В Кремле назревает паника: трансфер власти «подхватил» коронавирус

Svpressa.ru

Транзит власти тормозит китайская болячка

Алексей Мошков

Фото: Дмитрий Серебряков/ТАСС

Dnsshoop.ru

 

Всегда существуют риски, учесть которые невозможно. Хотя бы потому, что могут возникнуть некие обстоятельства, напрямую не связанные с тем или иным событием, но влияющие на него так, что мало не покажется. Ну кто в Кремле мог бы спрогнозировать появление китайского коронавируса? Вот и я о том же. Но — не будем забегать вперед.

Спецоперация по инициированию изменений основного закона, по сути, запустившая трансфер власти, была проведена блестяще. Пожалуй, даже за секунду до того, как президент Владимир Путин озвучил эти предложения по реформированию Конституции в послании Федеральному собранию, никто — за исключением горстки посвященных — не мог предугадать, что такое произойдет. А отставка правительства окончательно всех добила, введя политические и олигархические круги, включая экспертное сообщество, в состояние глубокого ступора и дезорганизации: надо полагать, что сразу никто не понял, а, по всей видимости, большинство и до сих пор не понимает, что происходит и в какую сторону движется политическая система России-матушки. Но, тем не менее, все сошлись в одном: в стране начался трансфер власти.

Судя по имеющейся информации, можно с высокой степенью вероятности предположить, что трансфер включает в себя досрочные думские выборы, а после — и президентские. Об этом, в частности, сообщали телеграм-каналы «Незыгарь» и «Кремлевский безБашенник». С точки зрения логики, это выглядит вполне предсказуемым.

Социальные инициативы, озвученные Путиным, по идее, должны были слегка обнадежить народные массы плюс отставка крайне непопулярного премьера Дмитрия Медведева с его не менее непопулярным кабмином — тоже добавить свои пять копеек. Здесь, правда, стоит уточнить, что некоторые токсичные фигуры в правительстве все же остались. Прежде всего, это Антон Силуанов, сохранивший пост министра финансов. Затем идет экс-министр труда и соцзащиты Максим Топилин, который нынче возглавил ПФР. И замыкает топ-3 — глава МВД Владимир Колокольцев, к которому в последнее время становится все больше вопросов. Почему их не перевели на другие менее масштабные позиции, как, например, того же Мединского или Скворцову? Радикальности не хватило или кадров? В пользу последнего предположения свидетельствует то, что кандидатура того же Мишустина, ставшего преемником Дмитрия Анатольевича, говорят, была согласована чуть ли не в последний момент. Но дело сейчас не в этом.

Реклама 15

Дело в том, что некий позитивный эффект, возникший в настроениях россиян в связи с этими двумя обстоятельствами, — его нельзя законсервировать до сентября следующего года. Уже сейчас ясно, что правительство возьмет курс на ужесточение фискальной политики, или, по определению профессора Катасонова, займется «выстраиванием и достраиванием системы „электронно-банковского концлагеря“». А как все прекрасно знают, первым триггером появления сильного массового недовольства в экономической сфере и является усиление налогового бремени. Поэтому к следующему году отношение большинства к социально-экономическому курсу власти и его, кабмина, персоналиям, будет, скорей всего, резко негативным, что отразится на рейтинге «Единой России».

А это — критично, поскольку вторым моментом «операции трансфер» можно выделить формирование нового правительства, которое придет на смену мишустинскому, уже успевшему себя, как следует, «зарекомендовать». А оно, новое правительство, исходя из конституционных поправок, будет уже утверждаться новой Думой. Поэтому наличие конституционного большинства из провластных депутатов — вопрос государственной важности. Ведь под новое правительство «подогнали» бы и преемника при том, что сам Владимир Владимирович, по всей видимости, занял бы кресло председателя Госсовета, сохранив все главные рычаги власти в своих руках. И на фоне той стремительности, с которой все происходит, начиная с оглашения президентом конституционной реформы и заканчивая внесением поправок в Госдуму, минуя стадию не только общественного обсуждения, но и де-факто деятельности рабочей группы по подготовке предложений о внесении поправок, этот сценарий имел очень большие шансы на успех. Но в процесс вмешались те факторы, которые не учли и/или недооценили.

Начнем с главного — с коронавируса, вспыхнувшего в Китае, точнее, с его экономических последствий, которые весьма и весьма значительны. Так, аналитик ФГ «Калита-Финанс» Дмитрий Голубовский, комментируя «СП» ситуацию, сослался на предостережение экспертов Moody’s, которые «предупреждают, что пандемия может оказаться „черным лебедем“, худшим, чем ипотечный кризис 2008-го года» и напомнил, что «тогда, по итогам кризиса, рубль девальвировался к доллару примерно в полтора раза». К этому стоит добавить, что аналитики Moodyʼs вполне допускают, что мировая экономика может впасть в рецессию куда более тяжелую, чем та, что пришлась на 2008−2009 годы или даже Великой депрессии 1920-х.

Похожего мнения придерживается и экономист Александр Виноградов, считающий, что «ситуация, если сравнивать ее с таковой в 2003 году (на который пришлась вспышка атипичной пневмонии — прим. авт.), выглядит куда более опасной для мировой экономики». Для России как страны с преимущественно сырьевой экономикой это чревато обвалом цен на энергоносители и сокращением рынков сбыта. «Подешевела и нефть — за январь стоимость барреля снизилась на 12%, что стало худшим началом года для рынка почти за три десятка лет — с 1991-го», — констатирует экономист. И ситуация, по крайней мере в ближайшее время, будет только ухудшаться. К тому же нет никаких гарантий, что именно китайский коронавирус не станет тем триггером, который и запустит мировой экономический кризис, наступление которого эксперты как раз и прогнозируют на этот год. А если это произойдет, то российская экономика может элементарно не выдержать удара: «подушки безопасности» в этом случае надолго не хватит. А если учесть и усиление фискальной политики, упор на которую планирует делать нынешний премьер, то в совокупности это может обернуться такими социальными потрясениями, что даже Болотная покажется лишь игрой в протест. Соответственно, проводить на этом фоне трансфер власти — толкнуть систему в глубокую пропасть, из которой ей уже не выбраться.

Тем более, что и без всяких «коронавирусов» система не отличается высокой степенью устойчивости. Конституционные поправки, предложенные президентом, уже встряхнули систему, что вылилось в открытое недовольство элит. В качестве примера можно привести «демарш Пумпянского». Как пишет РБК, Трубная металлургическая компания (ТМК), контролируемая олигархом, в предварительной версии проспекта еврооблигаций среди упоминаемых рисков отметила, что «любые дальнейшие изменения в российском правительстве или его программе реформ или отсутствие консенсуса между президентом, премьер-министром, российским правительством, парламентом и влиятельными экономическими группами могут привести к политической нестабильности и ухудшению инвестиционного климата». Красноречиво, не так ли? Думается, что в Кремле слегка недооценили позицию бизнес-элит, понадеявшись, то ли на их лояльность/покорность, то ли на «русское авось». Ан нет: надежда оказалась тщетной.

Ко всему прочему пенсионная реформа до предела обострила конфликт между властью и народом, сгладить который так и не удалось. Социальные поправки Владимира Путина подразумевались как новый общественный договор, но, судя по общественной реакции, этим надеждам не суждено было сбыться. 47% опрошенных социологами граждан страны, убеждены, что конституционные изменения направлены на то, чтобы обеспечить Владимиру Владимировичу законное право остаться у власти и после 2024 года. Что, в свою очередь, говорит о том, что граждане настроены очень критически.

Плюс активизация США на постсоветском пространстве (в качестве противодействия проекту «Союзное государство»), которые не преминут воспользоваться ситуацией, если система начнет входить в зону политической турбулентности.

Ну и вишенкой на торте — отсутствие четкого понимания по кандидатам в депутаты вместе со всем, что связано с будущей думской кампанией. Здесь спешка может явно выйти боком. На что, по информации т-к «Скипетр», давит секретарь Совбеза Николай Патрушев, являющийся сторонником «отложенного» варианта. А если взять во внимание то, что в связи с коронавирусом, как пишет т-к «Преемник», акции секретаря Совбеза пошли вверх, так как «именно с его подачи принимались ограничения на вывоз за рубеж биологического материала россиян» и велась вся та кампания, его мнение может стать определяющим.

Лишним подтверждением того, что бойко начатая спецоперация по трансформации российской политической системы переходит в стадию «заморозки», служит торможение процессов по принятию Госдумой конституционных поправок, а с другой стороны — выжидательная позиция по «белорусскому направлению». И если в ближайшее время конъюнктура по вышеозначенным пунктам не поменяется, то, скорей всего, трансфер власти будет отложен на неопределенное время, возможно, даже до 2024 года. По крайней мере, вероятность того, что выборы в Госдуму пройдут, как и должны были, в 2021 году, повышается в разы. Что, с другой стороны, усиливает другую группу рисков: недовольство граждан новым правительством и бедностью, переходящей в нищету, дальнейшее падение рейтингов «Единой России» и проч. и что делать в этой ситуации — не совсем понятно. Как говорится, из огня да в полымя.

Но снова же: кто мог подумать, что трансфер «подхватит» коронавирус?

 

 

Комментарий от Р.К.: Власть капитала в РФ давно нацепила на себя корону, запрещая «черни» даже критиковать себя, фактически, приравняв себя любимых к Богу, а вот теперь, схватила «коронавирус»).

 

Наёмный труд и капитал

Rwp.ru

Введение Ф. Энгельса к изданию 1891 года

Наемный труд и капитал
Что такое заработная плата? Как она определяется?
Чем определяется цена товара?

Примечания

 

Введение Ф. Энгельса к изданию 1891 года

Предлагаемая работа была впервые опубликована в 1849 г. в ряде номеров «Neue Rheinische Zeitung»[2], начиная с 4 апреля, в виде передовых статей. В основу ее положены лекции, читанные Марксом в 1847 г. в Немецком рабочем обществе в Брюсселе[3]. Полностью работа напечатана не была; хотя в № 209 в конце статьи было помещено уведомление: «Продолжение следует», публикация ее прекратилась вследствие нахлынувших тогда событий — вступления русских в Венгрию[4], восстаний в Дрездене, Изерлоне, Эльберфельде, Пфальце и Бадене[5], — событий, повлекших за собой запрещение (19 мая 1849 г.) самой газеты. Рукописи, являвшейся продолжением этой работы, в литературном наследии Маркса не оказалось[6].

Отдельным изданием, в виде брошюры, «Наемный труд и капитал» выпускался несколько раз, в последний раз — в 1884 г. в Хоттинген-Цюрихе «Швейцарским типографским товариществом». Во всех вышедших до сих пор изданиях точно воспроизводился текст оригинала. Но так как настоящее новое издание представляет собой брошюру пропагандистского характера и должно разойтись в количестве не менее 10 000 экземпляров, передо мной встал вопрос, одобрил ли при таких условиях сам Маркс перепечатку текста без всяких изменений.

В сороковых годах Маркс еще не завершил своей критики политической экономии. Это было сделано лишь к концу пятидесятых годов. Поэтому его работы, появившиеся до выхода первого выпуска «К критике политической экономии» (1859 г.)[7], в отдельных пунктах отклоняются от работ, написанных после 1859 г., и содержат выражения и целые фразы, которые, с точки зрения позднейших работ, являются неудачными и даже неверными. Само собой разумеется, что в обычных изданиях, предназначенных для читающей публики вообще, должна найти себе место и эта более ранняя точка зрения автора, составляющая одну из ступеней его духовного развития, что и автор, и публика имеют бесспорное право на перепечатку этих более ранних произведений без всяких изменений. При подобном издании мне и в голову не пришло бы изменить в этих произведениях хотя бы одно слово.

Другое дело, когда новое издание предназначено, можно сказать, исключительно для пропаганды среди рабочих. В этом случае Маркс безусловно привел бы старое, относящееся к 1849 г. изложение в соответствие со своей позднейшей точкой зрения. И я уверен, что, внося в это издание некоторые изменения и добавления, необходимые для того, чтобы во всех существенных пунктах достигнуть такого соответствия, я действую вполне в его духе. Итак, я заранее предупреждаю читателя: эта брошюра дается здесь не в таком виде, как Маркс ее написал в 1849 г., а приблизительно в таком, как он написал бы ее в 1891 году. К тому же подлинный текст разошелся в таком большом количестве экземпляров, что этого вполне достаточно до тех пор, пока мне не представится возможность переиздать его без изменений в будущем полном собрании сочинений.

Все внесенные мной изменения относятся к одному пункту. Согласно оригиналу, рабочий за заработную плату продает капиталисту свой труд, согласно теперешнему тексту, — свою рабочую силу. По поводу этого изменения я должен дать разъяснение. Разъяснение рабочим, чтобы они видели, что здесь перед нами не пустое буквоедство, а, напротив, один из важнейших пунктов всей политической экономии. Разъяснение буржуа, чтобы они могли убедиться, насколько необразованные рабочие, для которых легко можно сделать понятными самые сложные экономические выводы, превосходят наших заносчивых «образованных» людей, для которых такие запутанные вопросы остаются неразрешимыми на всю жизнь.

Классическая политическая экономия[8] заимствовала из промышленной практики ходячее представление фабриканта, будто он покупает и оплачивает труд своих рабочих. Этого представления было вполне достаточно фабриканту для ведения дел, для счетоводства и калькуляции цен. Однако, будучи наивным образом перенесено в политическую экономию, это представление породило там совершенно поразительные заблуждения и путаницу.

Политическая экономия сталкивается с фактом, что цены всех товаров, в том числе и цена того товара, который она называет «трудом», непрерывно изменяются; они повышаются и понижаются под влиянием весьма различных обстоятельств, которые часто не находятся ни в какой связи с производством самого товара, так что кажется, будто цены вообще определяются чистой случайностью. Когда политическая экономия выступила как наука[9], одной из первых ее задач было найти закон, который скрывается за этим кажущимся господством случайности над товарными ценами и который в действительности сам господствует над этой случайностью. В рамках непрерывных изменений товарных цен и колебаний их то вверх, то вниз наука искала устойчивый центр, вокруг которого эти изменения и колебания совершаются. Словом, она отправлялась от товарных цен для того, чтобы отыскать в качество регулирующего их закона стоимость товаров, исходя из которой можно было бы объяснить все колебания цен и к которой все они могли бы быть в конечном счете сведены.

И вот классическая политическая экономия нашла, что стоимость товара определяется заключающимся в нем трудом, необходимым для его производства. Этим объяснением она удовольствовалась. Мы тоже можем пока на этом остановиться. И только во избежание недоразумений я считаю нужным напомнить, что в настоящее время это объяснение стало совершенно недостаточным. Маркс впервые основательно исследовал свойство труда создавать стоимость и при этом нашел, что не всякий труд, который кажется необходимым или даже действительно необходим для производства товара, при всех условиях придает этому товару стоимость такой величины, которая соответствует затраченному количеству труда. Следовательно, если мы в настоящее время вместе с такими экономистами, как Рикардо, говорим просто, что стоимость товара определяется необходимым для его производства трудом, то при этом мы всегда подразумеваем сделанные Марксом оговорки. Этого указания здесь достаточно; остальное можно найти у Маркса в работе «К критике политической экономии», 1859 г.[10], и в первом томе «Капитала»[11].

Но как только экономисты применили определение стоимости трудом к товару «труд», они из одного противоречия впали в другое. Чем определяется стоимость «труда»? Заключающимся в нем необходимым трудом. Но сколько труда заключается в труде рабочего за один день, одну неделю, один месяц, один год? Труд одного дня, одной недели, одного месяца, одного года. Если труд есть мера всех стоимостей, то «стоимость труда» мы можем выразить только в труде. Но мы абсолютно ничего не знаем о стоимости одного часа труда, если нам известно лишь, что она равна одному часу труда. Этим мы ни на йоту не приблизились к цели; мы продолжаем вращаться в заколдованном кругу.

Тогда классическая политическая экономия сделала попытку в другом направлении; она сказала: стоимость товара равна издержкам его производства. Но что такое издержки производства труда? Чтобы ответить на этот вопрос, экономисты должны были совершить некоторое насилие над логикой. Вместо издержек производства самого труда, которых, увы, нельзя установить, они исследуют, что представляют собой издержки производства рабочего. А эти издержки установить можно. Они изменяются в зависимости от времени и обстоятельств, но при данном состоянии общества, в данном месте, в данной отрасли производства они являются тоже величиной данной, по крайней мере данной в довольно узких пределах. Мы живем в настоящее время в условиях господства капиталистического производства, при котором большой и все возрастающий класс населения может существовать лишь в том случае, если он работает за заработную плату на владельцев средств производства — орудий, машин, сырья и жизненных средств. В условиях этого способа производства издержки производства рабочего заключаются в той сумме жизненных средств, — или в той их денежной цене, — которая в среднем необходима для того, чтобы сделать его трудоспособным, сохранить его трудоспособность и, когда он выходит из строя вследствие старости, болезни или смерти, заменить его новым рабочим, то есть чтобы обеспечить сохранение и увеличение в необходимом размере рабочего класса. Предположим, что денежная цена этих жизненных средств составляет в среднем 3 марки в день.

Итак, наш рабочий получает от нанимающего его капиталиста заработную плату в 3 марки в день. За это капиталист заставляет его работать, скажем, 12 часов в день. При этом капиталист делает примерно такой расчет:

Предположим, что наш рабочий, слесарь-станочник, должен изготовить такую деталь машины, которую он делает в один день. Пусть сырье — железо и латунь в необходимой предварительно обработанной форме — стоит 20 марок. Пусть потребление угля паровой машиной, износ этой паровой машины, токарного станка и всех прочих орудий, которыми работает наш рабочий, составляет, в расчете на один день и на одного рабочего, стоимость в 1 марку. Заработную плату за один день, по нашему предположению, составляют 3 марки. Итого на нашу деталь машины затрачивается 24марки. Но капиталист рассчитывает получить за нее от своих покупателей в среднем цену в 27 марок, то есть на 3марки больше произведенных им затрат.

Откуда берутся эти 3 марки, которые кладет себе в карман капиталист? По утверждению классической политической экономии, товары продаются в среднем по их стоимостям, то есть по ценам, которые соответствуют содержащемуся в этих товарах необходимому количеству труда. Следовательно, средняя цена нашей детали машины — 27 марок — была бы равна ее стоимости, равна заключающемуся в ней труду. Но из этих 27 марок 21 марка составляет стоимость, которая была налицо уже до того, как наш слесарь-станочник начал работать. 20 марок заключались в сырье, а 1 марка в сожженном за время работы угле или в употреблявшихся при этом машинах и орудиях, пригодность которых к действию соответственно уменьшилась. Остается 6 марок, которые были присоединены к стоимости сырья. Но эти 6 марок, по предположению самих наших экономистов, могут возникнуть только из труда, присоединенного нашим рабочим к сырью. Его двенадцатичасовой труд создал, таким образом, новую стоимость в 6 марок. Следовательно, стоимость его двенадцатичасового труда была бы равна 6 маркам. И тем самым мы, наконец, открыли бы, что такое «стоимость труда».

Стой! — восклицает наш слесарь-станочник. — Шесть марок? Но ведь я получил только три! Мой капиталист клянется всеми святыми, что стоимость моего двенадцатичасового труда равна только трем маркам, и он подымет меня на смех, если я потребую шесть. Как же связать одно с другим?

Если и раньше с нашей стоимостью труда мы попали в заколдованный круг, то теперь мы и вовсе оказались перед неразрешимым противоречием. Мы искали стоимость труда, а нашли больше, чем нам нужно. Для рабочего стоимость двенадцатичасового труда — это 3 марки, для капиталиста — 6 марок, из которых 3 он платит рабочему в виде заработной платы, а 3 кладет себе в карман. Таким образом, труд имел бы не одну, а две стоимости, и к тому же весьма различные!

Противоречие становится еще более нелепым, если стоимости, выраженные в деньгах, мы сведем к рабочему времени. В течение 12 часов труда создается новая стоимость в 6 марок. Значит, в течение 6 часов — 3 марки, сумма, которую рабочий получает за двенадцатичасовой труд. В качестве эквивалента за двенадцатичасовой труд рабочий получает продукт 6 часов труда. Итак, либо труд имеет две стоимости, из которых одна в два раза больше другой, либо 12 равны 6! В обоих случаях получается чистейшая нелепость.

Сколько бы мы ни изворачивались, мы не выпутаемся из этого противоречия до тех пор, пока будем говорить о купле и продаже труда и о стоимости труда. Так оно и было с экономистами. Последняя представительница классической политической экономии, школа Рикардо, потерпела крах в значительной мере из-за того, что не смогла разрешить этого противоречия. Классическая политическая экономия зашла в тупик. Человеком, нашедшим выход из этого тупика, был Карл Маркс.

То, что экономисты рассматривали как издержки производства «труда», является издержками производства не труда, а самого живого рабочего. А то, что этот рабочий продает капиталисту, представляет собой не труд рабочего. «Когда его труд действительно начинается, — говорит Маркс, — он перестает принадлежать ему и, следовательно, не может быть им продан»[12]. Итак, самое большее, что он может продать, — это свой будущий труд, то есть он может взять на себя обязательство выполнить определенную работу в определенное время. По тем самым он продает не труд (который еще только должен быть выполнен), а предоставляет в распоряжение капиталиста за определенную плату на определенное время (при поденной заработной плате) или для выполнения определенной работы (при поштучной заработной плате) свою рабочую силу: он отдает в наем, иначе говоря, продает, свою рабочую силу. Но эта рабочая сила срослась с личностью рабочего и неотделима от нее. Поэтому издержки ее производства совпадают с издержками производства самого рабочего; то, что экономисты называли издержками производства труда, и представляет собой издержки производства рабочего, а, следовательно, — издержки производства рабочей силы. И таким образом мы можем от издержек производства рабочей силы перейти к стоимости рабочей силы и определить количество общественно необходимого труда, требующееся для производства рабочей силы определенного качества, — что и сделал Маркс в разделе о купле и продаже рабочей силы («Капитал», т. I, глава IV, раздел 3).

Что же происходит после того, как рабочий продал капиталисту свою рабочую силу, то есть предоставил ее в распоряжение капиталиста за предварительно условленную заработную плату — поденную или поштучную? Капиталист ведет рабочего в свою мастерскую или на фабрику, где уже имеются все необходимые для работы предметы: сырье, вспомогательные материалы (уголь, красители и т. д.), орудия, машины. Здесь рабочий принимается за работу. Пусть его дневная заработная плата составляет, как и предположено выше, 3 марки, — причем не имеет никакого значения, зарабатывает ли он их в форме поденной или поштучной заработной платы. Точно так же мы здесь опять предполагаем, что своим трудом рабочий в течение 12 часов присоединяет к использованному сырью новую стоимость в 6 марок, которую капиталист реализует при продаже готового продукта. Из них он платит рабочему его 3 марки, остальные же 3 марки оставляет себе. Но если рабочий за 12 часов производит стоимость в 6 марок, то за 6 часов он создает стоимость в 3 марки. Следовательно, проработав на капиталиста шесть часов, рабочий уже возместил капиталисту эквивалент 3 марок, содержащихся в заработной плате. По истечении 6 часов труда оба они квиты, ни один из них не должен другому ни гроша.

Стой! — кричит теперь капиталист. — Я нанял рабочего на целый день, на двенадцать часов. А шесть часов — это только половина дня. Итак, живо опять за работу, пока не кончатся и остальные шесть часов, — только тогда мы будем квиты! И рабочему в самом деле приходится выполнять свой «добровольно» заключенный договор, по которому он обязался за продукт труда, стоящий 6 рабочих часов, работать целых 12 часов.

Так же обстоит дело и при поштучной оплате. Предположим, что наш рабочий за 12 часов изготовляет 12 штук товара. Приходящиеся на каждую штуку товара сырье и износ машин обходятся в 2 марки, а каждая штука продается за 2? марки. Таким образом, при тех же условиях, которые предполагались выше, капиталист будет платить рабочему по 25 пфеннигов за штуку; за 12 штук это составит 3 марки, и, чтобы заработать их, рабочему требуется 12 часов. Капиталист получает за 12 штук 30 марок; за вычетом 24 марок на сырье и износ остается 6 марок, из которых он 3 марки выплачивает в виде заработной платы, а 3 кладет себе в карман. Все происходит так же, как и выше. И здесь рабочий 6 часов работает на себя, то есть для возмещения своей заработной платы (в каждый из 12 часов по? часа), и 6 часов на капиталиста.

Затруднение, о которое разбивались усилия лучших экономистов, пока они исходили из стоимости «труда», исчезает, как только мы вместо этого берем за исходный пункт стоимость «рабочей силы». В нашем современном капиталистическом обществе рабочая сила является товаром, таким же товаром, как и всякий другой, но все же товаром совершенно особого рода. Дело в том, что товар этот обладает особенным свойством — быть силой, создающей стоимость, источником стоимости, и притом — при надлежащем употреблении — источником большей стоимости, чем та, которую он сам имеет. При современном состоянии производства человеческая рабочая сила не только производит за день стоимость, превышающую ту, которую она сама имеет и в которую она обходится; с каждым новым научным открытием, с каждым новым техническим изобретением этот избыток дневного продукта рабочей силы над дневными издержками на нее возрастает; следовательно, та часть рабочего дня, в течение которой рабочий производит возмещение своей дневной заработной платы, сокращается, а, с другой стороны, та часть рабочего дня, в течение которой рабочему приходится даром отдавать капиталисту свой труд, не получая за это оплаты, удлиняется.

И таков экономический строй всего нашего современного общества: рабочий класс является тем единственным классом, который производит все стоимости. Ибо стоимость есть лишь иное выражение труда, такое выражение, которым в нашем современном капиталистическом обществе обозначается количество общественно необходимого труда, заключающегося в определенном товаре. Но эти производимые рабочими стоимости не принадлежат рабочим. Они принадлежат собственникам сырья, машин, орудий и авансируемых средств, которые позволяют этим собственникам покупать рабочую силу рабочего класса. Следовательно, из всей массы производимых им продуктов рабочий класс получает обратно только часть. Другая часть, которую класс капиталистов удерживает в своих руках и которой ему приходится делиться разве только с классом земельных собственников, как мы только что видели, возрастает с каждым новым изобретением и открытием, между тем как часть, достающаяся рабочему классу (в расчете на душу); либо увеличивается лишь весьма медленно и незначительно, либо вовсе не увеличивается, а при известных условиях может даже сокращаться.

Но эти все быстрее вытесняющие друг друга изобретения и открытия, эта изо дня в день возрастающая в неслыханных до сих пор размерах производительность человеческого труда создают в конечном счете конфликт, от которого должно погибнуть современное капиталистическое хозяйство. На одной стороне — несметные богатства и избыток продуктов, которыми не в силах овладеть покупатели. На другой стороне — громадная масса общества, пролетаризированная, превращенная в наемных рабочих и именно поэтому оказавшаяся не в состоянии присваивать этот избыток продуктов. Раскол общества на немногочисленный непомерно богатый класс и на огромный неимущий класс наемных рабочих приводит к тому, что это общество задыхается в своем собственном изобилии, в то время как огромное большинство его членов едва защищено или совсем не защищено от самой крайней нужды. Такое состояние общества с каждым днем становится все более нелепым и все более ненужным. Оно должно быть устранено, и оно может быть устранено. Возможен новый общественный строй, при котором исчезнут современные классовые различии и при котором — по-видимому, после короткого, связанного с некоторыми лишениями, но во всяком случае очень полезного в нравственном отношении переходного времени средства для существования, пользования радостями жизни, получения образования и проявления всех физических и духовных способностей в равной мере, со все возрастающей полнотой будут предоставлены в распоряжение всех членов общества благодаря планомерному использованию и дальнейшему развитию уже существующих огромных производительных сил, при одинаковой для всех обязанности трудиться. А что рабочие все больше и больше проникаются решимостью завоевать этот новый общественный строй, свидетельством тому будет по обе стороны океана наступающее завтра первое мая и воскресенье третьего мая[13].

Лондон, 30 апреля 1891 г.

Фридрих Энгельс

 

Наемный труд и капитал

С разных сторон нам приходилось выслушивать упреки в том, что мы не обрисовали экономических отношений, составляющих материальную основу современной классовой и национальной борьбы. Мы намеренно касались этих отношений только тогда, когда они непосредственно выдвигались на первый план в политических столкновениях.

Необходимо было прежде всего проследить классовую борьбу в ходе текущей истории и эмпирически доказать на уже имеющемся и каждый день вновь появляющемся историческом материале, что вместе с поражением рабочего класса, который совершил февральскую и мартовскую революции, были побеждены и его противники, буржуазные республиканцы во Франции, а на всем европейском континенте — классы буржуазии и крестьянства, боровшиеся против феодального абсолютизма; что победа «добропорядочной республики» во Франции была вместе с тем поражением наций, ответивших на февральскую революцию героическими войнами за независимость; наконец, что с поражением революционных рабочих Европа снова попала в свое старое двойное рабство — в англо-русское рабство. Июньская борьба в Париже, падение Вены, трагикомедия берлинского ноября 1848 года, отчаянное напряжение сил Польши, Италии и Венгрии, удушение Ирландии голодом — вот главные события, в которых нашла свое концентрированное выражение европейская классовая борьба между буржуазией и рабочим классом и на примере которых мы доказывали, что всякое революционное восстание, как бы далеко ни лежали, казалось, его цели от классовой борьбы, должно окончиться поражением, пока не победит революционный рабочий класс, что всякое социальное преобразование останется утопией, пока пролетарская революция и феодальная контрреволюция не померяются оружием в мировой войне. В нашем изображении, как и в действительности, Бельгия и Швейцария в великой исторической панораме представляли собой трагикомические, карикатурные жанровые картины: одна образцовое государство буржуазной монархии, другая образцовое государство буржуазной республики, обе — государства, воображающие, что они так же независимы от классовой борьбы, как и от европейской революции.

Теперь, после того как наши читатели видели развернувшуюся в грандиозных политических формах классовую борьбу 1848 года, настало время поближе рассмотреть сами экономические отношения, на которых основано как существование буржуазии и ее классовое господство, так и рабство рабочих.

В трех больших разделах мы обрисуем: 1) отношение наемного труда к капиталу, рабство рабочего, господство капиталиста; 2) неизбежный при современной системе процесс гибели средних буржуазных классов и так называемого бюргерского сословия; 3) торговое порабощение и эксплуатацию буржуазных классов различных европейских наций деспотом мирового рынка — Англией.

Мы постараемся излагать все это как можно проще и популярнее, не предполагая у читателя знакомства даже с самыми элементарными понятиями политической экономии. Мы хотим, чтобы нас понимали рабочие. К тому же в Германии повсюду, начиная с патентованных защитников существующего порядка и кончая социалистическими шарлатанами и непризнанными политическими гениями, которыми раздробленная Германия еще богаче, чем «отцами своих подданных», царит поразительнейшее невежество и путаница в понимании простейших экономических отношений.

Итак, прежде всего — первый вопрос: