Скептическое мышление как методология

10.06.2013

На днях у нас с товарищами по цеху возник разговор о методологии. Он заставил призадуматься: а в какой же методологии работает наш коллектив, в котором мы собрались и друг друга поддерживаем – и одобрением, и критикой? Мы по мере сил анализируем нашу социальную реальность – а какими средствами? Как оценить достоверность наших взглядов и выводов? Чем наша методология отличается от той, которой пользуются наши оппоненты?

Я лично над этим не задумывался, хотя на критику не скупился. Например, писал, что методологическая база советского обществоведения была дефектной, а постсоветского тем более. Это в целом, как говорится, в мейнстриме. А на уровне личностей – конечно, множество талантливых и замечательных ученых и мыслителей. Но ведь коллективы и сообщества собираются именно на методологической матрице, отдельные таланты и гении обеспечить страну знанием не могут.

С другой стороны, на защите диссертаций и даже дипломов редко когда кто‑нибудь не ошарашит соискателя убойным вопросом: «А какая методология лежит в основе вашей работы?». Если диссертант имел дошлого руководителя, он, тонко улыбнувшись, легко парирует: «Диалектический подход и системный анализ!».

Раньше было еще проще: «Марксистско‑ленинская методология!», – и зануда вынужден одобрительно кивать. Но многие бедняги и тогда, и сейчас принимают вопрос всерьез, потеют и начинают мямлить, пока не запутаются.

Раз так, выскажу свои соображения, их навеяли воспоминания о личном опыте.

В 8‑м классе мне посчастливилось сдать экзамен и поступить в кружок на химфаке МГУ. Мы проходили практикум 2‑го курса, нам все время что‑то рассказывали, походя, о реальности научной работы; иной раз и академики заходили в лабораторию. В 10‑м классе меня уже пустили работать с исследователями, а с 1‑го курса я, как и многие, почти жил в лаборатории. Работали допоздна, и все время шла общая беседа, а иногда еще и пели хором. В походе у костра – так же. Диалектика и методология не поминались, но все эти беседы и практика к 5‑му курсу вбили в мозг небольшой набор норм научного метода. По‑моему, они и определяют, хороша ли твоя методология или нет, – хоть ты затрудняешься ее описать или, тем более, назвать.

Я даже думаю, что вопрос «Какова ваша методология?» незаконен. Автор излагает ход работы и ее результат – об этом и спрашивайте. Видите ошибку в опыте или в трактовке? – Укажите!

Если работа ценная и вокруг нее сложилась рассыпанная в пространстве «бригада» коллег, то познавательную матрицу, на которой эта бригада собралась, изучают ученые особой специальности – методологи. Если их усилия успешны, то и сами ученые, члены «бригады», узнают, в какой методологии они работают, – а до этого они похожи на человека, который и не знал, что всю жизнь говорил прозой. Я, сам побыв методологом (согласно моему диплому доктора хим. наук), скажу, что методология любого коллектива – сложная система познавательных средств, большая и подвижная. Ее выявление и «визуализация» – всегда трудное и дорогое исследование.

Какие же вопросы о методологии уместны при обращении к самим исследователям или в их внутренних дискуссиях? На мой взгляд, прежде всего вопросы о методологических ошибках. Для этого не требуется называть или обзывать всю сложную систему методологии, но можно говорить о конкретном изъяне замысла или проведения исследований, или трактовки эмпирических результатов. Например, когда ученый или целое сообщество игнорируют надежно установленный факт, несовместимый с постулатами и предположениями, из которых исходят эти ученые. Это бывает часто, и когда я это вижу, в голове начинают ворочаться вбитые в нее гвозди норм научного метода. Такая тоска берет… Нам вбивали в голову: не влюбляйся в свои идеи, гораздо важнее их – найти надежный метод контроля, который вскроет их ошибочность. Вот чем в основном и занимались те, у кого мы учились; чаще всего на этом пути и делались открытия.

А как все ценили тех редких коллег, которые обладали даром изобретать способы «разоблачить» счастливый результат! Их имена – навечно в истории классных лабораторий. Потому они и стали классными, что в них работали один‑два таких таланта. Это можно назвать нормой скептического мышления.

Другой тип угрозы в сфере методологии, за которой надо следить, – это резкое изменение системы познавательных средств той «бригады», которая работает на переднем крае мировой науки, даже если наш коллектив в эту бригаду входит. При таком изменении, если мы его не заметили, ведущая часть бригады переходит на другой путь, а мы продолжаем идти по старой дороге. В этом надо разбираться и принимать сознательное решение. Тут тоже полезна помощь методологов. Очень часто этого не делают и, оторвавшись от бригады, увязают в ошибках или остаются позади. Потому что резкое изменение пути ведущего сообщества происходит не по прихоти начальника, а из‑за какого‑то прорыва в методологии, который резко повышает познавательные возможности.

Если исследовательский коллектив нарушает нормы скептического мышления и поклоняется, как говорил Бэкон, «идолам площади, рынка и театра», тушите свет! Тут уж не поможет ни марксистско‑ленинская методология, ни экономика, ни системный анализ.

 

 

ВОПРОС О БЫТЕ, А НЕ БЫТИИ

12.06.2013

ВЦИОМ произвел опрос9 на тему: «Были ли, на Ваш взгляд, за последние 10‑15 лет в жизни нашей страны значимые достижения, успехи или нет?». Надо было выбрать три ответа из предложенной хаотичной россыпи 20 вариантов, которые породила скудная фантазия (или, напротив, хитрый разум манипуляторов) ВЦИОМ. 28 % сказали, что затрудняются ответить, а 42 % – что никаких значимых достижений не было.

Газета «Коммерсантъ» сразу взяла интервью у Владимира Познера, и он авторитетно заявил:10 «Потому что на самом деле нечем особенно гордиться… Вот так, чтобы были какие‑то особые достижения, чтобы мир как‑то на это обратил внимание,… я что‑то сам не могу вспомнить». Тут он подменил смысл вопроса: речь шла о мнении граждан России, а не о том, на что «мир как‑то обратил внимание». С «гражданами мира» давно все ясно.

Декан факультета социологии Высшей школы экономики Александр Чепуренко тоже сказал:11 «Событий, которыми можно было бы гордиться, наверное, я присоединюсь к большинству россиян и скажу, что в современной истории, особенно не вижу».

А я лично именно в этом и вижу главное и даже огромное достижение – что Владимир Познер и декан из ВШЭ разочарованы (наверное, как и Евгений Ясин, научный руководитель Высшей школы экономики, которого декан «очень любит и уважает»).

Не вышло так, как они планировали в 1990‑е гг., их успехи оказались скромнее, их амбициозные цели достигнуты не вполне. Второй раз в новейшей истории наша страна выскользнула из петли – а уж как старательно ее на этот раз намылили и приладили на шее. Выскользнула изуродованной, но начала лечить раны и возрождаться. Со скрипом и отступлениями, но и это подобно чуду, 15 лет назад перспектива была намного более мрачной.

Почему же при опросе граждане этого не заметили? Да потому, что эти опросы не выясняют мнения, а формируют его, загоняя мысль человека в узкий коридор, построенный из фальшивых вариантов ответа. Что, если бы социологи ВЦИОМа сказали людям: «Вспомните 1998 год, “шоковую терапию” и всю траекторию, на которую поставил Россию ельцинизм, и скажите, считаете ли значимым достижением тот сдвиг, который, при всех изъянах, удалось совершить за последние 15 лет?», – думаю, ответы были бы разные, но действительно важные.

Посмотрите, к примеру, динамику промышленного производства в России за 23 года (рис. 1). Разве перелом 1999‑2000 гг. – не достижение?

Рис. 1. Объем производства промышленной продукции в РСФСР и РФ (в сопоставимых ценах.

 

Но ВЦИОМ, как говорится, снизил смысл опроса с уровня бытия на уровень быта, с уровня чаяний на уровень расхожих мнений. А комментарии «Коммерсанта» еще более вульгаризируют этот опрос.

 

 

КОНФЛИКТ ПРАВА И КУЛЬТУРЫ

24.06.2013

21 июня в нашем Центре прошел семинар на тему «Методология создания нормативно‑правовых актов» – грубо говоря, «законов». Речь шла в основном о методологии, положенной в основу работы депутатов Госдумы – органа законодательной власти России. Два интересных доклада, сделанные юристами (Владимир Исаков, Максим Вилисов с Антоном Каменским) вызвали столь же интересную дискуссию. Строго говоря, доклады ставили вопрос шире, чем задала его тема: речь шла о методологии подготовки политических решений. Ведь принятие закона – не что иное, как оформление этих решений в императивной форме.

Говорили о взаимодействии правовой науки с законодателем – важном условии улучшения методологии и сокращения числа и масштабов совершаемых ошибок. Бесспорно, что совершенствовать структуру процесса выработки решений и затем законов очень важно, изъянов в ней еще много. Методология – это технология интеллектуального производства, дефекты инструментов мышления и алгоритмов операций приводят к браку и даже «авариям» будущих законов.

Но я хочу обратить внимание на ту сторону дела, которая, похоже, лежит вне сферы юридической науки. Можно назвать это подосновой методологии. Она как будто не видна, но определяет качество закона, даже если алгоритм разработки вроде бы хорош и строго выполняется. Я имею в виду общие («философские») установки, о которых обычно вообще не идет речи в Госдуме. Мне‑то кажется, что они должны были бы быть необходимыми блоками методологии создания любого закона и зафиксированы прямо в преамбуле.

Скажу о двух вещах.

Право дееспособно, если законы согласуются с мировоззренческими представлениями большинства населения – в главном, что составляет основу национальной культуры.

Объект права – человек и его общности. Поэтому главной категорией, из которой должно исходить право, является человек – как он понимается в культуре данного общества. «Что есть человек?» – главный вопрос любой культуры, на это надстраиваются все нормы права в земной жизни.

Казалось бы, и депутаты, и юристы, помогающие им формулировать законы, первым делом должны определить, из какой «модели» человека они исходят при написании законопроекта. Этого нет, и никто этого не требует. А без этого рушится вся методология, как бы ни был хорош алгоритм дальнейших шагов.

В советском идеократическом государстве эта операция не требовалась – по умолчанию законы исходили из антропологии, изначально заложенной в советском проекте: «человек человеку брат». Правовой кризис в СССР возник, когда значительная часть населения (особенно в элите) усомнилась в этом постулате – в конце 1970‑х и в 1980‑х гг. Но что произошло дальше?

К концу 1980‑х гг. верх взяла общность, которая в своих представлениях о человеке сдвинулась к социал‑дарвинизму. Интеллектуальная часть этой общности в своем мышлении приняла так называемый «методологический индивидуализм». Он выводится из концепции Гоббса (XVII в.), которую ученый изложил в трактатах «О теле», «О человеке», «О гражданине».

Гоббс представляет «человека естественного» одиноким атомом (индивидом), зависящим только от себя самого и находящимся во враждебном окружении. Сосуществование индивидуумов в обществе определяется фундаментальным условием – их исходным равенством: «равными являются те, кто в состоянии нанести друг другу одинаковый ущерб во взаимной борьбе».

Это равенство предполагает как идеал не солидарность, а непрерывную войну всех против всех.

«Хотя блага этой жизни могут быть увеличены благодаря взаимной помощи, они достигаются гораздо успешнее подавляя других, чем объединяясь с ними», – пишет Гоббс.

Такое состояние общества определяется правом, в котором нет места моральным нормам: «Природа дала каждому право на все. Это значит, что в чисто естественном состоянии, или до того, как люди связали друг друга какими‑либо договорами, каждому было позволено делать все, что ему угодно и против кого угодно, а также владеть и пользоваться всем, что он хотел и мог обрести». (В действительности эта концепция Гоббса не отвечала реальности, но она была принята в качестве идеологии молодого капитализма).

Очевидно, что в неконтролируемом состоянии такая борьба за существование означала бы самоуничтожение человечества.

Поэтому, согласно Гоббсу, между всеми «воюющими сторонами» заключается договор, превращающий войну всех против всех в конкуренцию.

Устанавливается политический порядок, который блюдет государство‑Левиафан.

Из этого выводится идеологический миф о «человеке экономическом» – homo economicus, который создал рыночную экономику. Американский антрополог Салинс пишет о необычной свободе индивида «продавать себя»: «Полностью рыночная система – очень необычный тип общества, как и очень специфический период истории. Он отмечен тем, что Макферсон называет “собственническим индивидуализмом”. Собственнический индивидуализм включает в себя странную идею – которая есть плата за освобождение от феодальных отношений – что люди имеют в собственности свое тело, которое имеют право и вынуждены использовать, продавая его тем, кто контролирует капитал… В этой ситуации каждый человек выступает по отношению к другому человеку как собственник. Фактически все общество формируется через акты обмена, посредством которых каждый ищет максимально возможную выгоду за счет приобретения собственности другого за наименьшую цену».

Кстати, Кейнс, согласно доктрине которого в 1930‑е гг. США вылезли из Великой депрессии, не прилагал метафору атома к человеку и отрицал методологический индивидуализм – главную опору политэкономии неолиберализма.

В России доктрина реформ, напротив, была основана на программе неолиберализма и декларировала принципы методологического индивидуализма.

Была поставлена амбициозная цель – заменить представление о человеке, традиционное для русской культуры и культуры народов постсоветских республик Евразии, на радикальный собственнический индивидуализм, перейти от солидарного общества к обществу конкуренции. Исходя из этой цели и стали вырабатывать законы – притом что и обыденная практика, и практически все социологические исследования показывали: у большинства населения смены представлений о человеке не произошло. Расхожие суждения, навеянные пропагандой, это маскировали, но не меняли дела.

Право вошло в противоречие с культурой.

Это значит, что методология создания законов стала принципиально неадекватной состоянию общества. Это – одна из главных причин кризиса. Но ведь этого как будто не замечают и никаких коррекций не предлагается! Получить разъяснения у правоведов не удается. Понятно, что найти приемлемую методологию для законодательства в обществе, расколотом по фундаментальному мировоззренческому вопросу, очень трудно. Но эту задачу надо же решать.

Вторая фундаментальная проблема методологии законотворчества, на мой взгляд, состоит в том, что законодатели принципиально игнорируют специфическое состояние кризисного общества России.

Социология за 20 лет накопила достаточный объем эмпирического знания, но оно просто не принимается в расчет.

Вот, на лекции12 29 апреля мая 2004 г. выступает Симон Кордонский – член одной из трех интеллектуальных групп, которые замышляли реформу. Он выделяет такую главную черту их методологии: «Мое глубокое убеждение состоит в том, что основной посыл реформаторства – то, что для реформатора не имеет значения реальное состояние объекта реформирования. Его интересует только то состояние, к которому объект придет в результате реформирования. Отсутствие интереса к реальности было характерно для всех поколений реформаторов, начиная с 1980‑х годов до сегодняшнего времени».

Кордонский в этот момент работал референтом президента в его администрации, и этот его «посыл», конечно, влиял на методологию выработки законов.

Присутствовавший на той лекции Глеб Павловский добавил: «С моей точки зрения, утверждения докладчика можно интерпретировать так, что собственно реформаторы были людьми, которые согласились действовать, не имея никаких представлений о реальности, но при наличии инструментов для преобразования, изменения того, что есть, особенно в направлении своих мечтательных предположений.

Пример этих реформ <…> это то, что происходило в правовой сфере, где либерализация процессуального законодательства конца 80‑х, начала 90‑х годов привела к тому, что условия населения в лагерях стали пыточными, каковыми они не были при Советской власти. Они и продолжают ими быть, это продолжает усугубляться, там существует отдельная социальная реальность, которая совершенно не описывается современными правозащитниками».

На мой взгляд, это положение совершенно ненормально и требует глубокого беспристрастного обсуждения юристами, философами, социологами и вообще обществоведами. Серьезное обсуждение привлечет и политиков.