Индийский князь проповедует перед греками

 

Теперь позволим себе вновь открыть двери приемной залы Влахернского дворца, уповая, что воспоминания о ней еще свежи в памяти читателя. Настал тот день, когда по особому приглашению индийский князь должен предстать перед императором Константином и изложить свои мысли по поводу Всеобщего религиозного союза. Час – ровно полдень.

Рассказы о первой встрече князя с его величеством всколыхнули всеобщее любопытство и желание увидеть незнакомца и выслушать его речи. Особенно это относилось к духовным особам – под ними понимались самые влиятельные творцы общественного мнения. Последовало острое, хотя и прикрытое приличиями, соперничество за приглашения на этот прием.

Император, в одеждах очень похожих на те, которые были на нем в день первой аудиенции князя, восседал на троне. С обеих сторон его полукругом расселись приглашенные – в итоге все взгляды были обращены к главному входу, а в центре размещался стол, видный всем и каждому.

Вид этого собрания сильно бы разочаровал читателя; да, придворных тут было немало, причем все они облачились в подобающие их рангу торжественные наряды, но братья святых орденов значительно превосходили их числом, а их облачения, по большей части серые или черные, без каких бы то ни было украшений, придавали сцене мрачность, которую не мог развеять яркий свет, заливавший залу, даже притом, что ему споспешествовали многочисленные отражения от лысин и тонзур на головах.

Надо отметить, что, помимо примечательной внешности, император, как ему представлялось, различил в индийском князе особую остроту мысли, обогащенную исключительным опытом. Неспособный выведать его тайну, впечатленный, причем скорее приятно, загадочностью, которую этот незнакомец сумел, как всегда, оставить после своего ухода, его величество с любопытством дожидался этой второй встречи и рассчитывал выжать из нее всю мыслимую выгоду. Почему бы, вопрошал он себя, не воспользоваться возможностью снова свести вместе глав всех религиозных фракций? Поскольку они оказались не способны оставить вспыльчивость в своих кельях вместе со старыми далматиками, их старались по мере возможности удерживать врозь, насколько то позволяли обстоятельства; однако император считал, что в данном случае этой опасности можно избежать, ибо все духовные особы явятся как слушатели, которым говорить или даже задавать вопросы позволено будет только с особого разрешения. Кроме того, император рассчитывал на то, что его присутствие заставит даже самых дерзких из них воздержаться от распрей.

Подготовка залы к этой встрече оказалась делом нелегким для нашего почтенного знакомца церемониймейстера; впрочем, в итоге он все‑таки предъявил свой план – каждому приглашенному предстояло занять место согласно билету; увы, император безжалостно свел на нет его труды.

– Ах, старый друг, – проговорил он, прикрывая улыбкой свое неудовольствие, – хлопоты твои оказались напрасны. Никогда еще ни одна проповедь не проходила с таким соблюдением приличий, какое нам предстоит увидеть сегодня. Расставь стулья вот так. – Движением пальца он очертил полукруг. – Вот здесь – стол для князя. Он предупредил меня, что намерен зачитывать отрывки из древних книг, а потому стол ему нужен, однако расписывать места заранее нужды нет, за исключением одного, для патриарха. Кресло для него, повыше и помягче, поставь здесь, справа от меня, и не забудь скамеечку под ноги, ибо к давней его склонности противоречить ныне добавилось стеснение в легких, а такое сочетание прискорбно в старости.

– А как быть со Схоларием?

– Схоларий – оратор, говорят, что еще и пророк. Он, однако, не принадлежит к официальным лицам, так что пусть по прибытии выбирает любое из свободных сидений.

Приглашенные начали собираться рано. Явились все церковники, имевшие в городе хоть какой‑то вес. Происходило все чрезвычайно церемонно. Когда суета улеглась и его величество расположился на своем месте, а пажи расправили складки его расшитых одежд, он слегка оперся ладонью на шишак правого подлокотника и окинул собравшихся взглядом, подобающим его царственнородности, – сперва посмотрел на патриарха, поклонился ему, получил ответное приветствие. После этого он глянул на прочих, сидевших справа, грациозно склонил голову и перевел глаза влево. Там он заметил Схолария и улыбнулся исподтишка: если Григорий сел слева, Схоларию только и оставалось, что сместиться вправо. В его несгибаемом характере не было места для компромиссов.

Следующий взгляд император бросил в направлении двери: там стояла группа женщин, явно сопровождавших княжну Ирину: она единственная из них сидела. Головы женщин были скрыты покрывалами, будто бы сотканными из тонкого серебра. Разумеется, это следование приличиям не позволяло ни одну из них опознать, однако те из присутствовавших, кому хватало дерзости бросить взгляд на эту дивную компанию, могли утешиться видом унизанных драгоценностями ладоней, обнаженных, безупречно округлых и изящных рук и фигур, задрапированных тканями нежных цветов, – покрой нарядов бередил воображение, не нанося ущерба скромности, – в этом отношении превзойти греческое платье еще не сумел никто. Император признал княжну и слегка наклонил голову. А потом обратился к церемониймейстеру:

– Окружи индийского князя заботой, а если он готов, то препроводи сюда.

Церемониймейстер покинул зал через боковую дверь и вскоре вернулся, сопровождаемый Нило. Чернокожий великан был, как всегда, разодет с варварской пышностью: разглядывая его, присутствовавшие не обратили внимания на ношу, которую он внес в зал и опустил на стол. Нило тут же вышел снова; только тогда взгляд собравшихся упал на груду книг и рукописных свитков, которые негр оставил на столе, – странные, необычайные тома, пожелтевшие от времени и использования, напоминавшие о неведомых странах и неисповедимой мудрости, которая часто ценится на вес золота. Гости взирали на них в изумлении, оценив предусмотрительность индийского князя, который выслал Нило предвосхитить собственный приход.

Двери опять распахнулись, и на сей раз церемониймейстер ввел в зал князя и проводил его к царскому месту. Чужеземец трижды простерся ниц, в третий раз – на таком расстоянии, где его величество мог без труда его слышать; тот молчаливо согласился с другими наблюдателями в том, что никогда еще не видывал подобного вежества.

– Встань, о индийский князь, – молвил император с явственным удовольствием.

Князь поднялся и встал перед императором, потупив взор, сложив руки на груди, – выражение бескрайнего благоговения.

– Не удивляйся, о князь, тому, что видишь такое собрание, – продолжал его величество. – Уверяю тебя, их присутствие – результат не моей прихоти, а того, что по городу разнеслись вести о предыдущей аудиенции и о том, на какую тему ты собираешься говорить. – Не подав виду, что заметил, с какой признательностью было принято это его утверждение, он обратился к собравшимся: – Из учтивости к нашему благородному индийскому гостю должен сообщить вам, господа придворные, и вам, служители Христа, чьими молитвами только и держится ныне моя империя, что он находится здесь по моему приглашению. В прошлый раз он вызвал наш интерес – я говорю о своих многочисленных достопочтенных соратниках во власти, – так вот, он вызвал наш интерес рассказом о том, что по собственной воле отказался от трона в своей стране и полностью посвятил себя изучению религии. Вняв моей настойчивости, он отважно объявил, что не является иудеем, мусульманином, индуистом, буддистом или христианином; странствия и ученые занятия привели его к вере, которую он способен передать, произнеся одно лишь пресвятое имя Бога; он дал нам понять, что речь идет о Боге, которому давно уже принадлежат наши сердца. Кроме того, он посетовал на то, что верующие разделены на отдельные секты, и сообщил, что единственный смысл его жизни состоит в том, чтобы соединить их в едином братстве; а поскольку, по моему мнению, нет более желанного состояния, если оно согласуется с понятиями нашей совести, я попрошу его продолжить, если будет на то его воля, и говорить невозбранно.

Посетитель вновь простерся ниц в изысканной восточной манере, а потом, попятившись, подошел к столу и несколько минут раскладывал книги и свитки. Зрители воспользовались возможностью удовлетворить свое любопытство – насколько его можно было удовлетворить, рассматривая внешность гостя; поскольку он заранее ожидал от них подобной вольности, она не вызвала у него ни малейшего смущения.

Нам уже по большому счету известно, каким он предстал перед ними. Мы помним его фигуру – низкорослую, слегка сутулую, крайне щуплую; мы помним худое, но здоровое на вид лицо, даже с легким румянцем на щеках; он так и стоит перед нами в остроконечных красных туфлях, просторных шароварах из блестящего белого атласа, в длинном черном камзоле, отделанном по воротнику и обшлагам тонким кружевом, волосы ниспадают на плечи, борода стекает на грудь; нам видны даже его пальцы, прозрачные, удивительно гибкие, они переворачивают листы, пробегают по страницам, разглаживают их, раскладывают по местам свитки и книги – и все это ловко, споро, уверенно, в согласии с движениями направляющего их ума. Наконец, закончив подготовку, князь поднял глаза и медленно обвел ими собравшихся – большие глубокие испытующие глаза‑колодцы, из которых он, без видимого усилия, мог при надобности извлекать магнетизм.

Начал он бесхитростно, отчетливо – так, чтобы было слышно, но не громче:

– Вот это, – указательный палец его лег на страницу большой книги, – Библия, святейшая из всех Библий. Я называю ее скалой, на которой воздвигнута и ваша вера, и моя.

Все вытянули шеи, чтобы лучше видеть, он продолжал завлекать их дальше:

– Более того, это один из пятидесяти экземпляров перевода Библии, выполненного по заказу первого Константина, под надзором его епископа Евсевия, известного вам своей ученостью и набожностью.

В первый момент показалось, что все священнослужители в едином порыве вскочили на ноги, однако потом император заметил, что Схоларий и патриарх остались сидеть, причем последний прилежно осенял себя крестом. Возбуждение собравшихся легко понять – ведь среди них было множество ревнителей веры, поклонявшихся реликвиям, и ни один из присутствовавших не мог сказать истинно, что лично видел один из этих пятидесяти экземпляров, хотя традиция и предписывала их почитать, считалось, что они давно исчезли с лица земли.

– Это тоже Библии, – продолжал оратор, когда восстановилась тишина. – Библии, священные для тех, кому они были дарованы так же, как и нам, – это вечный памятник Моисею и Давиду; ибо они тоже есть Откровения Господа – да, того же самого Господа! Это – Коран, а это – Цзин, книга китайцев, а вот Авеста персидских мудрецов, а это – Сутры, сохранившиеся после Будды, а это – Веды моих соотечественников, славных своим долготерпением индуистов.

Он отмечал каждую книгу или свиток прикосновением пальца.

– Я благодарен вам, ваше величество, за ту честь, которую вы мне оказали своим столь любезным представлением. Вы раскрыли перед моими уважаемыми и досточтимыми слушателями мою историю и предмет, о котором я поведу речь; мне лишь осталось, не оскорбляя их учености и не тратя попусту ни времени, ни слов, пригласить их подумать о том, сколько лет у меня ушло на прочтение этих книг – я их буду называть так, – лет, проведенных среди тех народов, которые считают их священными. Утвердив в голове своей эту мысль, они поймут, что я имею в виду под религией, поймут, какими методами я пользовался при ее изучении. Это также позволит им здраво оценить смысл всех моих утверждений. Вот первое: не наделены ли все люди руками и глазами? Возможно, мы и не можем читать будущее по ладони, но нет нам извинения, если мы не способны рассмотреть в этой ладони Господа. Сходство есть закон, а любой закон природы есть воля Господа. Держи эту мысль в уме, о повелитель, ибо это – первый урок, который я извлек из своих странствий. Когда животные слышат призыв, а тот, кто их призывает, находится выше, они никогда не ищут его выше уровня своих глаз – так и многие люди не способны осмыслить тайны, скрытые от глаза в небесной вышине; однако не все таковы, и это есть свидетельство того, что Господь к одним расположен более, чем к другим. Причина того, что у деревьев разных пород листья различаются формой, есть одновременно и причина неравенства умственных способностей разных человеческих рас. Предвечный предпочитает разнообразие, ибо в разнообразии проще его рассмотреть. И вот здесь, о повелитель, я отмечу второй урок своих странствий. Господь, который превыше всего желает явить себя и свою сущность человеку, сделал свой выбор между разными народами, выбрав тех, что превосходят прочих умом, и даровал им особые откровения; соответственно, у нас есть два вида религии, естественная и явленная. Видеть Бога в камне и поклоняться ему – это естественная религия; носить Бога в сердце как дар любви и благодарности, выразить каковой возможно только в молитве и славословии, – это, о повелитель, свойство и доказательство явленной религии. Сейчас я поведаю о третьем полученном мною уроке, однако прежде позволю себе привлечь ваше внимание к одному различию – его поразительность открыло мне чтение. – Он обвел все лежавшие на столе книги широким жестом. – Чтение, а не странствия, и я называю его чистейшей мудростью, поскольку это не есть чувство, но в то же время оно полностью свободно от философии и является фактом столь же непреложным, как и любой факт, который можно вывести из истории, более того, повелитель, он яснее, отчетливее, непреложнее, он более жизнеутверждающ – это пример любви, которую Единый Создатель с первого же утра питал к своим творениям, пример святости, который я извлек из чтения этих Библий и сравнения их друг с другом. Говоря коротко, о повелитель, это откровение вряд ли бы стало откровением для всякого, но стало откровением для меня, ибо я его искал – или, может, стоит его назвать воздаянием за то, что я добровольно отказался от венца и трона?

Чувство, с которым князь произнес эти слова, завладело всеми его слушателями. Многие из них замерли в благоговении, будто перед ними стоял святой, или пророк, или посланец, воскресший из мертвых и готовый открыть тайны, доселе скрытые за краем могилы. Следующих слов – того, что он назвал третьим уроком, – они ждали с нескрываемым волнением.

– Святой Отец Света и Жизни, – продолжал оратор, выдержав паузу, свидетельствующую о доскональном знании человеческой натуры, – посылал в мир Дух свой не единожды, не только одному народу; он посылает его раз за разом, порой с кратким перерывом, порой с долгим, посылает разным расам, однако лишь тем, которые отличаются остротою ума.

По залу прошел гул, однако оратор не стал выжидать:

– Вы спросите, как я определил сущность этого Духа, почему смею заявлять вам, несмотря на богобоязненность, что при нескольких повторных явлениях, о которых я веду речь, это был один и тот же Дух? Почему вы в состоянии сказать, что человек, которого вы видели вчера на закате, – тот же, кого приветствовали нынче утром, а он приветствовал вас? Поведаю вам: Отец даровал Духу черты, которые делают его узнаваемым, черты столь же определенные, как черты лиц ваших соседей по левую и правую руку. Когда, при чтении священных книг, я узнаю про человека, являющегося лучезарным примером праведности, возвещающем о Боге и его путях, эти знаки говорят моей душе: О Дух! Дух! Да благословен тот, в которого ты низошел!

Вновь раздался гул, вновь оратор продолжил:

– Дух пребывал в святая святых, а именно – в ковчеге; однако никто не видел его там, ибо зрению он недоступен. Душа незрима, а уж тем более – Дух Всевышнего; а того, кто его узрит, ждет смерть от ослепления. Соответственно, великим благом можно считать то, что он всегда являлся в мир и творил добрые дела под покровом, то в одном воплощении, то в другом; это мог быть глас в воздухе или видение во сне; могла быть неопалимая купина, или ангел, или слетевший с небес голубь.

– Вифавара! – вскричал какой‑то скрытый капюшоном брат, вскинув обе руки.

– Тишина! – прикрикнул на него патриарх.

– Так бывало всегда, когда дело его не требовало времени, – продолжал князь. – Однако, приходя на землю надолго, он имел обыкновение принимать человеческий облик, входить в человека, говорить его устами; таковы были Моисей, Илия, все пророки и таковым же… – Он сделал паузу, а потом визгливо вскрикнул: – Таковым же был и Иисус Христос!

Дома, подготавливая эту речь, князь, разумеется, продумал ее с должной тщательностью, ибо ей предстояло стать поворотным моментом в его замысле, если не во всей жизни; видимо, решение сделать ее кульминацию именно такой далось ему тягчайшим усилием воли, даже теперь он поколебался и посерел лицом; тем не менее его ничего не подозревающие слушатели возобновили свои восторги. Даже император одобрительно кивнул. Никому из них не было ведомо коварство оратора, никто не думал, что, аплодируя сейчас, он подписывается на то, чтобы не менее благосклонно слушать и дальше.

– Ибо, повелитель, тот, кто живет в закрытой долине, окруженной высокими горами, и никогда не бывал даже на вершине ни одной из гор, до самой старости не откроет для себя красоты мира, лежащего за пределами его обзора, и останется в этом смысле таким же, как и в раннем детстве. Ему в этом отказано. Подобен ему и всякий человек, который, желая постичь суть Бога, проводит все свои дни за чтением одной Священной Книги. И совершенно не важно, выберет ли он вот эту… – он опустил палец на Авесту, – или эту, – тем же жестом он указал на Веды, – или вот эту, – он прикоснулся к Корану, – или вот эту, – он с нежностью опустил ладонь на святую Библию. – Он познает Бога, повелитель, но не познает всего того, что Бог сотворил для людей… Я же был на вершине: этим я хочу сказать, что знаю эти книги, о достопочтенные братья, так же, как вы знаете бусины на своих четках и то, что означает каждая бусина. Они не открыли мне всего, что существует в Вечности, – я не позволю себе столь опрометчивого высказывания, – однако через них мне открылось, что его Дух пребывал на земле в людях разных рас и эпох, а о том, был ли этот Дух одним и тем же Духом, я бестрепетно оставляю судить вам. И если мы обнаружим в тех, кто был его носителями, сходство представлений, целей и способов – обнаружим Всемогущего Бога и Средоточие Зла, Рай и Ад, Грех и Путь к Спасению, бессмертную душу – заблудшую или спасенную, – что нам надлежит думать? А если, помимо этих сходств, мы обнаружим и иные приметы Божественного замысла, признаем их существование от начала времен: таинства Рождения, Безгрешности, Самопожертвования, Чудотворства, – кто из вас сможет встать с места и укорить меня за мои слова о том, что Духовные Сыны Бога существовали еще до того, как Дух сошел в Иисуса Христа? А именно это я и утверждаю.

Тут князь нагнулся к столу, делая вид, что что‑то ищет в священнейшей из книг, хотя на деле – если возможно так выразиться – он ушами вглядывался в своих слушателей. Он слышал шорох – присутствовавшие поворачивались друг к другу с немым вопросом; он почти что слышал этот вопрос, хотя выражался он одним лишь взглядом; за вычетом шороха, будь в зале темно, молчание показалось бы гробовым. Подняв наконец голову, князь увидел перед собой высокого тощего изможденного человека в монашеской рясе из очень грубой серой шерсти – тот стоял, впившись взглядом в оратора; глаза его казались двумя факелами, пылающими в темных глубинах, в воздухе повисла невысказанная угроза, а не заметить стоявшего князю было невозможно. Он выждал, однако незнакомец хранил молчание.

– Ваше величество, – продолжил князь, не утратив самообладания, – все это вещи второстепенные, однако они настолько значимы для основного вопроса, что я считаю необходимым подкрепить их доказательствами, иначе достопочтенные братья сочтут слова мои праздными… Вот перед вами Библия Бодхисаттвы. – Он взял со стола широкий пергаментный свиток и ловко развернул, чтобы было лучше видно. – Здесь говорится о Рождении, Жизни и Смерти, которые имели место за тысячу двадцать семь лет до рождения Иисуса Христа.

Он начал читать:

– «Сильна и бесстрастна духом, как земля, чиста помыслами, как водяная лилия, та, что известна под именем Майя, была воистину несравненной. На нее, во образе небесной царицы, снизошел Дух. Став матерью, но не претерпев ни горя, ни боли, осталась она безупречной». – Князь прервал чтение и задал вопрос: – Видит ли повелитель в этих словах сходство с Марией, благословенной превыше всех жен? – И он продолжил по свитку: – «И поняла царица Майя, что час настал. Стоял восьмой день четвертой луны, время года тихое и благодатное. И поскольку она свято соблюдала все должные обычаи, Бодхисаттва родился с правой стороны, явился в мир, снедаемый великой жалостью, не причинив матери ни боли, ни страдания». – Князь снова поднял глаза от свитка. – Не есть ли это, о повелитель, рассказ о Воплощении? А вот что сказано про Дитя: «…и поскольку явился он из пространства тесного не через врата жизни, видели в нем воплощение славы великой, но взор смотрящих при этом не затмевался; он позволял смотреть на себя, скрывая до срока свое сияние, и смотрели на него, как смотрят на луну в небе. Однако тело его было пронизано светом, и будто солнце, затмевающее сияние лампады, подлинная златая краса Бодхисаттвы исходила в сиянии и распространялась повсюду. Твердо встав в полный рост, без всякого смущения в уме, сделал он семь шагов, и стопы ног его ровно стояли на земле, а следы их остались сиять, будто семь звезд. Подобный в движении льву, царю всех животных, истово глядя на все четыре стороны, проницая всю суть принципов истины, так заговорил он с полной убежденностью: „Ныне родился я в состоянии Будды, после этого будут и новые рождения; нынешнее же предназначено для того, чтобы я спас весь мир“». – Князь в третий раз сделал паузу и, вскинув руки, призывая ко вниманию, вопросил: – Повелитель, кто скажет, что и он не был Искупителем? Внемли, что было дальше. – Князь продолжал: – «И с самой середины Неба снизошли два потока чистой воды, один – теплой, другой – холодной, и был он ими крещен». – Вновь сделав паузу, оратор обвел взглядом лица слушателей, а потом повторил, как заклятие: – Крещение – крещение – КРЕЩЕНИЕ И ЧУДО!

Константин сидел, как и прочие, полностью поглощенный речью князя; угрюмый монах в сером по‑прежнему стоял, воздев перед собой распятие, и будто бы прятался за ним.

– Повелитель не может не усмотреть здесь сходства с зачатием, рождением и миссией Иисуса Христа, Благословенного, который пришел позднее, однако повелителю дорог более других. Повелитель может сравнить два этих примера воплощения Святого Духа и задаться вопросом: «А могло ли быть несколько Сынов Божьих?» – и ответить на это: «Он мог даровать такую милость – благословен будь Господь!»

Император не сделал никакого знака.

– Попробую споспешествовать тебе и далее, повелитель, – продолжал князь, будто бы не замечая, как лицо за распятием опускается все ниже. – Ты помнишь, как ангелы спустились с небес в ночь рождения Младенца в Вифлеемской пещере; ты помнишь, какую они спели пастухам песню. А ведь схожие почести были оказаны и Бодхисаттве! – Он вновь зачитал по свитку: – «Тем временем дэви…» – так, о повелитель, называются ангелы, – «…дэви в космосе, подхватив свои изукрашенные самоцветами паланкины, возвысили в стройном небесном песнопении свои голоса, восхваляя его». И это еще не все, повелитель. – Князь продолжил чтение: – «И мир со всех сторон содрогнулся… мельчайшие частицы сандалового благовония, сокрытая сладость прекрасных лотосов поплыли по воздуху и взмыли ввысь, а затем, смешавшись, вернулись на землю… и проснулась любовь в сердцах всех царей жестоких и злокозненных, а все недуги и горести людские излечились сами собой, без всяких снадобий; смолкли крики звериные, застоявшиеся воды речные потекли вольно, и не собирались тучи на небе, пока была слышна повсюду ангельская музыка… Родился Бодхисаттва для того, чтобы унять печали всех живущих. И один лишь Мара ярился». О достопочтенные братья! – вскричал князь. – Кто же был этот Мара, почему не разделил радости всех прочих? В христианстве имя ему – Сатана, и один лишь Мара ярился.

Завершается ли сходство на этих рождениях, спросите вы, мои братья. Последуем далее за Бодхисаттвой. Возмужав, он тоже удалился в пустыню. «Долина Сена была ровной, богатой плодовыми деревьями, без докучливых насекомых» – так гласит это Писание. «И там он поселился под деревом сал и постился, пока едва не умер. Дэви предлагали ему сладкую росу, но он отказывался, довольствуясь одним ячменным зернышком в день». Не напоминает ли вам это о Его пребывании в пустыне? – Князь читал дальше: – «Мара Деварага, враг религии, один ярился и не испытывал радости. Было у него три дочери, необычайно красивых, приятных видом. Вместе с ними и всей своей свитой отправился он в рощу „сладостного отдохновения“, дав клятву, что не будет в мире покоя, и там…» – князь опустил свиток, – «…и там искушал он Бодхисаттву, и угрожал ему, и сопровождал его легион бесов». Далее сказано, что дочери превратились в старух, и вот как описана битва: «И все ожесточеннее билось войско демонов, одна сила за другой, и хватали они камни, которые не могли поднять, а подняв – не могли бросить; копья их повисали в воздухе, отказываясь опуститься на землю, злобные молнии и крупные градины превращались в пятицветные цветки лотоса, а зловонный яд змеевидных драконов – в запах пряностей». И Мара бежал, говорит Писание, бежал, скрежеща зубами, Бодхисаттва же вкусил мирный отдых среди лепестков небесных цветов. – Князь огляделся и спокойно произнес: – Я для себя сужу: всякое сердце в ритме этих слов услышит следующее: «Тогда Иисус возведен был Духом в пустыню, для искушения от диавола» – и следующее: «Тогда оставляет Его диавол, и се Ангелы приступили и служили Ему». Воистину, повелитель, не был ли этот Дух тем самым Духом, не пекся ли он в обоих случаях о Сыне своем?

И вновь князь отыскал в свитке нужное место, не переставая вглядываться в своих слушателей, – а они перевели дух и слегка ослабили напряженность внимания. После этого с князем заговорил император:

– Прошу тебя, индийский князь, отдохнуть немного. Труды твои утомительны и для ума, и для тела; предвидя это, я заказал закуски и для тебя, и для других моих гостей. Не самое ли подходящее время подкрепить плоть?

Князь с низким поклоном ответствовал:

– Ваше величество обладает поистине царским добросердечием; однако в ответ я прошу позволить мне довести параллель и свои рассуждения до конца; после этого я с радостью воспользуюсь вашим великодушием, а потом – при условии, что ваше терпение и благоволение пресвятых отцов не иссякнут, – возобновлю и быстро закончу свою речь.

– Поступай как знаешь. Мы слушаем с интересом. Впрочем… – Император бросил взгляд на стоявшего монаха и холодно произнес: – Впрочем, если мои слова не отражают чувств всех здесь присутствующих, всякий, кому они не по душе, имеет мое дозволение удалиться. Мы же выслушаем тебя, князь.

В ответ аскет лишь выше воздел распятие. Тогда князь, отыскав нужную страницу, прижал ее пальцем и продолжил:

– Негоже мне, о повелитель, выступать в роли наставника и вашего, и здесь присутствующих, искушенных в Евангелиях, особенно в отношении речей Благословенного в его последнем воплощении – в облике того, кого мы называем Христом. Всем нам ведомо, что Дух, вместилищем и устами которого служило его тело, пришел спасти мир от греха и ада; известно нам и то, какую жертву он принес ради этого спасения. Но так же поступил и Бодхисаттва. Выслушайте его слова – он беседует со своими учениками. «Я открою тебе, – говорит он верному Ананде, – путь истины, известный как Зерцало Истины, и любой избранный ученик, им обладающий, способен сам его предвосхитить». «Ада для меня более не существует, меня ждет новое рождение в облике зверя, или духа, в месте тягостном. Я – новообращенный. Нет мне более нужды рождаться вновь для страданий, и я уверен в грядущем спасении…» Ваше величество, вы спросите, закончится ли когда‑нибудь эта параллель? Пока нет! Ибо Бодхисаттва тоже творил чудеса. Читаю далее: «…и подошел однажды Благословенный к реке Ганг и увидел, что она вышла из берегов. Те, что были с ним, принялись, желая ее пересечь, искать лодки, деревянные плоты, другие же принялись плести плоты из прутьев. И тут Благословенный, с той же стремительностью, с какой сильный человек вытягивает руку, а потом сгибает ее обратно, исчез с этой стороны реки и оказался на противоположном, а с ним и его братья».

Когда шум, вызванный этой цитатой, утих, князь продолжил, оторвавшись от свитка:

– А кроме того, повелитель, у Бодхисаттвы была привычка, входя в любое собрание, уподобляться цветом другим людям – как вы помните, он с рождения цветом был как золото, расплавленное в тигле, – и говорить с ними их голосом. А они, говорит Писание, не ведая, кто это такой, спрашивали: «Кто это говорит? Человек или Бог?» И тогда он исчезал. Чудом было и очищение воды, замутненной колесами пятисот проехавших по ней повозок. Его мучила жажда, и по его просьбе спутник его наполнил чашу, и надо же! Вода оказалась чистой и свежей. Особым знаком было и то, что смерть его сопровождалась мощным землетрясением, и гремели громы небесные, а духи обстояли его, пока – так говорит Писание – вокруг не осталось места даже на волос ими не занятого; он видел их, хотя для учеников его они оставались незримыми, а потом, когда пять тысяч братьев его сложили к его ногам последние почести и был уже готов его погребальный костер, он возгорелся сам, и ничего не осталось от его тела, ни золы, ни пепла – лишь кости, ставшие реликвиями. И после того как погребальный костер запылал сам собой и пламя охватило тело, с небес хлынули потоки воды, а другие потоки изверглись из земли и загасили огонь. Параллель, о повелитель, завершается тем, какой именно была их смерть. Бодхисаттва сам выбрал место и время, и обстоятельства его кончины были в полном согласии с его небесной природой. Никогда еще смерть не приходила в такой красоте. Два дерева сал – одно в головах его ложа, другое в изножье, осыпали его своими цветами, а с неба лился порошок сандалового дерева и слегка подрагивал от неумолчного пения парящих гандхарвов. А тот, чья душа стала последним воплощением Духа, Христос… – Князь прервал свою речь, кровь отхлынула от лица, он ухватился за стол, чтобы не упасть, – зрители в тревоге вскочили на ноги.

– Поддержите князя! – приказал император.

Те, что находились ближе, подставили руки, однако князь, сделав над собой невероятное усилие, заговорил обычным голосом:

– Благодарствую, добрые друзья, ничего страшного. – А потом добавил громче: – Ничего страшного, повелитель, все уже прошло. Я как раз собирался сказать, насколько иною была смерть Христа, и на этом закончить параллель между ним и Бодхисаттвой, двумя сынами Бога… А теперь, с позволения вашего величества, не буду более отвлекать ваших гостей, им пора подкрепить свою плоть.

Князю принесли стул; когда он уселся, в зал вступила длинная череда слуг, несших яства.

Через некоторое время князь полностью оправился. Упоминание Спасителя и его смерти внезапно воскресило перед его глазами сцену Распятия, и зрелище Креста и страдальца на нем на миг лишило его сил.

 

Глава XVI

КАК ВОСПРИНЯЛИ НОВУЮ ВЕРУ

 

Индийскому князю еще предстояло пожалеть о том, что он согласился на перерыв, любезно предложенный императором. Монах с запавшими глазами, который давно уже стоял в позе экзорциста за своим распятием, был не кто иной, как Георгий Схоларий, которого, в интересах исторической точности, далее мы будем именовать Геннадием; он и не подумал воспользоваться позволением его величества покинуть зал, хуже того, было замечено, что он упорно ходит от одного сиденья к другому, передавая некое послание. Подкрепляться он не пожелал, слова ронял скупо, но держался истово; вне всякого сомнения, именно его стараниями, после того как порядок был восстановлен, удовлетворение, которое доставлял князю вид полностью заполненных сидений, поколебали неприязненные взгляды, устремленные на него со всех сторон. Проницательность, которую князь успел отточить до совершенства, тут же дала ему понять, что некое враждебное противодействие того и гляди разрушит его планы, – и обстоятельство это было тем более удивительно, что никаких планов он пока даже и не начал излагать.

Вернувшись на прежнее место, князь положил перед собой, раскрыв, большую иудейскую Библию, рядом с ней – другие источники, дав тем самым слушателям понять, что, по его мнению, последние имеют второстепенное значение.

– Мой повелитель и достопочтенные господа, – начал он, низко поклонившись императору, – полнота параллели, которую я провел между Бодхисаттвой, сыном Майи, и Иисусом Христом, сыном Марии, может привести вас к мысли, что они были единственными Благословенными, явившимися в мир и прославленными превыше всех смертных, ибо были избраны для Воплощения Духа. Но в этом писании, – он развернул свиток с «Суттой», или «Книгой о великой кончине», – упомянуто множество татхагат, или будд, являвшихся в мир. А здесь, – он опустил палец на китайскую книгу Цзин, – время разделено на периоды, поименованные кальпами, и в одном месте сказано, что одна кальпа озарена была девяносто восемью буддами – они приходили и учили, как Спасители. Ни один человек не станет отрицать, что Дух, явивший себя в них, – это тот же самый Дух. Они проповедовали одно и то же священное учение, указывали один и тот же путь к спасению, вели одинаковые чистые жизни, свободные от всего мирского, и все возвещали одно и то же – об этом сейчас пойдет речь; иными словами, о повелитель, проявления Духа во всех них были одинаковы… А в этих свитках – это часть Священного Писания Востока – речь идет о Шане. Не скажу точно, когда он правил, но очень давно. Знаю лишь, что он, по всей видимости, был вместилищем Духа, поскольку оставил нам Дао, или Закон, который китайцы до сих пор соблюдают как норму добродетели… Вот Авеста, самая почитаемая память о Жреце, каковой, как считают многие, и послал в Иерусалим волхвов, которые стали свидетелями рождения нового царя Иудейского. – Он указал пальцем и на эту рукопись. – Учение это проповедовал Заратустра, и, согласно моей вере, Дух снизошел на него и пребывал в нем, пока он оставался на земле. В нем проявились все те же самые черты – в жизни, в учении, в почестях, которые воздавали ему последующие поколения. Религия его жива и поныне, хотя и была основана за сотни лет до того, когда ваш кроткий Назарянин прошел по водам Галилеи… А это, о повелитель, – книга, что наводит ужас на христиан. – Князь опустил всю свою ладонь на Коран. – Какими мерками ее судить? Мерками безразличия, с которым следуют этому учению те слишком многие, что готовы пойти ради него на смерть? Увы! Многие ли религии выдержат это испытание? В видениях Магомета говорится про Бога, Моисея, патриархов, более того, повелитель, говорится и про того, кого мы зовем Христом. Не следует ли нам страшиться того, что, проклиная Магомета, мы лишаем эту, другую Библию, – он благоговейно дотронулся до великого Евсевиева тома, – части ее высшей святости? Он называл себя пророком. Может ли человек пророчествовать, если не несет в себе свет Духа?

Этот вопрос расшевелил собравшихся. Отцы принялись осенять себя крестами, послышались стенания, чем‑то напоминающие рычание. Геннадий не вставал с места, нервно перебирая четки. Выражение лица патриарха было непривычно суровым. Князю за всю его жизнь еще не приходилось касаться темы столь деликатной, как это обращение к Корану. Но он продолжил без тени смущения:

– А теперь, повелитель, я приближусь на шаг к истинному своему предмету. Умоляю, не подумайте, что, говоря о Бодхисаттве, Шане, Заратустре и Магомете и сопоставляя их, как вместилища Духа, с Иисусом, я пытался склонить вас к сравнениям – кто выше святостью, кто совершил больше богоугодных дел, кто, вероятнее всего, является самым возлюбленным сыно<