Сказ о том, как с автовазом я бодался

1

Издавна то была великая семейная тайна… В основании родового нашего столпа (по материнской линии) стоит истый титан по имени Козьма. Он бурлачил, тянул лямку на Волге, был в тяге «шишкой». К тридцати годам скопил шапку серебра и заимел собственную баржу о двадцати веслах. Старший сын Савелий утроил отцов капитал: сумел прибрать к рукам еще и причал, потом и пароходец с колесом на правом борту. Однако дело не заладилось. Не выдержал Савелий конкуренции: разорился и спился.

Последующие поколения Зориных ударились в религию, были церковнослужителями. Мой двоюродный дедушка Виссарион достиг сана митрополита Московского, находился в ближнем окружении патриарха Тихона.

Меня же черти занесли на фондовый рынок.

В редакции газеты «Труд», где я тоже тянул лямку… спецкора, возникла заманчивая идейка: вложить собственные ваучеры в солидное предприятие. Выбор пал на престижный в ту пору АВТОВАЗ. С пачкой хрустящих банкнот поехал я в Тольятти, где был принят генеральным директором В. В. Каданниковым. Взвесив на ладони темно-голубые фантики, Владимир Васильевич чувствительно произнес: «Это нам весьма сгодится. Будьте уверены, ваши ваучеры тысячекратно прирастут весомым капиталом. Да и вам, как их хозяевам, толика перепадет».

Красиво товарищ сказал. Через год пришло из Тольятти письмо с уведомлением. В конверте оказалось свидетельство. Из оного явствовало: имярек является владельцем семи акций ОАО. Номинальная стоимость каждой 1000 рублей. Прозрачно намекалось: ежегодно будет мне начисляться энная сумма заводской прибыли. Из чего следовало, что я полноправный совладелец автогиганта.

Со временем созрел у меня план: заняться издательским бизнесом. Разумеется, денежки потребовались. В один присест накатал уже новому гендиректору АВТОВАЗа Есиповскому И. Э. душевное письмо с просьбой: выделить хотя бы малую толику из невыплаченных за тринадцать лет дивидендов.

Не удосужились даже ответить. Тут-то я понял, что коварно обманут. Своим партнерам по бизнесу я не товарищ. Они — олигархи мирового уровня, я — жалкий пенсионер, выброшенный «реформами» на обочину. Где уж нам угнаться за буржуями!

Собравшись с духом, решил обратить внимание властных персон на содомское… Отправил докладную записку в правительство на имя вице-премьера Матвиенко В. И. Мадам в ту пору курировала вопросы социального пакета в масштабе страны.

Ответ пришел из Минфина. Какой-то фигляр не фамилии Уткин (из департамента макроэкономической политики) профессионально пудрил мозги челобитчику… Дескать, не стоит теперь пороть горячку. Вложения в экономику страны — святое, общегражданское дело. Так что, в конце концов, если не я, то мои наследники получат заслуженные дивиденды.

После прочтения демагогической фитюльки из Минфина захотелось влиться в ближайший отряд МБП. И это неспроста… Дело в том, что другой мой прадед (по отцовской линии) нрава был строптивого: участвовал в выступлениях черкасских казаков против засилья самодуров-чиновников. Братва оказала достойное сопротивление регулярным частям. Однако сила солому ломит. Повстанцев окружили царские войска — по приговору суда они должны были сложить свои буйные головы. В последний момент императрица Елизавета бунтовщиков помиловала. Вместо казни принудили их совершить позорный ритуал. Пройти по городскому плацу с опущенными головами, держа на вытянутых руках перед собой плаху с вонзенной в нее секирой. Факт сей впоследствии трансформировался в прозвище, потом закрепился в родовой фамилии. Она по цепочке передалась и мне.

…Разыскал я подвал, где гнездился штаб «лимоновцев». Молча положил на стол дежурного прошение о горячем желании влиться в их ряды. Ясноглазый паренек в джинсовой куртке, усыпанной миллионом стальных заклепок, молвил без пафоса:

— Спасибо, отец, за солидарность… К сожалению, староваты вы для нас. Присылайте-ка лучше внуков.

На всякий случай, однако, записал мой адрес.

По пути домой мысля меня озарила: «А не подать ли на автозаводцев в суд?».

Так, с открытым забралом и с авторучкой наперевес вышел я на тропу войны.

Судебный иск против АВТОВАЗа закончил ультимативно: «Пора уже, давно пора заемщикам платить по просроченным счетам». К заявлению приобщил оригиналы документов, подтверждающих право акционера к данному объекту приватизации, что и было зафиксировано в протоколе всероссийского чекового аукциона (от 15.03.94 г.). К пакету были приложены акции, точнее, ксерокс персонального — исторического! — ваучера, а также вся переписка с администрацией предприятия. Бумаги подтверждали: имярек — не жох и не мошенник — натуральное физическое лицо с юридическими правами.

Претензии к компании, а также к холдингу «Автопром» обозначил в скромной цифре 220 тысяч рублей. Это с учетом серий инфляций первоначального номинала ваучера, плюс к тому моральный ущерб: нервотрепка, душевные переживания, сказавшиеся на здоровье.

Готовясь к суду, заглянул в государственные акты. В августе 1993 года Ельцин подписал указ «О введении в действие системы приватизационных чеков». Днем раньше Госкомитет по управлению имуществом принял доступное пониманию масс постановление за номером 168/34. Оное гласит: «Приватизационный чек является государственной ценной бумагой. Он может быть использован в качестве средства платежа в процессе приватизации, в соответствии с принятой экономической программой, а также законодательством Российской Федерации. Приватизационный чек может быть обменен на акции инвестиционных фондов, либо обменен на акции предприятий физическому или юридическому лицу, либо передан по наследству». Просто, ясно, доверительно.

 

Один Рыжий (из свиты Ельцина) сулил каждому владельцу темно-голубого фантика собственность адекватную стоимости двух авто «Волга». Я же ставил вопрос о компенсации, можно сказать смехотворной. Речь шла о цене четырех покрышек к «Ладе», плюс задний бампер в придачу.

С утра пораньше явился на Новую Басманную. Прошел через парадный подъезд и притормозил у отдела делопроизводства. Дева по имени Мария, перелистав содержимое папки, обронила:

— С документами все в порядке. Завтра прямо с утра идите в 103-й кабинет за письменным определением.

Как человек чувствительный, тут же у стойки мысленно решил: по завершении процесса прийти к лучезарной приемщице с букетом цветов.

На следующий день в очереди был я третий. Здесь тоже сидела Мария. Порывшись в чреве компьютера, чернобровая смуглянка выдала на руки информацию: дело заведено! Назвала пятнадцатизначный номер, а также фамилию судьи: Федоринина. Сверх того барышня дала совет: башмаки зря не бить. Позвонить из дома в офис и скорректировать дальнейшие действия.

Я был ошеломлен. Какая четкость вкупе со служебной исполнительностью. Не сходя с места, определил: сюда, конечно, тоже букет!

В сознании русского человека судебное действо представляется в виде таинственной мистерии, за ширмами которой скрываются жуткие оборотни. Не знаю ни одной русской сказки, в которой по достоинству прославлялись ум, благородство, порядочность и прочие душевные качества чиновника в судейской мантии. Владимир Даль с горечью констатировал: «У нас нет ни одной пословицы в похвалу судам!». Исстари русский человек суды избегал, боялся. Не на голом же месте возникла поговорка: «Не судись, да не судим будешь».

Сызмальства испытывал я неприязнь и оторопь перед всей правоохранительной системой. Особенно пугало слово «следователь». В разной связи родители обычно произносили его шепотом, чуть ли не с оглядкой. Изредка в этой связи звучали странные фамилии: Портной, Скок, Гусман. В том же ряду оказался некто по фамилии Сруль. Однажды я увидел его идущим по улице, вооруженным 25-зарядным маузером, зачехленным в нелепую деревянную кобуру, которая болталась на боку и ритмично била владельца по левей ляжке.

Позже в ряду пугающих детское воображение слов появились «обыск», «допрос», «арест» и жуткое «тюрьма». Последнее ассоциируется с точной датой: 17 января 1935 года. Число это проставлено на почтовой карточке, отправленной в город Купянск, где мы зимовали с мамой. Отец послал весточку из «предварилки» — так в ту пору назывался следственный изолятор, где молодой ветврач сидел в ожидании, пока Сруль с Гусманом распутывали криминальный клубок… Речь шла об умышленном вредительстве. Резервное конепоголовье, предназначенное для пополнения кавалерийских эскадронов, оказалось зараженным сапом.

Дело пахло трибуналом. Адвокаты наотрез отказались участвовать в разбирательстве, что предвещало самые тяжкие последствия. Сразу ж и у мамы возникли неприятности на службе… И вдруг наш доктор Айболит поздним вечером постучал в окно.

В нашем семейном архиве семьдесят лет уже хранятся две казенные почтовые карточки с персональным напутствием узника своему четырехлетнему чаду. Написано же было, что называется, на вырост адресата. Скажу: наш Федор Ефимович по душевному складу был философ, частично лирик, хотя и не писавший стихов. Фиолетовыми чернилами, пером формата № 86 каллиграфично выведено:

Батя смолоду увлекался сочинениями Гегеля. Любимой книгой была «Феноменология духа». Из нее хуторской юнак черпал понятия, образы, манеру письма и даже речи. В частности, это сказалось и на стиле послания четырехлетнему чаду. Сгодилось же не только мне! Те фиолетовые строки читает и перечитывает уже третье поколение. Причем всяк толкует и расшифровывает то «камерное послание» по-своему.

Пользуясь случаем, всем-всем докладываю: суд над местечковым коновалом не состоялся. Выдвинутые обвинения не соответствовали действительности. На языке юристов это называется так: дело рассыпалось! В тот же вечер наша троица праздновала освобождение. Как сейчас помню, стол украшала узкогорлая бутылка белорусского вина «Спотыкач». В мой стакан с лимонадом тоже попало несколько капель.

Горечь от того, что наш отец полгода валялся на нарах, долго потом отравляла жизнь домочадцам. В моем сознании укоренилась неприязнь к правоохранительной системе в целом. Более того, мешала выполнять профессиональные обязанности журналиста. Кто-то из друзей в шутку назвал это «бзиком». С маниакальным упрямством избегал я контактов с людьми в милицейской форме и с теми, кто обряжается в черные атласные мантии.

Да, были у меня и собственные предчувствия, и чужой опыт, и наставления доброжелателей… И все же на старости лет, как последний лох, встрял в борьбу с Голиафом.

2

В школе по математике имел я твердую «четверку». Как орехи щелкал тригонометрические функции с двумя и даже тремя неизвестными. И вот решил тряхнуть стариной: задался целью высчитать объем средств, которые оказались в руках хозяев автогиганта в процессе ваучерного бума.

Моя доля в том реестре значится под № 07 202 4444. Причем я был не последним в банке данных. В выданном на руки свидетельстве обозначено: уставной капитал ОАО разделен на 21 416 643 серий. Стоимость каждой акции 1000 рублей. В итоге складывалась астрономическая сумма: более двух триллионов так называемых уже деноминированных рублей. Такой налички не имели в своей казне ни легендарный Крез, ни сказочный Гарун аль Рашид. Правда, побогаче был наш Газпром. Кстати сказать, по народной бухгалтерии, личное состояние гендиректора АВТОВАЗа г-на Каданникова оценивалось в девятизначном номинале. Хотя он так и не попал в золотую сотню богачей отечества, счет коим ведет журнал «Форбс». Нет в том реестре и его подручного, мага и иллюзиониста Березовского, основавшего в одну ночь, что называется, на голом месте банковский чертог под именем ЛОГОВАЗ. Могу предположить, в том омуте осел и мой ваучер с присными дивидендами за прошедшие уже четырнадцать лет.

Никому неохота возвращать долги, тем более старые. Я, конечно, предвидел: хозяева автогиганта сочтут мои претензии оголтелыми, наглыми. Но ведь хлопотал я о капитале не только личном — в широком понимании наследственном. Повторюсь, но скажу: ведь к моему ваучеру за № 07 202 4444 имел прямое отношение достославный прапрадед Козьма, бурлачивший на великой русской реке еще в позапрошлом веке.

 

Через пятнадцать дней с Новой Басманной пришла депеша. Оказалось, мое заявление в суд, говоря казенным слогом, оставили «без движения». Да, тормознули на старте. Причина? В иске якобы не проставлена дата рождения, не указано место работы, не приложен детальный разбор взыскиваемой суммы, не представлены доказательства об уплате госпошлины…

Подумал: это только начало. Что ж дальше будет? Оттого-то народ и пасует перед жуликами: судиться с ними — еще дороже обойдется. А то бывает наш брат попадает из огня да в полымя.

Но взыграло ретивое: решил идти де конца, чего бы то ни стоило. К тому же во время бессонницы с чего-то вдруг явился мне лик Якова Мироновича…

То был кристальной честности криминалист еще советской закалки.

Знакомец мой работал в МУРе. Имел большие неформальные заслуги перед Родиной. Образно говоря, вывел на чистую воду чуть ли не целый взвод государственных преступников из учрежденческой среды. Были среди оных и знаменитости первого разряда. Благодаря личному участию Р. в Минфин (по официальному счету) было возвращено более 350 миллионов рублей. Сам сыщик ютился в однокомнатной лачуге, в Кривоколенном переулке, что по соседству с Мясницкой. Жил, по его словам, за спиной Феликса Эдмундовича Дзержинского — разумеется, памятника.

С Яковом Мироновичем познакомился я в приснопамятную пору, когда служил репортером в популярной газете «Советская Россия». Мы оказались соседями в самолете рейсом в Магнитогорск. После две недели жили в одном номере захудалой гостиницы. Вечерами резались в шахматы. По возвращении в столицу не раз приходил я к приятелю на Петровку, 38: получить совет, вызнать свежие новости. Заканчивались встречи обычно в ресторане Дома журналиста.

Через какое-то время, в погоне за «синей птицей» надолго покинул я Москву! Хотя обстоятельства потом переменились, наши пути не пересекались.

Телефонный номер в записной книжке не только истерся, но и не соответствовал действительности. Ведомый «автопилотом» интуитивно свернул я с Мясницкой в Кривоколенный. В ряду одинаковых подъездов безошибочно определил нужный, почему-то поднялся на пятый этаж. Дальше было совсем просто: возле пуговки электрического звонка узрел знакомую фамилию.

С той стороны не спросили, кто я и к кому. Массивная дверь будто автоматически распахнулась — в проеме, как в багетной раме, стоял сам Яков Миронович: один к одному! Тот же крючковатый нос, похожий на электрорубильник; тот же пронзительный взгляд из-под мохнатых бровей; на плечах все та же кацавейка из перелицованного военного френча и подбитая бурым обезьяньим мехом.

Старый муровец сызмальства любил юмор и теперь не удержался от шутки:

— Я кому-то еще нужен… Что ж, пройдемте в кабинет.

Присели за круглый стол, покрытый камчатой скатертью с бахромой. «Кабинет» являл собой комнату метров в тридцать, судя по всему, жилище то ли вдовца, то ли закоренелого бобыля пятидесятилетней выдержки.

— После почаевничаем, — обронил хозяин. — Сперва о деле. Молча выложил я на стол судейский листок.

Водрузил на нос очки с толстенными стеклами, на них напялил еще одни. Едва не касаясь буратиньим носом строчек, стал въедливо изучать документ. Быстро перевернул лист. Дальше читать не стал. Возвратил со словами:

— Филькина грамота. Кинь псу под хвост.

Я взмолился:

— Не кощунствуйте! Это же казенная бумага… Вот и государственный герб.

— Герб вижу. А где подпись? Кто персонально отвечает за текст. Решение не имеет юридической силы.

Погладив плешь, прибавил:

— В прежнее-то время за такие фокусы с работы поганой метлою гнали.

Яков Миронович обратил внимание и на нестыковку дат. Титульный лист документа был датирован 5 сентября, почтовое отделение проштемпелевало конверт только 7-го числа. Судья явно тянула время, что-то выгадывала; хитрила. Между тем в кодексе арбитражного суда напечатано: вопрос о принятии искового заявления к производству решается в пятидневный срок.

В этой связи подал я протест на имя председателя суда О. М. Свириденко. Цитирую по копии: «Мой иск к олигархам Автопрома и их братии судьей Федорининой не принят к производству, как догадываюсь, из сочувствия к сильным мира. Сам собой напрашивается вывод… Если бы иск о деяниях банды Ходорковского попал в руки преподобной Татьяны Викторовны, по сей день так и осталось бы «без движения», а хозяин ЮКОСа с сатанинской кривой своей ухмылочкой разгуливал бы теперь по Парижам и Нью-Йоркам. Оттого-то наше «обновленное общество» и не может одолеть круговую оборону темных сил. Коим имя — Коррупция».

Протест свой попросил пустить по кругу членов Коллегии арбитражного суда.

В отношениях со жрецами Фемиды возникла томительная пауза. Терпение лопнуло, позвонил в офис.

Невеселые были новости. Судья Федоринина заболела, хотя в последний момент уведомила меня, что «оснований для приостановления дела нет». Более того, назначила дату предварительного заседания: 28 ноября 2006 года. Но буквально следом пришла бумага следующего содержания. Восприемник Федорининой — некто Бурмаков — ставил меня в известность: «дело к разбирательству не готово» по целой совокупности причин. Выходило по детской считалке: «Вот лыко, вот мочало — начинай-ка все сначала!».

Меня загнали в угол. Что ж, с волками жить, по-волчьи выть! Вторично потребовал у председателя суда объяснений. По сути, то был крик души.

Тут дело вдруг поперло чертом… Возвратилась на рабочее место Федоринина. Тотчас же было назначено предварительное заседание.

На беседе присутствовал представитель автозавода юрист О. В. Сидорова. Ответчик от холдинга блистательно отсутствовал, тем самым демонстрируя полную непричастность к аферам партнера из Тольятти. Днем раньше на Кузнецкий мост была послана судебная повестка. Да и я неоднократно пытался добиться аудиенции с должностными лицами скандально известного холдинга. Вотще! Охране был дан приказ: ни под каким видом не выдавать мне пропуск. По телефону же несли дикий бред и околесицу: дескать, никто меня не уполномочивал вести переговоры насчет компенсации за «смешные ваучеры». В то же время за спиной шли тайные переговоры», чтоб отвадить от суда настырного истца. Историческое заседание в арбитраже началось с того, что, отведя очи в сторону, Татьяна Викторовна вкрадчиво сказала:

— Для ускорения процесса свяжитесь все же с БИЗНЕССОФТ. Пусть документально подтвердят права… собственника.

— Помилуйте, все-все первичные документы в папке, лежат перед вами. В них обозначены мои права, а также явные улики в адрес АВТОВАЗа.

Мадам через силу улыбнулась:

— Кашу маслом не испортишь! — И вручила рекламный квиток с детальным планом загадочной конторы на местности.

Меня там ждали. Смазливая дева представилась Татьяной Царьковой. Выждав психологическую паузу, обронила:

— Вы готовы сразу ж оплатить наши услуги?

— Не богат… А во сколько обойдутся?

Мисс протянула ценник. Я глянул — обомлел. Тарифы сногсшибательные: от 600 до 10 000 рублей.

Дабы у клиента не создались благостные иллюзии, Царькова предупредила: льготы и скидки уставом не предусмотрены.

Снова взял я в руки Арбитражный кодекс. Статья 66-я гласит: «Лицо, участвующее в деле и не имеющее возможности самостоятельно получить необходимые доказательства, вправе обратиться в арбитражный суд с ходатайством об истребовании доказательств». И далее: «В случае непредставления органами государственной власти и должностным лицом доказательства по делу арбитражный суд их самостоятельно истребует по собственной инициативе».

Между тем чиновники в мантиях дурят нашего брата-ходатая как хотят, за наш же счет. Вот и ходим друг за дружкой кругами… В Страсбургском суде россиян с протестами великое множество: не протолкнешься! Очередь растянулась аж на 27 лет вперед. Обслуживающего персонала не хватает.

Да теперь у нас просто так ничего не бывает. За формальную справку в любой конторе необходимо через Сбербанк (лучше все-таки прямо в руки исполнителю) платить налом: за услугу! Меня оторопь взяла: похоже, арбитражный суд находится в порочной связи с БИЗНЕССОФТ. А ведь есть еще какой-то ИФНС. Наверняка те, другие и третьи тихо «сотрудничают» и с истцами, и с ответчиками: зарабатывают бабло. То есть служат и Богу, и мамоне!

Для укрепления духа и успокоения души накануне судного дня решил я исповедаться у духовника. Рванул в Боровск. Явился к стогнам Пафнутьевского монастыря. Предстал пред ясные очи благоверного старца Власия. Был выслушан терпеливо, со вниманием. В заключение Божий человек изрек тихим голосом: «Пройди, раб Божий, Каноссу!»

3

С ответчиком сидели мы за одним столом, друг против друга. Со стороны было видно: жрица Фемиды явно не в себе. Руки не знали покоя: брала бумаги невпопад, порой теряя нужное. Часто поправляла ворот мантии, хотя в том и не было нужды. Ответчица, напротив, держалась как хозяйка положения. Или же ей был ведом финал комедии.

Уловив подходящий момент, Федоринина обратилась ко мне с предложением. Для ускорения хода процесса желательно, дескать, сузить круг ответчиков: исключить из списка холдинг «Автопром».

— Да это ж — главный закоперщик!

— Не надо дело усложнять, не в ваших интересах.

Я смалодушничал. Вышел в коридор. На уголке тумбочки начертал ходатайство, будто добровольно отрекаюсь от претензий к уважаемому холдингу.

Когда Татьяна Викторовна вслух зачитывала мою писульку, на челе представительницы АВТОВАЗа Сидоровой возникла усмешка дельфийской пифии. Судья же не без удовольствия перенесла мою «заяву» в протокол: «Отказ (имярек) от иска в отношении Автопрома подлежит принятию. Дело в отношении холдинга прекращено».

Следом мне предоставили слово. Вот что зафиксировала магнитофонная пленка:

«Ваша честь! В этом зале судебного заседания буду предельно откровенен как в храме, пред алтарем.

В переходный период от социализма к капитализму меня грабанули по полной программе, как властные структуры, так и пробудившиеся от многолетней спячки мошенники, шулеры, прохиндеи.

Мой приватизационный чек — не просто государственный вексель, гарантирующий владельцу честный доход в течение всего срока, пока здравствует рукотворный гигант отечественного машиностроения, с которым я связал судьбу. При всем при том сей ваучер олицетворяет родовой капитал пяти поколений моих предков… Они трудились и приумножали силу, могущество Родины именно в той местности, где нынче находится наш АВТОВАЗ. Так что вслед за великим поэтом и я вправе повторить: «Волга — колыбель моя!»

Вину за развал несметной государственной собственности многие сваливают на рыжего Чубайса. На всех перекрестках и с высоких трибун люди криком кричат: «Ату его!». Но ведь действовал он по указке. Сутками раньше тот «судьбоносный план» был законодательно оформлен и спущен в массы Госдумой. А накануне Ельцин к нему руку приложил, подписал указ, гласящий: «приватизационный чек является государственной бумагой — и может быть обменен на акции предприятий — и всяк вправе рассчитывать на соответствующий доход…»

 

Народ поверил, ну и я тоже. В тот же год свою ценную бумагу отдал я в руки генерального директора Автоваза той поры — господину Каданникову… Он теперь, по слухам, блаженствует на берегу тихой лагуны Адриатического моря. Я же с ваучерами и пустопорожними сберкнижками прозябаю в несчастной России — не могу получить то, что принадлежит мне по праву.

Выскажу сокровенное… Сегодняшнее наше заседание в кабинете номер 358 может стать в некоем смысле историческим. Нашей троице выпала великая честь и ответственность первыми открыто выразить свое отношение к общественным, политическим, экономическим приоритетам, провозглашенным апостолами перестройки… Пора бы уже очиститься от скверны: жить не призрачно богато, а честно и по закону. Конечно, это трудно — как и рожать, — но рано или поздно это необходимо. Иначе зачем жить!

После подачи иска в арбитраж получил я предварительный отзыв канцелярского творчества. Каждая строка буквально криком кричит: податель сего иска — враг Отечества. Якобы мной движет жгучее намерение изнутри развалить великий АВТОВАЗ, пустить по ветру его капитальные фонды, руководствуясь при этом сугубо корыстными интересами… Просто злыдень какой-то!

Повторяю: вышел я к барьеру с открытым забралом. При этом предоставил суду первичные юридические документы. Мне же талдычат: дескать, я обязан еще каким-то — особым — образом подтвердить свои полномочия… Это типичный прием должника против надоедливого заимодавца, который разными способами уклоняется от старого долга, причем аморальными, наглыми. Короче, юлит, хитрит, изгаляется. Конечно, жаль расставаться с наличностью. Ситуация схожа и в данном случае. Собранные с миру деньжищи за ваучеры команда Каданникова бессовестно «приватизировала». На счетах зияют подлые долги!

Незримый из этого зала замдиректора службы безопасности автогиганта О. И. Орлов позиционирует свой ОАО как замечательное, пушистое… юридическое лицо, тогда как истец — агрессор, чуть ли не разбойник — вознамерился погубить и разорить гранда отечественного машиностроения. На основании хитрованских посылок и заковыристых аргументов составитель пяти страничного меморандума делает похабный вывод: исковые требования владельца ваучера следует считать необоснованными. Потому истцу в иске отказать в полном объеме.

Оказывается, я сам во всем виноват, ибо поставил ваучерный отдел ОАО в невыносимо неблагоприятные условия. Якобы честная администрация АВТОВАЗа тринадцать лет кряду пыталась рассчитаться со мной честь по чести — на беду не знали, куда именно денежки посылать. Будто бы сам начальник управления акционерного капитала г-н Кузнецов места не находил, рвал на себе волосы, ибо (цитирую) «не обладал информацией об индексе, данными о номере дома, корпуса, квартиры, паспортными данными, о названии района города, наконец, страны акционера».

Да ведь вся-вся подноготная (имярек) зафиксирована на файле компьютера, занесена в общий реестр и подтверждена протоколом № 2 от 28.02.1994 года. Причем все данные продублированы в картотеке: лист 4405. Ищите, господа, и обрящете!

Однако менеджеры во фраках, похоже, дурака валяют и продолжают придуриваться, утверждая, будто мои документы — не более как зола. Перед тем, как обратиться в суд, я обязан был подтвердить свои корпоративные отношения с акционерным обществом и (цитирую): «Представить в центральный Московский депозитарий соответствующую информацию для подтверждения собственной идентификации». А почему бы за одно и не потребовать от замордованного лоха еще и генную модификацию и отпечатки пальцев?! Спасибо хоть, для облегчения участи авторы меморандума подсказали направление поиска, сообщили координаты: ОГРН и соответствующий номер в Интернете: 1027700095730. От щедрот своих электронный адрес дополнили уже до боли знакомым мне буквосочетанием БИЗНЕССОФТ. Ну как же без этой абракадабры — теперь честному акционеру никак нельзя… Это нам знакомо, это мы уже проходили. Однако ответчик на всякий случай со своей стороны предложил суду заманчивую идейку: увести истца в сторону — отвлечь от дела, заодно разорить дотла.

С трибуны арбитражного суда говорю: вызов авторов меморандума принимаю, но с условием… Со своей стороны предлагаю господину Орлову и его посланцу — в лице Оксаны Сидоровой — кавээнного формата загадку… Внимание! «Как покончил свои счеты с жизнью известный фиванский царь Эдип?» Ежели представитель ответчика даст верный ответ, от своих притязаний на собственность АВТОВАЗа откажусь. Все прощу его администрации, подельщикам… Итак, время пошло!

Юрист Сидорова нервно заерзала на стуле, подняла взор на судью. Татьяна Викторовна сделала вид, будто занята бумагами. Наконец вспомнила о регламенте.

 

Представитель АВТОВАЗа на одном дыхании повторяла пятистраничный текст замдиректора службы безопасности своего ОАО. Это заняло почти полчаса. Последний абзац звучал так: «На основании вышеизложенного прошу арбитражный суд города Москвы истцу отказать в иске в полном объеме».

После этого суд как бы «удалился на совещание». На самом деле удалились мы с Оксаной: вышли в коридор подышать свежим воздухом. Сели рядышком. Молчим. Да и о чем, собственно, говорить, все уже сказано. Осталось только одно: ждать решения.

Я мысленно читал стихи римского поэта Валерия Катулла, который жил еще в первом веке, но уже нашей эры. Незаметно дошел до противоречивой его эклоги, которая начинается так: «Любовь и ненависть кипят в душе моей… Быть может, почему, ты спросишь. Я не знаю…». Вдруг рядом раздался вполне реальный голос с приятной хрипотцой:

— А все же интересно, как сам себя убил тот царь Эдип? К сожалению, у меня ни одного варианта нет.

В сущности, уже ничто не могло повлиять на решение судьи. И я открылся… Тем более что просьба исходила из уст волоокой волжской красавицы.

— Согласно мифу, фиванский царь от угрызений совести не пожелал дальше жить. Прилюдно проткнул себе шею… сонную артерию заколкой от туники. И упал замертво на руки своих телохранителей.

— Ой, до чего ж… трагично, — молвила своим волшебным голосом волжская красавица. — Надо будет на сцене поглядеть.

В сей момент нас пригласили к судье.

Заняли свои места. Выслушали приговор. Был он короток и, как ожидалось, несправедлив. Цитирую по подлиннику: «Взыскать с ОАО АВТОВАЗ в пользу имярек 256 рублей 90 коп. В остальной части иска отказать».

Что ж, пусть маленькая, но все ж победа.

4

На ватных ногах спустился я на первый этаж. В холле нашлось свободное место, неподалеку от дверей злосчастного кабинета 103.

Сосед бесцеремонно ткнул меня в бок:

— Проиграл, что ли?

— Полное фиаско. Это хуже казино с управляемой из-за ширмы электрической рулеткой.

— Будешь опротестовывать?

— Хотелось бы, да все свои силенки оставил я на поле брани.

— Мой иск тоже не прошел, в пух и прах продулся. Взял кредит в коммерческом банке под десять процентов. Они же через год повысили ставку аж до пятнадцати. Я оказался на мели, хоть в петлю лезь. И доказать ничего не могу.

— Ворон ворону глаз не выклюет.

…Не заметили, как оказались в центре общего внимания. Соседи слушали, кивали, поддакивали. С оглядкой подключались к беседе.

— А вас, извините, что сюда привело? — в свою очередь поинтересовался обманутый заемщик.

Не стал таиться, в двух словах изложил суть иска. В нашем углу возникла сцена, по выразительности вряд ли уступающая той, что описал Гоголь в последнем эпизоде «Ревизора».

— Все равно, вы смельчак, хотя и на… щите, — пафосно молвила артистической внешности дама в шубе из колонка.

— Ваучер… На такое можно решиться только от великой нужды, — в тон ответил жгучий брюнет с ноутбуком.

— Некоторым, как видно, делать больше нечего, — с укором изрек сосед в легкой, не по сезону куртке и в кедах. Его реплика меня немного уязвила, ибо и прежде слышал подобное от приятелей и близких. Упрекали даже в скаредности. Бывает трудно подчас в собственной душе разобраться. И все же греет душу даже малое сочувствие.

— А я вас, товарищ, хорошо понимаю!

Всего-навсего два слова: «товарищ» и «понимаю» явились как бы лошадиной дозой адреналина в кровь. Я воспрял духом, смело оглядел пестрый кружок. С другого конца холла наперерез к нам пробирался, опираясь на инкрустированную клюку, по внешнему виду мой сверстник. На расстоянии протянул сухонькую ладонь.

— Честь имею: Иван Петрович… Тоже, как и вы, из великой армии погорельцев. Имел глупость доверить свои сбережения банку «Московская недвижимость». Наверное ж, слышали об этом монстре?

— Ой, у моей матушки тоже есть такие акции, — опередила меня дама в колонковой шубе.

— Они давно обанкротились и разбежались, — подал реплику щеголь в распахнутом длиннополом рединготе из велюра, похоже, адвокат.

Все вдруг разом загомонили, каждый о своем, не слушая никого. Получился настоящий птичий грай. На нас косо поглядывали охранники с «калашами» на боку.

— Не верьте лабуде, ее нарочно жулье вокруг распускает, — перекрыл всех своим басом опереточной внешности субъект в казачьей форме Войска Донского, туго перепоясанный ременной портупеей.

Казак всем понравился, его с любопытством разглядывали с ног до головы. Он же тем временем вбросил в круг дополнительную информацию, которая в разбавленном виде давно витает по столице.

— Денежки «Московской недвижимости» лежат в сейфах госпожи Батуриной. Потому забудьте о них, как о прошлогоднем снеге.

Последняя фраза, похоже, была адресована инвалиду с посохом. Он мигом отреагировал:

— Я и вас тоже хорошо понимаю, товарищи… Должен вам доложить: я историк. И не только по образованию и по роду деятельности. Работаю в соответствующем институте, опять же социалист по убеждениям… Так вот, ежели раздвинуть рамки действительности да поглядеть на происходящее трезвым умом… Прошу минуту внимания.

Рассуждал Иван Петрович о вещах как будто общеизвестных, о понятиях избитых, заезженных вдоль и поперек, но в его ин-тер-пре-тации: подозрительное, смутное вдруг обретало чистоту и ясность; фальшивое, хитрованское теряло ослепительный лоск и обманчивую ретушь; а гнусная и заковыристая ложь, обряженная в мишуру, в радужные блестки, — предстала в своем подлом и гнусном естестве.

Подумалось: а ведь верно профессор-доброхот подметил… В последнее время из никчемных текстов в прессе, из путаных речей политиков и политологов исчезло некогда пущенный в массы лучезарным доктором кукольных наук Гайдаром словосочетание «шоковая терапия». Взятый напрокат медицинский термин означает: нервическое повреждение ума (психики) от воздействия болезнетворных сил. Проще говоря, перестройщики изначально поставили задачу: довести народ до полного бесчувствия, до умопомрачения. А уж после делать с нами все, что им заблагорассудится.

— Нас превратили в быдло, в бесчувственных истуканов, — заметил оратор и присел на деликатно кем-то подставленный стул.

Есть нечто возвышающее дух — внимание толпы. Не выпуская из рук посох, Иван Петрович, усевшись поудобнее, продолжал свой нечаянный семинар:

— Говорят, кто старое помянет, тому глаз вон. Однако ж заглянем в советское прошлое. Историку это и по должности положено. Нельзя не заметить одну историческую особенность. Штатные политологи уши прожужжали, вопят на разные голоса. Большевики в восемнадцатом году экспроприировали у хозяев заводы, фабрики, банки, рудники, прииски, нефтяные скважины, дворцы; отняли у помещиков землю, потом и у кулаков… Да, факт исторический! А что видим теперь? Все повторилось, но уже сатанинским образом. В девяносто третьем и в девяносто четвертом новоявленные «революционеры» объявили о приватизации государственной собственности. Впрочем, процесс пошел, по словам гения перестройки Горбачева, в обратном порядке. Заводы, фабрики, комбинаты, железные дороги, целые отрасли народного хозяйства рубили на куски, раздавали хапугам. Заранее было оговорено, расписано: кому, что именно и сколько. В благодарность же поделиться… с дающим! Произошел новый передел собственности, вроде бы не насильственный. По сути же — все та же экспроприация, но с жульнической подоплекой. При Ленине капитал отняли у богатеев-эксплуататоров и раздали простонародью. При Ельцине госсобственность хамы поделили меж собой. Для блезира раздали совкам платежные расписки (ваучеры), кому-то для пущей важности выдали акции, стоимость которых на биржевом рынке не превышала цены фантика от съеденной конфетки. Высшая подлость — разграбление сбербанковских счетов. Эту правительственную акцию народ назвал разбоем средь бела дня. Пенсионеры толпами ходят по присутственным местам с исками в руках и с робкой надеждой во взоре.

Кто-то крикнул в нашу сторону:

— В сто третью комнату уже очереди нет!

Двое или трое из нашей разношерстной компании спохватились, чуть ли не опрометь