Логика против здравого смысла

 

Люди часто пытаются противопоставить «логическое» и «интуитивное» мышление, но на самом деле оно почти всегда находится на одной шкале. Например, мы зачастую используем цепочки предсказаний таким образом, что они становятся похожи на логические утверждения. Например:

 

Если А подразумевает Б, а Б подразумевает В, значит, А подразумевает В.

 

Но когда срабатывает подобное «логическое мышление»? Очевидно, если все наши допущения верны, а также верны логические рассуждения, значит, все выводы тоже будут верными и мы никогда не допустим ни малейшей ошибки.

Однако получается так, что в реальной жизни допущения могут оказаться неверными, потому что «правила», которые они выражают, обычно имеют какие-то исключения. Это означает, что существует разница между жесткими методами Логики и на первый взгляд похожими на нее цепочками рассуждений, основанных на здравом смысле. Мы все знаем, что крепость материальной цепи равна крепости ее слабейшего звена. Но длинные мысленные цепочки еще более хлипкие, потому что слабеют с каждым новым звеном!

Получается, что использование Логики – это что-то вроде прогулки по острию ножа; оно предполагает, что каждый отдельный шаг должен быть правильным, в то время как мышление, основанное на здравом смысле, требует больше поддержки – после каждых нескольких шагов надо подкреплять свои рассуждения данными. И подобная хрупкость возрастает по экспоненте с удлинением цепочки, ведь каждый дополнительный шаг-предположение может дать ей новый повод сломаться. Именно поэтому когда люди представляют свои аргументы, то часто прерывают сами себя, чтобы добавить больше подтверждающих данных или аналогий, – они чувствуют, что им нужно дополнительно подкрепить каждый шаг, прежде чем перейти к следующему.

 

 

Визуализация длинных цепочек действий – это только один способ сознательного мышления, и в главе седьмой мы поговорим о многих других. Я подозреваю, что, сталкиваясь с проблемами в повседневной жизни, мы имеем склонность применять несколько разных методов, понимая, что каждый из них небезупречен. Но из-за того, что недостатки у них разные, нам удается скомбинировать эти методы таким образом, чтобы воспользоваться их сильными сторонами.

В нашей модели нужно место для репрезентации психической деятельности, которую мы обсуждали в этом разделе, – назовем этот уровень «сознательным».

 

 

Рефлексивное мышление

 

Я собираюсь пропеть знакомую песню; пока я не начал, ожидание мое устремлено на нее в целом; когда я начну, то по мере того, как это ожидание обрывается и уходит в прошлое, туда устремляется и память моя. Сила, вложенная в мое действие, рассеяна между памятью о том, что я сказал, и ожиданием того, что я скажу. Внимание же мое сосредоточено на настоящем, через которое переправляется будущее, чтобы стать прошлым [45].

Августин

 

Когда Джоан заметила приближающуюся машину и все-таки решила перейти дорогу, она приняла это решение так быстро, что практически не заметила, как это сделала. Но позже она задумалась о своем выборе, а чтобы размышлять  на эту тему, ей нужно было иметь возможность вспомнить хотя бы часть предшествующих мыслей.

Но как разум Джоан сумел вернуться назад во времени и проанализировать, что она тогда думала? Что может позволить мозгу или машине анализировать недавнюю деятельность? С точки зрения теории «единого Я» тут вообще нет проблемы: сколько мы себя помним, мы всегда умели это делать. Мы просто вспоминаем свои предыдущие мысли – а потом их анализируем. Однако если мы присмотримся поближе, то заметим, что для этого процесса нужно множество механизмов. Мы уже увидели, как каждый уровень может наблюдать и использовать описания происходящего на низших уровнях, задействовав связи, описанные в разделе 4.3.

 

 

Однако, чтобы рассуждать об этих описаниях, каждому уровню нужны какие-то записи из кратковременной памяти о сделанных на этом уровне допущениях и выводах. В разделе 7.8 мы обсудим дополнительные механизмы, которые могут нам понадобиться, чтобы отслеживать эти записи, а также контекст, в котором они были сделаны, чтобы иметь возможность различать то, что мы думали в прошлом, и то, что думаем «прямо сейчас».

 

Ученик: Я понимаю, как каждый уровень может рассуждать о том, что происходит на более низких уровнях. Но если бы уровень попытался рассуждать о самом себе, разве не возникла бы путаница, ведь объект его рассуждений в этом случае постоянно бы менялся?

 

В самом деле, это вызвало бы столько сложностей, что для системы, вместо того чтобы пытаться анализировать саму себя, было бы лучше создать упрощенные модели ее состояния и записать их в базах данных памяти. Тогда позже система может заняться саморефлексией (пусть и в ограниченной степени), применяя те же процессы (к этим воспоминаниям), которые уже умеет применять к данным, поступающим от внешних событий. В конце концов, большая часть нашего мозга обладает способностью регистрировать события, происходящие у него внутри; лишь некоторые из наших психических ресурсов имеют прямые внешние связи – например, те, что получают сигналы от глаз или кожи, а также те, что посылают сообщения конечностям[46]. В любом случае Джоан может вспомнить свой выбор и проанализировать, как она его сделала:

 

Джоан: Я выбрала вариант не опаздывать и риск быть сбитой машиной, потому что рассудила, что смогу двигаться достаточно быстро. Но мне следовало понять, что травмированное колено ограничило скорость передвижения, поэтому нужно было изменить приоритеты.

 

Что именно из того, что происходит в мозгу, следует анализировать рефлексивному мышлению? Это могут быть прогнозы, которые в итоге не осуществились, планы, при выполнении которых возникли препятствия, а также неудавшиеся попытки получить доступ к нужным знаниям. В главе седьмой будет также отмечена важность рефлексии над тем, почему использованные нами методы, возможно, помогли нам добиться успеха.

 

Ученик: Можем ли мы сказать, что подобная машина обладает «сознанием»? Она включает в себя большую часть характеристик, упомянутых вами в 4.5: кратковременную память, последовательную обработку данных и высокоуровневые описания. Не хватает только модели себя самой.

 

Механизм не будет воспринимать себя как «обладающую самосознанием единицу», пока у него не появится одна или большее количество моделей, представляющих широкий диапазон его деятельности. Конечно, для некоторых частей системы зачастую будет полезным «подумать» о том, что происходит в других частях, но для системы в целом непрактично одновременно видеть все свои детали. Поэтому в главе девятой мы поговорим о том, что каждому человеческому сознанию нужен какой-то ряд незавершенных моделей, каждая из которых будет представлять только некоторые аспекты деятельности всей системы. Теперь в нашей системе есть уже четыре уровня процессов:

 

 

Саморефлексия

 

Уильям Джеймс: Еще одна существенная способность, коренным образом отличающая человека от животного, – наличие самосознания, или рефлексивного знания о своем мыслительном процессе…[в то время как животное] никогда не думает о себе как о мыслителе, потому что никогда не отделяет четко, в цельном ясно выраженном мыслительном акте, объект размышлений от процесса, с помощью которого оно размышляет [Джеймс, 1890].

 

У нашего саморефлексивного уровня больше функций, чем у рефлексивного, который мы обсуждали ранее: он не только анализирует недавние мысли, но также думает о существе, порождающем эти мысли. Как сказала Кэрол в разделе 5.3: «Я просто представила себе в голове эту арку – и увидела, как надо расположить каждый из брусков». Это демонстрирует нам, что она использует модель себя самой (такую, как в разделе 4.7), которая описывает некоторые из ее целей и способностей.

 

 

Конечно, ни одна модель себя не может быть полной, поэтому лучшее, что мы можем сделать, это создать несколько подобных моделей, каждая из которых будет отражать лишь некоторые аспекты личности.

 

Мыслитель-мистик: Некоторые из нас могут научиться осознавать все одновременно – хотя очень немногие когда-либо достигали такого состояния.

 

Скептик: Подозреваю, эта иллюзия «полного осознания всего» основывается на умении не думать о том, чего вы не знаете.

 

В любом случае наши размышления о своих мыслях должны быть основаны на каких-то записях или следах этих мыслей. Как сказала Кэрол в разделе 5.3: «Возможно, я вспомнила один из тех случаев – и просто повторила свои действия». Но каким образом Джоан вспомнила о своей неуверенности, а Кэрол сумела извлечь нужные воспоминания? Мы пока еще недостаточно хорошо знаем, как мозгу удается выполнять подобные задания, но в главе восьмой выскажем предположение о том, какого рода записи мы можем делать, а также когда отправляем их на хранение и где храним, как извлекаем нужные и как вообще могут быть организованы подобные процессы.

Чтобы осознать важность саморефлексии, подумайте о том, как это полезно – понимать, когда вы в чем-то запутались (в отличие от ситуации, когда вы запутались в чем-то и не подозреваете об этом), ведь в этом случае вы можете приказать себе увеличить масштаб обзора ваших целей и мотивов. Это поможет вам осознать, что вы потеряли направление, в котором двигались, или тратите слишком много времени на мелочи, или избрали неприемлемую цель. Это может привести к формированию более удачного плана – а может, и к образованию крупномасштабного каскада, такого как: «Одна только мысль об этом вызывает у меня отвращение. Возможно, настало время переключиться на совершенно другую деятельность»[47].

Когда человек с большей вероятностью задействует способы думать высшего уровня? Мне кажется, что рефлексивное мышление чаще всего начинается, когда наши обычные системы не справляются. Например, Джоан обычно ходит, не думая о том, как работает процесс ходьбы, однако, когда у нее болит колено, ей приходится более тщательно размышлять над тем, как она обычно двигается, и она начинает разрабатывать более детальные планы, которые включают ее мысли о самой себе.

Тем не менее, как мы отметили в разделе 4.1, саморефлексия имеет свои ограничения и ловушки, ведь любая попытка проанализировать мысли, скорее всего, изменит их объект. Весьма сложно описать вещь, которая постоянно меняет форму, когда вы на нее смотрите, и, безусловно, еще сложнее описать вещи, которые меняются, когда вы о них думаете. Поэтому вы практически наверняка окажетесь в замешательстве, когда попытаетесь проанализировать, о чем вы сейчас думаете. И, должно быть, это одна из причин того, почему нам так трудно разобраться в том, что мы называем сознанием. Теперь у нашей системы есть пять уровней процессов:

 

 

Самоосознанная рефлексия

 

Люди обладают общей склонностью представлять все существующее подобным себе и приписывать каждому объекту те качества, с которыми они близко знакомы и которые они непосредственно осознают. Мы усматриваем на луне человеческие лица, в облаках – армии и в силу естественной склонности, если таковую не сдерживают опыт и размышление, приписываем злую или добрую волю каждой вещи, которая причиняет нам страдание или же доставляет удовольствие [48].

Дэвид Юм, 1757

 

Эта глава началась с обсуждения инстинктивных реакций, которые сохраняют жизнь нашим телам и мозгу, – то есть систем дыхания, еды и самозащиты. Уровень заученных реакций включает в себя те системы, которыми мы овладеваем после рождения. Сознательный и рефлексивный уровни помогают решать более сложные проблемы. Саморефлексия вступает в игру, когда эти проблемы требуют от нас использовать в рассуждениях наши модели самих себя или взгляды на возможное будущее.

Однако, в добавление ко всем этим слоям, люди, судя по всему, уникальны в существовании у них уровня самоосознанной рефлексии, которая позволяет нам думать о наших «высших» ценностях и идеалах. Например, когда Джоан задает себе такие вопросы, как: «Что бы обо мне подумали друзья?», она размышляет над тем, соответствовали ли ее действия ценностям, которые она сама для себя выработала. Чтобы у нее в голове появились такие мысли, Джоан должна была создать модели идей, которые ей «следовало бы» иметь. Затем, при обнаружении конфликта между своим поведением и ценностями людей, к которым она привязана, это может привести к каскадам, которые мы в разделе 2.2 назвали «эмоциями самосознания». Итак, давайте добавим еще один уровень и станем называть эту систему «Модель Шесть».

 

 

Психолог: Я не вижу четких различий между уровнями в Модели Шесть. Например, когда вы анализируете недавние мысли, разве вы не сознательно размышляете над своими размышлениями? И разве саморефлексия не является всего лишь разновидностью рефлексии? Мне кажется, что все уровни, расположенные выше первого, используют очень похожие способы думать. Особенно сложно мне увидеть различия между верхними тремя уровнями, и я бы хотел выслушать больше аргументов в пользу того, чтобы воспринимать их по отдельности.

 

Я согласен с тем, что эти границы размыты. Даже самые простые ваши сознательные размышления могут включать то, что можно назвать саморефлексивными мыслями, – как распределить ваше время и ресурсы. Например: «Если это не сработает, мне придется попробовать то» или «Я уже слишком много времени на это потратил».

 

Ученик: Но если эти уровни так сложно разграничить, зачем тогда вообще это делать? Ни одна теория не должна иметь больше частей, чем необходимо.

 

Ученик ссылается на популярную концепцию: если несколько теорий объясняют одну и ту же вещь, то самой лучшей окажется самая простая из них[49]. Другими словами, «никогда не делай больше допущений, чем необходимо». Этот подход на самом деле изумительно эффективен в таких областях, как физика и математика, но, по моему мнению, плохо применим к психологии. Ведь если вы знаете, что ваша теория не завершена, вам необходимо оставить место под другие идеи, которые могут понадобиться позже. В ином случае вы рискуете создать такую чистую и аккуратную модель, что никакие новые идеи в нее уже не поместятся.

Я думаю, что это в особенности касается создания теорий о таких сложных структурах, как мозг, о функциях которого мы до сих пор знаем слишком мало, как и о подробностях его эволюции. Что мы действительно знаем – это то, что каждый человеческий мозг имеет сотни различных специализированных частей и что мозг каждого эмбриона начинается с образования групп клеток, причем некоторые из них располагаются слоями. Однако какие-то из этих клеток вскоре начнут мигрировать (как им предписывают тысячи различных генов), в результате чего образуются тысячи узлов связи между этими изначальными кластерами. После этого эмбриональные слои размываются.

В результате образуется система настолько сложная, что, я полагаю, ее просто невозможно отразить с помощью единой модели, – она сама окажется слишком сложной, чтобы ей можно было пользоваться. Поэтому нашим ученым придется использовать множество моделей разума (и мозга), и каждая будет отражать разные аспекты или типы мышления – особенно это касается работы самоосознанной рефлексии, где каждый человек может пользоваться для решения вопросов экономики, религии и этики противоречащими друг другу моделями.

 

Индивидуалист: Ваша диаграмма не показывает уровня или какой-то точки, из которой можно наблюдать и контролировать все остальные. Где же «самость», которая принимает наши решения? Что решает, какие цели нам преследовать? Как мы выбираем крупномасштабные планы – а затем отслеживаем их исполнение?

 

Это замечание отражает настоящую дилемму: если бы такая сложная система, как человеческий разум, не обладала хорошей системой управления, она бы просто бесцельно болталась и беспомощно перескакивала с одного на другое. С другой стороны, было бы опасно помещать все контролирующие механизмы в одном месте – ведь в таком случае все может прийти в негодность из-за единственной ошибки. Поэтому в следующих главах будет рассказано о том, что наш разум использует множество способов себя контролировать.

Как мы уже отметили в разделе 3.6, это напоминает представление Зигмунда Фрейда о разуме как «бутерброде», в котором «Ид» состоит из инстинктивных влечений, «Суперэго» включает приобретенные идеалы (многие из которых представляют собой ограничения), а «Эго» состоит из ресурсов, которые разрешают конфликты между этими двумя крайностями.

 

 

Если бы какая-нибудь машина была снабжена всеми этими типами процессов, она могла бы начать функционировать как единая, осознающая себя сущность. Тогда она в самом деле смогла бы утверждать, что обладает таким же сознанием, как я и вы, пусть даже не все люди с этим бы согласились.

 

Эту главу мы начали с вопроса, как мы можем представить себе то, чего никогда не видели и не испытывали. Остаток же этой главы будет посвящен более детальной демонстрации того, что наше воображение, возможно, является результатом многоуровневой переработки информации.

 

Воображение

 

Мы видим мир не таким, какой он есть, а таким, каковы мы сами.

Анаис Нин

 

Когда Кэрол берет один из своих брусков, это действие кажется ей совершенно простым: она всего-навсего протягивает руку, обхватывает фигурку пальцами и поднимает его. Просто видя этот брусок, она уже знает, как ей действовать. Тут, как будто бы, не вмешиваются никакие «размышления».

Однако кажущаяся «прямота» видения мира – иллюзия, проистекающая из нашей неспособности чувствовать сложность собственного механизма восприятия; для нас было бы столь же бесполезно видеть, как вещи «выглядят на самом деле», как разглядывать случайные точки на ненастроенных телевизионных экранах. Если говорить более обобщенно, мы меньше всего осознаем то, что наш блистательный разум делает лучше всего. И в самом деле, большая часть того, что, как нам кажется, мы видим, исходит из наших знаний и воображения. Посмотрите для примера на портрет Авраама Линкольна, сделанный моим старым другом Леоном Хармоном, одним из основоположников компьютерной графики. (Справа – портрет Леона, сделанный мной.)

 

 

 

Как можно узнать черты лица на изображениях, настолько размытых, что носы и глаза на них – всего лишь смутные пятна света и тени? Мы все еще очень мало знаем о том, как мозг делает это, и относимся к нашим талантам в области восприятия как к чему-то обыденному. «Видение» кажется нам совершенно простым, потому что наш мозг практически слеп к процессам, которые для нас это делают.

В 1965 году нашей целью было создание машин, которые могли бы делать вещи, которые делают дети: например, наливать жидкость в чашку или строить арки и башни из деревянного конструктора[50]. Для этого мы делали механические руки и электронные глаза, подключая их к нашему компьютеру, – и таким образом создали первого робота, который мог строить из брусков.

Поначалу робот делал сотни самых разных ошибок. Он пытался то ставить бруски сами на себя, то сразу два на одно и то же место, потому что не имел достаточного уровня житейских знаний о материальных объектах, времени или пространстве! (Даже сегодня до сих пор не существует компьютеризованной визуальной системы, которая хоть как-то приближалась бы к способности человека различать предметы в обычных ситуациях.) Но постепенно наша армия студентов разработала программы, которые могли достаточно хорошо «видеть» расположение обычных деревянных брусков, чтобы распознавать это изображение как «горизонтальный брусок лежит сверху на двух поставленных вертикально».

 

 

Мы потратили несколько лет на то, чтобы научить нашу программу («Строителя») строить арки или башни из разрозненной кучки брусков (один раз посмотрев, как это делается). Поначалу мы организовали систему как шестиуровневую последовательность процессов:

 

 

Однако программа то и дело терпела неудачу, так как эти процессы низкого уровня были зачастую неспособны распознать достаточное количество отличительных черт, чтобы сгруппировать объекты в более крупные структуры. Например, посмотрите на это увеличенное изображение нижнего переднего края верхнего бруска в арке:

 

 

Этот край сложно выделить, потому что участки обеих его сторон имеют практически одинаковую текстуру[51]. Мы пытались использовать дюжину разных способов распознать края, но ни один метод не работал сам по себе. В конце концов мы получили лучший результат, когда придумали, как их скомбинировать. И с такими же проблемами мы сталкивались на каждом уровне: ни одного метода не было достаточно самого по себе, но их комбинация повышала эффективность. И все равно в итоге эта модель поступательных действий не сработала, потому что «Строитель» продолжал совершать слишком много ошибок. Мы сделали следующий вывод: это произошло из-за того, что информация поступала в нашу систему только в направлении «вход – выход», и если на любом этапе совершалась ошибка, уже не было никакой возможности эту ошибку исправить. Чтобы помочь ситуации, нам пришлось добавить множество путей «верх – низ», так чтобы знания могли течь как вниз, так и вверх.

 

 

То же самое касается действий, которые мы предпринимаем. Ведь когда мы хотим изменить ситуацию, нам нужно составить план действий. Например, чтобы использовать правило из серии «Если видишь брусок, возьми его в руку», вам нужно сформировать план действий, направляющий ваши плечо, руку и пальцы на точное движение, которое не потревожит окружающие брусок предметы. То есть, опять-таки, здесь нужны процессы высокого уровня, а составление планов также требует использования нескольких уровней процессов, поэтому наша схема должна включать в себя следующие пункты:

 

 

Каждый Планировщик действий реагирует на обстановку составлением последовательности Целей движения, каждая из которых заканчивается использованием Моторных навыков – таких как «тянуться», «хватать», «поднимать», а затем «перемещать». Каждый Моторный навык – специалист в контролировании движения определенных мышц и суставов, и то, что начинается как простая Машина реакций, в итоге превращается в большую и сложную систему, в которой каждые «если» и «действуй» включают множество шагов, а процессы на каждом этапе обмениваются сигналами сверху и снизу.

Раньше было распространено мнение о том, что наши зрительные системы работают «снизу вверх», сначала различая самые общие черты, затем объединяя их в области и формы и наконец распознавая предметы. Однако в последние годы стало ясно, что на то, что происходит на «самых ранних» стадиях, влияют наши высокоуровневые ожидания.

 

[Большинство старых теорий восприятия] основано на модели зрения «пожарная цепочка», которая сейчас уже не пользуется популярностью. Это иерархическая модель последовательных действий, которая приписывает наш эстетический отклик только самой последней стадии – мощному всплеску узнавания. По моему мнению… на каждой стадии визуальной сегментации, еще до финального «Ага!», происходит множество мини-всплесков. В самом деле, сам акт перцептуального захвата объектоподобных единиц может быть таким же приятным, как собирание пазла. Другими словами, искусство – это визуальная прелюдия перед финальной кульминацией распознавания.

В. С. Рамачандран, 2004

 

На самом деле сейчас мы знаем, что зрительные системы нашего мозга получают гораздо больше сигналов от других областей мозга, чем от глаз.

 

Такой большой вклад хранящихся в мозге знаний в восприятие соотносится с недавно обнаруженной интенсивностью нисходящих связей в анатомии мозга. Примерно 80 % волокон, поступающих к передаточной станции латерального коленчатого тела, поступает вниз из коры головного мозга, и лишь 20 % – от сетчатки.

Ричард Грегори, 1998

 

Предположительно, эти сигналы от остальных частей мозга выдвигают предположения для зрительной системы, какие черты распознавать или какого рода объекты могут встретиться в поле зрения. Таким образом, как только вы догадываетесь, что находитесь на кухне, вы с большей вероятностью начнете распознавать предметы как чашки или блюдца.

Все это означает, что более высокие уровни мозга никогда не воспринимают визуальную сцену как собрание пигментных пятен. Вместо этого ваши Описатели пространства представят арку из конструктора в более крупномасштабных терминах – например, так: «горизонтальный брусок лежит сверху на двух поставленных вертикально».

 

 

Без использования подобных высокоуровневых описаний правила реакций редко будут иметь практическое применение, и для того чтобы «Строитель» использовал визуальные подсказки, мы должны снабдить его знанием о том, что может означать его сенсорная информация. В данном случае область, которую должен был воспринять «Строитель», состояла в основном из прямоугольных брусков – и это знание привело к удивительным результатам: одна из программ «Строителя» часто могла распознать все бруски, находящиеся в определенной области, лишь по контуру или силуэту! У него получилось это сделать благодаря серии следующих предположений:

 

 

Как только программа различила внешние грани, она вообразила остальные части брусков, которые они очерчивали, и использовала эти догадки для поиска новых подсказок, снова и снова перемещаясь вверх-вниз по шести разным уровням визуальной обработки. Программа зачастую даже показывала лучшие результаты, чем исследователи, которые ее создали[52].

Мы также снабдили «Строителя» дополнительными знаниями о самых распространенных «значениях» углов и граней. Например, предположим, что программа находит грани таким образом:

 

 

Тогда «Строитель» предположит, что они все принадлежат одному бруску, и начнет искать другой объект, который, возможно, загораживает оставшуюся часть бруска[53].

 

 

Таким образом, наши системы низшего уровня, возможно, начинают с распознавания отдельных обрывков и фрагментов, но затем мы используем «контекст», чтобы догадаться об их значении, – и после этого пытаемся подтвердить догадки, используя другие виды обработки информации. Другими словами, мы «у-знаем» вещи с помощью «у-поминания» о знакомых предметах, которые могут встать на место отсутствующих фрагментов. Но нам все еще не хватает знаний о том, как наши высокоуровневые ожидания влияют на то, какие черты распознают системы низшего уровня.