Информационно-суггестивные тексты

Этим названием я обозначаю такие тексты, которые в силу своей специфичности, достигаемой определенным подбором слов и звукорядов, несут в себе свойство, способное воздействовать на глубинные структуры психической организации и вызывать их непосредственное реагирование. Последнее условие опирает­ся на положение о том, что некая трансформация организма возможна только в том случае, если он выведен из состояния привычного равновесия. Это, например, означает, что любые заболевания, симптомы или проблемы представляют собой чет­ко организованные и жестко заданные состояния баланса. И если мы не вмешиваемся в этот баланс, не нарушаем его, то и не полу­чаем надлежащих результатов. Поэтому в данном контексте следу­ет осознавать, что формирование новой системы подразумевает неизбежное разрушение прежней. Подобный подход в значитель­ной степени облегчает мою работу — ведь у меня теперь нет не­обходимости выяснять, какая именно программа является пато­генной. Да и возможно ли такое?

Хотя расхожие мнения современной психотерапевтической парадигмы напрямую заявляют о том, что, дескать, в первую оче­редь следует отыскать причину недуга и искоренить ее, чтобы наступило выздоровление, зададимся вопросом — а где гарантия того, что найденная причина действительно окажется истинной и изначально той, что обусловила появление проблемы? Раз. И два— кого следует считать критерием оценки истинности и причинности — пациента? психотерапевта? Оба они люди и, стало быть, субъективны. Следовательно, мнение каждого из них уже не истинно, хотя бы потому, что исходит из собственных представлений о мироздании, из личностного миропонимания. Кроме того, насколько мне известно, каждая из великого мно­жества целительствующих школ, что существуют в душеведении, именно свою концепцию полагает верной и фундаменталь­ной. Кому верить?

Как бы там ни было, в настоящее время существует лишь один путь, претендующий на отыскание травмирующей причины — через работу памяти — пусть такая работа и сти­мулируется различными методами —от психоанализа до гип­нотической регрессии.

Но разве способно наше воспоминание в точности воспро­извести реальное переживание? Какова доля нашего вообра­жения в процессе воспоминания?

Есть несомненная разница между сновидением и моим рас­сказом о сновидении. Когда мне говорят: «Расскажи, что тебе снилось», я отвечаю: «Я могу лишь рассказать о моем представ­лении о том, что мне снилось».

Если я сплю, то не могу рассказывать, а если рассказываю, то не сплю.

Таким образом прошлое навсегда остается недоступным для познания. Тогда о какой причине можно говорить?

Но с другой стороны, получается, что причина все-таки существует. Однако существует и возможность знания того, как она проявляется в конечном результате, то есть механизмы, которые преображают ее в тот или иной факт.

Например, мне известно, что Земля обладает некой силой притяжения, и эта сила предопределяет какие-то закономернос­ти существования физических тел. Но мне неведома причина того, почему именно таким количеством силы наделена наша планета и почему она вообще притягивает. Тем не менее той информации, которой я обладаю, мне достаточно, чтобы орга­низовывать свое собственное поведение в соответствии с заве­денным порядком, что позволяет в свою очередь избегать опре­деленных, а нередко и весьма существенных проблем. Я не стану задумываться о причинных сущностях гравитации на крыше двадцатиэтажного дома и уж тем более прыгать оттуда, чтобы убедиться в наличии гравитации или отсутствии таковой.

Кстати, прыгать в человеческие бездны нередко бывает не менее опасно. Но мы можем потревожить эти бездны и без головокружительных прыжков — посредством Слова.

В определении «информационно-суггестивный текст» скрывается некоторая тавтология. Во-первых, потому, что вся­кая информация суггестивна, то есть наделена способностью к влиянию. Во-вторых, любая суггестия информативна, так как содержит в себе сообщение. В-третьих, сам текст, даже если он представлен всего лишь одним словом, уже — информация и внушение одновременно.

И вместе с тем подобная формулировка кажется мне оправ­данной, постольку поскольку подчеркивает идею не просто воз­действия, а направленного воздействия. В этом смысле можно говорить о своеобразной психоактивности текста.

Ниже я привожу образец такого текста, жесткую терапевти­ческую модель, которую использую на сеансах коррекции зави­симого поведения. Работа предварительно проводится в груп­пе, и потому эта конструкция представляется в виде краткого вступительного слова.

1. Многие смысловые связи, недоступные рассудку, суще­ствуют на ассоциативном уровне, где происходят самые тонкие душевные процессы.

2. Такая связь неуловима для нас в большинстве случаев. Но если как следует вдуматься, то выясняется, что почти все так называемые таинственные явления лежат гораздо ближе к поверхности, чем это предполагается.

3. К данным явлениям в настоящее время охотно относят понятия — Луч и Энергия, — неизменно окутывая их мисти­ческим ореолом, который обонянием острым улавливается как тонкий аромат профанации.

4. И вместе с тем то, что сокрыто в этих терминах, обладает силой поистине магической.

5. Эту силу мы можем для себя открыть.

6. Для этого обратимся к истокам. А последние, как известно, пребывают в значении слов.

7. По словарному определению «луч — направленный поток каких-либо частиц или энергии электромагнитных колебаний, а также линия, определяющая направление потока».

8. Иными словами, луч можно представить как направлен­ный поток энергии.

9. Что же такое Энергия? Все тот же словарь: «энергия — способность какого-либо тела, вещества и т. п. производить какую-либо работу или быть источником той силы, которая может производить работу».

10. Запомним это — и т. п. Оно позволяет нам сделать вы­вод, согласно которому энергией могут обладать не только тела и вещества, но и все, что способно воздействовать, оказывать влияние, в том числе — события, идеи, искусство, слова.

11. Сама энергия и есть способность воздействовать. Она из­меряема — когда воздействие произведено.

12. Если так, то почему излучение должно обязательно ис­ходить от какого-то технического прибора?

13. Информация —разве не способ направленной передачи того или иного воздействия?

14. Отсюда закономерно напрашивается еще один вопрос — а нельзя ли создать такой же прибор — но только психический, выполненный в виде текста?

15. Исходя из сказанного, а сказанное исходит из очевид­ности — можно.

16. Но такой текст должен обладать свойствами направлен­но излучающего генератора. Его рабочие схемы выполняются с помощью простого описания. Читателю же (или слушателю) остается подсознательная визуализация и сборка.

17. Функция текста— обращение не к сознанию, которое может его вообще не понять, а к той части бессознательного, которая подвержена суггестии и воспринимает определенные слова в качестве команд.

18. Именно там и происходит сборка этого виртуального генератора.

19. Теперь необходимо это устройство как-то обозначить, дать ему название. Довольно важная деталь, потому что психи­ческая энергия, на которой он работает, поступает из осознаю­щей части психики в подсознание через знак.

20. Знак, посредством которого информация из одного источника перетекает в другой, есть код.

21. Читатель (слушатель) ощутит, когда именно включится собранный в его подсознании виртуальный прибор.

22. В том случае если читатель (слушатель) пропустит, не осознает такого ощущения, это произойдет в момент, когда он где-нибудь встретит слова ".................... "забранные в кавычки.

Нетрудно заметить, что некоторые параграфы этого текста дублируют данные уже мною определения и положения, но еще раз хочу повторить, что в приведенном отрывке информация вы­полняет роль не только разъяснительную, но и суггестивную. В настоящем случае внушение зиждется не на вере, а на осозна­нии. Я ничего не придумываю, предлагая принять это пациенту. Я просто возвращаю его сознание к истокам слов и тем самым на какое-то время само сознание превращается в текст. А новый текст — это новая программа.

Что касается многоточия в последнем пункте, то суггестив­ная формула, предполагающаяся на этом месте, зависит от со­держания и цели программирующего воздействия.

Когда работа происходит на индивидуальном уровне, то для каждого конкретного случая подбираются свои кодовые обозначения.

Для одного пациента, страдавшего алкогольной зависимостью, весьма эффективными оказались слова «я и моя мамочка — еди­ное целое». Его подсознание словно ожидало подобного сигнала и было готово принять его, так как для него алкоголь являлся сим­волическим заместителем материнской груди. Здесь я сразу ого­ворюсь, предвидя возможные замечания по поводу того, что я про­тиворечу сам себе — вначале заявляю о том, что ни в каком случае невозможно определить причину недуга, а потому действую так, будто причину эту нашел, причем психоаналитически ориентиро­ванным способом. На самом деле никаких противоречий нет. Я от­нюдь не утверждаю, что алкоголизм связан с материнским комп­лексом. Существует множество мужчин, испытавших соответствующие проблемы в грудном возрасте, но в дальнейшем никак не проявивших тяги к спиртному. И наоборот, люди, благо­получно прошедшие ранние этапы детского развития, начинают испытывать затем серьезные психологические проблемы, в том числе связанные и с зависимым поведением.

В основе лежит программа. Это логично и естественно, по­тому что программа — план, предписание. Программа как та­ковая, как явление пребывает вне зоны наших представлений, она недоступна обыденному разумению. Если угодно, то она может мыслиться как некое выражение высшей абстракции. Она — вне нашей логики. Мы говорим — есть программа — судя по ее проявлениям. Чтобы выразить сущность программы, нуж­но прибегнуть к языку Дао Дэ Цзин.

Программа же, материализуясь, овеществляясь, рождает миллиарды вариантов, каждый из которых можно назвать при­чиной. И только для того, чтобы перебрать все эти варианты, понадобится не меньшее количество лет. На это мне в каче­стве возражения приводят пример психоанализа, на что я в свою очередь вынужден заметить, что психоанализ причину ищет... но не находит, а целебный эффект определяется совер­шенно иными механизмами. Психоаналитическая практика ис­пользует методы все того же программирования. Другими сло­вами, она стремится к стиранию старых текстов и созданию новых. Ведь действительно, вначале я должен пациента убедить, что источник его проблем — в прошлом. Если мне удается вну­шить ему эту идею, то я уже меняю его поведение и у него появляется новая ориентация, направленная в прошлое. Но как нам известно, нельзя достоверно и точно воспроизвести мате­риал уже прожитого времени. Стало быть, пациент не столько вспоминает, сколько фантазирует. То есть он конструирует но­вую реальность, или новый текст. Он «знает», что если вспом­нит что-то важное, то исцелится. И в какой-то момент «вспо­минает», а в действительности невольно придумывает нечто такое, что должно побудить его к бурной эмоциональной реак­ции и соответствующему отреагированию. Тем самым проис­ходит переключение на новую реальность — ту, что задается аналитиком. Пациенту известны условия игры: вспомнить, осознать, отреагировать — дабы обрести исцеление. Он зап­рограммирован на данный алгоритм и действует в соответ­ствии с ним — осознает и реагирует, и освобождается, хотя и не вспоминает.

Моя трактовка психоаналитического процесса иногда вы­зывает нечто вроде обиды со стороны его чересчур уж эмоцио­нальных приверженцев, хотя, полагаю, это не совсем правомер­но, так как в отношении психоанализа мои помыслы преисполнены действительно искреннего и глубокого уважения. Более того, я считаю, что он до сих пор является одним из мощ­нейших и актуальных подходов к проблеме человеческой души. Как психотехнический процесс, он представляет весьма могу­щественную силу, но... не без ряда оговорок. И первая из них заключается в условии — чтобы эффективно заниматься пси­хоанализом, нужно быть если не гением, то по меньшей мере личностью одаренной. Я даю полную гарантию, что любого мало-мальски грамотного человека за ТРИ ДНЯ можно обучить гипнозу так, что на четвертый он начнет гипнотизировать сам, а вот для овладения психоаналитическим мастерством мало по­кажется и трех лет. Впрочем, такова очевидность.

Однако вернемся к нашей теме, чтобы уже до конца прояс­нить невозможность действительного понимания причины появ­ления симптома. Не повода, хочу подчеркнуть, а причины, хотя сплошь и рядом два эти понятия подменяют одно другим. Действительно, можно полагать, что человек вырастает нервным, потому что в детстве к нему плохо относились родители. Однако следует тогда задать вопрос — а почему они плохо относились? Ведь на то были свои причины, а у тех причин свои и так да­лее — оказывается, что у каждой причины есть своя причина.

Кто-то остроумно догадался, что в конечном итоге все упи­рается в генетику, здесь-то и следует искать корень всех зол и благ. Заманчивое предложение. Но горячий энтузиазм охлаж­дает простая арифметика, которую применил известный палеоантрополог Ив Коппанс. Он подсчитал, что за все время существования человечества с первых этапов его возникнове­ния оно прошло через 200 000 поколений, сменявших одно другое. За это время было произведено на свет 70 миллиардов индивидуумов. И таким образом получается, что все они свя­заны между собой родственными узами. Выходит, что и мы тоже. Поэтому если говорить о наследственности, то придется иметь в виду влияние на каждого из нас всех этих 70 миллиар­дов особей. Можно себе представить, какое получится генеа­логическое древо.

Выводы, полученные мною, помогли мне в понимании того, чем же я на самом деле занимаюсь и каким образом это может быть реализовано в практической деятельности. Я осознал, что для меня начал проясняться базовый, фундаментальный фак­тор, который с полным на то основанием можно назвать опреде­ляющим и предопределяющим человеческое бытие и поведение. Самое важное в данных исследованиях заключается в том, чтобы самому не сместиться в сторону очередного мифотворчества, как это нередко случается с учеными людьми, претендующими на владение той или иной вновь открытой ими истиной. Мне же как специалисту, ориентированному прежде всего на преобра­зование определенного знания в определенную деятельность, приходится выбирать несколько иную поисковую стратегию.

По прошествии некоторых размышлений я понял, что мне следует в научной работе отказаться по крайней мере от трех вещей:

а) Идеологии

б) Концептуализации

в) Приверженности разрабатываемой системе

По сути дела все три этих положения довольно близки друг другу и различаются лишь в смысловых аспектах. Общее в них то, что все они в целом и каждое в отдельности выражают некое мировоззрение. Если взять то или иное психологическое или пси­хотерапевтическое учение, то мы с легкостью обнаружим в нем печать личности ее творца.

Я же избрал, чтобы не повторять ошибок предшественников, старый и испытанный способ познания реальности — феноменологический, — который заключается всего лишь навсего в описании происходящих событий без каких-либо попыток их интерпретирования. Ибо любая интерпретация так или иначе представляет собой одну из форм ворожбы, то есть гадания.

Таким образом, осознание того, что мне не следует погружать­ся слишком глубоко в своих изысканиях, пришло как нечто само собой разумеющееся. Я просто однажды понял, что так называе­мая глубина может оказаться поверхностью чего-то другого. А отсюда следует и относительность глубоких прозрений и истин. Значит, мне ничего не оставалось, как просто продолжать наблюдать, одновременно обобщая опыт моих предшествующих наблюдений.

Тем не менее возникают ситуации, когда некоторые люди заявляют о том, что я, выступая против идеологии и концепту­ализации, сам, однако, создаю идеологию — идеологию про­тив идеологии. Иными словами, мою стратегию можно было бы охарактеризовать высказыванием: «Я верю в то, что я ни во что не верю».

Между тем такого вопроса, как верить или не верить, я не ставлю вообще, ибо он для меня не имеет никакого значения. И когда меня спрашивают, верю ли я в то, что не верю, я отве­чаю: «Не знаю». То же самое можно сказать и относительно иде­ологии, концептуализации и приверженности.

Я просто не знаю, прав я или не прав в своих изысканиях и выводах. Признаться, меня и это не волнует. И меньше всего я стремлюсь любыми средствами обосновать правильность моих умозаключений и доказать собственную правоту. Я понятия не имею о том, что значит быть правым или неправым.

Итак, не утруждая себя излишним философствованием, я решил привести в исполнение собственные замыслы относитель­но расследования принципов человеческого поведения и бытия.

Как я указывал ранее, основополагающим фундаменталь­ным механизмом, предопределяющим все то, что происходит с человеком, является программа.

Остается лишь выбрать модель, которая бы наиболее оче­видно и наглядно могла показать динамику, осуществляющую принципы программирования и кодирования. К везению моему, мне не слишком долго пришлось ломать голову в поисках такой модели. Так случилось, что в тот период своей деятельности я весьма интенсивно занимался тем, что формировал группы лю­дей, страдающих от алкогольной зависимости и избыточного веса, и проводил с ними терапию. Суть работы заключалась в чрезвычайно напряженном ритме лечебного процесса, который предполагал наличие выраженных аффективных переживаний и измененного состояния сознания пациента. Уже тогда в данной области психотерапии бытовал распространенный термин — кодирование и даже предлагались соответствующие разработки.

Однако, несмотря на все мои старания выяснить, в чем же заключается принцип наркологического кодирования, я каждый раз, признаться, с некоторым недоумением, терпел неудачу. Объяснения знатоков подобного метода, увы, тоже всякий раз оказывались несостоятельными. Конец же всем моим бесплод­ным попыткам прояснить эту тайну положили многочисленные заявления специалистов о том, что они «кодируют от алкого­лизма и ожирения». Более чудовищной безграмотности я пред­ставить себе не мог — как можно кодировать от чего-то, когда кодировать можно только что-то!

И тогда мне стало ясно, что затасканное всеми кому не лень, слово «кодирование» — обыкновенный блеф, ничего общего с действительностью не имеющий. С другой сторо­ны, сама идея подобного подхода показалась мне довольно впечатляющей и перспективной, тем более что, как выясни­лось, данная область представляла собой сплошную terra incognita, потому что ни в психологическом мире, ни в анна­лах медицины никаких сообщений по этому поводу не было. Невразумительные же рекламные послания, как я упомянул, в силу своей элементарной неграмотности, конечно, ни в какой расчет браться не могли. И я понял, что мне предоставлена воз­можность разбираться самому. Благо, материала для исследова­ний было достаточно.

По мере работы как с отдельными пациентами, так и с психо­терапевтическими группами я все более и более убеждался в наличии определенного кода, формирующего симптом зависи­мости — пищевой и алкогольной. Причем в обоих случаях прояв­ления этого симптома оказывались похожими, что дало мне повод сделать предположение о наличии некой общей для них причины. Однако мои смутные интуитивные догадки нуждались в подкреплении. Дело в том, что вывод напрашивался сам собой: пищевое поведение для человека не ограничивается только лишь едой, а представляет собой нечто более значительное и фунда­ментальное. К такому заключению меня подтолкнуло сопостав­ление некоторых особенностей в поведении алкоголиков и пере­едающих, которые оказались весьма близки друг к другу.

И вдруг мне показалось, что сама проблема перестает быть замкнутой в специфических рамках клинического подхода и выбирается на уровень не то чтобы философский, но такой, ко­торый имели в виду Фрейд и Адлер, когда намекали на глобаль­ность в постановке вопроса относительно универсальных перводвигателей, обусловливающих состояние человека и его взаимоотношения со средой.

Для меня сделалось очевидным, что концепция либидо и идея приоритета самоутверждения и власти отнюдь не проти­востоят друг другу. Они суть различные формы проявления од­ного и того же. Оппозиция этих двух воззрений оказалась со­зданной их авторами.

Но чего же в таком случае они являются всего лишь внешне разнящимися выражениями? Где источник того изначального, которое служит отправной точкой, побуждающей людей вести себя соответствующим образом? Очевидно, что она лежит вне психологии. Это — еда.

Еда— начало власти и секса одновременно. Кроме всего и прежде всего она является тем, без чего человек просто-напрос­то не может существовать. Это очевидно и не является открытием. Но интересно, что подтверждение тому мы находим в рабо­тах исследователей, придерживающихся самых различных на­правлений и мировоззренческих установок.

Рационалист, идеолог, аналитик Элиас Канетти в своем труде «Масса и власть» пишет:

«Все, что съедается, является предметом власти».

«Здесь отчетливо проявляется связь переваривания и власти».

«Фигура короля — главного едока на самом деле не умерла».

«Самая сильная связь между едоками возникает, когда они едят от одного — одного животного, одного тела, которое они знали живым и единым, или от одного каравая хлеба».

«Самая интенсивная семейная жизнь там, где семья чаще всего ест вместе».

«Мать — это та, кто дает в пищу собственное тело».

«Власть матери над ребенком на ранних стадиях его развития абсолютна».

Мистик, интуитивист, визионер Теренс Маккена, «Пища богов»:

«Разделить вместе одну пищу—значит стать единым телом... Вкушая пищу других, мы становимся едины».

«Поедание растения или животного — способ заявки на их силу, усвоение их магии».

Полагаю, комментарии излишни в отношении вышеприве­денных выдержек, где указания на непосредственную взаимо­связь между пищей, властью и любовью более чем очевидны.

От себя же добавлю, что акт поедания совершено иденти­чен процессу дыхания. Вдох может быть уподоблен поглоще­нию пищи, выдох — ее выделению в переваренном виде. Более того, на самом деле в этом сравнении мы можем пойти дальше и отказаться от всяческих внешних уподоблений, обнаружив единство сути того и другого проявления жизнедеятельности организма. Ведь дыхание по существу и является питанием: для клеток кислород представляет ту же самую еду. Значит, схема, отражающая особенности этих двух циклов, будет единой и оди­наковой для каждого из них в отдельности.

ПОГЛОЩЕНИЕ: ВДОХ — ЗАГЛАТЫВАНИЕ

ПЕРЕРАБОТКА: КЛЕТОЧНЫЙ ГАЗООБМЕН — ПЕРЕВАРИВАНИЕ

ОТДАЧА: ВЫДОХ — ВЫДЕЛЕНИЕ.

Если еще вспомнить, что существуют только две витальные функции, без которых организм не способен жить — дыхание и питание, то понимание, сколь прочно и нерасторжимо их внут­реннее и внешнее единство, окажется окончательным.

И это понимание побудило меня отнестись к работе с людь­ми, страдающими пищевой и алкогольной зависимостью,

не как к накатанному психотерапевтическому процессу, но как к явлению, познание которого способно пролить свет на тайну человеческого существования. Кроме того, именно данные группы оказались оптимальной моделью, позволяющей изу­чить и выявить универсальные принципы поведения людей во­обще, а также отыскать закономерности механизмов и струк­тур, осуществляющих программирование и кодирование этого поведения.

Вскоре мной был разработан и внедрен в практику проект

«ПОЗИТИВНОЕ КОДИРОВАНИЕ,

ИЛИ ПРИНЦИПЫ РАБОТЫ

С ЗАВИСИМЫМ ПОВЕДЕНИЕМ

(Пищевая и алкогольная зависимость)»,

 

результаты действия которого оказались весьма успешны­ми и довольно убедительными.

Обобщая сказанное, можно сделать предположение, что любое человеческое поведение представляет собой производ­ное от пищевой активности, так как любое наше действие укладывается в троичный цикл: «Поглощение—Переработка — Отдача» — касается ли это обучения, любви, политики или чего-то еще. И в этом смысле люди постоянно заняты тем, что поедают друг друга. Таким образом выясняется, что иносказа­тельное выражение в действительности оказывается букваль­ным описанием.

Что происходит, к примеру, когда я знакомлюсь с кем-нибудь? В первую очередь я прежде всего начинаю его воспринимать всеми своими сенсорными системами — зрением, слухом, обо­нянием, ощущениями (даже если и не происходит прикосно­вения, то все равно при этом ощущения возникают довольно активно как неизбежный ассоциативно-реактивный ответ на необходимость или возможность взаимодействия с кем-либо или чем-либо). Иными словами, я поглощаю информацию, ис­ходящую от объекта, — его облик, манеру речи и т. д. Мой мозг и вся моя система восприятия получают возможность питать­ся. То есть фраза «пожирать глазами» без всякой идиоматичности имеет прямое значение. Далее — я составляю представ­ление об этом человеке, перерабатывая полученную информацию, на основе чего мною будет сформировано опре­деленное мнение. Данный этап соответствует перевариванию.

И наконец, я вырабатываю ту или иную стратегию собствен­ного поведения, через действие выводя наружу переваренную информацию.

Если прибегнуть к схеме, то весь этот процесс можно изобразить в следующем виде:

1. «Я тебя воспринимаю — Я тебя поедаю».

2..«Я составляю о тебе мнение — Я тебя перевариваю».

3. «Я начинаю с тобой вести себя определенным образом — Я тебя выделяю».

Если же мы обратим внимание на народные идиомы, то и здесь обнаружим неискоренимую гастрономическую тематику: «Поедать глазами», «Я его совершенно не перевариваю», «Какая аппетитная фигурка», «Пикантная дамочка», «Полное дерьмо», «Рвать от него хочется», «Тошнит от него» и т. п.

Снова обращаясь к вышеприведенной схеме, хочу заметить, что под ты (тебя) подразумевается некая величина X, которая в зависимости от контекста может принимать следующие значения:

—еда

—деньги

—информация

—человек

—мир

—бог

— собственное «я»

—собственный организм

—внешность — своя или кого-то другого

— ситуация

Получается, что действительно жизнь человека — это по­стоянная охота за пищей. И как всякая охота, она наполнена на­пряженными страстями и поистине драматическими поворота­ми, которые зачастую становятся истинными трагедиями, нередко оборачивающимися фатальными финалами.

И с одним из таких проявлений, которые способны обер­нуться настоящей трагедией, мы сталкиваемся, когда заходит речь о феномене психического вампиризма.

Признаться, до некоторого времени я считал это явление чем-то вроде поучительно-иносказательной истории, переда­ваемой из уст в уста или излагающейся на трепетных страни­цах незатейливых книжек по народному целительству. Поверье, чрезвычайно популярное среди обывателей и народных цели­телей, действительно чем-то будоражило воображение, но не более того. Однако обнаружение факта тотального пищевого поведения позволило посмотреть на этот миф как на нечто ре­альное и очевидное. Действительно, если всякое взаимодействие укладывается в алгоритм пищевого акта, то почему бы и не при­знать связанные с этим неизбежные злоупотребления? Однако, не рискуя забраться в область бесплодных умствований и раз­глагольствований о мистических чакрах, астрале и прочей атрибутике чрезвычайно загадочного оккультизма, я по своему обыкновению обратился к насущной практике, благо никогда не оставлял ее, и провел конкретное исследование, которое по­могло мне составить