной трудом,

чтоб так любить, как мама лишь любила,

чтоб так заботиться о малом и большом.

Давно она сошла в свою обитель,

и мой к концу уже подходит век.

Но рядом мы. И мама – мой Хранитель,

мой верный и надёжный оберег.

 

Позволь

На прозу жизни наступая,

парю нередко в облаках

и безнадёжно заблуждаюсь

в незрелых собственных стихах.

Они круглы и безмятежны,

колючи, жёстки и смешны,

для укрепления надежды

как влага в знойный день нужны.

Ценитель истинный и строгий

едва ль заметит в них зенит.

И мысль, и облик их убогий

его ничуть не восхитит.

Ну что ж, в водители народа,

и в слуги равно, не спешу,

не для похвал, а для свободы

души измученной пишу.

Пусть мысль в неведомом витает,

пускай на облаке летит,

и в этот миг она, кто знает,

быть может, с Богом говорит.

А рассказать Владыке есть что

и есть о чём Его просить:

позволь найти такое место

куда хотелось бы спешить.

 

 

82

О войне

 

Была ещё девчонкой босоногой,

Косички врозь и цыпки на ногах,

когда примчалась из Москвы тревога

и принесла смятенье, боль и страх.

Война пришла. И женщины-соседки

слёз не тая, смотрели на мужей,

а те, упрятав вдруг глаза под кепки,

спешили в поле, к делу поскорей.

Война! А мы, подростки, ребятишки,

ещё в объятьях мирной тишины…

Строгаем деревянные ружьишки,

готовимся к борьбе за честь страны.

И день настал – спокойный и бесстрастный,

и с ним беда хозяйкой в дом вошла,

не слыша плача, стонов, просьб напрасных,

повестки всем мужчинам раздала.

Я помню день тот – тёплый, летний,

то небо – голубой шатёр,

оно, слегка туманясь дымкой бледной

сливалось с изумрудом дальних гор.

Но людям не до неба, не до солнца,

в суровый час прощанья навсегда

отец прижал к груди сынишку молча,

а на щеке хрустальная слеза.

 

 

Чушь на дне

Стоит пенёк среди поляны,

тоскливо смотрит на луну

и вспоминает, как когда-то

он ветви к звёздочкам тянул.

Тогда он был кустом кудрявым,

здоровым, крепким, молодым,

и юная берёзка рядом,

смеясь, заигрывала с ним.

Веселым птичкам был приютом,

 

83

дарил прохладу в жаркий день…

Вдруг изменилось всё так круто,

исчезло всё. Теперь он пень.

Как часто в жизни так бывает:

мелькают дни в чудесном сне,

мы как вино их выпиваем,

а там, в бокале, чушь на дне.

 

 

Хлеб

Мальчонка криком исходил,

на печке сидя, у трубы;

он есть хотел и все просил

картошки или хоть колбы.

Проходом женщина у них

остановилась на ночлег.

В ее котомочке был жмых,

он заменял в те годы хлеб.

Но в уголке, на самом дне,

сухарь покоился ржаной –

свидетель счастья прежних дней,

последних дней перед войной.

Достав со дна, сглотнув слюну,

она дрожащею рукой

сухарик подала ему:

- Поешь-ка на, родимый мой…

Мгновенно смолкнув, мальчик взял,

но раскусить никак не мог                                                                                                             кусочек тёмный как земля

и кинул дар тот под порог…

Но нет за мальчиком вины,

что выбросил сухарь ржаной:

родился он в канун войны

и пищи не едал, иной,

кромя картошки с чесноком,

колбы да пучек по весне.

А с хлебом был он незнаком –

хлеб отдавали весь войне.

 

84

Святки

 

Шумели святки, рядились и плясали,

трещал мороз, рисуя джунгли на окне,

и девушки кольцо в стакан бросали,

пытаясь заглянуть в глаза судьбе.

Во мгле горели тускло свечи,                                                                           в зеркальной глади огонек мерцал,

тревожно тишина легла на плечи,

и я ждала ЕГО из глубины кольца.

Вода в стакане тихо колыхнулась,

и бледное лицо из фокуса лучей

призывно, строго на меня взглянуло

и скрылось в жидком пламени свечей.

В тревожном трепете ждала и сомневалась

того, кто невзначай покой унёс,

а где-то в небесах звезда моя смеялась,

и я уже не вытирала слёз.

Тянулся нудный год, как сонная улитка,

с ромашками, с извечным «да» и «нет»…

На святках тот же взгляд, прямой и без улыбки,

нашел в толпе меня и точный дал ответ.

 

 

Надежный оберег

Запутав гроздья в золоте берёзы,

кудрявится рябина под окном.

А по щекам моим тепло стекают слёзы

о прожитом, о давнем, о былом.

Вот у окна сидим мы с мамой рядом,

к её плечу припала я щекой,

сверчок за печкой свиристит рулады,

тревожно стонет птица за рекой.

- Горюет бедная, - с печальным вздохом

сказала мама, - деток не нашла…

И жёсткая, как ком земли иссохшей,

ладонь мне ласково на волосы легла.

Легла навек. И в дни невзгоды тёмной

её тепло уходит в глубь меня,

81

В нём нет безумной жажды и загадок,

жестокой ревности, непонятых страстей,

я делаю его из спелых ягод,

колосьев ржи и солнечных лучей.

Бывают дни, наполненные стужей:

ведь жизнь прожить – не поле перейти,

покажется, что никому не нужен,

и ни тепла, ни ласки на пути…

И сердце вдруг колыхнется тревожно,

тогда как можно мягче и нежней

спою я песню, что сама же сложу,

для милого и преданных друзей.

Они услышат и ко мне вернутся

из несчастливых в мой уютный дом.

По-русски чай поставлю им на блюдце,

и мы, как прежде, тихо заживём.

 

Родная улица

Уйдём однажды от родных дверей

изведать мир, манящий и безбрежный,

уносим в сердце образ матерей,

заботливых, и ласковых, и нежных.

Потом из дальних мест придёт письмо,

то с радостью, то полное тревоги,

и весточку несёт оно,

какие пройдены пути-дороги.

Письмо идёт по адресу туда,

где улица твоя и дом родимый

вложили столько силы и труда,

пока тебя вскормили и взрастили.

И не письмо, а будто ты сейчас

тихонечко открыл свою калитку

и, не сводя с любимой мамы глаз,

встречаешь рядом улицы улыбку.

Ты видишь палисадники в цвету,

домов знакомых разные фасады.

И как же любишь улицу ты ту,

которая тебе, как мама, рада.

86

Сон

 

Вчера приснился сон мне странный:

над белой кипенью снегов

услышала я крик гортанный

из-под мохнатых облаков.

Он плыл в метель и с нею спорил

и на крыла её бросал

тоски звенящие аккорды

и завываний голоса.

И я за ним бежала долго,

стремясь тревогу обогнать,

и всё боялась, вдруг он смолкнет,

кем порождён? – не даст узнать.

Проснулась в леденящем страхе,

предчувствуя обрыв судьбы…

А на дворе кричали птахи,

там бушевал разгар весны!

 

Скрижали

 

Скажу вам, милые друзья,                                                                              чем грудь мою сдавило:

вот занедужила Земля,                                                                                      и я про всё забыла.

Забыла ласку, стыд, добро,                                                                      любовь и умиленье,

и знаю лишь, как бьют мурло,

льют кровь без сожаленья.

Во сне уж в сказках не живу                                                                  и больше не летаю,

среди крестов хожу, брожу,                                                                 надгробия читаю.

Какой-то странный, хмурый тип

со мной шагает рядом,

и слышу жуткий нервный хрип,

и пот струится градом…

Вот чьи-то памятники вряд

стоят стеной, как книги,

87

а из-под ног, виясь, вопят                                                                   железные вериги.

Вдруг вижу надпись:                                                                              «Ингуши зарыты здесь живыми!»                                                   Оглядываюсь – ни души.

Лишь я. И рядом с ними                                                                      в могиле тёмной и сырой

своих потомков вижу…

И ворон мрачный надо мной,

и вот он ниже, ниже,

спустился, сел и будто сник,

повисли мёртво крылья…

Я поняла в короткий миг:

судьба явила страшный лик

из-под плиты могильной.

 

На утренней зорьке

 

Выхожу я на утренней зорьке

по холодной росе побродить

и подарок земли Красногорской –

родниковой водицы испить.

На чапшинской широкой поляне

в голубые туманы вплыву,

за ручьём у крестьянского стана

запах спелых колосьев вдохну.

Надо мною запляшут стрекозы,

серебром разливаясь в лучах,

и счастливые, мягкие слезы

тёплой дымкой обнимут глаза.

Чем родная земля так прекрасна? –

разгадать я пытаюсь давно,

только бьюсь над загадкой напрасно:

так от Бога уж, видно, дано.

Выйду в поле на утренней зорьке,

наберу жемчуговой росы…

Нет милей стороны Красногорской

И чудесней её нет красы.

 

88

Спаси нас Боже

 

Направо скалы, слева пропасть,

и вдруг нежданный поворот!

Вперед нельзя, назад опасно –

там смерть злорадно жертву ждёт.

- Перелетим! – кричит форейтор.

- Остановись! – кричит ямщик.

В лицо им хлещут дождь и ветер,

срывая шляпы и плащи.

Храпят испуганные кони,

несут, покорные бичу.

- Спаси нас Боже! – кто-то стонет.

- Не наказуй, я жить хочу…

Бежит дорога под колёса

из-под копыт лихих коней.

Летит карета по откосу

навстречу гибели своей.

 

Весна

 

Сквозь стынь вечеров и куржачный туман,

снеговые взбивая постели,

промчались, покинув насиженный стан,

последние вздохи метели.