У Юэнян слушает буддийский проповеди

 

Ханьский У‑ди постился [550]  – он встарь

сам по ночам воздвигал алтарь,

Сам по сосудам вино разливал,

сам же к бессмертным мольбы обращал.

Яшмовых дев пред дворцом караул

жертвенных столиков ряд развернул,

Златом кумиры блестят в облаках,

блюда с росою держат в руках.

Ночи во бденьях У‑ди проводил,

только с рассветом ко сну отходил,

Только под утро и слуг отпускал.

Персик бессмертия где он сыскал?..

В роще Цветущей покоится он,

луки, мечи там с обеих сторон; [551]

Кони из камня сквозь дымку‑туман

смотрят на чащу дрожащих лиан. [552]

 

Так вот, ночевал тогда Симэнь у Цзиньлянь. Надеясь завладеть сердцем мужа, она на все лады его ублажала и осыпала ласками, на какие только была способна. Утирая роскошным пологом слезы, она нежно шептала ему о своей преданности и любви. Ей и в голову не приходило, что Симэнь увлечен женою приказчика Ван Шестой.

Симэнь между тем купил своей зазнобе на Львиной, к востоку от Каменного моста, большой дом за сто двадцать лянов серебром. Две комнаты выходили на улицу, и четыре постройки уходили вглубь. Во второй постройке располагалась гостевая зала, в третьей, кроме молельни с жертвенниками Будде и предкам, находилась спальня с кроватью в нише и печью напротив. Искусно убранная спальня блистала чистотой. Четвертую постройку занимали кухня и кладовая для угля, а сзади к ней примыкала теплая туалетная комната, но говорить об этом подробно нет надобности.

Не успели они переехать в новый дом, а соседи уж знали, что хозяин служит приказчиком у Симэнь Цина. Хань Даого в шелках и парче прогуливался по улице вразвалку. Ван Шестая, разодетая, с блестящими украшениями на голове, целыми днями простаивала у ворот. Соседи, не мешкая, поднесли им по случаю новоселья кто коробку чая, кто еще какой‑нибудь подарок. Те, что постарше, обращались к ним вежливо «брат Хань» и «сестрица Ван», молодые люди величали их дядюшкой и тетушкой. Как только появлялся в их доме Симэнь, Хань Даого шел ночевать в лавку, чтобы не мешать жене ухаживать за гостем. Дневал и ночевал у нее Симэнь, и знали об этом почти все соседи, но никто даже виду не подавал – боялись Симэня, человека богатого и всесильного. А посещал он Ван Шестую раза три или четыре в месяц. Страсть их разгоралась все сильнее, и все меньше напоминала Ван Шестая прежнюю жену приказчика.

Шел последний месяц года. Симэнь торопился разослать подарки в столицу, штатским и военным чинам уезда и своим сослуживцам. Тем временем У Цзунси, настоятель даосского монастыря Нефритового владыки,[553] направил к Симэню послушника с подарками – коробкой мяса, коробкой дорогой рыбы и двумя коробками с фруктами и сладостями, а также весенними амулетами,[554] молитвенными обращениями к богам небесным и земным и благодарственными докладами Хранителю очага.[555]

Симэнь обедал в покоях Юэнян, когда Дайань вручил ему визитную карточку, гласившую:

 

«С нижайшим поклоном от бедного монаха У Цзунси из монастыря Нефритового владыки».

 

– Человек из мира ушел, а я ему вон сколько хлопот доставляю! – воскликнул Симэнь, открывая коробки. – Гляди, какие щедрые дары поднес. – Симэнь обратился к Дайаню: – Ступай к Шутуну, скажи, чтобы поскорее составил благодарственное письмо и вручил лян серебром.

– Видишь, монах, а что ни праздник – про подарок тебе не забывает, – заметила Юэнян. – Молебен‑то отслужить бы надо. Когда у сестрицы Ли сын родился, ты ведь слово давал.

– Верно, большой молебен обещал заказать, да из головы вон, – спохватился Симэнь. – Давно б тебе напомнить.

– Вот пустомеля! Кто ж это обеты забывает?! Значит, не от души обрекался. А боги все помнят. Вот младенец и плачет целыми днями. Это ты виноват. Из‑за обета твоего неисполненного страдает.

– Тогда в первой же луне закажем молебен у настоятеля У.

– Сестрица Ли мне жаловалась, – продолжала Юэнян. – Ребенок, говорит, очень хилый, надо бы ему другое имя дать.[556]

– Вот тогда и попросим настоятеля У, – сказал Симэнь и обратился к Дайаню: – Кто из монастыря пришел?

Второй послушник Инчунь, – ответил слуга.

Симэнь вышел к послушнику, и тот встретил его земным поклоном.

– Отец наставник просил кланяться вам, батюшка, – говорил он, – и поднести, за неимением ничего лучшего, молитвенные обращения и скромные знаки внимания.

– Передай от меня отцу наставнику большую благодарность за столь щедрые дары, – сказал Симэнь, приветствуя послушника, и предложил ему присаживаться.

– Что вы, батюшка! Благодарю вас! – отказался послушник.

– Садись! – настаивал Симэнь. – Поговорить надо.

Послушник в монашеской шапочке и холщовой, прямого покроя, рясе, из‑под которой виднелись белые чулки и туфли, долго не решался, наконец, пододвинул стул и сел сбоку от хозяина. Симэнь велел подать чаю.

– Слушаю ваши распоряжения, батюшка, – отпивая чай, сказал послушник.

– В первой луне мне придется побеспокоить твоего отца наставника, – начал Симэнь. – Не мог бы он отслужить в обители заказной молебен? Да надо будет наречь имя младенцу.[557] Как, отец наставник очень занят?

– Если такова ваша воля, батюшка, – поспешно вставая, отвечал послушник, – то будут отложены все другие требы. Только позвольте узнать, в который день вы желали бы посетить обитель?

– Может, девятого дня утром?

– По «Книге Нефритового ларца».[558] на девятое приходится Рождество богов, – говорил послушник. – В обители будет совершен благодарственный молебен в надежде на ниспослание всех благ[559] Очень подходящий день для поста и молитвы! Ради вас, батюшка, водрузят алтарь в большом приделе. Позвольте узнать, какой молебен вы хотели бы заказать?

– В седьмой луне, когда у меня родился сын, я дал обет заказать большой молебен со ста двадцатью жертвами, да все никак не мог исполнить. Я возьму с собой и младенца, а отец наставник приобщит его к трем сокровенным дарам[560] и наречет новое имя.

– Скольких братьев вы хотели бы пригласить для совершения обряда? – спросил послушник.

– Пусть отец наставник попросит шестнадцать монахов.

Слуги накрыли стол и подали чай. Симэнь вручил послушнику пятнадцать лянов за молебен и один лян за подарки.

– А насчет трапезы и прочего отец наставник пусть не беспокоится, – сказал он. – Все, что нужно, вплоть до жертвенных предметов, свечей и благовоний, мы с собой привезем.

Послушник на радостях без устали благодарил Симэня и клал земные поклоны, сопровождаемые попукиванием, до тех пор, пока совсем не описался.

Настал восьмой день Нового года, и Дайань повез в монастырь пожертвования: один дань лучшего рису, коромысло жертвенных предметов, целую пачку листочков желтой бумаги,[561] десять цзиней казенных свечей, пять цзиней дорогих благовоний и двенадцать кусков сурового полотна. За наречение младенца Симэнь послал кусок столичного атласу, два жбана южного вина, четырех гусей, четырех кур, свиные ножки, баранью тушу и десять лянов серебром. Приглашения на молебен были вручены шурину У Старшему, Хуа Старшему, Ин Боцзюэ и Се Сида. Чэнь Цзинцзи отбыл в монастырь верхом, дабы удостовериться, все ли приготовлено к приезду Симэня.

Девятого числа Симэнь не заглядывал на службу. Одетый в парадные одежды, верхом на белом коне, в сопровождении целой свиты слуг, ехавших по сторонам и сзади, окриками разгоняя с дороги зевак, ранним утром выехал он за Восточные ворота города и направился к монастырю Нефритового владыки.

Вдали виднелась украшенная яркой бахромой священная хоругвь. Симэнь миновал арку,[562] и в каких‑нибудь пяти ли от города перед ним предстали горные ворота[563] ведущие в монастырь. Симэнь спешился[564] и стал любоваться открывшимся видом. Чудный это был храм – будто небесный дворец!

Только поглядите:

Густы зеленые сосны, высоки бирюзовые туи. Ворота красные сверкают золотом гвоздей. Внизу, под яшмовым мостом, отраженье четкое громадного дворца: черепицы нежная лазурь, резные стрехи, расшитые шатры и ввысь уходящие балюстрады. В центре большой залы из семи приделов золотом начертаны слова. По обе стороны портики и длинные веранды. Стены покрыты яркой росписью: сонмы богов и воинства небесного герои‑полководцы. В дымке благовещих облаков Врата Падающих звезд вздымаются высоко, до самых небес. В лучах дневной зари Терраса Раздумий касается Небесной Реки. В зале Золотой стоят статуи божеств числом тридцать два. Льет свет обильный безграничный Белояшмовый дворец. У врат Трех небес, [565]  за стражников свирепые Лилоу с Шихуаном [566]  а около ступеней Зеленый дракон и Белый тигр вселяют трепет. Пред залой Сокровищ бессмертные феи и яшмовые девы в зарницах подносят душистые цветы. Пониже, у крыльца, шествуют четыре министра и девять сановников, [567]  ко граду стольному и трону устремив почтительные взоры. На девятидраконовом ложе восседает золотой немеркнущий Учитель веры всех времен Нефритовый владыка, Великий государь. Одиннадцать жемчужин, [568]  на шапке горят, темный халат расшит драконами, у чресел ланьтяньский самоцветный пояс [569]  опирается на восемь триграмм в девяти дворцах, [570]  в руках держит скипетр из белого нефрита. Владыка внимает всем, кто верен Трем драгоценностям и Пяти запретам. [571]  Едва Он ударит в колокол златой, как их уста смыкаются и ни один не поминает имени Будды. Едва послышится удар в нефритовое било, как мириады тварей почтительно склонятся пред Ним. В зале, Обращенной к Небесам, под шелест ветра стихают шаги, у алтаря не умолкает молитвенное пенье. Лунными ночами звон издает божественный нефрит. Вот это подлинно даосский монастырь! Куда еще идти, к чему искать Пэнлай?!

Симэнь проследовал через главные ворота и очутился перед Вратами Падающих звезд, которые украшала сверху огромная, высотой в семь чи, пурпурно‑красная таблица, а по обеим сторонам – параллельные строки.

По правую руку они гласили:

 

«Желтый путь и Неба широта

Раскрывают счастья ворота

Девять небосводов. Золотой

Экипаж – даритель всеблагой».[572]

 

А по левую возвещали:

 

«В темноте алтарной солнца блеск

Зажигает чудных стягов лес.

Драгоценных слов произнесенье –

Праведный залог преображенья».

 

Симэнь приблизился к зале Сокровищ, над которой крупными знаками было начертано:

 

«Неба сокровища славьте чудесные,

Гимны хвалебные пойте всегда.

Служат Отечеству добрые, честные,

Вечна святых алтарей благодать!»

 

Параллельные же строки гласили:

 

«Неба начало – оно в Беспредельном,

Сердце молитвою ищет спасенье

У бесконечновеликого Дао».

 

и

 

«Неба Владыка под яшмовой сенью.

Щедро дарует он нам просветленье.

Сердце отныне очищенным стало».

 

Симэнь вошел в залу и предстал пред жертвенным столиком у самого алтаря. Мальчик‑послушник поднес ему блюдо с полотенцем. После омовения рук Симэнь опустился на подстилку, возжег благовония и пал ниц пред алтарем, а когда встал, навстречу ему вышел настоятель монастыря У.

Надобно сказать, что настоятель У Цзунси, в монашестве У Даочжэнь – Правоверный, был рослым детиной богатырского сложения, с густой бородой и большими усами. Любитель возлияний и дружеских пирушек, он охотно привечал всех жертвователей и благожелателей. Оттого‑то, как только У Цзунси был поставлен настоятелем, так сразу и потянуло в монастырь Нефритового владыки богатых да знатных. Уж больно торжественно служил он молебны, а какие пышные устраивал трапезы! Благодетелей встречал с великим радушием. Целая свита подростков и мальчиков, по первому зову исполнявших любые его повеления, состояла у него в послушниках.

Не раз бывало, что Симэнь с компанией побратимов заказывал у него молебны, а к празднику, равно как и ко дню рождения, не забывал послать подарки. Ну как же настоятелю было не поприветсвовать Симэня! А тем паче теперь, когда Симэнь получил пост в судебном управлении и, прежде чем молиться и нарекать имя наследнику, вручил щедрые дары.

И вот настоятель сам позаботился о трапезе, лично службу отправляя. Чело его венчал украшенный нефритовым кольцом даосский клобук, красным цветом символизировавший солнце, а формой – гром и молнию.[573] Облачением ему служило бледно‑голубое с длинными рукавами платье из перьев аиста,[574] украшенное двадцатью четырьмя созвездиями.[575] Чресла его обтягивал шелковый пояс. Он поспешно оставил аналой и почтительным поклоном приветствовал Симэня.

– Обманул я вас, милостливый батюшка, в самых возвышенных ваших побуждениях, – обратился он к Симэню. – Сколько раз удостаивали вы меня, неблагодарного, щедрыми своими дарами! И всякий раз бедный инок не решался отказываться, дабы не выказать вам непочтение, а, принимая, мучался угрызениями совести. И ныне, когда вы пожелали наречь младенцу монашеское имя, меня обязывает долг приобщить его к Трем сокровищам, помолиться о его благополучии и долгоденствии, но мне прямо‑таки нечем отплатить вам, почтеннейший мой благодетель, за все ваши милости. Вы же осыпаете меня все новыми дарами, столь щедрыми и обильными, что меня, право, заливает краска стыда. Вы прислали куда больше, чем требует отправление обряда. Я вам так обязан!

– Премного вам благодарен! – отвечал Симэнь. – Прошу меня простить за причиненные хлопоты и принять эти скромные знаки внимания.

После взаимных любезностей Симэня поклонами поприветствовали остальные монахи, а потом пригласили в келью настоятеля, состоящую из трех зал. Келья называлась Террасой аиста в соснах.[576] Залу украшали многочисленные ярко‑красные ширмы. Здесь, чувствуя себя вполне непринужденно, они пили чай. Там и сям неподалеку от Симэня красовались причудливые каменные глыбы. Сверкали начищенные до блеска столы и стулья. Слева висела надпись: «С Терема Желтого аиста[577] белым днем в небеса взмывал», справа другая: «И озеро Дунтин пересекал три раза». Перед Симэнем стояли две ширмы, одна против другой, с параллельными строками скорописи:

 

«Ветер. Пляшут рукава,

словно аисты под утро.

Вечные звучат слова –

здесь всю ночь толкуют сутры».

 

– Возьми лошадь и ступай за дядей Ином, – велел слуге Цитуну Симэнь, усаживаясь за стол. – Ему, должно быть, не на чем ехать, вот он и не появился до сих пор.

– Тут вон и осел зятя Чэня стоит, – вставил Дайань.

– Ладно! Бери осла и поторапливайся, – распорядился Симэнь.

Цитун вывел осла за монастырские ворота и отправился к Ин Боцзюэ.

Между тем настоятель У кончил молитву и подсел к Симэню. За чаем завязался разговор.

– Решился бы я, почтеннейший мой батюшка, мешкать, брать на душу грех, в то время как вы с усердием стремитесь вознести молитву в святом храме?! – начал настоятель. – Мы с четвертой ночной стражи бодрствуем в неустанном бдении у святого алтаря. Долго читали из Священных канонов, отслужили особый молебен Нефритовому владыке, потом по случаю первого новолуния в новом году, которое празднуется сегодня, пропели хвалу Всевышнему Творцу круговращения светил, а послание с полными данными о рождении вашего наследника уже покоится на алтаре Трех сокровищ. Младенцу нарекли мы имя У Инъюань.[578] Дабы дух Тайи, покровитель судьбы,[579] даровал ему процветание и долгоденствие и не лишил его богатства и знатности, я воздал хвалу Небу и Земле с принесением двадцати четырех жертв, славу Всевышнему владыке с двенадцатью жертвами и двенадцать жертв усопшим. Всего было принесено сто восемьдесят жертв.

– Тронут вашим усердием! – отозвался Симэнь.

Послышались удары в барабан, и Симэня попросили приблизиться к алтарю, где зачиналось чтение обращенного к Небу послания. Симэнь переоделся в ярко‑красный праздничный халат, поверх которого красовались цветной наперсник с изображением льва и носорожий пояс с золотой оправой, и подошел к алтарю. Сбоку встал псаломщик в темно‑красной рясе и начал читать:

 

«Верноподданный Великой Сунской Империи, житель с улицы Триумфальной арки в уездном центре Цинхэ провинции Шаньдун, Симэнь Цин творит благодарственную молитву и приносит жертву в надежде о ниспослании благополучия и покоя. Симэнь Цин родился в полуночный час на двадцать восьмой день седьмой луны в году бин‑инь. Его супруга, урожденная У, появилась на свет в полуночный час на пятнадцатый день восьмой луны в году моу‑чэнь…[580]»

 

– У вас есть еще близкие, не внесенные в послание? – обратился псаломщик, прервав чтение, к Симэню.

– Запишите урожденную Ли, – сказал Симэнь. – Родилась в предвечерний час под знаком земной ветви шэнь пятнадцатого дня в первой луне года синь‑вэй,[581] и сына Гуаньгэ, появившегося на свет в предвечерний час шэнь двадцать третьего дня в седьмой луне года бин‑шэнь.[582]

 

«Сего дня я, Симэнь Цин, вместе с семьею и домочадцами,

 

– продолжал псаломщик,

 

– прибыл сюда, дабы с открытою душою и благоговением вознести молитву Всевышнему Творцу.

Пав ниц пред ликом Твоим, каюсь я, Цин, пылинка в сем мире, низшее из трех созданий[583] Творца. Но в суете мирской, снося зной и стужу, я во всякое мгновение ощущаю покровительство Драконова Неба и поддержку Всемогущего. Будучи военным, я удостоился поста в придворной гвардии. Мне, осыпанному щедрыми милостями Его Величества, даровали богатое содержание и возвели в должность судебного надзирателя. Дабы отблагодарить судьбу, мне столь споспешествующую, и восславить сей век процветания, я заказываю этот молебен с принесением двадцати четырех умилостивительных жертв Небу и Земле, обильных и щедрых; обращаюсь с благодарственной молитвой к Нефритовому государю, творящему великие благодеяния, приношу двенадцать жертв по случаю Рождества богов во славу Создателя, ниспосылающего нам все блага и процветание. Всевышние, снизойдите и вкусите жертв.

Двадцать третьего дня седьмой луны в прошлом году, когда моя младшая жена, урожденная Ли, подарила сына Гуаньгэ, я дал обет в молебнах прославить Творца за благополучное разрешение ее от бремени, молиться о здравии младенца и приобщении его к жизни под покровом храма Трех сокровищ, просить о наречении ему имени У Инъюань. Даю обет по достижении им совершеннолетия заказать молебен с принесением жертв ста двадцати всемогущим заступникам и приобщить сына к алтарю Неба и Земли, дабы унаследовал он от отца своего чины и звания, наслаждался долгоденствием. Я желаю умилостивить души предков в трех поколениях рода Симэней: деда Симэнь Цзинляна и бабки – урожденной Ли, покойного батюшки Симэня Старшего и покойной матушки – урожденной Ся, покойной жены моей – урожденной Чэнь, и всех сродников. Не дано нам знать, где нашли прибежище их души, а посему приношу двенадцать умилостивительных жертв, дабы вывел их Всемогущий на стезю света и жизни. Прими жертвы, числом сто восемьдесят, внемли мольбам и избави от напастей.

В это светлое утро Рождества богов, девятого дня первой луны третьего года[584] под девизом Всеобщего согласия, я стою пред алтарем Всемилостивейшего Нефритового владыки и чрез посредство пастырей возношу благодарственную молитву Небу и Земле, славлю Отечество и мирное процветание, нарекаю имя младенцу и читаю Священные каноны. Да витает благодать над молящимся и денно и нощно, да снизойдут Досточтимые владыки Трех миров и Всевышний государь десяти тысяч небес и озарят чистым светом своим. Да сопутствуют мне удача и благополучие во всех моих начинаниях, да царит гармония в смене времен года и даруют они нам плоды свои в изобилии. Да пребывает все мое семейство в покое и мире. На Всемогущего уповаю и да не оставит Он никого Своею милостью. С благоговением творю эту молитву».

 

Псаломщик кончил чтение. На аналое появилось множество посланий и молитвенных обращений. Он развертывал их и читал одно за другим.

– Вот послание о воздаянии за уход из мира, – разворачивая первую бумагу, начал псаломщик:

 

«Возношу молитву Верховным государям Трех небес и Трех миров, Высоким истинносущим десяти полюсов, Трем управителям и Четырем совершенномудрым, Величайшему и сокровеннейшему Лао‑цзы, Всеобъемлющему истинносущному господину Великому императору из Небесной канцелярии, Истинносущному господину из Небесной канцелярии, управляющему жертвоприношениями и Истинносущному господину из Небесной канцелярии, управляющему нисшедшими совершенномудрыми, прошу снизойти к алтарю, удостовериться в усердии и принять послание».

 

Псаломщик взял вторую бумагу и продолжал:

 

«А здесь возносится молитва Небу равному, великому рождающему божественнопремудрому Государю Великой Восточной горы, Государыне покровительнице детей, Совершенномудрой матери‑предводительнице, надзирающей за рождениями и охраняющей дома, а вместе с ними Молитвы вкушающему духу и Светлым духам трех вероучений, коим вы, батюшка, давали в свое время обет, ныне исполненный; Духу бессмертия с воскурением благовоний и семидесяти пяти главным судьям подземного царства с просьбою снизойти к алтарю, где совершается заупокойная служба, и помочь усопшим вознестись на Небо. Вот подорожная Владычице Яшмовых дев и Воеводе небесных духов, уполномоченным палаты заслуг, духам земли и прочим божествам с молитвенною просьбой принять и пропустить к богам через Врата Трех небес. Вот доклад с перечислением всех дщиц предков, пред коими совершаются поминальные службы, с просьбою принять великое усердие. Тут содержится прошение девяти главнокомандующим светоносными лучами Ковша и огнем падающих звезд милостиво открыть Небесные врата[585]».

 

Прочитав все послания на одном аналое, псаломщик перешел к другому аналою.

– Вот утреннее обращение, – разворачивая первую бумагу, сказал псаломщик:

 

«Нелицеприятному пестуну военачальнику всесильному и Посланцам надзирателям жертвенников с Девяти небес с просьбою снизойти и охранить жертвы и очаг. Вот обращение к четырем великим полководцам истинного закона Ма, Чжао, Вэню и Гуаню и к четырем великих небесным господинам Цую, Лу, Доу и Дэну с просьбою снизойти к алтарю и охранить врата, а равно к Четырем чудодейственным правителям сокровенного свода и Великому полководцу Духу Девятифениксовому Сокрушителю, дабы очистить алтарь от скверны. Это утреннее, а вот вечернее благодарственное послание Пяти наставникам. В этой записке содержится просьба выдать дозволение на снятие покрова с алтаря, в этой – обращение к Великому Духу‑полководцу гонителю зла с просьбой ударить в колокол златой и стать с дщицею Света, к Духу грома, дабы оберег алтарь, ударил в яшмовый сосуд и стал с дщицею Тьмы. Вот записки об усмирении заоблачных духов пяти стран света, содержащие молитвенные обращения к Девяти силам природы на Востоке, Трем силам на Юге, Семи силам на Западе, Пяти силам на Севере и Одной силе в Зените, дабы они умилостивили Небо; к Пяти старейшим верховным государям, дабы они оберегли алтарь и убедились в усердии вашем. Все прошения составлены на пятиугольной узорной бумаге. Вот утренние молитвы: первая – обращенное к Высокому заоблачно‑небесному государю Южного полюса чтение из Канона о продлении жизни, вторая – обращенное к Высокому лазурно‑небесному государю Северного полюса чтение из Канона о благополучии в жизни, третья – обращенное к Высокому и досточтимому Первому Громовержцу Девяти небес чтение из Канона о распространении просвещения; молитвы полуденные: четвертая – обращенное к Высокому яшмово‑небесному Громовому предку Девяти небес чтение из Канона, шестая[586] – обращенное к Высокому и необъятному государю Шести небесных чертогов чтение из Канона; молитвы вечерние: седьмая – обращенное к Высокому пурпурно‑небесному глубочайшему владыке чтение из Канона, восьмая – обращенное к Великому ясно‑небесному Духу‑управителю при Палате государя чтение из Канона, девятая – обращенное к Высокому багряно‑небесному Духу‑посланцу Девяти небес чтение из Канона. Это – обращение к Девяти путям лунным. Вот прошение воздать должное неправедным и посягающим на чужое счастье и направить их к Четырем небесным судьям. А вот еще полуденная молитва с прошением позволить войти на яшмовые ступени Трех Небес и обратиться к Облаченным в красное, желтое и белое, дабы направили своих посланцев‑латников на молебен и, удостоверившись в усердии, переправили доклад в Залу прошений. Это – обращение к Великому главнокомандующему – опоре Престола Трех небес, посланцам Золотого и Водяного драконов и держащим дщицы отрокам Огненного приказа. Нет возможности перечислить все молитвенные обращения и послания. Здесь содержатся вечерние молитвы‑славословия и благодарственные послания за оказанные милости, а также выписаны все пожертвования – на большой молебен со ста восьмьюдесятью жертвами, монастырской братии и прочие, и прочие».

 

Псаломщик перешел к последнему аналою и продолжал:

– А вот связка талисманов, послания и обращения по случаю наречения имени младенцу под покровом Трех сокровищ. Остальные за недостатком времени опускаю… и покорнейше прошу вас, батюшка, меня простить, что так утомил вас столь длительным чтением.

Симэнь воскурил перед алтарем благовония, подписал послания и обращения и велел слугам поднести псаломщику кусок холста, а настоятелю – свиток каллиграфического письма. Они долго отказывались, но потом велели мальчикам‑послушникам унести подарки.

После этого монах в углу залы с такой силой стал бить в барабан, что, казалось, раскаты весеннего грома сотрясают обитель. За ним заиграли на ритуальных инструментах и остальные монахи. Настоятель в темно‑красной расшитой пятицветными облаками[587] рясе и украшенных плывущими облаками красных туфлях, с дщицей из слоновой кости в руке препроводил послания и призвал духов снизойти к алтарю. Отовсюду послышался звон колоколов. Симэня подвели к самым Трем сокровищам алтаря, где с обеих сторон курились благовония. Изумленный, он широко открыл глаза, наслаждаясь красотою алтаря.

Только поглядите:

В пятигранном алтаре возвышался восьмиярусный престол. На верхних ярусах покоились Трое пречистых и Четверо владычествующих, Духи восьми полюсов и Девяти небес, Высокие истинносущие десяти полюсов и Премудрые заоблачных дворцов. Средние ярусы занимали Духи гор и рек, вершин и водоемов, земли и городских стен, благодатных уголков и обителей бессмертных, земли щедрой и плодоносной. На нижних ярусах разместились чины преисподней и подземных царств, приказов и управ; духи рек, озер и морей, сонмы духов водяного царства, ключей и родников. По обеим сторонам рядами стоят столы с обильной жертвенной снедью. Кругом торжественно‑внушительные священнослужители. Благодатным облаком витает аромат курений. Пылают тысячи красочных свечей. Будто букет пестрых цветов распустился – от ярких красок рябит в глазах. Горят сотни серебряных светильников. У жертвенника Небу и Земле стоят Яшмовая дева и отрок Золотой, [588]  а сверху – из перьев балдахины. У жертвенника Нефритовому государю – меченосец с чашеносцем, а сверху стяги плотнотканные. При свежем ветре движенье трех пределов мирозданья, [589]  отдает эхом, при чистой луне Девять небосводов высвечиваются из дымки. Как ударят в колокол златой, снисходит к алтарю Миродержатель. Как ударят в яшмовое било, у алтаря все взоры устремляются к Нефритовому государю. На рясах темно‑красных мерцают звезды и созвездия: на шапках сверкает золото и бирюза. Святые полководцы надзиратели алтаря [590]  суровы и упрямы. Постовой Министерства заслуг, [591]  доблестен и смел. Все сошлись в драгоценной молитве. Высшие чертоги бессмертных окроплены водою и украшены цветами. Носители истины сокровенно читают духовные строфы и, на ритуальный меч опираясь, шествуют по звездам Большой Медведицы. Зеленый дракон скрыто следует по Желтому пути, Белый журавль открыто опускается в пурпурную юдоль.

После того как Симэнь обошел алтарь и воскурил благовония, его пригласили на террасу Аиста в соснах, где все расположились в уютной зале, застеленной коврами. Всюду стояли жаровни, в которых горел дорогой уголь.

Вскоре прибыли Ин Боцзюэ и Се Сида. После приветствий они протянули по цяню серебром на чай.

– Честно говоря, мы собирались поднести чаю, – заговорили они, – но дорога дальняя… Прими хоть эту мелочь.

– Будет уж вам! – отказался Симэнь. – Ну к чему это? Я ж вас позвал составить мне компанию. Здесь всего хватит. Да и шурин У еще принесет.

Ин Боцзюэ поклонился и сказал:

– Ну, если ты так настаиваешь, мы можем и не давать. – Ин Боцзюэ обернулся к Се Сида: – Это твоя затея! Говорил тебе, не возьмет. Вот и моргай теперь глазами.

Прибыли шурин У Старший и Хуа Цзыю. Каждый протянул по две коробки со сладостями к чаю. Симэнь попросил настоятеля принять подношения. После чаю перешли к трапезе. Оба стола ломились от расставленных с большим вкусом солений и печений, сладостей и яств. Симэнь снял парадные одежды и сел с друзьями за утреннюю трапезу, в то время как приглашенный настоятелем рассказчик услаждал их рассказом о Хунмэньском пире из «Повествования о Западных Ханях».[592] Настоятель У препроводил на Небо послания и тоже присоединился к пирующим.

– А младенца принесут? – поинтересовался он.

– Нет, слишком мал, а дорога дальняя, – отвечал Симэнь. – Жена опасается, как бы не напугался. К обеду доставят его одежды. Думаю, вполне достаточно будет приобщить их к Трем сокровищам.

– Я тоже так полагаю, – согласился настоятель. – Так‑то лучше.

– Все бы ничего, – продолжал Симэнь. – Только больно уж он робок и пуглив. Три или четыре служанки да мамка глаз с него не спускают, а все равно пугается. Особенно когда кошку иль собаку увидит.

– Да, ребенка вырастить нелегко, – заметил шурин У Старший.

Пока они говорили, вошел Дайань.

– Барышни Гуйцзе и Иньэр прислали Ли Мина и У Хуэя с чаем, – объявил он.

– Зови! – крикнул Симэнь.

Вошли с двумя коробками Ли Мин и У Хуэй. Опустившись на колени, они открыли коробки, полные печенья в форме сосновых шишек и шариков, вроде тех, что носят на шапках чиновники, облитых белым сахаром хлебцев с пожеланием долголетия, а также чая с розовыми лепестками.

Симэнь попросил настоятеля убрать подношения.

– Как же вы про молебен узнали? – спросил Симэнь певцов.

– Я встретил на улице дядю Чэня, – отвечал Ли Мин. – От дяди и узнал. А дома рассказал сестрице Гуйцзе. Тогда мамаша велела мне купить подарки и У Иньэр подговорила. Вот мы и пришли. Они просили вам кланяться, батюшка. Хотели сами прибыть, да постеснялись. Отнесите, говорят, хотя бы эти скромные подарки – слугам на угощение.

– Обождите, вас покормят, – сказал им Симэнь.

Настоятель велел певцам пройти в другое помещение, где они сытно поели вместе с остальными слугами. Однако хватит пустословить.

После полуденной молитвы настоятель У распорядился снова накрыть большой стол. На нем появились обильные яства – сорок скоромных и постных блюд: острых и соленых, пресных и сладких, жбан цзиньхуаского вина, горы сахара и фруктов, а также даосское облачение для младенца: черная атласная с позолотой даосская шапочка, темная полотняная ряса, расшитая облаками, подрясник из зеленого атласа, пара белых шелковых чулок, темные туфельки из шаньсийского шелка, плетеный из шелковой тесьмы поясок и пояса – желтый нитяной,[593] с престола Трех сокровищ и лиловый нитяной от Государыни покровительницы детей[594] серебряное ожерельице с выгравированным пожеланием: «Блистайте, хоромы, золотом и яшмой, продлитесь, дни, в довольстве и славе». На желтом шелковом талисмане, предназначенном для избавления от нечисти, выделялись красные знаки, гласившие: «Покровитель судьбы Дух Тайи, даруй здоровье и согласье». Подарки лежали на квадратных подносах. Рядом стояли четыре блюда изысканных фруктов.

Мальчикам‑послушникам было велено достать из узлов красные записки с посланиями и молитвами, которые читались во время всех трех служб, и показать их Симэню. Потом они положили их в коробки, разместили на коромыслах – всего их оказалось восемь – и понесли к Симэню. Довольный Симэнь направил домой Цитуна, чтобы тот передал его просьбу наградить послушников платками и ляном серебра.

В тот же самый день, надо сказать, справляли рождение Цзиньлянь. В гостях у нее были невестка У Старшая, ее матушка Пань, золовка Ян и барышня Юй. Все они сидели в покоях Юэнян, когда принесли подарки из монастыря. Женщины бросились рассматривать подношения, которые не удалось разместить и на четырех столах.

– Поди сюда скорей, сестрица! – крикнула Цзиньлянь, обращаясь к Пинъэр. – Гляди‑ка, что наставник твоему сыну прислал. Смотри, монашеская шапочка, ряса… А вот, гляди, туфельки.

Подошла Мэн Юйлоу.

– Полюбуйся, сестрица, – вертя в руках туфельку на белой шелковой подошве, говорила она Юэнян, – какие же искусные эти даосские монахи! Такие крошечные туфельки вывернуть ухитрились. И швы спрятали, и строчкой украсили. А как облака чисто вышили! Нет, по‑моему, не сами они делали. Это у них жены, наверно, старались.

– Что ты говоришь! – оборвала ее Юэнян. – Какие могут быть жены у монахов! Должно быть, заказывали.

– Если эти даосы жен заимели, – вмешалась Цзиньлянь, – то, выходит, и присутствующие здесь матери‑наставницы не иначе как мужьями обзавелись. Они тоже вон как платки вышивают.

– Даосский монах шапку свою надвинет и идет куда вздумается, – пояснила мать Ван. – Нас же, послушников Будды, по одному виду сразу узнаешь.[595]

– Мне говорили, – не унималась Цзиньлянь, – за вашей обителью Богини милосердия Гуаньинь расположен даосский скит Постижения сокровенного, а по пословице: когда мужской скит рядом с женским стоит, пусть и не общаются, да связи не прерываются.

– Как ты, Шестая, глупости любишь болтать! – сказала Юэнян.

– А это, глядите‑ка, от Государыни покровительницы пояс лиловый, – продолжала свое Цзиньлянь. – И ожерелье серебряное с талисманом да с пожеланием. Красивый поясок! А на обороте, смотрите, имя У… дальше не могу разобрать… юань.

– Это монашеское имя, которое дал младенцу отец наставник, – пояснил Цитун. – У Инъюань.

– Это что, знак «ин»? – переспросила Цзиньлянь и воскликнула: – Сестрица, гляди, вот невежа этот даос! Почему он ему и фамилию сменил?

– Это тебе так кажется, – заметила Юэнян и обернулась к Пинъэр: – Ступай принеси младенца. Давайте полюбуемся им в монашеском одеянии, а?

– Он только что уснул, – отвечала Пинъэр. – Не хочется беспокоить.

– Ничего страшного! – заверила ее Цзиньлянь. – Разбуди поосторожней.

Пинъэр пошла в спальню младенца.

Цзиньлянь взяла красный пакет и извлекла из него молитвенное обращение, в котором за Симэнь Цином следовала его жена урожденная У, а немного пониже урожденная Ли. Остальные жены в послании не значились.

– Вы только посмотрите! – показывая всем бумагу, говорила возмущенная Цзиньлянь. – Вот он какой справедливый и беспристрастный, наш насильник проклятый! Скажете, нет у него любимиц?! Только ее, с ребенком, записал, а мы, выходит, не в счет. Нас и за людей не принимают!

– А сестрица Старшая записана? – спросила Юйлоу.

– А уж без нее и вовсе курам на смех, – отвечала Цзиньлянь.

– Ну, чего ж тут особенного! – вставила Юэнян. – Одну упомянул и хватит. Неужели весь отряд перечислять, монахов смешить?!

– А что, мы рядом с ней недоноски какие, что ли, или выродки Лю Чжаня, – не унималась Цзиньлянь.

Появилась Пинъэр с Гуаньгэ на руках.

– Давайте сюда облачение, – предложила Юйлоу. – Я его одевать буду.

Пинъэр держала Гуаньгэ. Юйлоу надела ему даосскую шапочку, потом рясу, ожерелье и два пояса. Ребенок с испугу закрыл глаза и почти не дышал.

– Бери послания, жертвенных денег захвати и иди в молельню, – наказала Пинъэр хозяйка. – Сама предай огню.

Пинъэр вышла.

– Ну чем не монашек в этом облачении? – играя с Гуаньгэ, говорила Юйлоу.

– Какой там монах! – вставила Цзиньлянь. – Ни дать ни взять – маленьки