Эмоции и искусство ломать людям жизнь

 

В детстве мы с сестрой Кэтлин читали и перечитывали книжку Фрэнка Баума «Волшебник страны Оз». Я никогда не отождествляла себя с Дороти, желавшей вернуться в родной Канзас. Я не видела себя в образе героини, спасавшей пеструю компанию от сил зла. Я видела себя Железным Дровосеком, начинавшим жизнь как Ник Чоппер из страны Оз.

Его беды начались, когда он влюбился в девушку из народа жевунов. Опекуны отказались отпустить ее и подговорили Ведьму Востока заколдовать топор Ника. Когда он ударил по дереву, топор вырвался и отрубил ему ногу. Ник пошел к жестянщику, тот поставил железный протез. Но то же самое случалось с остальными частями тела. Наконец, когда Ник пришел к мастеру с разрубленным туловищем, тот забыл вставить ему железное сердце.

Железный Дровосек невозмутим и непробиваемо спокоен. Лишившись сердца, он перестал переживать, что не сможет жениться на возлюбленной; он вообще перестал волноваться о чем бы то ни было. Мне казалось, что жестокая Ведьма Востока случайно преподнесла Нику неоценимый дар. Жестяная кожа Железного Дровосека прочнее и долговечнее прежней, живой, а на солнце он блестел, как новенькое зеркало. Он был просто в восторге от красоты и силы своей улучшенной, хотя и бессердечной самости. Лишив Дровосека бренного тела, Ведьма избавила его от еще больших страданий, от проклятия желать того, что он не мог получить – любимую девушку, недостижимое счастье. Я часто думала: наверное, я, как Железный Дровосек, тоже получила своеобразный дар – освобождение от оков, терзающих и мучающих людей. Трудно чувствовать неудовлетворенность, если не ищешь удовлетворения от других. Каким‑то образом мой дефект освободил меня от неисполнимых желаний, кажущихся столь важными, например – желания отождествить себя с миром, получить подтверждение доброты и оправдание своего существования.

Единственным, что отравляло существование Железного Дровосека, была ржавчина, но он всегда носил с собой масленку на случай дождя и непогоды. Однажды Железный Дровосек проявил беспечность и забыл взять с собой масленку, и, как на грех, в тот день разразился ливень. Суставы Дровосека заржавели, и он потерял способность двигаться. Он простоял в лесу целый год, прежде чем его обнаружила Дороти. За год вынужденной неподвижности Дровосек осознал и понял, чего лишился: «Я пережил ужасные несчастья, но, простояв здесь целый год, понял, что главное – потеря сердца».

Мне потребовалось намного больше времени, чтобы заржаветь, то есть до бесцельности жизни, безработицы и поиска своего «я». Этот период позволил мне остановиться, замедлить темп, дал мне время подумать, кто я и чего я хочу. Такая ржавчина появляется отдельными зонами. У меня бывали долгие периоды эмоционального артрита, и я преодолевала боль, продолжая упорно двигаться к цели. Мучительные периоды сменялись моментами успеха и счастья, выдающихся достижений, когда мне удавалось овладеть окружавшим миром. Но при всем бессердечии я хотела пережить любовь, ощутить привязанность, почувствовать, что принадлежу миру, как все остальные люди. Мне кажется, ни один человек в мире не может избежать одиночества. Но я знаю, что невозможно быстро, как по мановению волшебной палочки, обрести сердце. Даже Железный Дровосек, получив сердце, должен был соблюдать осторожность и не плакать, чтобы снова не покрыться ржавчиной. Сердце тоже способно парализовать человека. Совершенно неочевидно, что Железный Дровосек стал лучше или счастливее, обретя его.

 

Думая о себе, я прихожу к выводу, что существую прежде всего как воля – я продукт моих желаний и усилий, направленных на исполнение этих желаний. Социопатия определяет мою сущность больше, чем пол, профессия или раса. В душе я чувствую, что была сделана как существо с железным сердцем, как ницшеанская машина, а все остальное в мою конструкцию добавилось позже – возможно, сначала сознание, потом тело, а потом и осознание, что нахожусь внутри тела и с его помощью общаюсь с миром. Я ощущаю вселенную опосредованно, через частицы плоти, которую могу видеть и осязать с помощью заложенных в кончиках пальцев нервных окончаний. Люди определенным образом воспринимают меня и соответственно ко мне относятся, и таким образом я превращаюсь в смесь определенных качеств, побуждений и желаний, которые с атомными скоростями переплетаются в молекулярном пространстве моего тела. Но в глубине души я чувствую, что я воплощенное желание, потребность, действие и социопатические черты оказывают на все это очень сильное воздействие.

Мне очень трудно ориентироваться в собственных эмоциях. Дело не в том, что я их не ощущаю. Нет, я испытываю множество эмоций, но не распознаю и не понимаю их. Иногда мне кажется, что мои эмоции лишены контекста. Это похоже на чтение книги, страница за страницей, но начиная с последней и в обратном порядке. Конечно, у меня есть ключи, помогающие понять свои эмоции, но я лишена линейной логики, которая могла бы подсказать мне: «Я грущу из‑за Х». Коль скоро я не могу поместить в правильный контекст собственные эмоции, то мне еще труднее сделать это с чужими.

Проведенные недавно в Королевском колледже Лондонского института психиатрии исследования показали: мозг преступников‑социопатов характеризуется меньшим количеством серого вещества в областях, отвечающих за понимание чужих эмоций. Исследование указывает, что мозг социопата не отвечает эмоциями на слова смерть, изнасилование и рак, как это происходит с мозгом нормального человека. Мы реагируем на эти слова не более эмоционально, чем, скажем, на слово стул. Другие исследования показали, что мозг социопатов обладает меньшим числом связей между префронтальной корой (она помогает регулировать эмоции, обрабатывает угрозы и облегчает процесс решения) и миндалиной (обрабатывающей эмоции), что позволяет объяснить, почему социопаты не испытывают отрицательных эмоций, совершая антиобщественные поступки.

Отсутствие нервных связей между эмоциями и процессом решения может быть решающим конкурентным преимуществом в большинстве профессий, в которых вознаграждается способность идти на риск, но создает массу проблем в личных делах, ведь в них обычно рассчитывают на эмоциональные связи. Один читатель моего блога написал:

 

Я всегда работал в отделе продаж, и моя [моральная] гибкость почти всегда окупалась. Но думаю, что, когда меня передвигали на более высокий уровень, эта гибкость превращалась в препятствие и причиняла массу неудобств. Когда я получаю повышение, то – и это логично – мне приходится руководить людьми или иметь дело с партнерами фирмы… а это требует тщательно учитывать чужие интересы. На этом уровне я начинаю совершать множество ошибок. Тогда мне приходится менять место работы и начинать все с начала.

 

Я очень хорошо понимаю автора этих строк. Так как я лишь имитирую эмоциональные связи или понимание, то почти все мои подвиги на этой почве имеют довольно ограниченный срок годности, и неизбежно наступает момент, когда притворная заботливость становится для меня невыносимой.

Одна из моих самых любимых теорий, касающихся эмоционального мира социопатов, разработана профессором Джозефом Ньюменом из Висконсинского университета. Ньюмен утверждал, что социопатия – в первую очередь расстройство внимания. Социопат получает все необходимые сенсорные входы, но не обращает на них внимания, как остальные люди, и поэтому эти входы ему безразличны.

В царстве эмоций, утверждает Ньюмен, социопаты испытывают такой же широкий спектр переживаний, что и нормальные люди, но не уделяют им внимания и поэтому чувствуют не так, как все. Ньюмен заметил: если направить внимание социопата на какую‑то определенную эмоцию, то он способен ощутить ее так же, как и любой другой. Разница лишь в том, что социопат неспособен делать это автоматически, ему приходится совершить сознательное усилие. Следовательно, социопатия – следствие наличия в психике человека «бутылочного горлышка» внимания. Социопат сосредоточен только на одном виде деятельности или на линейной последовательности мыслей, исключая прочие раздражители, возможно, даже сигналы, поступающие из префронтальной коры в миндалину, и это мешает социопату прекратить нежелательные действия.

Эта теория вполне соответствует моим ощущениям. Если я сосредоточусь на эмоции, то могу сама усилить ее действие далеко за пределы нормы. Чувства, которые я не хочу испытывать, я просто отключаю. Мне легко игнорировать все, что причиняет неудобство или вызывает неприятные ощущения.

Таким образом, мои социопатические чувства можно расценить как предельную форму компартментализации. Я могу закрыться или открыться к восприятию таких эмоций, как страх, гнев, тревога, беспокойство или радость, просто открыв или закрыв внутренний клапан. Дело не в том, что я вообще не могу переживать в правильном контексте; мне просто надо знать, как до этих эмоций добраться. Это похоже на поиск нужной радиостанции, когда крутишь рукоятку настройки, ловя нужную волну. Все это где‑то есть, существует, как радиоволны в атмосфере. Надо лишь настроиться на нужную станцию. Если мне надо что‑то испытать – отчаяние, тревогу, восторг, страх, отвращение, – стоит просто подумать. Это все равно что смотреть на стакан и видеть, что он полупустой, а потом повернуть переключатель и увидеть, что наполовину полный. Думаю, что эмпаты иногда испытывают такое ощущение, называя его прозрением – внезапным изменением перспективы, изменяющим и взгляд на мир. Так как мое восприятие действительности сужено и ограничено, я испытываю прозрение по несколько раз на день. Иногда это сбивает с толку, но делает жизнь интересной.

Большинство людей ощущает самый громкий (сильный) из воспринимаемых сигналов – как внутренних, так и внешних. Благодаря социопатии я могу сама выбирать, к какому именно сигналу прислушаться. Иногда здорово выбирать человека, которому стоит подражать, или испытывать чувства по выбору, но это может стать и тяжким бременем. Если я нахожусь в обществе, мне приходится все время прощупывать эфир. Большинство улавливают социальные и моральные намеки, потому что автоматически подстраиваются под эмоциональное состояние других, подсознательно читая язык тела, и инстинктивно выдают адекватную реакцию. Эмпаты в этом отношении похожи на мобильные телефоны, автоматически настраивающиеся на ретранслятор с самым мощным в районе сигналом. Социопаты, напротив, больше напоминают традиционные радиоприемники. Я смогу услышать самый мощный сигнал только в случае, если сознательно настроюсь на нужную волну или буду целенаправленно рыскать по эфиру. Это требует большого труда; достичь нужной настройки можно лишь методом проб и ошибок. Очень часто самое лучшее, что я могу сделать, – это понять, что ошиблась, пропустила важный намек, и снова приняться за поиск нужной станции.

Недавно это произошло у меня с одной из студенток. Я спросила ее о смысле латинского выражения duces tecum, так как на предыдущих занятиях она выказала определенные знания латыни, но она не стала отвечать на вопрос. После занятия она подошла ко мне и сказала, что завтра не придет, потому что утром умерла ее бабушка и она улетает на похороны в другой город. У меня упало сердце, я испытала сильную тревогу и начала говорить банальные фразы сочувствия. «Примите мои соболезнования», – сказала я, придав лицу соответствующее скорбное выражение (от души надеясь, что получилось правдоподобно; к счастью, скорбящие люди не слишком пристально вглядываются в выражение лиц соболезнующих). Девушка молчала. Я принялась дальше нести всякий вздор: «Попросите кого‑нибудь из одногруппников дать вам конспекты следующих занятий. Мистер Смит обычно записывает свои лекции на диск; попросите его оставить запись для вас…» Студентка молчала, избегая смотреть мне в глаза. Я не знала, что сказать, и решила закончить разговор: «Соболезную вам в вашем горе».

Девушка решила, что разговор окончен. Я не поняла, какова вообще была цель этого разговора и смогла ли я оправдать надежды студентки, но еще сильнее разнервничалась, когда увидела, что к ней подошла подруга и принялась ее успокаивать, отчего девушка, по‑видимому, расстроилась еще больше. Мне вдруг захотелось немедленно уйти, но девушка загораживала мне выход. К счастью, я вспомнила, что из аудитории есть аварийный выход, ведущий в узкий проулок, и я позорно бежала, скрывшись в ночном мраке. Я бросила вещи в машину и поспешно выехала с парковки, решив никогда больше не иметь дела со студентами, у которых умирают бабушки.

Как видите, не умею обращаться с чужими эмоциями. Правда, с годами я научилась маскировать ошибки, быстро перебирать возможные эмоциональные варианты и находить подходящие решения, как играющий в шахматы компьютер. Но социальные и эмоциональные взаимоотношения бесконечно разнообразны, и я никогда не смогу угнаться за эмпатами в интуитивном понимании эмоций и автоматическом естественном реагировании.

Относительное отсутствие эмоций может оказаться полезным в некоторых профессиональных ситуациях, но оно же может стать причиной болезненного напряжения в отношениях с друзьями и возлюбленными. Меня абсолютно не тревожат вещи, которые, по их мнению, непременно должны расстроить, как, например, возможность разрыва отношений. Не так давно я сказала друзьям, что у моего отца только что случился сердечный приступ, и они растерялись, не зная, говорю ли я серьезно или шучу и можно ли шутить по такому поводу. Растерянность была обусловлена тем, что мои слова не сопровождались выражением отрицательных эмоций. Действительно, когда мне устанавливали диагноз «социопатия», думаю, что одно мое качество – говорить об эмоционально нагруженных предметах, не проявляя никаких эмоций, – убедительнее других, предъявленных мною психологу, указывало на социопатию. Именно проявление эмоций мне труднее всего симулировать.

Отсутствие эмоциональности часто расценивают как мужскую черту. Мужчины, с которыми я встречалась, иногда жаловались, что рядом со мною чувствуют себя женщинами. Я не знаю, как выглядела бы моя социопатия, если бы я была мужчиной. Мне часто кажется, что у мужчин она выражается откровенно антиобщественным поведением, хотя не всегда проявляется у женщин. По женской социопатии проведено сравнительно мало исследований, но проведенные показывают, что для женской социопатии характерны две или три основные черты, такие же, как и у мужчин социопатов, – отсутствие способности к сопереживанию и удовольствие от манипуляции другими людьми и от их беззастенчивого использования; но женщины, как правило, не склонны к физическому насилию и импульсивному поведению.

Я редко испытываю желание совершить насилие, но из‑за внутренней импульсивности, будучи подростком и молоденькой девушкой, часто попадала в неприятные ситуации. На меня нападали на убогих и грязных концертных площадках, куда я ходила одна в вызывающем наряде, или на запруженных машинами горных дорогах, когда каталась на скейтборде, или когда меня уличали во лжи (или когда охрана находила у меня украденные в магазинах вещи). Периодически я бываю кровожадной, особенно когда кто‑нибудь хочет, чтобы я выказала чувство стыда или вины. Один комментатор написал в моем блоге об импульсах: «Если импульс овладел тобой, то ты теряешь всякое представление об уравновешенности или реальности до тех пор, пока он не угаснет, а ты стоишь и смотришь, что натворил под его воздействием, и лихорадочно соображаешь, как ликвидировать последствия».

Импульсивность и бесстрашие – определяющие качества социопата. Ученые, исследовавшие разнообразие психологических черт социопатов, обнаружили: социопаты демонстрируют очень высокий порог настораживающей реакции, когда речь идет о неприятных стимулах. У нас дефицит способности испытывать отрицательные эмоции или страх в ответ на угрозы. Я, например, способна встретить опасность не моргнув глазом. Однажды, вернувшись домой, я обнаружила двух грабителей. Сначала я вообще не поняла, что происходит, но они, конечно, поняли и выскочили в окно, через которое влезли в квартиру. Я бросилась в погоню, но вовремя увидела, что почти все мои вещи на месте, хотя и сложенные посреди комнаты и готовые к выносу. Не было никакого смысла преследовать этих людей, и я остановилась. Полицейские пришли по вызову соседей, но я не знала, как себя с ними вести. Я не была напугана и не особенно встревожилась, хотя знала, что от меня ждали этих эмоций. Я попыталась вести себя просто приветливо, но это расценили как приглашение к флирту. Может быть, они не сильно ошиблись. Именно в необычных ситуациях мне труднее всего удается вести себя так, как нормальные люди.

В первый год преподавательской деятельности я могла говорить студентам неприятные вещи – на грани оскорбления личности, но потом сделала вид, что это просто оригинальный стиль поведения, невинное чудачество, как, например, нарядиться Кондолизой Райс на Хеллоуин. Проблема не в том, что маска может соскочить и обнажить мое истинное лицо (у меня нет никакого истинного лица, есть удачное и неудачное лицедейство). Я просто пытаюсь подражать нормальным людям, говоря и делая то, что они.

На самом деле я просто ничего не могу с собой поделать. Я постоянно представляю себя людям так, чтобы контролировать их мнение о себе. Я занимаюсь этим так давно, что уже и не представляю себе, что бы со мной стало, если бы я не лицедействовала, сглаживая свои острые углы и имитируя искреннее дружелюбие. Даже моя речь, по сути, искусственна.

Я говорю с едва уловимым акцентом, немного тягуче, с необычными интонациями. Моя речь совершенно не похожа на речь моих братьев, сестер или родителей. У этого нет какого‑то определенного источника, но, думаю, особенности возникли из склонности наслаждаться звуками собственного голоса. Если вы внимательно прислушаетесь к моей речи, то сами услышите, какое удовольствие я получаю от окраски согласных и тембра и длительности гласных. Я приложила немало усилий, доводя до совершенства произношение, когда заметила, что оно создает впечатление доступной таинственности и чарующей уязвимости. Люди часто принимают меня за иностранку, приехавшую из Восточной Европы или из стран Средиземноморья. Один из моих любовников как‑то выразился по этому поводу прямо и без обиняков, заявив, что я кажусь не человеком, а инопланетянкой.

На работе и на конференциях я встречаюсь с очень многими людьми и изо всех сил стараюсь в общении вести себя правильно, чтобы упрочить свое положение в профессии. К сожалению, я, как и многие другие, плохо запоминаю лица, как правило потому, что быстро оцениваю человека и тут же забываю о нем, если понимаю, что он не стоит внимания. Если такой человек меня помнит, а я его нет, то начало разговора с ним выглядит совершенно по‑идиотски. Потом я начинаю как безумная строить глазки, кладу руку ему на плечо, заразительно смеюсь и как можно чаще произношу его имя. «О Питер, как я рада, что ты тоже так думаешь!» Если он возвращает мне комплимент, то я воспринимаю его как должное, но потом снова возвращаюсь к похвалам в его адрес. Я рассыпаю благодарности и комплименты, изо всех сил выказываю интерес к нему и его делам. Мое произношение становится еще более вычурным. Я льщу и оказываю всяческие знаки внимания без всякой видимой цели и смысла. Потом неожиданно произношу слова извинения и ухожу – всегда первая: не люблю, когда оставляют меня.

Если я не могу ретироваться, то меняю тему разговора на что‑нибудь личное, не связанное с профессией. Я знаю, что вы сейчас подумали: так поступают проходимцы. Но вы удивитесь, узнав, как деликатно я меняю тему разговора. Вы и сами этого не заметите, если я не заострю вашего внимания. Прежде чем перейти к собственному опыту, интересам или познаниям, я задам вам несколько вопросов, буду остроумна и точна, расскажу пару занятных историй или поделюсь интересными слухами и домыслами.

– Вы целый год жили в Лос‑Анджелесе? Вам понравилось?

– Через три месяца я устал от солнца. Приходилось каждый божий день кататься на велосипеде, делать вылазки на природу или еще как‑то использовать хорошую погоду.

– Но, знаете, есть какое‑то особое, ни с чем не сравнимое удовольствие жить в таком климате. Можно пропустить один чудесный день, задернуть шторы и посмотреть десять серий «Клана Сопрано». Это такой декаданс – все равно что жевать «Гоулд Флейкс».

Людям нравятся слова удовольствие и декаданс. Сразу вспоминаются римские оргии и шоколад. При этом я слегка наклоняю вперед голову, но продолжаю смотреть в глаза собеседнику. Я протягиваю вперед руку и на мгновение прикасаюсь к его плечу, обозначая ласку, которая не материализуется. В этом жесте есть несомненная чувственность, но без обещания продолжения. Собеседник нервно смеется, недоумевая: неужели я могу читать его мысли? Конечно, могу.

Как правило, социопаты, в отличие от нормальных людей, не любят говорить о себе, а направляют беседу так, чтобы вести ее о новом знакомом. Говоря с людьми, я забочусь только о том, чтобы получить от них то, что нужно мне. Это правило не знает исключений, но я никогда не добиваюсь от собеседников восхищения или одобрения, если это не важно для моих целей. У меня никогда нет искреннего желания общаться. Меня интересует только возможность собрать наиболее полное ментальное досье на человека, с которым разговариваю. Знание – сила, даже знание о том, где похоронена ваша бабушка, я, возможно, смогу как‑то использовать в будущем. Поэтому я больше люблю слушать, чем говорить. Если я перестаю слушать, то только для того, чтобы пошутить или бесстыдно польстить собеседнику. Я бы с радостью вообще ни с кем не говорила, но уж коль я это делаю, то непременно должна воспользоваться разговором, чтобы отточить свое обаяние.

Социопат рассказывает о себе, исходя из общей стратегии, то есть для того, чтобы направить ваше мышление по ложному руслу или создать ложное чувство задушевности и доверия. Искренность социопат допускает редко, так как это означает приоткрыть лицо, спрятанное под маской. Я не люблю, чтобы люди знали обо мне правду, потому что это означает, что мне придется запомнить больше вещей, о которых я не могу лгать (или лгать еще больше, чтобы замести следы в случае, если все же решу скрыть правду). И если знание действительно сила, то я предпочитаю держать карты ближе к орденам.

Социопаты – прирожденные и успешные обманщики, и современная наука может объяснить этот факт. Мозг состоит из серого вещества, представляющего собой группы клеток, в которых обрабатывается информация, и белого вещества, передающего электрические сигналы от одних клеток серого вещества к другим. В проведенном недавно доктором Янгом в Университете Южной Каролины исследовании было показано, что у закоренелых лжецов в префронтальной коре белого вещества в среднем на 22–26 процентов больше, чем у нормальных людей и у людей с наклонностью к антиобщественному поведению, вошедших в контрольную группу. Возможно, в результате избытка белого вещества в мозге лжецов могут устанавливаться связи, невозможные в мозге правдивых людей, например между «я» и «пилот истребителя». По мнению Янга, эти связи позволяют лжецу «быстро перескакивать с одной идеи на другую», сочиняя истории, основанные на информации, казалось бы, никак не связанной с сочиненным сюжетом. Это исследование, правда, не дает ответа на вопрос, облегчают ли избыточные связи склонность ко лжи, или постоянная ложь создает – вследствие постоянных «упражнений» – добавочные связи между нейронами.

В своем блоге я тщательно скрываю личные данные. Самая сокровенная и одновременно невидимая ложь – неправда, которую никогда не надо высказывать вслух, ложь, в правдивости которой убеждены все, кто имеет с вами дело. Информацию о себе я выдаю избирательно, исходя из стратегических соображений. Например, никогда не упоминаю о моей половой принадлежности, об этническом происхождении и о других определяющих личностных характеристиках. Поступая так, я надеюсь оставаться для читателей чистым листом, на который люди могут проецировать свои представления обо мне. Я хочу быть подставным лицом, вместилищем человеческих надежд, мечтаний, страхов. Хочу, чтобы люди контактировали не со мной как с личностью, а с блогом, чтобы, читая мои записи, думали о социопатах, которых любят или ненавидят. Если я стану писать о себе, то иллюзия разрушится. Я пишу обобщенно, давая возможность заполнять пробелы по личному усмотрению. Если люди сообщают, что я описала их переживания и опыт – опыт социопата или человека, которого считают таковым, то я расцениваю это как успех.

Уверенность в себе, помогающая мне стать номинальным законодателем в блоге, помогает вводить в соблазн и в реальной жизни. Я всегда добиваюсь большего, чем можно судить по виду. Я не иду по улице, а шествую. Я умею твердо смотреть в глаза. Я веду себя так, будто главная цель моего существования – внушать восхищение, и просто даю людям возможность обожать меня. Я всегда убеждаю себя, что все, с кем сталкивает меня судьба, в меня влюбляются. Вера часто подтверждается признаниями, сделанными много лет спустя после встречи, когда острота переживания уже сгладилась.

Иногда, однако, я ошибаюсь. Иногда не вижу, что люди испытывают ко мне отвращение, потому что настроена на обожание и не замечаю остального. Такое отношение к жизни имеет преимущества, но и здесь есть свои слепые зоны.

Чаще всего мне удается правильно оценить социальную ситуацию и расстановку сил, роль каждого человека в иерархии, разглядеть его уязвимые места, которыми можно воспользоваться, но мне трудно в разговоре оценить эмоциональные оттенки, а это очень важно, чтобы не навредить себе. Иногда я не замечаю, что вызываю у собеседника гнев или иную негативную реакцию.

Некоторые ученые, в частности Саймон Барон‑Коэн, считают: люди с асоциальным типом личности страдают умственной слепотой, неспособностью связать определенный ментальный статус с собой или с другими людьми, а именно эта способность лежит в основе сопереживания. Один из читателей моего сайта описал это столкновение с чужими эмоциями так:

 

Если люди кричат на меня, то я сначала теряюсь и прихожу в замешательство. Взрыв сильных эмоций всегда застает меня врасплох, и требуется одна‑две секунды, чтобы собраться с мыслями и взять себя в руки. После короткой паузы мозг мобилизуется и принимается анализировать ситуацию: почему они кричат? О чем говорят? Не сделал ли я преднамеренно что‑то оскорбившее или обидевшее их? Не сделал ли я необдуманный жест, показавшийся им неприемлемым?

 

Но если социопаты страдают эмоциональной слепотой, то каким же образом они умудряются так ловко манипулировать людьми? Это результат практики. Мы ежедневно имеем дело с людьми, и у нас масса возможностей практиковаться. Мы вынуждены компенсировать душевную слепоту любыми доступными и эффективными способами. Обучение жизненно важно. Либо мы удержимся на плаву, либо утонем.

Иногда я кажусь очень проницательной и умной. Мне не раз говорили, что никто не понимал собеседника лучше, чем я. Но правда гораздо сложнее и зависит от смысла, который мы вкладываем в слово «понимание». Кстати говоря, я совсем не понимаю людей. Я могу лишь делать предсказания на основе прошлого опыта общения, точно так же, как компьютер, проанализировав прошлые данные, может предсказать высокий риск выдачи вам кредита. Я законченный эмпирик, и это вынужденный выбор.

Скорее всего, существует связь между эмпатией и способностью понимать сарказм, то есть полезной способностью правильно истолковывать скрытый смысл, замаскированный иносказанием. Многие социопаты склонны воспринимать высказывания буквально, а значит, не могут адекватно реагировать на невербальные сигналы. Я иногда невосприимчива к сарказму, что вызывает у окружающих искреннее недоумение.

Обычно я хорошо понимаю расстановку сил и их соотношение в любом коллективе, но иногда упускаю из виду социально значимые полутона и намеки, очевидные для других. Очень часто это неписаные обычаи отношения к руководству, знаки внимания, необходимость которых изумляет меня, так как я ее просто не вижу.

Однажды, когда я хотела получить работу в престижной фирме, мне была назначена короткая встреча с судьей. Мы поговорили некоторое время, а потом он сказал, что пойдет обедать, но если я хочу продолжить беседу, то могу прийти к нему после обеда. Я прикинула и решила, что мы уже обо всем договорились, и не пришла. Приглашения на работу я так и не дождалась. Лишь много лет спустя я поняла, что если была по‑настоящему заинтересована получить работу, то следовало подтвердить интерес. По мне, судье следовало бы сказать прямо, но, думается, суть как раз в том, что я и без прямых указаний должна понимать, что делать.

Действительно, я иногда веду себя как законченный буквоед, используя слова только в словарном значении. Меня всегда удивляет, как часто эмпаты говорят одно, а подразумевают совершенно другое, надеясь, что слушатель сам поймет, что ему сказали на самом деле. К счастью, широкое распространение сарказма и неискренности помогает социопатам «приспосабливаться» к обществу. Оно позволяет мне совершенно искренне высказывать то, что у меня на уме, в ответ на что обычно лишь отшучиваются, не веря, что можно спокойно признаваться в сокровенных мыслях. Я всегда говорю собеседникам о своем желании манипулировать обожателями или убивать милых животных, и мне даже не надо при этом смеяться или улыбаться, чтобы думали, будто я шучу.

Самый лучший пример – мое первое (и с тех пор регулярно повторенное) публичное признание в том, что я социопат. Тогда я написала юмористическую заметку в нашу факультетскую газету, где не только призналась в социопатии, но и предположила, что большая часть нашей студенческой группы тоже состоит из социопатов. Так как я была знаменита на факультете своими проделками, на это признание никто не обратил внимания. По этому поводу один из читателей моего блога написал:

 

Попробуйте только сказать правду, и вас никто не захочет слушать. Когда я это понял, то начал говорить правду всем, направо и налево, например так: «О чем ты сейчас думаешь?» – «Я думаю, покажется ли мне вкусным твое ухо, если я сейчас его откушу. Ха‑ха!» Или старое как мир: «Я тебе нравлюсь?» – «Ты меня вообще не интересуешь. Ха‑ха!» Я говорю истинную правду, но мне никто не верит.

 

Учиться общению с эмпатами – как учить иностранный язык. В средней школе я четыре года учила испанский и воображала, что смогу понять, что мне скажут, и даже ответить. Правда же в том, что я оказалась на это неспособна. Иногда мои знания бывают настолько убогими, что я даже не осознаю, что меня могут понять неверно.

Когда люди думают, что я одного с ними этнического происхождения, и начинают говорить со мной на своем родном языке (как правило, на иврите или на испанском), я просто отвечаю им на американском английском, и это сразу показывает, что они ошиблись. Конечно, я не осмеливаюсь делать то же самое, когда ко мне обращаются на чужом эмоциональном языке. Я не осмеливаюсь признаться, что не являюсь естественным носителем их языка, что я не та, за кого меня принимают. В ответ я произношу пару затверженных фраз, употребительных в расхожих ситуациях, и стараюсь сменить тему или поскорее уйти. Это, конечно, не идеально, но и вся моя жизнь далеко не идеальна.

Однако, несмотря на этот недостаток, социопаты обладают уникальным талантом ставить себя на место других людей, влезать в их шкуру. Меня часто спрашивают, каким образом социопатам удается влезть в чужую душу и понять, что на самом деле представляет собой человек. Это хороший вопрос и обычный упрек (или похвала?) в адрес социопата. Я не считаю социопатов восприимчивее других, просто социопаты выискивают в людях не то, что обычно ищут эмпаты. Социопаты выискивают слабости, изъяны и другие черты, которые можно выгодно использовать. Социопаты не жалеют сил на поиски. Социопаты опасны, потому что старательно и умело изучают взаимоотношения, исследуют других, чтобы перенимать социально значимые сигналы, имитировать нормальное поведение и, где возможно, эксплуатировать и манипулировать. Чем больше внимания обращаешь на какой‑то предмет, тем лучше начинаешь в нем разбираться. Я музыкант, я могу, слушая запись, точно сказать, какие инструменты и какую партию играют и даже что делал с музыкой звукооператор студии. Вы тоже сможете, если будете практиковаться как музыканты.

 

Ломать людям жизнь. Мне нравится ощущение, с которым эта фраза перекатывается у меня во рту. Ломать людям жизнь – восхитительно. Мы все голодны, и социопаты, и эмпаты. Мы все хотим жрать. Социопаты жаждут власти. Власть – единственное, что мне было на самом деле нужно всю жизнь: физическая власть, власть обожания и восхищения, власть разрушительная, власть посредством знания или невидимого влияния. Мне нравятся люди, нравятся настолько, что мне хочется их трогать, мять или ломать по моему усмотрению. Я делаю это даже не для того, чтобы непременно получить результат, но просто чтобы проявить власть. Завоевание, удержание и использование власти – вот что движет социопатами. Это я понимаю очень хорошо.

Что я имею в виду, говоря «ломать людей»? Для каждого характерны вкусы и предпочтения относительно власти, точно так же, как у каждого есть предпочтения в еде или сексе. Мой хлеб с маслом – ощущение того, как я формирую окружающий мир по своему вкусу, согласно моим идеям и представлениям. Именно поэтому я и завела блог. Это моя ежедневная овсянка, без нее я просто умерла бы от голода. Но иногда хочется роскошествовать, позволить себе немного декаданса и насладиться чем‑то вроде фуа‑гра, и тогда я внедряюсь в душу жертвы и устраиваю настоящее побоище, переворачивая все вверх дном, потакая своей порочности, ради устрашения самого по себе, без малейшего желания воспользоваться результатами погрома. Ни с чем не сравнимое удовольствие – видеть плоды своего созидательного труда, но не меньшую радость доставляет и вид причиненного тобой разрушения, например разнесенной в щепки и брошенной двери. И то и другое позволяет чувствовать себя повелителем, способным на все. Но разрушение, как растворенная в шампанском жемчужина, доставляет удовольствие особого рода, потому что происходит редко. Каждый день от нас ожидают чего‑то плодотворного, общественно полезного и приятного, но если однажды вы вдруг скажете подруге, что новые штаны подчеркивают ее жирную задницу, то поймете, какое наслаждение от души хлестнуть ближнего по мягкому месту.

Насколько часто я это делаю? Трудно сказать. В молодости делала не задумываясь и не всегда осознавая. Помню, я всегда любила дружить втроем, потому что группа из трех человек – самая неустойчивая. Обычно я плела интриги, объединяясь с одной подругой против третьей. Кстати, в этом нет ничего сугубо социопатического. Многие девочки любят устраивать подобные спектакли, а некоторые так и не перерастают привычки, оставаясь до седых волос злыми детьми. Люди подчас испытывают нешуточное потрясение, узнав, что в их окружении есть человек, не просто подрывающий их авторитет, но делающий это лишь из удовольствия, просто для того, чтобы убедиться в своей власти. На самом деле, думаю, играть людьми – потребность, от природы заложенная в каждом. Я уверена, что вы либо сами играли другими, либо позволяли играть собой. Так, многие, кем мы искренне восхищаемся, могут холодно и расчетливо пренебречь нашими лучшими чувствами, посмеяться над ними, получив наслаждение от ощущения собственной значимости в отношениях, но не понимая ни того, что делают, ни, главное, зачем. Мы все чувствуем, когда другие влюбляются в нас, сексуально или платонически, и наслаждаемся властью. Просто социопаты умеют лучше пользоваться чужими слабостями и наслаждаются ими не совсем так, как остальные.

Я очень хорошо чувствую момент, когда меня охватывает желание кого‑нибудь сломать. В это время у меня появляется настоятельная потребность щупать языком неровно