СЧАСТЛИВАЯ ПАРА (Перевод А. Ставиской)

 

Танцующих было море, но его она заметила сразу. Рывком притягивая и отпуская партнершу, он дергался, но не тонул – голова его все время торчала на поверхности. Его не захлестнуло и в финальном па, когда подолы платьев слились в сплошную пену, бело – розовую, как шиповник. Не засосало даже тогда, когда прожекторы высветили поток хлынувших вверх пылинок, в котором скрипачи, будто в последние минуты перед катастрофой, отчаянным движением вскинули скрипки. Она, конечно, видела его и раньше. И знала, как зовут: Эндрю Гилл, новый староста студенческого юридического общества, этот пост автоматически делал его распорядителем бала. Он был высок, и все сразу видели висевшую у него через плечо ленту с эмблемой старосты. Обязательно ли ему носить остальные регалии, подумала она. Может, он и вправду тщеславен, как утверждали ее товарищи – студенты – первокурсники с юридического факультета. Сама‑то она была уверена, что он надел их, чтобы придать торжественность балу.

Он, безусловно, с полной серьезностью относился к своим обязанностям распорядителя – беседовал с гостями, как любезный хозяин танцевального вечера в частном доме. Казалось, он твердо решил сделать все, чтобы бал удался. Однако она видела, что ему это не доставляет удовольствия. И девушку он с собой не привел, и компании у него не было, и танцевал он только по долгу службы. Она все время следила за ним. А нет ли высокомерия в его уверенности, что все вокруг получают удовольствие от того, к чему сам он явно равно душен? Ей ведь это тоже, в общем, ни к чему. С гораздо большей охотой она сидела бы и занималась в Национальной библиотеке. Когда вечер окончился, она снова увидела его, теперь уже в вестибюле, и по тому, как он поднял воротник пальто, угадала желание не столько укрыться от непогоды, сколько отгородиться от окружающих, и тоже подняла воротник. Ведь и она испытывала такое же чувство. И едва удержалась, чтобы не улыбнуться ему. Это было бы совсем нелепо – никогда в жизни он не обратит на нее внимания.

Но когда на следующий вечер он вошел в читальный зал и, сев на единственное свободное место – как раз рядом с ней, – начал раскладывать свои записи, в его глазах промелькнула какая‑то слабая искорка – словно он узнал ее. Она тоже сделала вид, будто что‑то смутно припоминает. И тут случилось невероятное – он улыбнулся ей и спросил:

– Ну, как вам понравился вчерашний вечер?

– Очень, – ответила она с жаром, вспомнив его старания устроить все как можно лучше. Но тут же устыдилась своего лицемерия. – Но вообще я не люблю таких развлечений, – добавила она.

Он удивился.

– А мне казалось, все девушки с ума сходят по танцам. – Ему принесли книги, но, прежде чем раскрыть их, он снова взглянул на нее. – Где я мог вас видеть? – спросил он.

– Очевидно, на вечере.

– Нет, где‑то еще, – сухо сказал он. Затем погрузился в чтение и больше за весь вечер ни разу не заговорил с ней, не взглянул на нее. Только когда в десять часов прозвенел звонок, снова повернулся к ней.

– Вспомнил, где я вас видел: на Лисон – стрит. – Он был явно доволен тем, что наконец все встало на свои места.

– Вполне возможно. Вы, кажется, тоже там живете?

Она никак не ожидала, что ее вопрос вызовет у него такое раздражение.

– Нет, я живу в Килдере, – отрезал он и, собрав книги, вышел из зала.

«Вот и конец», – подумала она. Но ошиблась. Он ждал ее на лестнице и, как только она вышла, тотчас же возобновил прерванный разговор, будто продолжая обсуждать чрезвычайно важную проблему.

– Мне приходится проводить в Дублине пять дней в неделю, с понедельника по пятницу, но это совсем не то же самое, что жить здесь постоянно. Я просто не вынес бы этого. Ненавижу Дублин!

У нее перехватило дыхание от неожиданной страстной горечи его слов.

– Но ведь он такой красивый! – возразила она.

Они дошли до двери – в вечернем воздухе видневшиеся между каменных колонн небо, облака и деревья казались до того независимыми и свободными, что защемило сердце от их предательской красоты.

– А я люблю Дублин, – повторила она с жаром, сознавая, что сейчас хрустнет, как сучок, их едва завязавшееся знакомство. И, смутившись, добавила: – Ну что ж, всего хорошего.

Погрустнев, она вышла из ворот на улицу.

Но на следующий день они неожиданно столкнулись на Лисон – стрит. Он приподнял шляпу. Глядя на его неторопливую походку, трудно было поверить, что хорошая погода и солнце не доставляют ему радости.

– Добрый день, – сказал он сдержанно.

– Какая дивная погода! – ответила она.

– Да, сегодня не душно, – согласился он. Однако, бросив взгляд на уходящую вдаль улицу, сразу насупился.

Одна сторона улицы уже погрузилась в тень, но другая все еще была залита солнцем – его лучи били по оштукатуренным откосам окон и крашеным подоконникам, и те отражали их свет, добросовестно, но тускло, – так бегущая по клавишам рука пытается передать совершенство музыки, положенной на ноты.

Вид у него был мрачный.

– Вы, наверное, считаете эти старые дома чудом красоты. А по мне, они уродливы – пора их на слом.

Он был настроен воинственно, но все же ей было лестно, что он помнит их короткий разговор накануне.

– Не понимаю, как можно называть их уродливыми, – сказала она.

– Постойте, о чем мы говорим? О том, что снаружи, или о том, что внутри? Я‑то все время имею в виду только то, что внутри. Знаете, часто я стою у собст венной двери с ключом в руках и страшусь открыть ее и очутиться среди этого убожества и мрака. Один запах чего стоит!

– Запах? Это, наверное, от сырости. Там что, нет каминов?

Судя по его лицу, он не склонен был думать, что дело в сырости.

– Разве вы не знаете, какие камины в этих домах? Забиты золой по самую трубу, и стоит поворошить угли, как они тут же гаснут. Как‑то утром я бросил в камин апельсиновую кожуру, а когда вернулся вечером, она лежала там, целая и невредимая.

– Но при чем тут дом? – возразила она.

Он не слушал ее.

– Когда я учился на первом курсе, у меня была берлога на Фицвильям – стрит. Там на перилах по всей лестнице были вырезаны буквы – знаете, как вырезают на деревьях. Но вот однажды сняли штору с лестничного окна, и я увидел, что вырезаны они не на самих перилах, а на толстом слое жира и грязи.

Она невольно рассмеялась, но тут же снова запротестовала.

– Но при чем же тут дом? Вы несправедливы. И кроме того, с домами не так, как с людьми, – с возрастом они вовсе не обязательно становятся уродливыми. Я знаю один старый дом за городом, в Лонгвуде…

Она замолчала, неожиданно увидев прямо перед собой, в земляном круге, вырезанном в асфальте, молодой платан; его потемневшие от копоти ветки были, как дождинками, усеяны зелеными почками.

– Смотрите, какое дерево! – воскликнула она. – А вы говорите Килдер! Разве там есть что‑нибудь похожее? А вы слышали, как поют дублинские птицы?

– Слышу иногда голодных воробьев где‑то на задворках моего дома.

– Ну, это деревенские жители – им лучше бы не улетать с насиженных мест. Нет, я имею в виду настоящих городских птиц, которые живут в плюще на стенах домов. Слышите?! – спросила она взволнованно, когда совсем рядом с ними птичка начала выводить свои предвечерние трели.

– Где она? – спросил он, всматриваясь в пожухлый серый плющ на кирпичной стене. Но тонкая пау тина плюща не шелохнулась, – казалось, поют сами кирпичи.

– Вот здесь я и живу, – остановившись, она положила руку на железные перила лестницы.

– Значит, в том самом доме, где живет птица, – сказал он галантно, но она заметила, каким неприязненным, критическим взглядом он окинул дом.

– Надеюсь, встретимся как‑нибудь в библиотеке, – добавил он неопределенно.

– Надеюсь, – отозвалась она так же неопределенно и обрадовалась, что ответ ее был заглушен тоненьким, но чистым, как ручеек, голоском, доносившимся из плюща.

Прошло больше недели, прежде чем они встретились в библиотеке. Когда он вошел, она уже сидела за столом. Заметив ее, он направился прямо к ней.

– Наверное, было очень невежливо с моей стороны говорить так про улицу, на которой вы живете. – Вид у него был огорченный.

– Я не обиделась.

– Правда? Я рад, – сказал он очень серьезно. – Понимаете, во мне сидит что‑то такое, что заставляет меня люто ненавидеть город, а стоит сойти с автобуса на проселочной дороге – и я уже совсем другой человек.

– Хорошо, что у вас есть возможность уезжать, – сказала она. На этот раз он вызывал больше сочувствия.

– Еще бы! Не знаю, что бы я делал, если б вдруг оказалось, что мне нельзя туда ездить. – В его голосе звучало настоящее отчаяние.

– А разве вам что‑нибудь может помешать?

– Да нет пока, – проговорил он с расстановкой и вдруг выпалил: – Просто для меня там все переменилось с тех пор, как умерла мама. – Какой‑то пожилой человек за столом впереди обернулся и недовольно посмотрел на них. – Мы мешаем. Потом договорим, – сказал он. – Может, когда библиотека закроется, пройдемся немного пешком?

– Если хотите, – тихо ответила она, не совсем понимая, можно ли это считать приглашением.

– Тогда я расскажу вам по пути домой, – сказал он.

Значит, все‑таки приглашение.

Когда прозвенел звонок, она решила, что он о ней забыл. Он вышел из зала, даже не взглянув в ее сторону, но, как и в прошлый раз, ждал ее на лестнице и тут же заговорил так, точно разговор был прерван на полуслове.

– Во всяком случае, все переменилось с тех пор, как брат женился. – Он вздохнул. – Моя невестка очень хорошо ко мне относится. Все время старается сделать мне приятное. Да и брат каждую пятницу вечером посылает кого‑нибудь из своих рабочих с моим велосипедом в Клейн, к автобусу. Но все равно все не так, как было при маме. Я там вроде бы лишний. И знаете, я стараюсь поменьше бывать дома – ухожу на весь день с ружьем в лес.

– А я уверена, что они рады, когда вы приезжаете, – сказала она и, взглянув на него, подумала: «Какой славный!»

Но он ее не слушал.

– Одно я знаю твердо, – решительно сказал он. – Если у них будет ребенок, я перестану туда ездить.

– Но вам‑то что? И хорошо ли это – желать, чтобы у них никогда не было детей, – сказала она, едва удерживаясь от смеха.

– Дело не в них. Дело ео мне. Я бы не мог заставить себя туда ездить, если бы такое повторилось. Прошлым летом у них что‑то случилось, – сказал он, понизив голос. – Мне не сказали что, но она несколько дней пролежала в постели. Это произошло во время каникул, я приехал домой на два месяца. И мне было ужасно неловко. Старался уходить на целый день, но рано или поздно приходилось возвращаться. И мне было страшно неуютно!

– У нее был выкидыш?

– По всей вероятности.

Она так и не поняла ззгляда, который он при этом бросил на нее.

– В доме было полно каких‑то женщин, – продолжал он, как ей казалось, уже не так напряженно. Может быть, он был благодарен ей за ее прямоту. – Они сновали вниз и вверх по лестнице и шушукались. Все это создавало дикую суету. Я вообще зарекусь жениться, если непременно должны быть вот такие истории.

На этот раз она не могла удержаться от смеха.

– Но почему непременно? Это ведь не так часто случается.

– Кто его знает, – сказал он уклончиво. – Кроме того, женщины смотрят на это иначе. Они прямо упиваются такими делами.

– Далеко не все, – запротестовала она. – Во всяком случае, не я.

– Вы, может быть, и нет, – согласился он. – Но вы и непохожи на других девушек. Я никогда не встречал таких, как вы. Кстати, вы в прошлый раз упомянули Лонгвуд, не помню в связи с чем. Это близко от того места, где я живу. Откуда вы его так хорошо знаете?

– Там мой дом, – ответила она. – Неподалеку, примерно в миле от Лонгвуда.

– Но вы сказали… Я думал… – Он запинался от смущения.

– Я тоже по пятницам езжу домой, – сказала она спокойно. – Как и вы. У меня на Лисон – стрит квартира. Я живу там только на неделе.

Он молча смотрел на нее.

– Я мог бы и сам догадаться, – наконец выговорил он.

Она рассмеялась.

– Благодарю вас. Надо полагать, это комплимент? – Они дошли до ее дома. – Ой, посмотрите на наше дерево! – воскликнула она.

Всего лишь неделя прошла с того времени, как они впервые увидели его: зеленые бутоны, словно дождевые капли, осыпавшие дерево, теперь были величиной с птенцов.

– Как будто птицы! – воскликнул он, словно читал ее мысли. – Кажется, хлопни в ладоши – они поднимутся и улетят.

Но если бы эти бутоны на самом деле были птицами, она ни за что не согласилась бы вспугнуть их. Ей хотелось продлить это мгновение, ничем, казалось, не примечательное, а вместе с ним – новое и хрупкое ощущение радости, которую оно принесло. Но пока она стояла так, затаив дыхание, волшебство ушло и, даже не глядя, она почувствовала, что внимание его чем‑то отвлечено.

– Извините, пожалуйста, – отрывисто сказал он. – Я забыл, что назначил на сегодняшний вечер встречу с одним человеком.

Она сразу поняла, что свидание – с девушкой, но внешность этой девушки ее поразила: высокая, почти с него ростом, лицо решительное, классически правильное. Девушка нетерпеливо ожидала его на той стороне улицы, потом так же нетерпеливо сбежала с тротуара и пошла через улицу ему навстречу. И тут она увидела ее глаза. Как их описать? Единственное определение, пришедшее ей в голову, не имело особого смысла, зато было точным: прицеливающийся взгляд. «Я могла бы и сама догадаться», – подумала она, не замечая, что те же самые слова он употребил недавно по отношению к ней. Вряд ли им доведется еще увидеться.

Однако в следующий понедельник, когда она пришла в библиотеку, он был там, но, как ей показалось, не заметил ее. Она села и попыталась сосредоточиться. Был ясный вечер, и по стеклянному куполу над головой, на фоне все еще освещенного солнцем синего неба, важно расхаживали голуби. Почти невозможно было заставить себя не смотреть на них. Матовое стекло смазывало их очертания, но розовые лапы чертили на нем четкие криптограммы. Один из голубей схватил розовой лапкой кусочек выкрошившегося кирпича или шпаклевки и бросил на стекло. Потом подобрал и снова выронил, и так еще и еще, и наконец стало очевидно, что этот стук не прекратится, покуда не стемнеет. Кто‑то захихикал, кто‑то нахмурился, и тут же Эндрю Гилл вскочил с места и подошел к ней.

– Из‑за этой несчастной птицы никак не могу сосредоточиться, – сказал он. – А вы? Может, уйдем?

«Ему хочется поговорить про девушку, – подумала она. – А я не хочу слушать». Но поднялась и вышла вместе с ним. Когда они остановились на лестничной площадке, она поспешила заговорить первой – может быть, чтобы не дать ему исповедаться.

– Как провели уикенд? – спросила она.

– Я не ездил домой.

«Девушка, так я и знала».

– Почему? – спросила она тихо.

– По семейным обстоятельствам, – сказал он так, словно она сама должна была угадать. – Выйдем на улицу, расскажу, – добавил он.

– А я думала, вы не ездили из‑за той девушки, помните – позавчера, – сказала она, прежде чем успела подумать, что выдает себя.

– Из‑за Оливии? С какой стати? – удивился он.

И в словах его, в голосе, в выражении лица было такое неподдельное равнодушие, что сердце ее радостно подпрыгнуло, и даже его последующие слова нисколько не огорчили ее, хотя это был панегирик девушке.

– Вы видели ее? Не правда ли, поразительно хороша? И необыкновенно умна. Она год как получила степень, а ведь моложе меня. Какое она на вас произвела впечатление?

Прежде чем она успела ответить, он продолжал, понизив голос:

– Но все же она очень странная. Я ее хорошо знаю. Мы познакомились прошлым летом в Лондоне, я ездил туда с Дискуссионным клубом. Расходы оплатили они, конечно. Я несколько дней жил там у знакомого парня – у него комната в Челси. А ее я встретил как‑то днем на Кингз – роуд – она шла по улице… Я сразу узнал ее – я ее видел раньше на лекциях по правоведению и запомнил, – еще бы, такое лицо! Я, конечно, не ожидал, что она меня узнает, но глаза наши встретились, и она остановилась. Мы поболтали немного, и я решил, что мне следует пригласить ее куда‑нибудь выпить чаю. Я думал, она откажется, но нет, согласилась, и не успели мы допить чай, как она – вы не поверите – попросила взаймы денег.

– И вы дали ей?

– Да вы не представляете, сколько она попросила, иначе не спрашивали бы! Тридцать фунтов! А у меня в кармане в то время тридцати шиллингов не было.

– Она сказала вам, для чего ей нужны деньги?

– Нет. Я и не спрашивал. Спокойнее, если не знаешь. Всегда испытываешь какое‑то чувство ответственности за земляков, когда встречаешь их далеко от дома, вам не кажется? К тому же мне показалось, что у нее есть знакомый в Лондоне – она упомянула имя студента – медика, которого мы оба знали, и, между прочим, сказала, что они должны увидеться вечером. Некто Конвери. По – моему, симпатичный парень. Она сказала, что он завалил выпускные экзамены, и была этим очень расстроена. Мне даже показалось – между ними что‑то есть. Я наткнулся на них в тот же вечер – вернее, увидел их. Они‑то меня не заметили. Это было в ресторанчике в Сохо, знаете, из тех, где танцуют. Они никого вокруг не видели, так были заняты друг другом. Он прижимал ее к себе и что‑то шептал на ухо, но я заметил слезы у нее на глазах. Мне было жалко, что я ничем не могу ей помочь. По – моему, она поняла, что я тогда не притворялся, потому что разыскала меня, когда мы вернулись в Дублин. И с тех пор время от времени она дает о себе знать и предлагает встретиться, как в тот раз, когда вы ее видели. Трудно понять, чего она от меня хочет. Наши встречи всегда бывают короткие – у нее очень беспокойный характер. Иногда, как в тот вечер, она вдруг звонит мне и говорит, что ей необходимо меня увидеть, иначе она сойдет с ума.

– А что с тем парнем? – спросила она осторожно.

– Конвери? Он тоже здесь, в Дублине. Еще раз сдавал выпускные и выдержал. Но врачебной практикой как будто не занимается. Почему – не знаю.

– Они все еще встречаются? Мне кажется… – Она запнулась. – Мне кажется, она к вам неравнодушна, несмотря на этого парня.

– Ко мне? – Он рассмеялся. – Ну что вы! – Должно быть, он понял, что ее не удовлетворил его ответ. – Послушайте, я не все вам рассказал. Мне и самому было сказано по секрету.

– Мне это безразлично, – сказала она сухо.

– Зачем вы так говорите? Мне бы хотелось, чтоб вам не было безразлично. Я бы с радостью вам рассказал, но не могу. – Он нахмурился. – Доверие всегда налагает какие‑то обязательства, особенно в таких делах. И все же я вам непременно расскажу. Только не сейчас. – Он переменил тему. – Мне бы хотелось с вами поговорить еще об одном, если вы не возражаете, конечно. – Они дошли до Лисон – стрит и замедлили шаг. – Насчет моих поездок домой. Мне хотелось бы посоветоваться с вами, – сказал он серьезно. – Приезжал сегодня мой брат. Невестка скова больна, и на этот раз они пригласили другого врача, не тамошнего, а из Дублина. По женским болезням.

– Вы хотите сказать, гинеколога?

– Да, – ответил он растерянно, словно понял, что ее раздражает его манера говорить обиняками.

– Она уже несколько недель не встает с постели, – сказал он проще, как будто она расчистила ему путь. – Не везет ей. Я хотел вас спросить, как вы думаете, удобно мне сейчас туда ехать?

Не подумав, она чуть было не стала убеждать его поехать, но потом заколебалась – может быть, его скованность вызвана какими‑то обстоятельствами в его жизни, о которых она не знает.

И вдруг, повинуясь внезапному порыву, сама себе удивляясь, сказала:

– А почему бы вам не приехать в пятницу к нам? В эту пятницу? – Ив ответ на его изумленный взгляд продолжала: – А что же здесь такого? Вам это даст возможность уехать из города, а им – немного прийти в себя.

– А ваши домашние не будут против? – спросил он после небольшой паузы.

– У меня дома только отец, – ответила она. – Ему нравится, когда кто‑то приезжает. (Сам‑то Эндрю, очевидно, не был из породы общительных.)

– Ваш отец охотится? – снова спросил он, помолчав. Она'понимала, что от ее ответа зависит многое.

– Только на кроликов, – сказала она, улыбнувшись.

Как ни странно, кролики улучшили положение.

– А как к вам добираться? – спросил он осторожно.

– Есть несколько автобусов. – Она пыталась укрыться за нарочитой небрежностью тона, не показать, как ей важен сейчас его приезд – хотя бы как доказательство, что он не видит в ее приглашении ничего предосудительного. Она боялась дышать, чтобы не спугнуть его, но не могла же она не дышать вечно. – Мне кажется, я видела в поле ржанок, – сказала она неуверенно.

– Золотых? – взволнованно спросил он.

– А что, бывают разные ржанки?

– Неужели вы не знаете?

– Я знаю таких, которые похожи на сорок.

– A – а, это зеленые ржанки. Обыкновенные. Они почти всюду водятся. – Потом поспешно добавил: –

На них тоже неплохо охотиться.

– В прошлое воскресенье я видела фазана, – сказала она, почувствовав, что он разочарован.

– На вашей земле? – спросил он нетерпеливо. – Самку?

– Кажется, да. Ну, конечно, это была самка. Такая невзрачная?

– Да – да! В это время года у самца зеленое оперение – его ни с кем не спутаешь. К концу сезона они смелеют и подпускают совсем близко, можно разглядеть каждое перышко, не только общий крапчатый узор, но и белое оперение вокруг шеи и огненно – красные перышки вокруг глаз…

Она прервала его.

– Этот ободок вокруг глаз не перышки, это, наверное, просто красная или воспаленная кожа. ц

От изумления он молча воззрился на нее.

– Вы правы, – проговорил он наконец. – Абсолютно правы. Но откуда вы это знаете?

Он, видно, думал о том, что еще минуту назад она не знала, как отличить самца от самки.

– Я видела их в мясной лавке, – сказала она таким виноватым тоном, что он, откинув голову, громко расхохотался. Она поспешила воспользоваться этим и спросила: – Ну так как, приедете? Автобус останавливается у ворот около восьми, но, если меня почему‑либо не окажется на остановке, вы легко найдете дорогу к нашему дому. Будет еще достаточно светло.

– Вы очень любезны, – сказал он после минутной паузы, и она поняла, что он капитулировал.

– Ну, значит, до скорой встречи, – сказала она, как бы подчеркивая, что вопрос решен, хотя и рассчитывала еще увидеться с ним в библиотеке.

Он не показывался целых два вечера, и у нее начали скрести кошки на сердце. Но в четверг она вдруг почувствовала, что обязательно застанет его в библиотеке. Однако, поднимаясь по лестнице, неожиданно увидела не его, а Оливию. Настроение у нее мгновенно испортилось, но все же она заставила себя войти в зал и постаралась не думать о ней. Когда через некоторое время появился Эндрю, она тотчас же догадалась по его лицу – что‑то неладно. Он оглядел зал и направился прямо к ее столу.

– Вам сегодня обязательно заниматься? – спросил он, даже не поздоровавшись, и тут же добавил: – Я хотел поговорить насчет уикенда.

– Значит, не приедете?

– Как вы догадались? – спросил он удивленно.

Она поднялась и вместе с ним вышла из зала.

– Я собирался приехать, – сказал он, когда они спускались по ступенькам.

– Конечно. До тех пор, пока не встретились с ней, – почти выкрикнула она. – Я видела ее на лестнице, когда шла сюда.

Вид у него был расстроенный.

– Она ничего, в сущности, не говорила. Все дело в том, какое у нее было лицо! Сказала только, что не думала, что мы с вами так хорошо знакомы.

– А вы что ответили?

– То, что есть, – сказал он просто. – Что мы совсем мало знакомы, но что вы живете за городом и знаете, как я рад любой возможности вырваться из Дублина.

– А что она?

– Передернула плечами и ушла. Это в ее стиле. Я ничего не понимаю: ведь перед этим она мне позвонила, что будет меня ждать, что хочет меня видеть.

После минутного раздумья, медленно и осторожно выбирая слова, она спросила:

: – А вы уверены, что она к вам совсем равнодушна?

– Абсолютно, – сказал он твердо. – Помните, я вам говорил, что есть тут еще одно обстоятельство, но не сказал какое. Ну так вот, теперь скажу. Если она вмешивается в мои дела, почему я должен хранить ее секреты? Она замужем. За тем парнем – Конвери, с которым я видел ее в Лондоне. Они тогда уже были женаты.

– Вот как?

– Да. Но они не живут вместе. Там какие‑то сложности – то ли мать его не должна знать об их браке, то ли еще что, но не это главное. Она говорит, им труд но ужиться друг с другом. Стоит им встретиться, как тут же начинается ссора. И так всякий раз, но врозь им тоже плохо. Она говорит, что над ними словно проклятие – понимайте это как знаете. – При этих словах лицо у него помрачнело. – Как вы думаете, что все это значит? Мне хотелось об этом с вами поговорить, услышать, что вы скажете? Как вы это объясняете?

– Не знаю, – проговорила она медленно. – Я не все понимаю.

– Я тоже.

– Так в чем же тогда дело? – воскликнула она неожиданно. – Если мы не в состоянии понять их, как может она понять нас? По – моему, ей вообще незачем было вмешиваться – говорить вам обо мне.

– По – моему, тояее, – сказал он уверенно, однако она видела, что его не покидает тревога. – Все равно, может быть, мне завтра все‑таки не следует к вам ехать? – Голос у него был несчастный. – Совсем из других соображений. Я слишком часто вас вижу… Я хочу сказать, для человека моего склада… – добавил он поспешно, увидев ее удивленно поднятые брови. – Дело в том, что мне уже давно ни с кем не было так приятно разговаривать, как с вами, уже много лет. С тех пор как мы с братом целыми днями бродили по болотам.

– С тем самым братом, что женат?

– Нет, с младшим. Он умер.

– Ой, простите!

– Нет, нет, ничего. Я это уже пережил. Мне просто хотелось объяснить, что с вами я чувствую себя, как тогда с ним. Но, кажется, я говорю глупости, разница все же есть. Это легко может перейти во что‑то другое.

– А что плохого, если и перейдет? – спросила она отважно.

– Но ведь нам бы этого не хотелось? – сказал он серьезно. – Это бы все испортило. – Видно было, что он по – настоящему расстроен. – Ведь вам бы этого не хотелось, правда?

– Не знаю, – осторожно сказала она. – Но даже если и перейдет, не понимаю, почему это так трагично, раз мы оба чувствуем одно и то же.

Он ловил каждое ее слово.

– Я уверен, что мы на все смотрим одинаково.

Даже не представляю себе, что у нас могут быть разные взгляды, – сказал он убежденно.

– Даже насчет Дублина? – спросила она, и он рассмеялся. – Ну хорошо, о чем же тогда беспокоиться?

– Вы считаете, что я доллсен приехать, как мы договорились?

– Конечно, – сказала она решительно.

– В таком случае я приеду, – ответил он не менее твердо и так громко, что вызвал неодобрительный взгляд проходившей мимо дамы. – А вообще, кто может знать, что будет завтра.

– Вы правы, – сказала она, испытывая при этом чувство вины, как будто нечестно воспользовалась своим преимуществом перед ним. Ведь в эту минуту она была уверена, что впереди не одно завтра, а много других и что в один прекрасный день они поженятся. И зависеть все будет от нее. Как и сейчас.

Но его, по – видимому, занимал только предстоящий уикенд.

– Значит, решено? – спросил он и улыбнулся, когда она кивнула. – Мы ведь счастливые люди, нам повезло. Мы можем говорить обо всем, даже о таком щекотливом деле, как…

– Я понимаю, – кивнула она, не дав ему закончить фразу.

Он нахмурился.

– Почему же у них все не так?

– Не знаю, наверное, все дело в характерах. Мы в каком‑то смысле себя не связываем, чтобы оставалась возможность выбора, в то время как они…

– Понимаю, понимаю, – сказал он с глубокомысленным видом. – В то время как они подпали под власть чего‑то слепого…

– Стали как бы жертвой, – вставила она.

– Да, именно. Жертвой какой‑то силы, я бы сказал – разрушительной. – Некоторое время они шли молча. – Так оно и есть, – сказал он удовлетворенно, затем взглянул на часы. – Смотрите, еще совсем рано. Может быть, нам куда‑нибудь зайти и выпить кофе, а потом я вас провожу?

– С удовольствием. – Они повернули к центру. Но она все еще думала о той, другой паре. – Как это ужасно, должно быть, – сказала она.

– Да, конечно, – ответил он, старательно приноравливая свой шаг к ее шагам. – Я часто о них думаю, особенно о нем. Страшно вот так все запутать в самом начале жизни. И как он может добиться чего‑то в своей профессии при такой трепке нервов и вечном напряжении?!

Она поглядела на него. «Никогда не заставлю его страдать», – мысленно поклялась она. А вслух сказала:

– Вот уж мука, наверно… – Но как только она произнесла это слово, смысл его, который она считала однозначным, вдруг изменился и приобрел какие‑то новые оттенки, говорящие не только о боли. Скорее, они даже выражали радость, ликование. И снова ее охватило чувство вины перед ним.

Впрочем, это было уж совсем нелепо. Разве он только что сам не сказал (и разве не был прав?), что можно позавидовать им, счастливой паре.