Последние дни в Запретном городе

 

Неудача с реорганизацией Департамента двора не заставила меня остановить машину. Она не остановилась, а сделала лишь поворот. С тех пор как я сел в эту машину, все время кто-нибудь да подливал горючее, накачивал шины, указывал направление и расставлял дорожные знаки.

Примером тому могли служить секретные донесения приверженцев монархии по поводу возрождения "великих планов". Верные мне люди были повсюду. Например, Кан Ювэй и его ученики — отец и сын Сюй Цзинь и Сюй Лян — под вывеской Конституционно-монархической партии китайской империи развернули свою деятельность по всей стране и за ее пределами. Известия об их действиях изредка достигали дворца через Джонстона. Сюй Цзинь в своем докладе императору хвастливо заявлял, что эту партию за рубежом поддерживают сто тысяч ее членов и пять газет. За два года до того, как я покинул дворец, Сюй Лян отправился в провинцию Гуанси к милитаристу Линь Цзюньтину для подготовки реставрации. В письме к Джонстону он писал, что лидеры трех группировок милитаристов в провинции Гуанси — Лу Жунтин, Линь Цзюньтин и Шэнь Хунин — "выдвинули девиз, общий с девизом нашей партии, и в случае необходимости можно рассчитывать на их поддержку…" [46] После китайского Нового года весной тринадцатого года республики (1924 год) Кан Ювэй писал Джонстону, что в провинциях Шэньси, Хубэй, Хунань, Цзянсу, Аньхой, Цзянси, Гуйчжоу и Юньнань либо уже достигнута договоренность, либо достаточно в нужный момент подать только сигнал. Больше всего надежд Кан Ювэй возлагал на У Пэйфу, говоря, что Ло (имелся в виду город Лоян, где находился У Пэйфу) предан Мэн Дэ (имелся в виду Цао Кунь). Как выяснилось позже, в письме Кан Ювэя было немало фантазии и даже просто саморекламы. Однако в то время я и Джонстон не только не относились к его словам с недоверием, но были чрезвычайно рады и воодушевлены этими сообщениями. Мы даже посылали подарки ко дню его рождения. Так я стал понимать, как использовать свои богатства для достижения мечты.

Аналогичным примером могут служить и благотворительные пожертвования. Я забыл, кто из наставников посоветовал это делать, но отчетливо помню повод, толкнувший меня на это, ибо уже тогда я знал цену общественному мнению. В те дни в пекинских газетах почти ежедневно под рубрикой "Общественная жизнь" встречались информации о пожертвованиях императора Сюаньтуна. Помощь моя была двоякого рода: в связи с опубликованными в газетах сообщениями о бедняках в редакцию посылалась сумма денег с просьбой передать их по назначению либо мои люди непосредственно посещали семьи нуждающихся. Любой шаг в этом направлении через день-два всегда находил свое отражение в газетах примерно в следующей форме: "Наша газета такого-то числа сообщила, что такой-то просит о помощи. В связи с этим цинский император направил своего человека, который вручил просителям столько-то юаней". Прославляя меня, газета одновременно создавала себе рекламу. Не было почти ни одной газеты, которая, стремясь привлечь мое внимание, не печатала бы сообщения о бедняках. Я же был удовлетворен тем, что различные газеты наперебой расхваливают меня.

Для меня это было значительно ценнее, чем пожертвования по восемь — десять юаней.

Наибольшую сумму я пожертвовал в связи с землетрясением в Японии в сентябре двенадцатого года республики (1923 год) — катастрофой, потрясшей весь мир. Я хотел, чтобы повсюду узнали о благородстве императора Сюаньтуна, и решил пожертвовать в помощь пострадавшим большую сумму денег. Мой наставник Чэнь смотрел еще дальше. Похвалив за "широту милости императора, гуманность и благородство небесного сердца", он сказал мне: "Отклики на этот поступок наверняка еще последуют". Позднее из-за затруднений с наличными деньгами были посланы антикварные изделия, картины и драгоценности на сумму 300 тысяч американских долларов. Японский посланник Ёсидзава явился с делегацией от японского парламента, чтобы выразить мне свою благодарность. Атмосфера возбуждения, царившая во дворце, напоминала посещение иностранными посланниками моей свадебной церемонии.

Мое поведение в то время стало еще более неуравновешенным, и я натворил немало глупостей. С одной стороны, например, я осуждал Департамент двора за слишком большие расходы, с другой — сам транжирил деньги, не зная границ. Однажды в одном из западных иллюстрированных журналов я увидел фотографию европейской овчарки и велел Департаменту двора выписать мне такую же из-за границы. Там же была заказана даже пища для собаки. Когда она болела, я приглашал ветеринара, и денег на это шло гораздо больше, чем на лечение больного человека. В Пекинской полицейской школе служил ветеринар по фамилии Цян. Он всячески пытался понравиться мне, давая советы, как следует выращивать собак; он сразу получил в награду браслет из зеленой яшмы, золотое кольцо, табакерку — всего десять драгоценных предметов. Иногда, когда я вычитывал из газет что-нибудь любопытное, например, что четырехлетний мальчик может читать Мэн-цзы или что кто-то обнаружил диковинного паука, я тотчас же приглашал этих людей во дворец и, конечно, награждал их деньгами. Однажды мне очень понравились маленькие красивые камушки, и кто-то немедленно купил и прислал мне точно такие же. Я щедро отблагодарил этого человека.

Я велел Департаменту двора уменьшить количество служащих. Число работников различных отделов было сокращено с семисот до трехсот человек. Из двухсот поваров императорской кухни осталось лишь тридцать семь. В то же время я приказал организовать специальную кухню для приготовления европейской пищи. Расходы обеих кухонь составляли свыше 1 300 юаней в месяц. Мои ежегодные расходы, по явно заниженным данным Департамента двора, за год до моей женитьбы (десятый год республики) составляли 870 597 лянов серебра. В эту сумму входили и затраты на "милостивые награды". Деньги на пищу и одежду, а также расходы различных отделов Департамента двора сюда не включались.

Такая жизнь продолжалась до 5 ноября тринадцатого года республики (1924 год), когда национальная армия Фэн Юйсяна изгнала меня из Запретного города.

В сентябре того года битвой при Чаояне началась вторая война между чжилийской и фэнтяньской группировками. Вначале чжилийская армия У Пэйфу одерживала верх. В октябре, когда отряды У Пэйфу начали генеральное наступление на Шаньхайгуань против фэнтяньской армии Чжан Цзолиня, Фэн Юйсян, находившийся в подчинении У Пэйфу, внезапно предал его и вернулся со своими войсками в Пекин, послав телеграмму о прекращении военных действий. При совместных действиях Фэн Юйсяна и Чжан Цзолиня войска У Пэйфу на Шаньхайгуаньском фронте были разбиты, а сам он бежал в Лоян. Позднее У Пэйфу не смог удержаться в Хэнани, отступил с остатками войск к Юэчжоу и вернулся лишь два года спустя, объединившись с Сунь Чуаньфаном. До того как пришли известия о поражении войск У Пэйфу под Шаньхайгуанем, захватившая Пекин национальная армия Фэн Юйсяна посадила Цао Куня (президента республики, купившего на выборах голоса) под домашний арест, а вслед за этим распустила продажный парламент; кабинет Янь Хуэйцина подал в отставку. Хуан Фу при поддержке национальной армии образовал временный кабинет [47].

Когда весть о перевороте достигла дворца, я сразу же почувствовал всю опасность ситуации. Дворцовая охрана была обезоружена национальной армией Фэн Юйсяна и выведена из Пекина. Солдаты национальной армии заняли их казармы и посты около ворот Шэньумэнь. Из императорского сада я наблюдал в бинокль за горой Цзиншань рядом с дворцом и видел, что она кишела солдатами, одетыми в форму, отличную от одежды дворцовой охраны. Департамент двора послал людей с подношением чая и кушаний, и их приняли. В поведении солдат не находили ничего необычного, однако никто в Запретном городе не был спокоен. Мы все еще помнили, как Фэн Юйсян присоединился к армии защиты республики, когда Чжан Сюнь пытался реставрировать монархию. Если бы не Дуань Цижуй, который срочно вывел его отряды из Пекина, Фэн Юйсян наверняка ворвался бы в Запретный город. После прихода Дуань Цижуя к власти Фэн Юйсян и некоторые другие генералы посылали телеграммы с требованием изгнать малый двор из Запретного города. Памятуя о прошлых событиях, мы восприняли переворот и перемещение дворцовой охраны как дурное предзнаменование. Затем мы узнали, что из тюрем выпущены политические заключенные. Стали поговаривать об активизации какой-то партии экстремистов. Наука, которую мне преподали Чэнь Баошэнь и Джонстон относительно экстремистов и террористов, возымела действие — ведь они жаждали убийства каждого представителя знати. Я просил Джонстона пойти в Посольский квартал, узнать последние новости, а также похлопотать о месте, где бы я мог найти себе убежище.

Князья были в ужасе. Некоторые из них уже забронировали комнаты в гостинице, находившейся в Посольском квартале, однако услышав, что я хочу покинуть дворец, все как один заявили, что в настоящее время в этом нет необходимости. Довод был все тот же: раз все иностранные государства признают "Льготные условия", ничего страшного произойти не может.

Однако то, что должно было случиться, в конце концов случилось.

Около девяти часов утра 5 ноября мы сидели с Вань Жун во дворце Чусюгун, ели фрукты и о чем-то болтали. Вдруг в комнату, запыхавшись, ворвались старшие сановники Департамента двора. Шао Ин держал в руке какую-то бумагу.

— Ваше величество, ваше величество… — сказал он, задыхаясь, — Фэн Юйсян прислал войска! Еще пришел Ли Шицэн — преемник Ли Хунцзао, говорит, что республика намерена аннулировать "Льготные условия". Они хотят получить вашу подпись на этом…

Я вскочил. Надкусанное яблоко полетело на пол. Выхватив бумагу из его рук, я прочел:

"По указу президента Лу Чжунлинь и Чжан Би посланы для согласования с цинским двором вопросы о пересмотре "Льготных условий".

5 ноября, тринадцатый год Китайской республики

Исполняющий обязанности премьер-министра

ХуанФу.

Пересмотр "Льготныхусловий для цинского двора".

Поскольку император великой Цинской династии желает глубоко проникнуться духом республики пяти национальностей и не намерен поддерживать какую-либо систему, не совместимую с республикой, "Льготные условия для цинского двора" пересмотрены следующим образом:

1. Императорский титул императора великих Цинов Сюаньтуна отныне упраздняется навечно. Отныне император пользуется теми же законными правами, что и все граждане Китайской республики.

2. С момента пересмотра "Льготных условий" правительство республики будет ежегодно выплачивать на нужды цинского дома 500 тысяч юаней и специально выделит 2 миллиона юаней на организацию Пекинской фабрики для бедных, куда будут приниматься преимущественно маньчжуры.

3. Согласно третьему пункту "Льготных условий", цинский двор сегодня покинет дворец. Он свободен выбрать себе место резиденции, и правительство республики будет продолжать нести ответственность за ее охрану.

4. Жертвоприношения в храмах предков и гробницах цинского дома будут сохранены навечно, и республика выделит стражу для их охраны.

5. Цинский дом сохранит свое частное имущество, которое станет пользоваться специальной охраной правительства республики. Вся общественная собственность будет принадлежать республике".

Откровенно говоря, эти новые, пересмотренные "Льготные условия" были не так уж страшны. Однако Шао Ин сказал фразу, заставившую меня вздрогнуть:

— Они приказали нам выселиться из дворца в течение трех часов.

— Это невозможно! А как же быть с моим имуществом? Как быть с императорскими наложницами? — От волнения я метался по комнате. — Позвоните Джонстону!

— Телефонные провода перерезаны! — ответил Жун Юань.

— Пошлите за его высочеством! Я давно говорил, что что-нибудь случится! А вы ни за что меня не выпускали! Позовите его высочество!

— Мы не можем выйти, — сказал Бао Си. — Ворота охраняются, и никого не выпускают.

Императорская наложница Дуань Кан умерла всего лишь несколько дней назад, и во дворце остались только две императорские наложницы — Цзин И и Жун Хуэй. Эти две старушки никак не соглашались уходить. Воспользовавшись этим как предлогом, Шао Ин отправился на переговоры с Лу Чжунлинем и получил отсрочку до трех часов дня. После полудня удалось добиться разрешения войти отцу во дворец. Вместе с ним впустили и моих наставников Чжу Ифаня и Чэнь Баошэня. Не пропустили только Джонстона, и он оставался ждать снаружи.

— Ваше высочество, как же быть?! — воскликнул я, когда отец входил в ворота дворца.

Услышав мой голос, он остановился точно завороженный. Губы его долго шевелились, и наконец он с трудом выдавил из себя:

— Я… я подчиняюсь указу.

Взволнованный и разозленный, я повернулся и вошел в комнату. Позднее, как мне рассказывали евнухи, услышав о том, что я подписал пересмотренные "Льготные условия", отец тут же стянул с себя шапку с павлиньим пером и бросил ее на землю, бормоча: "Конец! Конец! Теперь это уже ни к чему!"

Вскоре вслед за мной пришел Шао Ин. Лицо его было еще ужасней, чем раньше. Его буквально трясло, когда он сказал:

— Лу Чжунлинь торопит, говорит, что дает еще двадцать минут. Иначе с горы Цзиншань начнется артиллерийский обстрел.

На самом деле Лу Чжунлинь пришел в сопровождении всего лишь двадцати человек, вооруженных пистолетами, но его устрашающая фраза возымела действие. Мой тесть Жун Юань со страху убежал в императорский сад; он бегал по всему саду, пока не нашел место, где можно было укрыться от снарядов, и больше не хотел оттуда вылезать. Увидев, что князья и сановники перепуганы настолько, что потеряли человеческий облик, я решил согласиться с требованиями Лу Чжунлиня и отправиться сначала в резиденцию отца.

Когда мы подъехали к главному входу Северной резиденции и я вышел из автомобиля, ко мне подошел Лу Чжунлинь. Это была моя первая с ним встреча. Он пожал мне руку и спросил:

— Господин Пу И, вы намерены оставаться императором или хотите стать обыкновенным гражданином?

— Отныне я хочу стать обыкновенным гражданином.

— Хорошо! — засмеялся Лу Чжунлинь. — Тогда я буду охранять вас.

Он добавил, что, поскольку существует Китайская республика, бессмысленно сохранять титул императора и мне, как гражданину, следует хорошенько служить стране.

— Вы теперь гражданин, — значит, у вас будет право избирать и быть избранным, — добавил Чжан Би. — Вы даже сможете в будущем стать президентом!

При слове "президент" мне стало не по себе. Я прекрасно понимал, что должен отойти от общественной жизни и ждать удобного случая. Поэтому я сказал:

— Я давно уже думал отказаться от "Льготных условий", и их аннулирование совпадает с моим желанием. Я полностью одобряю ваши слова. Будучи императором, я был лишен свободы, теперь я ее получил.

Когда я закончил, солдаты национальной армии, стоявшие вокруг, зааплодировали.

Моя последняя фраза в какой-то степени соответствовала истине. Мне действительно были противны ограничения и преграды, которыми окружали меня князья к сановники. Я хотел свободы, хотел свободно, по своему разумению, осуществить свою мечту — вновь сесть на потерянный трон.

 

В Северной резиденции

 

Я поспешил в Северную резиденцию, у ворот которой стояли часовые национальной армии. В кабинете отца я подумал, что нахожусь скорее в пасти тигра, чем в резиденции князя. Прежде всего я должен был выяснить, насколько опасно мое положение. До выезда из Запретного города я попросил людей отправить письма ближайшим доверенным помощникам за пределами дворца с просьбой немедленно что-нибудь предпринять, чтобы вызволить меня из рук национальной армии. Однако от них никаких сообщений не поступало, да и вообще нельзя было ничего узнать о том, что происходит в мире. Мне очень хотелось с кем-нибудь посоветоваться, услышать несколько утешительных слов. Поведение же отца в создавшейся ситуации только разочаровало меня. Он был напуган еще больше, чем я. С того момента, как я вошел в Северную резиденцию, он не мог даже постоять спокойно, не то чтобы сидеть. Он или ходил взад и вперед, что-то бурча себе под нос, или беспокойно выбегал из комнаты, вбегал обратно, усугубляя и без того напряженную обстановку. Наконец, не в силах больше сдерживаться, я стал просить его:

— Ваше высочество, сядьте, нужно посоветоваться! Надо что-то придумать!

— Что-нибудь придумать? Хорошо, хорошо! — Он сел, не прошло и двух минут, как снова вскочил. — И Цзай Сюнь не показывается! — Сказав невпопад еще несколько фраз, он заходил взад и вперед по комнате.

— Надо выяснить обстановку!

— Вы… выяснить обстановку? Да, да!

Он вышел, через мгновение вернулся.

— Не… Не разрешают выходить! У ворот солдаты!

— Позвоните тогда по телефону!

— Позвонить по телефону. Хорошо, хорошо. — Сделав несколько шагов, отец вернулся и спросил: — А кому звонить?

Видя, что помощник из него плохой, я велел евнухам пригласить старших сановников двора. В то время Жун Юань лечился в иностранном госпитале (он вышел из госпиталя лишь два месяца спустя), Ци Лин был занят перевозкой моих вещей, улаживая вопрос о дворцовых евнухах и служанках, Бао Си заботился о двух императорских наложницах, которые остались во дворце. Лишь Шао Ин находился около меня, но его состояние было ненамного лучше, чем у отца, который так никуда и не смог позвонить. К счастью, вскоре один за другим стали появляться остальные князья, сановники, наставники. И если бы не они, не знаю, к чему бы привела паника, охватившая великокняжескую резиденцию. Самые приятные новости к вечеру принес Джонстон. Благодаря его быстрым и энергичным действиям дуайен дипломатического корпуса голландский посланник Удендайк, английский посланник Маклей и японский посланник Ёсидзава уже выразили протест Ван Чжэнтину — новому министру иностранных дел временного кабинета. Ван Чжэнтин гарантировал им безопасность моей жизни и имущества. Это известие несколько успокоило людей, собравшихся в Северной резиденции, однако для моего отца такое успокоение вроде было недостаточным. Джонстон впоследствии так описывал события того вечера в своей книге:

"Он встретил меня в большой приемной, где было полно маньчжурской знати и чиновников Департамента двора… Прежде всего я должен был доложить о результатах посещения Министерства иностранных дел тремя посланниками. Они уже знали от Цзай Тао, что утром мы вели переговоры в голландской миссии, и, естественно, спешили узнать, как проходила встреча с доктором Ваном. Все внимательно слушали меня, кроме великого князя Чуня, который, пока я говорил, бесцельно слонялся по комнате. Несколько раз он внезапно ускорял шаги, подбегал ко мне и бормотал что-то невнятное, заикаясь больше обычного. Смысл его слов каждый раз сводился к следующему: "Попросите императора не бояться!" — замечание совершенно излишнее, ибо сам он был перепуган значительно больше императора. Наконец мне это надоело, и я сказал ему: "Его величество стоит рядом со мной, почему вы сами ему это не скажете?" Но он был слишком взволнован, чтобы заметить мою резкость, и продолжал бесцельно кружить по комнате…"

В тот вечер я был особенно недоволен еще одним поступком отца.

Вскоре после Джонстона пришел Чжэн Сяосюй с двумя японцами. С тех пор как я пожертвовал деньги в помощь пострадавшим от землетрясения в Токио, между японской миссией и моими "преданными" чиновниками установилась связь. После прихода на службу во дворец Ло Чжэньюй и Чжэн Сяосюй установили контакт с японскими казармами. На этот раз Чжэн Сяосюй вместе с полковником Такэмото из Посольского квартала выработали план моего побега из Северной резиденции. По этому плану подчиненный Такэмото капитан Накахира Цунэмура, переодевшись в гражданскую одежду, должен был прийти ко мне вместе с доктором и под предлогом отправки в госпиталь перевезти меня в японские казармы. Однако когда Чжэн Сяосюй вместе с капитаном и доктором приехали в Северную резиденцию и рассказали о своем плане, они встретили единодушное возражение князей и чиновников. Последние считали, что таким способом очень трудно проскользнуть мимо стоящих у ворот солдат, а на улице легко наскочить на патруль национальной армии. Если побег обнаружится, всем станет только хуже. Больше всех возражал мой отец, приводя такие доводы: "Даже если вы и убежите в Посольский квартал, придет Фэн Юйсян и спросит. Что я ему отвечу?" В итоге Чжэн Сяосюя и японцев проводили до ворот.

На следующий день ограничения усилились: из ворот Северной резиденции никого не выпускали, разрешалось только входить. Затем последовало некоторое послабление — разрешили входить и выходить только наставникам Чэнь Баошэню и Чжу Ифаню, а также сановникам. Иностранцев вообще не впускали. В связи с этим в Северной резиденции вновь началась паника: если уж национальная армия не считается с  иностранцами, значит, никаких гарантий больше чет. Позднее оба моих наставника, поразмыслив, решили, что до сих пор не было властей, которые не боялись бы иностранцев, и раз Ван Чжэнтин дал гарантию посланникам трех государств, вряд ли он станет отказываться от своих слов. Их слова всем показались разумными, но я все же испытывал беспокойство. Все верно, однако кто мог знать, что думают по этому поводу солдаты у ворот. В те годы в ходу была такая поговорка: "Когда встречаются обладатель ученой степени и солдат, правым всегда оказывается последний". Какие бы гарантии ни давали Хуан Фу и Ван Чжэнтин, моя жизнь зависела прежде всего от солдат, с оружием в руках стоявших у ворот. И если бы они вдруг решили что-либо предпринять, боюсь, что тогда не помогли бы никакие гарантии. Чем больше я об этом думал, тем больше жалел, что не постарался выйти вместе с Чжэн Сяосюем и приведенными им японцами. И отца я винил за то, что он, заботясь только о себе, не беспокоился о моей безопасности.

Как раз в это время из Тяньцзиня вернулся Ло Чжэньюй. Когда армия Фэн Юйсяна устанавливала свою охрану вокруг императорского дворца, он в международном вагоне поезда Пекин — Тяньцзинь [48] отправился за помощью к японцам. Прибыв в штаб японского гарнизона города Тяньцзиня, от офицера штаба Канэко Ло Чжэньюй узнал, что Лу Чжунлинь уже вошел в Запретный город. Тот же офицер передал, что начальник японского штаба просит его пойти к Дуань Цижую, который к тому времени получил от Чжэн Сяосюя телеграмму о помощи. Телеграмма была прислана из Пекина от имени полковника Такэмото. Дуань Цижуй тоже ответил телеграммой, в которой выражал протест против давления на дворец со стороны Фэн Юйсяна. Прочитав телеграмму, Ло Чжэньюй понял, что Дуань Цижуй намеревается вновь вернуться к общественной жизни, и решил, что ситуация не столь уж серьезна. Однако он по-прежнему настойчиво просил японское командование в Тяньцзине открыто выразить мне свою поддержку, и его заверили, что в Пекине меня будет охранять полковник Такэмото. Вернувшись в Пекин, Ло Чжэньюй отправился к полковнику Такэмото, с которым договорился, что вблизи Северной резиденции начнет патрулировать японская кавалерия и что если национальная армия предпримет какие-либо действия против Северной резиденции, японский гарнизон немедленно прибегнет к решительным мерам. По словам Чэнь Баошэня, японцы даже намеревались прислать в Северную резиденцию военных почтовых голубей на случай внезапной тревоги (позднее, опасаясь, что об этом узнает национальная армия, от этой идеи отказались); я же проникся еще большей благодарностью к японцам. Ло Чжэньюй занял в моей душе такое же место, что и Чжэн Сяосюй, а отец совсем отошел на задний план.

Когда я прочел телеграмму Дуань Цижуя, в которой он протестовал против давления Фэн Юйсяна на дворец, и услышал новость о намерении фэнтяньской армии дать бой армии Фэн Юйсяна, у меня появились новые надежды. К тому же Чэнь Баошэнь принес мне присланную через японский гарнизон секретную телеграмму от Дуань Цижуя, в которой говорилось: "Я буду всеми силами поддерживать императорский двор и защищать его имущество". Вслед за этим контроль за воротами Северной резиденции стал слабее. Входить разрешалось еще большему числу князей, сановников и служащих. Даже Ху Ши, который не имел ни дворцового головного убора, ни высоких титулов, не был остановлен. И только Джонстона по-прежнему не впускали.

Вскоре отношения между Чжан Цзолинем и Фэн Юйсяном вновь изменились, и это вызвало самый большой интерес Северной резиденции. Пришли известия о том, что Фэн Юйсян задержан в Тяньцзине войсками Чжан Цзолиня. Поступившие за этим новости еще больше всколыхнули обитателей Северной резиденции: на приглашение временного кабинета Хуан Фу, которого поддерживала национальная армия, пожаловать на банкет посланники иностранных миссий ответили отказом. В Северной резиденции уже оптимистически подсчитывали дни временного правительства, с которым я не мог сосуществовать. На пост главы временного правительства уже прочили Дуань Цижуя, к которому благоволили в Посольском квартале (по крайней мере японцы). Действительно, известия следующих дней подтвердили сообщения Ло Чжэньюя: Фэн Юйсян не мог не согласиться с решением Чжан Цзолиня и разрешил Дуань Цижую вернуться к общественной жизни. Через несколько дней Чжан Цзолинь и Дуань Цижуй прибыли в Пекин.

Как только стало известно об их сотрудничестве, обстановка в Северной резиденции изменилась. Князья прежде всего написали секретное письмо Чжан Цзолиню с просьбой о защите. Не успели Чжан Цзолинь и Дуань Цижуй прибыть в Пекин, как их приветствовали Чжэн Сяосюй и представитель маньчжурских князей. Затем они стали действовать порознь. Чжэн Сяосюй отправился к Дуань Цижую, а главноуправляющий Северной резиденцией Чжан Вэньчжи — к своему названому брату Чжан Цзолиню. Больше всего обрадовало нас то, что Чжан Цзолинь просил Чжан Вэньчжи специально пригласить к нему Джонстона. Джонстон посещал Чжан Цзолиня дважды. Цель этих визитов сводилась только к тому, чтобы выяснить через этого иностранца настроения Посольского квартала. В Северной же резиденции надеялись через Джонстона узнать отношение Чжан Цзолиня ко мне. С Джонстоном я послал подписанную моей рукой фотографию и большой бриллиантовый перстень. Чжан Цзолинь принял фотографию, отказался от кольца и выразил мне свои симпатии. Одновременно Дуань Цижуй дал понять Чжэн Сяосюю, что он может рассчитывать на восстановление "Льготных условий". Полагаясь на симпатии Посольского квартала и поддержку этих двоих людей, в Северной резиденции осмелились на контратаку, несмотря на то что национальная армия Фэн Юйсяна все еще оставалась в Пекине.

28 ноября солдаты у ворот были сняты, и Фэн Юйсян телеграммой заявил о своей отставке. Северная резиденция от имени Департамента двора обратилась со следующим официальным письмом к Министерству внутренних дел республики:

"…Согласно основным положениям уголовного кодекса, все кто прибегает к силе, вынуждая других совершить проступки, могут быть обвинены в применении насилия; согласно гражданскому кодексу, все, что получено путем вымогательства, не имеет действительной силы. Мы хотим этим письмом довести до вашего сведения, что цинский двор не может признать действительными пять пересмотренных статей, предложенных временным правительством…"

Вместе с этим были направлены официальные письма посланникам иностранных держав с апелляцией о поддержке. Северная резиденция отказалась также признать образованный еще при временном правительстве Комитет по реорганизации цинского двора, хотя представитель цинского двора уже несколько раз принимал участие в его заседаниях.

В тот же день меня посетил корреспондент издававшейся японцами газеты "Шуньтянь шибао". Я дал ему интервью, которое явилось полной противоположностью тому, что я говорил в день выезда из дворца: "Разумеется, я без особой радости подписал документ, который меня вынудили подписать солдаты национальной армии, лицемерно выступающие от имени народа".

Газета "Шуньтянь шибао" была ежедневной коммерческой газетой, контролируемой японской дипломатической миссией. И, говоря о горячих симпатиях, которые в те дни проявляли ко мне японцы, нельзя не упомянуть и о ней. Газета не действовала, как полковник Такэмото, втайне от всех. Пользуясь особыми полномочиями, она выступала открыто, распуская самые невероятные слухи. Например, на следующий день после моего приезда в Северную резиденцию в ней один за другим были опубликованы целые обзоры о безграничном "сочувствии императорскому двору" и столь же безграничной "ненависти к временному правительству и национальной армии". Используя в изобилии такие слова, как "притеснение двора", "бедственное положение", а также такие сравнения, как "гора Тайшань придавила яйцо", "вдовы и сирота", "бандиты-похитители", газета сочиняла и усиленно раздувала истории о "массовых самоубийствах маньчжуров, волнениях среди монголов и тибетцев" и т. д. Печатались даже такие небылицы, будто "такая-то наложница пожертвовала жизнью в знак преданности династии Цин", "наложница Шу отрезала себе палец и кровью написала, что хочет собственным телом охранять ворота дворца", и "наложница Шу распустила волосы, сплела их с колесами, чтобы остановить колесницу". Другие иностранные газеты тоже публиковали подобные материалы, однако угнаться за "Шуньтянь шибао" им было явно не под силу.