Смертная казнь для журналистов

 

Муса Мурадов – чеченская элита, главный редактор единственной независимой чеченской газеты «Грозненский рабочий», прекрасно образованный и бесстрашный человек, прошедший первую и вторую войны. Если начать считать заслуги кого‑либо перед чеченским народом, то Муса уже имел бы памятник при жизни.

Но вот в начале осени 2001 года вместо памятника Муса получил анонимную листовку, из которой следовало, что он, а также вся мужская часть коллектива газеты (Кушалиев Абуезид, Муцураев Алхазур, Турпанов Лема) решением «Верховного Шариатского Суда и Общего командования ВВМШМ», Шуры, надо думать (Шура – высший религиозно‑военный орган у боевиков, о котором говорят: «Это Басаев. Один Басаев, и все»), обязаны покаяться в сотрудничестве «с оккупационными властями» и получении «денежных подачек» от «иудея Сороса». В противном случае – казнь. Приведение приговора в исполнение возлагается «на амиров и судей района».

Это значит, где бы Муса ни появился, его везде убьют…

Муса бросил все и повез семью в Москву… Мы встретились, и он спросил: «Как ты думаешь, что делать дальше?» Мы оба понимали: угрозы не опереточные.

«Грозненский рабочий» никогда – ни в масхадов‑ские, ни в военные времена – надолго не прерывал своего выхода. А также никогда не желал быть «под кем‑то»: газете неоднократно предлагали так называемое «спонсорство» все участники чеченского конфликта (и федеральная сторона, и масхадовская), но Мурадов всякий раз отказывался. В предложенных обстоятельствах работы – война, игры спецслужб – Муса нашел лучший способ газетного выживания. Он не взял деньги ни у одной из противоборствующих сторон (хотя это был самый простой выход из положения), а подал заявку на получение гранта в Фонде Сороса, прошел там сложнейшую систему отбора и получил‑таки средства на издание газеты от того, кто никаких политических требований ему не выдвигает.

Я не поклонница Сороса и не политическая его сторонница, но, если фонд его имени позволяет журналисту быть независимым в условиях войны, вижу в этом исключительно положительные стороны.

Начиная с лета штаб боевиков – как бы последние ни пыжились – это виртуальная система, а их «Сопротивление» возникает как реальное лишь когда это требуется делу продолжения войны. «Поговорить» же с этим «Сопротивлением» можно, используя «Кавказ‑центр» – спецсайт в Интернете. Именно через этот сайт мир, как правило, узнает, что думает Аслан Масхадов о происходящем на его родине. Часто эти мысли выглядят неубедительными и исключительно пропагандистскими, что и дает основания утверждать: «Кавказ‑центр» – это Ястржембский наоборот.

Вот туда‑то я и обратилась за разъяснениями относительно угроз, полученных «Грозненским рабочим». Сайт откликнулся быстро, представившись главным редактором Юсуфом Ибрагимом, и сообщил, что «пока у нас нет никакой информации», хотя «решения шариатского суда в таких случаях обычно передаются нам очень быстро, и мы склонны считать, что эту дезу запустило ГБ, в связи с чем мы считаем, что жизнь Мусы Мурадова под угрозой. Его могут убить русские спецслужбы, чтобы кричать на весь свет о том, что моджахеды убивают журналистов…»

Оказался не в курсе и Мовлади Удугов, «папа» «Кавказ‑центра», давным‑давно сбежавший из Чечни, но делающий вид, что вроде бы поддерживает постоянные контакты с Шурой и ее командирами…

Общие слова, как известно, – лакомство спецпропагандистов. И я стала настаивать: сообщите, кто персонально является сейчас главой Верховного шариатского суда? И значит, способен подтвердить или опровергнуть «мурадовское» постановление. Как зовут того районного амира (Муса родом из Грозненского сельского района, ранее амиром там был полевой командир Бараев), который будет приводить в исполнение приговор, если таковой действительно имеется?

Ответом сайта стало долгое глубокое молчание. Так я и предполагала: потому что нет главы Верховного шариатского суда, нет и районного амира, кроме погибшего Бараева. Не объявил свою точку зрения на «приговор» и Аслан Масхадов. Его пыталась отыскать и я, и сам Муса Мурадов – журналист, которому Масхадов, между прочим, крайне обязан, поскольку на протяжении долгих месяцев лишь усилиями Мусы мир узнавал, что думает Масхадов по тому или иному поводу.

Далее я обратилась в ФСБ – к другой стороне. У нас ведь на ФСБ возложена обязанность по руководству так называемой «антитеррористической» операцией. К тому же они и есть те самые спецслужбы, в зоне интересов которых, если быть формальными, на первом месте – защита конституционных прав граждан, а главное из этих прав – жизнь.

ФСБ отделалась невнятным бормотанием: «Это боевики». А по сути – тем же молчанием в отношении «дела Мурадова и журналистов „Грозненского рабочего“, что и „Кавказ‑центр“, и виртуальный Масхадов…

Наступила тишина… Значит, жди беды. Этому научила нынешняя война. Мурадов и «Грозненский рабочий», действительно, – кость в горле всем участникам конфликта. По принципу: не служит никому и поэтому враг. А листовка? Это знак, сигнал: мы тебе оставим жизнь, только если ты будешь «под кем‑то», останешься сам по себе – умрешь. Вот настоящий приговор, вынесенный Мурадову и еще трем журналистам в стране, где продолжает утверждаться такая «демократия», когда абсолютно никому не нужна независимая журналистика, и проще уничтожить и списать на конкурирующую спецслужбу, чем смириться с существованием.

Кто же хотел убрать Мусу и трех его товарищей? Ответ очевиден: те, кто мечтает о продолжении войны. И неважно, какие у этих господ имена: Иван Петров из

ФСБ или Шамиль Басаев из Шуры, главное – такое у них совместное спецмероприятие.

Это – двойное предательство. В полном соответствии с жанром, утверждающимся в российском обществе в связи с предыдущей профессией ныне избранного президента. Если в ельцинские времена мы жили от одной его болезни до другой, то теперь существуем от одного спецмероприятия до другого. Завершилось спецмероприятие по уничтожению Виктора Попкова, независимого журналиста и правозащитника, смертельно раненного в Чечне и впоследствии скончавшегося, – началось спецмероприятие по уничтожению Мурадова. Когда ни одна из сторон чеченского конфликта не может действовать единолично, не будучи поддержана другой, якобы ей противостоящей.

Напоследок о чеченском гражданском обществе. Где они, просто чеченцы? В первую голову заинтересованные, чтобы Муса Мурадов и его коллеги – люди уникальные для этого общества – были живы и работали? Быть может, они завалили письмами протеста и возмущения все столичные газеты, администрацию президента, ФСБ, МВД, Генпрокуратуру, Басаева, Масхадова и «Кавказ‑центр»?

Ничего подобного. И не в первый, между прочим, раз чеченцы отсиживаются. Включая тех, кто пользовался помощью «Грозненского рабочего» не раз и не два. Ради которых и работал Мурадов.

Разгром спецслужбам удался. Спустя полгода после описываемых событий «Грозненский рабочий» перекочевал в область мифов. Муса не выезжает из Москвы, которую не любит. Угрозы превратились в нескончаемый поток, и защитить его некому. Мужчины‑журналисты из редакции разбежались – кто куда, спасая жизни. Свои и семей.

Газету – изредка, с огромным трудом – выпускают героические чеченские женщины‑журналисты, вынесшие эту войну на своих плечах. Чеченские женщины не боятся ничего? Так часто спрашивают, в том числе и военные, грабящие этих женщин, издевающиеся над ними, насилующие их. Да, чеченские женщины ничего не боятся. Потому что боятся всего.

 

Солдатское письмо

 

«Я был призван в Вооруженные силы РФ. Мое место службы – часть № 45935, ремонтно‑артиллерийские войска. Принял присягу 8 июня 2000 года. 27 ноября был переведен в 5‑ю батарею на должность слесаря‑сантехника. Работать приходилось днем и ночью, а материалов и средств не было, приходилось иной раз приносить свой инструмент и материал. Из‑за плохого снабжения мы работали медленно, и начальство нас пугало, что отправит в войска. А отправляют в войска у нас в 5‑й – только в Ханкалу.

Но в принципе служить было можно, пока не произошел такой случай. Нашему старшему сантехнику захотелось легких денег, и он втайне от нас сделал отверстие из нашей мастерской на вещевой склад. Таскал оттуда вещи и продавал. Отверстие он тщательно замаскировал, и мы узнали о нем, когда нашли в мастерской пару военных ботинок и форму. Он сказал, чтобы мы никому не говорили про этот лаз и сами туда не лезли. Нам ничего и не оставалось, как молчать, так как старший сантехник был старше нас по сроку службы на полгода. А с фазанами лучше не шутить. И еще он сказал: если найдут отверстие, сядем вместе…

И отверстие нашли. Мы с Серегой как раз находились в мастерской. К нам туда пришли завскладом пр. Филипов, нач. вещевой службы к‑н Голод и м‑р Чудинов. Капитан Голод по очереди заводил нас в мастерскую, где дюймовой трубой вышибал признание – кто, когда и сколько вынес одежды. Но так как я не знал, сколько, когда и чего, а выдавать Инякова (ст. сантехника) я боялся – сказал, что об отверстии ничего не знаю. К‑н Голод бил меня по мягким местам, после чего вывел из каптерки и пригласил туда моего товарища Сергея Большакова. С ним, как я понял, он проводил такую же беседу, как и со мной: я слышал крики Сергея. Затем побеседовали с Иняковым.

После всего этого нас троих повели в воспитательный отдел на допрос к к‑ну Сизову. Первого – сантехника Инякова. К‑н Голод взял с собой лом и гирю. Зачем – мы с Большаковым не знали. Потом Инякова выпустили и позвали Большакова. Пока его там пытали, я узнал, зачем лом и гиря. Так как я стал задыхаться и меня трясло, я пошел в санчасть. Там мне дали успокоительное. Но за мной пришел к‑н Голод и силой вытащил меня оттуда.

Привел он меня в кабинет к‑на Сизова. Посадили на кресло. На столе у Сизова лежал шприц и какая‑то ампула. К‑н Сизов предложил мне сразу сознаться, но сознаваться мне было не в чем. Тогда они застегнули мне руки наручниками, под ногами и руками просунули лом. И пошли курить… Когда я висел, я стал чувствовать, что задыхаюсь, и позвал на помощь. В глазах побелело, и я очнулся на полу. Меня трясло, как эпилептика. И меня отправили в санчасть.

В санчасти я пробыл до вечера, когда меня вызвал в штаб полковник Черков. Он сказал, что Иняков признался и надо написать, какую роль играл в этом деле я. Пока я писал, к‑н Голод пару раз ударил меня ногой, чтобы ускорить процесс. После этого нас отвели в казарму, где мы ночевали с пристегнутыми к кровати наручниками.

Наутро мы вышли на развод и на работу. Затем на общем собрании в клубе майор Горадецкий предъявил нам иск на сумму 9000 рублей и сказал, что, если мы ее не выплатим, нас посадят и чтобы наши родители приехали 11 марта для решения этой проблемы. Иняков послал телеграмму, а я позвонил домой. Отец приехал 8 марта, поговорил с замполитом, комбатом и к‑ном Голодом. К‑н Голод сказал, что надо поговорить с м‑ром Тягуновым и чтобы отец обязательно приехал 11 марта.

Вечером 9‑го я с Большаковым прочищал канализацию, и подошел Голод. Он сказал, что мой отец ‑… (мат. – А.П.), потому что не хочет платить деньги (деньги, которых у него нет), и сказал, чтобы я нырнул в колодец, полный фекалий. Я сказал, что не буду. Тогда он приказал напиться из него. Я сказал – не буду. Но он

сказал: умойся этой водой, или я тебя утоплю. Когда я отказался, он побежал за мной, сбил с ног и, пиная, потащил к колодцу. Засунул в фекалии в том, в чем я был, и, удовлетворенный, пошел дальше, пообещав, что меня… (мат. – А.П.). Когда я пришел в казарму, меня уже ждали. Я зашел в туалет, чтобы умыться, и ко мне подошел подвыпивший солдат – с‑т Бородинов. Он избивал меня, приговаривая, что мы с Большаковым хотим остаться чистыми. Я сидел на полу в туалете весь в крови, когда вошел к‑н Голод. Он сказал Бородинову, чтобы тот оставил меня в покое и что он сильно меня разукрасил – полно следов. Я сразу понял, что к‑н Голод специально натравил на меня сержанта, т.к. с с‑том Бородиновым был в хороших отношениях. Как я думаю, он и напоил его.

11‑го приехали родители Большакова и мой отец. Им сказали, что мы должны оплатить стоимость украденных вещей или нас отдадут под суд и посадят по 158‑й статье за соучастие (сокрытие). А про то, что случилось за эти два дня со мной, даже не заикнулись.

Отложили дело до приезда матери Инякова. Но она все не ехала. Угрозы со стороны Голода были постоянны. Я случайно узнал, что он просил сержантов учебных батарей нас избивать. Отношения в части совсем ухудшились. Жить и находиться там стало невозможным. 19.03.2001».

В апреле 2001‑го, в «искупление своих грехов», солдат оказался‑таки в Чечне. И вскоре погиб. А уехал он туда в сопровождении того самого Голода.

Голод, как вы догадались, выжил…

Причина гибели солдата так и осталась тайной.

 

Российские герои «дсп»

 

Суть правящего режима страны – в том, кого она назначает героем. Что надо в жизни сделать, дабы быть оцененным на самом высоком уровне?

Идеология наградного дела в государстве – что‑то вроде теста на беременность. Беременность патриотизмом. Истинный он на том самом «верху», который раздает ордена и медали? Или только ДСП – «Для служебного пользования»…

Как ни странно, это далеко не последний вопрос – хоть мы уже на седьмом году войны, идущей на Северном Кавказе, и на третьем от начала второй чеченской кампании. Кто такие «чеченские» герои? И отсюда – что мы хотим в Чечне? Что там делаем? Что творим?Какова цель?Кого за что награждаем? А значит, к чему призываем.

 

 

Там

 

Чай давно остыл. Мы пьем его в буфете ингушского аэропорта «Магас», и мне стыдно смотреть в глаза полковнику Магомеду Яндиеву – сотруднику МВД Ингушетии. Мне стыдно уже третий год подряд.

Когда в декабре 1999 года, во время жесточайшего штурма Грозного и в результате преступного головотяпства российского чиновничества, заседающего в Москве, кому‑то надо было обязательно рисковать своей жизнью ради спасения 89 стариков из Грозненского дома престарелых, забытых под бомбами, и не было желающих бегать под обстрелами ради них – полковник Янди‑ев, единственный из всех, из сотен российских полковников и генералов, скопившихся тогда на окологрозненском пятачке, сказал: «Да, согласен». И с шестью своими офицерами, лично попросив их об этом, трое суток полз – а это был единственный возможный путь – по грозненским улицам до микрорайона Катаяма и улицы Бородина, где продолжали погибать одинокие и голодные старики, находившиеся на попечении государства, забывшего о своем попечении.

Тогда Яндиев вытащил из Грозного всех стариков. И потери оказались минимальны: в дороге умерла лишь одна бабушка – ее сердце не выдержало. Зато остальных, как если бы это были его мать и отец, полковник спас от пуль и снарядов, летящих с обеих обезумевших воюющих сторон.

– Они мне пишут письма к праздникам. До сих пор. Я не помню их имен. А они помнят. И пишут, – очень‑очень тихо говорит Магомед. Да я, собственно, тащу из него эти слова. Иначе он бы вообще молчал. – Это и есть «спасибо». Лучшая благодарность, – настаивает Магомед, продолжая размешивать давным‑давно размешанный сахар в остывшем стакане. – Мне другой и не надо.

А вот мне – надо. Я гражданин и поэтому желаю знать: почему за совершенный подвиг, за истинное мужество, проявленное при спасении 89 жизней граждан страны, полковник до сих пор не получил звание Героя России, к которому был представлен еще в начале 2000 года? Что нужно сделать в нашей стране – такой, какая она есть теперь, чтобы не просто быть героем, но и официально им считаться?

 

 

Здесь

 

Путь к ответам на эти вопросы оказался противен. Словеса высокопоставленных офицеров, ответственных в столице нашей Родины за продвижение бумаг все выше и выше, на подпись президенту, – свелись к двум аргументам против кандидатуры полковника Яндиева в качестве «Героя».

Во‑первых, он – из «этих». Перевожу с московского на нормальный. Это значит: Яндиев – ингуш, а ингушам большого доверия нет, как и чеченцам, находящимся на службе. Яндиев, говорили мне, – «почти что чеченец», и «кто там знает, что точно было тогда в Грозном, может, он договаривался с боевиками».

А если и договаривался? Ради 89 жизней?

Но есть еще и во‑вторых, и этот аргумент касается не только вайнахов. Оказывается, «Героя» у нас положено давать в том случае, если имярек «убил кого‑то из бандитов».

– А если спас?

– Это не совсем то.

– Так за спасение дают?

– Кто же признает, что «не дают»?

Увы, дала слово, что не укажу, сохраню в тайне фамилии тех, кто согласился объяснить то ли подноготную эту, то ли преисподнюю. Да, собственно, они, эти люди – хоть и с большими звездами на погонах, и с орденами на груди – но, по большому счету, «шестерки», исполнители высшей воли. Они просто отлично знают, какие документы президент не подпишет.

Итак, Путин не подпишет за спасение. Деталь, думаете? Отнюдь. Мы все наблюдаем, как из государственного пользования все более выметается милосердие в качестве системы внутригосударственных взаимоотношений. Власть старается исходить из жестокости по отношению к своим гражданам. В чести – поощрение уничтожения. Логика убийства ради – вот логика, понятная власти и пропагандируемая ею. Ведь вот что вышло: надо убить, чтобы стать героем.

Это – идеология стиля «Путин‑модерн». Когда с «господами» не получилось – и «товарищи» вернулись. Которые, как мы знаем, никогда не забывают о себе. Вот и получилось: в конце седьмого года войны и на третьем году второй кампании Чечня представляет из себя настоящую кормушку и дойную корову. Здесь куются быстрые военные карьеры, здесь выписываются длинные наградные листы, здесь раздаются внеочередные звания и чины. И главное – вовремя убить кого‑то из чеченцев и предъявить труп в нужном месте и в нужное время.

И вот напротив меня сидит Магомед Яндиев. Обыкновенный герой ненормальной страны. Он никого не

грабил, не насиловал, не засовывал за пазуху камуфляжа трофейное женское белье. Он спасал.

Поэтому‑то и не генерал. И «геройские» его документы тлеют за ненадобностью в московских сейфах.

А сколько генералов? И «Героев»?

 

 

Недоуменное послесловие

 

Я позвонила в Информационное управление администрации президента РФ (начальник управления – Игорь Поршнев, а вообще‑то, это то самое ведомство, которое более известно как ведомство Сергея Ястржембского – помощника президента Путина, ответственного «за информационное обеспечение антитеррористической операции»). У меня было два совсем простых вопроса. Первый: сколько военнослужащих получили государственные награды за участие во второй чеченской войне? И второй: сколько из них – Герои России?

Из Информационного управления меня переслали в Управление по государственным наградам той же администрации Путина (начальник – Нина Сивова).

– Такие цифры – гостайна, – уверяли секретари‑референты по ходу дела, категорически отвергая любую возможность разговора с первыми лицами своих управлений. – Разглашению не подлежат.

– Но это же абсурд! – возражала я.

Наконец в ведомстве Ястржембского, ответственном за формирование «правильного образа войны», смилостивились и хотя бы согласились «рассмотреть официальный запрос на эту тему», правда, тоже без всяких гарантий положительного ответа (двух цифр!) и сроков рассмотрения (ответ так и не пришел!).

Вскоре состоялся разговор и с Ниной Сивовой (Наградное управление). И она подтвердила:

– Действительно, такая информация у нас – ДСП. Для незнающих: ДСП – значит, «для служебного пользования». Быть может, кто‑то помнит этот термин советских времен. Куда ни плюнь, там было ДСП.

– Почему же Герои России и остальные награжденные – в ДСП? Странно… – допытывалась я у Нины Алексеевны.

– Почему? В целях безопасности лиц, получивших эти награды, – последовал очередной неадекватный ответ.

– Но ведь я не прошу фамилий?

– Позвоните…

– Опять – завтра?

– Да, завтра. Может…

Нет, не может. Страна, в которой число героев является информацией для служебного пользования чиновников, раздающих эти награды, а настоящие герои «Героев» не получают, – уже ничего не сможет. Она проиграет все войны. Потому что она – всегда не там. И не с теми.

 

Смерть от своих

 

«Одно огнестрельное сквозное ранение головы и шеи», – написал в официальном отчете об очередном произведенном им солдатском вскрытии судмедэксперт 632‑й военной судмедлаборатории Северо‑Кавказского военного округа майор Игорь Матюхов. И добавил: «Острая массивная кровопотеря. Разрыв левой сонной артерии». Это уже о причинах смерти вследствие «одного огнестрельного ранения», имевшего место быть 5 февраля 2001 года в Ханкале. Указал судмедэксперт Матюхов и место, где произошла смертельная для солдата Данилы Выпова «травма»: «дислокация отдельного подразделения, в/ч 20004».

Итак, Ханкала, святая святых воюющего на Северном Кавказе генералитета, главная военная база, где расположен Объединенный штаб группировки. Та самая Ханкала, которая охраняется в несколько кругов и по всем периметрам «колючками», сетями блокпостов, минных полей и пр. и пр. Спрашивается: какие тут, внутри, могут быть фугасы?

Дело в том, что семье Данилы, не дожившего даже до своего 20‑летия, из той самой в/ч 20004 (Министерство обороны, Камышинский полк) сообщат совсем другие вещи. А именно: что их сын и брат подорвался на фугасе, что его тело разнесло на кусочки и надо хоронить в запаянном фобу.

Более того, когда старшие Данилины братья потребовали ясности и один из них поехал в военный морг в Ростов‑на‑Дону, то сам увидел под нижней губой явное входное отверстие от пули! Но никак не от фугасного осколка. И никакого разорванного в клочья тела! 20 февраля братья Данилы Выпова, живущие в Санкт‑Петербурге, написали соответствующие заявления в Главную

военную прокуратуру, в военную прокуратуру Санкт‑Петербургского гарнизона, командованию Ленинградского военного округа, в военную прокуратуру Чечни, расположенную в Ханкале, а также рассказали обо всем случившемся сотрудникам правозащитной организации «Солдатские матери Санкт‑Петербурга».

И что? Да ничего! Молчание. Тело Данилы перевезли в Санкт‑Петербург… Генералы наложили запрет на проведение независимой гражданской судмедэкспертизы, с которой семья связывала надежды на выяснение обстоятельств гибели Данилы. Чтобы никто никогда не мог сказать, что Данилу застрелили «свои».

22 февраля, когда тело погибшего рядового Выпова перевозили из военного морга в Ростове‑на‑Дону в военный морг Санкт‑Петербурга, я летела вертолетом из расположения 119‑го парашютно‑десантного полка, что в Веденском районе Чечни, в Ханкалу, на ту самую военную базу. На полу вертолетного чрева лежало укутанное в защитный саван тело очередного погибшего на чеченской войне солдатика. Этим утром его смертельно ранило в полку, и он скончался за несколько минут до взлета вертолета.

Солдатик был 82‑го года рождения и родом из Челябинска – наши пути пересеклись совсем случайно. И также случайно я могла своими глазами видеть, как офицер ФСБ вместе с начальником штаба 119‑го полка немыслимыми воплями приказывают солдатам, принесшим тело этого очередного скончавшегося от «огнестрельного ранения», «выплюнуть» из своих автоматов пули на экспертизу… Так бывает всегда, когда военнослужащих подозревают в том, что это они застрелили своего товарища…

Процедура «выплевывания» пуль удивила только меня, хотя рядом со мной стояло два десятка офицеров… Они выглядели привыкшими ко всему.

В Чечне творится невообразимое. Армейский разбой. Свои – своих. И правды не найти…

И у американцев, которых мы проклинаем что есть мочи, случается, что из своего же самолета во время учений снаряд падает прямиком на территорию своей же военной базы. Но об этом тут же кричит весь мир, и скорбят генералы, и президент США узнает о трагедии, и при первой же публичной возможности чтит память погибших солдат и офицеров минутой молчания, и требует расследования, и все это становится предметом гласности по всему свету…

У нас все по‑другому. Солдаты гибнут. Из их тел достают пули, выпущенные сослуживцами. Зачем? Чтобы эти пули больше никто не увидел. Потом военное командование занимается тем, что и эти пули, и эти тела скрывает от родственников, желая похоронить солдат тайно, вместе с причинами их гибели. Если же позже общество все‑таки и узнает о некоторых деталях, то совершенно случайно. Впрочем, даже если какая‑то правда куда‑то просачивается, за этим не следует ничего. Ни первопо‑лосных теле– и газетных новостей. Ни разбирательств. Семьям гарантирован информационный вакуум. Обществу на все наплевать. Президент как ни в чем не бывало – он же не американский президент – катается на лыжах в чудном сибирском местечке. Дума даже и не подумает приподнять свои откормленные мослы над мягкими парламентскими креслами – в память об очередном солдате, погибшем в Чечне от своих. Правительство не обнажит головы – и продолжит делить между собой бюджетные деньги, ничуть не беспокоясь, что одного их месячного финансового вливания в Чечню на «проведение боевых операций» вполне достаточно, чтобы эту разрушенную Чечню восстановить… Генеральный штаб привычным движением припудрит свои еженедельные данные о потерях на Северном Кавказе. Ястржембский съездит на Запад и расскажет о зверствах боевиков… Тупик. Страна окончательно разучилась краснеть и испытывать какие‑либо неудобства перед матерями, чьи сыновья вернулись из Чечни в цинковых гробах. Забыв, что такую страну победить очень просто.

Что остается добавить? Что ребенком мама поменяла Даниле Выпову Родину – мальчик родился и вырос в Узбекистане, но в связи с невозможностью дальнейшего проживания русских в городке Ширин Сырдарьин‑ской области семья перебралась на историческую Родину. В Волгограде Данила превратился в юношу, и его взяли защищать эту новую Родину. Остальное вы уже знаете.