Бутерброд падает маслом вниз

 

Придя домой с мыслью: не уехать ли? – Лорс неожиданно обнаружил, что у него даже на билет может не хватить. Кончились деньги, осталась мелочь. Он слишком опрометчиво питался все эти дни шашлыками. У Чипижихи назад он ни за что не возьмет ни копейки, – она купила на его деньги выводок цыплят.

Продать плащ и с позором вернуться под дядин кров? Нет. Должен найтись какой‑то выход здесь, в селе. Лорс вспомнил вдруг Яшу Покутного. Что он возле карусели твердил насчет Дома культуры?..

Лорс не переносил самодеятельности. Не из‑за этого ли он и институт бросил? На уроках актерского мастерства преподаватель говорил: «Представьте, что вы пришли домой ночью, уставший, голодный, озябший, и вдруг… обнаруживаете, что потеряли ключ». Тридцать человек обязаны были по очереди выйти вперед и сыграть озябшего растяпу. Это были будущие критики, а не актеры. Исполняли они этюд неумело. Хуже всех это делал Лорс, потому что он испытывал невыносимый стыд «на публике», пусть это даже сокурсники.

Перед каждым уроком по мастерству актера Лорса трясло как в лихорадке. Однажды преподаватель, разозлившись на Лорса, так здорово передразнил, как он исполняет этюд, что Лорс тогда‑то и решил: до предстоящего зачета он в институте не доживет.

И вот пойти теперь работать в клуб?!

…Бабушка Чипижиха гремела в своей комнате ухватом. Вкусно запахло борщом.

Лорс вытащил из кармана деньги. Это были одни медяки. Пошарил в шкафчике. Имелся последний ломоть хлеба и кусок масла. Значит, будущее – ясное и обеспеченное (до обеда)! А это всегда давало Лорсу радостный прилив сил.

Лорс намазал масло на хлеб. Теперь следовало только разровнять, чтобы и на краях было одинаково толсто. Лорс был великий аккуратист, хотя и слышал, что чрезмерное совершенство таит одну опасность: смертельную скуку.

Он густо посыпал бутерброд крупной солью и уже шевелил нетерпеливо губами, глотая слюнки…

Бутерброд скользнул с кончиков пальцев. «Пол глиняный!» – успел подумать Лорс.

Он не решался посмотреть вниз. Пусть бутерброд пропал, черт с ним! Но что делать дальше? Ведь он просто умрет с голоду в этой деревне.

Загадать? Если бутерброд упал маслом кверху, Лорс скажет этой мирной деревне «прости», махнет ручкой сельским чудакам и вернется в город.

Бутерброд лежал, разумеется, маслом вниз. Хозяйская кошка брезгливо перевернула его лапкой (она тоже была аккуратистка), осторожно понюхала и тотчас замерла, съежившись, потому что Лорс испугал ее своим горестным смехом.

– Может, я тебе борща свежего налью? – пропел в дверях голос бабушки Чипижихи.

Лорс проглотил слюнки и ответил:

– Нет, бабушка милая! Я вот покормлю вашу кошку, а сам поем в сельпо первое, второе и третье.

Одевшись, он вышел во двор. Нестерпимо голубело небо. Сияло весеннее солнце. От плетня до плетня ошалело метался весенний ветерок.

Толстая наседка хрипло и солидно басила и тут же переходила на суетливый фальцет:

«Ко‑о… ко‑о… ко‑о… Пыть‑пыть‑пыть‑пыть!»

Дородная гусыня зорко караулила новорожденных гусят. Взметнулся от ветра, зашуршал валявшийся тетрадный листок, и замшевые гусята в ужасе кинулись прочь, то и дело падая на задики.

…Лорс бодро шел к чайной, на ходу пересчитывая медяки. Можно взять суп овощной. Пожалуй, еще и котлеты картофельные. А на компот явно не хватает.

Ничего, выше голову! Подняв голову выше, Лорс увидел вывеску: «Райотдел культуры». И вспомнил Яшу Покутного. Почему бы не зайти, не поздороваться со старым знакомым?

Заглянув прямо с улицы в низенькое окошко, Лорс солидно спросил у девушки‑машинистки:

– Заведующий райкаруселью товарищ Покутный тут? Он меня приглашал зайти.

– Сами вы карусель. Тут учреждение!

Девушка обиженно покосилась на Лорса, холодно спросила его фамилию и полистала календарь. У Лорса екнуло сердце: ведь календари ничего хорошего ему не приносили.

– Правильно. Значит, это вам. – Девушка достала из шкафа и протянула бумагу, отпечатанную на бланке. – А товарищ Покутный уехал в город на семинар.

В бумаге значилось, что Лорс направляется на работу а Дом культуры инструктором. Подпись: «Заведующий районным отделом культуры Я. Покутный».

Лорс смутился и поспешил отойти от окна. Как он мог не угадать в Яше такого крупного начальника? «А ловкач этот Яша, – подумал Лорс. – Решил‑таки затащить меня в клуб. Не выйдет!»

Лорс увидел продавца помидоров. Владелец тюбетейки сидел на пеньке возле пустой корзины и тщательно считал деньги. Это была довольно‑таки пухлая пачка замусоленных бумажек.

– Где тут клуб? – неожиданно для себя спросил Лорс.

Тюбетейка не слышала.

– Извините, вы не знаете, где районный Дом культуры? – переспросил Лорс повежливее.

Продавец помидоров поднял на Лорса глаза, похожие на мокрые маслины, и снова склонился к деньгам, продолжая шевелить губами.

Лорс обозлился и постучал пальцем по тюбетейке:

– Эй, вас спрашивают! Не можете ответить?

Продавец перетянул резинкой пачку денег. Укоризненно покачал головой, по‑кавказски цокая языком:

– Тц‑тц‑тц! Молодой. Здоровый. Грамотный. Зачем тебе Дом культуры?! – Потом он сплюнул и закричал: – Делом займись, делом! Да‑а?

Лорсу показалось, что он слышит укоризненный голос своего дяди, требовавшего посвятить себя делу. Он достал из кармана направление и перечитал его. Порвать?

Но от чайной плыл такой аромат шашлыка… Так хотелось есть… От деревенского воздуха так необыкновенно разгорается аппетит!

 

Эдип проводит совещание

 

Блекло‑голубой дом в парке культуры, похожий на церковь, – оказывается, это и есть Дом культуры!

По бокам широких, как ворота, и окованных железом дверей красовались в простенках тусклые, выгоревшие панно. Издали Лорс принимал их за изображение жития святых. Но сюжеты оказались вполне земные. На одном панно сияющий горец в папахе стоял среди огромных тыкв и арбузов и воздымал кукурузный початок. На другом – доярка обнимала за шею корову с большим, как тыква, выменем.

Кованые двери были гостеприимно распахнуты, зазывая сельских тружеников.

Лорс поднимался по высоким, гранитным, поповской кладки ступеням крыльца, как на эшафот. Арк. Цвиг написал бы об этом, наверное, красиво, волнующими словами: «Сын маленького ингушского народа – того народа, который не знал до революции самого слова «культура» и насчитывал всего лишь 9,1 грамотных на тысячу человек населения, – он с трепетом поднимался туда, где ему предстояло стать одним из организаторов культурной работы в горском селении».

Пожилая женщина в ватнике и со скорбным лицом, прихрамывая, хлестала глянцевито‑черный от грязи пол фойе пучком веток: ширк… ширк…

– Здравствуйте. Директор здесь?

– Здесь. Совещаются с баянистом и активом. А веника все равно нету, – задумчиво ответила скорбная женщина. – Потому что положение – финансовое. Здравствуйте, здравствуйте. И тряпок нету.

Ширк… Ширк…

«Пока технический персонал готовит Дом культуры к вечеру молодежи, клубные работники горячо обсуждают свои назревшие творческие проблемы», – цитировал Лорс воображаемый очерк Арк. Цвига.

Ступив в темный и гулкий зал, словно в погреб, Лорс услышал чьи‑то сдержанные вопли. Они перемежались мерными ударами. В глубине зала, перед сценой, там, куда достигал слабый свет закулисных окон, дрались двое. Один бил. Другого, следовательно, били. Валялся на полу баян, тускло сверкая челюстью клавиш.

Бил здоровенный малый в красной куртке из синтетической кожи на могучих плечах. Всхлипывая, он бил черноволосого, верткого человека об стенку, то и дело приподнимая его со скамьи. Бил с приговариванием. Судя по гулкому звуку ударов, стенка была некапитальная, а удары капитальные.

– Ну, скажи, директор, разве могу я третий месяц без зарплаты играть на баяне? – всхлипнула кожаная куртка.

Бум!.. И вопль черноволосого.

«Ага, здесь идет реставрация справедливости кустарным путем, – догадался Лорс. – Баянист выколачивает из директора свою законную зарплату». Лорс любил справедливость и решил не вмешиваться, тем более что из темного угла зала донеслось хоровое одобрительное восклицание:

– А чего, баянист прав!

Но директор наперекор голосу актива завопил:

– Чем я ему буду платить, если нет выручки! Чем?

Вырвавшись на миг из рук баяниста, он перешел на страстный шепот, обращаясь во тьму к хору:

– А разве от него самого не зависит выручка? Вот вы мой актив, вы все сами бывшие клубные директора. Скажите, можно так, чтобы баянист сыграл танец – и час перекура?! Не нужны нашей молодежи такие танцы! Она лучше в колхозный клуб пойдет…

– А чего, и Эдип Иванович прав! – сипло провозгласил хор.

– Конечно, они‑то тебя всегда поддержат… – горестно всхлипнула кожаная куртка. – Разве я обязан весь вечер без перерыва играть? Пусть берет инструктора, чтоб в антрактах была игра в «почту»… – Парень в куртке еще разочек стукнул черноволосого об стенку и закончил речь: – …и в «третьего лишнего»!

– А чего, баянист опять же прав: ставка инструктора свободная! – необычайно оживился хор. – Бери, Эдип, любого из нас!

«Конкуренты… Уплывет моя должность…» – заволновался Лорс. И кашлянул как можно громче.

Директор Эдип тотчас отпихнул баяниста и вышел на свет. Он гордым движением откинул назад иссиня‑черные волосы. Тяжело дыша и ворочая одновременно головой, белками страстных глаз и лопатками, подтянул галстук, отставив мизинец. Потом звучным вибрирующим баритоном (он, видимо, умел говорить только или очень звучно, или шепотом) Эдип спросил:

– Вы ко мне, молодой человек? Представитель из центра?

Лорс протянул направление, извинившись, что помешал совещанию.

– А‑а… – сказал Эдип, пробежав бумажку глазами. – Знаю. Со мной согласовано. Пойдемте в кабинет, товарищ инструктор.

 

Лорс – герой фольклора

 

«Новый массовик сразу окунулся в горячие, беспокойные будни Дома культуры, с первого же часа почувствовав себя в родном коллективе…» Ах, Арк. Цвиг, вам бы так окунуться! «Когда наступил вечер, зажглись огни Дома культуры, любимого места отдыха сельской молодежи. Шумные и жизнерадостные юноши и девушки заполнили после напряженной трудовой вахты сияющий зал, уютные фойе и репетиционные комнаты. Гремит музыка…» Так бы описал это Цвигун.

Не так все это было на самом деле.

Огни действительно зажглись. Но они‑то больше всего и удивили Лорса. Это были керосиновые лампы! Четыре тусклые керосиновые лампы на весь огромный зал. С самодельными стеклами: четырехугольный застекленный железный каркас.

– Назад к предкам? – спросил Лорс у Эдипа. – Разве сплошная электрификация еще не коснулась нашего родного Дома культуры?

Эдип заносчиво ответил:

– Мы можем электрифицироваться в любой момент. Но, я надеюсь, вы слышали о новых веяниях – в моду входит старинное освещение: например, восковые свечи…

– …амбарные фонари типа «летучая мышь» в клубном варианте, – подхватил Лорс.

Эдип хихикнул:

– А вы шутник! Мы сработаемся.

Зал начал заполняться. Петя заиграл на баяне вальс. Лорс поспешил удалиться в пустое, темное боковое фойе и тайком глядел оттуда в зал через стеклянную перегородку.

– Тут не курить, выведу, – раздался рядом с Лорсом откуда‑то снизу сердитый голос.

Перед Лорсом стояло курносое, мордастое существо лет пятнадцати, полуутонувшее в широких брезентовых штанах. На голове у существа была нахлобучена по самые толстые щеки пожарная каска. Она сверкала чистой медью в лучах света, падавшего сквозь стекло перегородки. Так же чисто золотились под каской глаза, полные пожарного рвения.

– Ты кто, прекрасное дитя? – поинтересовался Лорс.

– Пупыня.

– И что это значит?

– Тишка Пупыня. Дежурный от колхозной дэ‑пэ‑дэ.

Представитель добровольной пожарной дружины должен был знать все про огни. В том числе и электрические.

– Тракторист столб свалил трактором, – объяснил он Лорсу, подтягивая штаны и оттягивая с глаз каску, – поэтому и нет электричества.

– Ясно. Сельсовет, конечно, требует, чтобы столб восстановил колхоз, а колхоз утверждает, что обязан сельсовет, – догадался Лорс, вспомнив один из излюбленных в газете заголовков «Иван кивает на Петра».

– Уже всё знаете? – одобрил Пупыня. – Когда здесь сессия райсовета заседает, то мы разрешаем протянуть времянку. Никуда не денешься: райисполком все‑таки выше дэ‑пэ‑дэ. Сказал тебе: брось сигаретку!

За стеклянной перегородкой разгорался клубный вечер. Громче стали голоса и смех. В синем керосиновом дыму плыли танцующие пары. Видно, в зале становилось жарко: прямо в угол, на лавку, летели в кучу телогрейки, плащи, куртки. То тут, то там мелькал в зале Эдип, осанистый в своем шевиотовом костюме спортивного покроя.

Не зная, куда приткнуться, Лорс посидел в темной, без окон и света, комнате – кабинете директора. Затем бродил за кулисами, где пахло пылью, несмотря на сквозняк от разбитых окон. Потом он вернулся в фойе и открыл дверь в боковую комнатку, откуда смутно доносилось пение женского хора. Он думал, что это звучит радио.

Но маленькая комната была битком, до самого порога, набита девушками, неизвестно когда забравшимися туда. Горела колеблющимся пламенем лампа, и Лорс увидел в самом центре группы сидящую на столе девушку с живым, насмешливым лицом. Две ее тугие косы свисали на худые стройные плечи. В белом воротничке, она напоминала гимназистку. Увидев Лорса, девушка с косами перестала дирижировать и вдруг озорно скомандовала:

– А ну, Капа!

– Так ты мне стол‑то освободи, Аза! – ответила Капа и приготовилась, стрельнув в Лорса лучезарными глазами.

Лорс вздрогнул от частого грохота каблучков. Это вскочила на стол, заплясала маленькая, полная Капа, истошно припевая:

 

Массовик, массовик,

Милый наш затейничек!

Мы тебя полюбим дружно –

Только купи веничек.

 

«Дурацкая частушка. Про меня, что ли?» И Лорс на всякий случай выскочил, но продолжал прислушиваться.

У Капы был бархатный голос, однако она нарочно делала его истошным и грубым, когда запела:

 

Ух, тюх, тюх, тюх,

Разгорелся мой утюг!

Одного нам было мало –

Начальников дали двух!

 

Капа умолкла, как только раздался звонкий, грудной голос девушки с косами:

– Ну уж такое ни к чему. Обидится новичок.

«Точно, про меня. В первый же день я стал героем фольклора», – подумал Лорс, спасаясь в кабинет директора.

– Лорс, вы здесь? – раздался в дверях взволнованный голос директора. – Товарищ из райисполкома идет. Лично к вам. Пупыня, быстро лампу! Любую из зала. Две тащи!.. Нос вытри… У‑у, некультурный! Прошу, прошу, пожалуйте сюда, Керим Саидович, ваш друг здесь. В творческом уединении…

– Где же он? – пробасил чей‑то знакомый голос. – Ах, чтоб ты пропал, Лорс! Я сидел на заседании райисполкома – и вдруг ты мелькнул за окном. Уже три часа тебя по всему селу ищу!

…В лучах двух ламп, которые внес Пупыня, в сиянии его пожарной каски Лорс увидел толстого и представительного товарища из райисполкома – друга детства, однокашника Керима.

Эдип деликатно вышел, вытолкнув Пупыню.

Лорс и Керим, закурив, молча переглядывались, оба удивленные и обрадованные такой нежданной встречей.

 

Заупокойная месса

 

В школе они всегда тянулись друг к другу, но никогда у них не прекращалось скрытое соперничество, помнил Лорс.

Пожалуй, Керим был добродушнее Лорса. Этот толстяк был слишком ленив, чтобы принимать что‑нибудь чересчур всерьез. Вот и сейчас он не задавался.

– Я здесь мелкая шишка! – пренебрежительно хмыкнул он, зевая и жмурясь от огня лампы. – Заведующий общим отделом райисполкома. Писарь. Но все‑таки шишка! А твои заметочки я в газете читал. Где ты научился так строчить? Хм… журналист… Здорово! Наши знаешь как боятся вас, газетчиков! А я вот – районщик… – Брезгливо оглядев мрачную, захламленную комнату, он опять хмыкнул: – «Кабинет директора»… Ты приехал, чтоб пропесочить в газете эту шарашкину контору? Наши же тебе спасибо скажут. И нас пропесочь за Дом культуры, и министерство, которое засылает сюда шаромыжников вроде этого пьянчужки Эдипа. Вот где каменный век культпросветработы! Я бывал в других районах, но такого, как у нас, нигде не увидишь. Взорвать бы этот сарай!

Прислушавшись к шуму зала, он с завистью сказал:

– А весело живут эти бездельники – клубные работники. Все время с музыкой! Пойдем станцуем? А потом ко мне – вспоминать школу! Расскажешь, куда разбрелись наши ребята…

Лорс танцевать отказался, он даже не вышел в зал, где все взоры были бы обращены на него, новичка. А толстый, приметный Керим – районный работник! – держался в зале как ни в чем не бывало. Улыбался он, улыбались ему. Танцевал он неуклюже, но это его ничуть не смущало.

Вернувшись с Лорсом в кабинет, он объявил, что прямо‑таки хорошенькие девчонки в зале попадаются, – и где это они днем прячутся? Наконец Керим потребовал:

– Пошли отсюда. Ночуешь у меня. На сколько дней у тебя командировка?

– Я же сейчас на работе! – рассмеялся Лорс. – Я работаю здесь, в Доме культуры.

…Лорсу пришлось долго втолковывать Кериму, что он не шутит. Керим все равно не верил. Зазвав всполошенного Эдипа, он кричал на него, твердил, что Лорс никогда не будет работать с такими выжигами и чечеточниками.

– Позвольте, позвольте… – обиделся Эдип и начал с пафосом: – Мы с вашим другом являемся полпредами культуры на селе… Полпредами!

Керим бесцеремонно выставил Эдипа за дверь, припер Лорса к стене животом и в отчаянии спросил:

– Зачем ты это сделал? Чего ты хочешь? Чего ты добиваешься в жизни?

– Рано мне еще давать интервью. Но и ты не смог бы ответить на такие вопросы!

– Я? Могу! У меня все ясно. Я просто… живу. Честно делаю свое дело. Учусь заочно в институте. Читаю интересные книжки. Полюблю – женюсь, на радость своим родителям. Не делаю людям пакостей и стараюсь, чтобы мне их не делали. Мечтаю продвинуться в город, но совсем не из‑за карьеры. А ты, осел, зачем сбежал оттуда в это захолустье? Ведь засосет тебя это клубное болото, задохнешься! Ну хорошо, давай я тебя устрою. Ну статистиком, ну каким‑нибудь чиновником. Или завскладом, если у тебя есть такая жилка.

«Вот кто мог бы меня в два счета устроить в любой колхоз!» – подумал Лорс. Но он не захотел бы протекции даже от родного дяди.

– Слушай, оставь меня в покое, – ответил Лорс Кериму, потому что ему больше нечего было сказать после своей капитуляции. – Я всю жизнь мечтал о клубной работе. Ты всего‑навсего райписарь, а я теперь – полпред! Звучит?

– Да‑а, догадываюсь: понаставил ты себе, наверное, всяких мудреных вопросов, – Керим ухмыльнулся, – о жизни, о своем предназначении. А теперь вертишься, шаришь кругом: где ответы? Их и великие люди не находили! Между прочим, ты и в школе слыл не очень‑то нормальным…

– Великим людям было легче, чем нам с тобой, – сказал Лорс, швырнув окурок. – Они умели отделываться афоризмами вроде такого: отсутствие ответов все же лучше, чем отсутствие вопросов.

– Дочитался! – Керим встал и пошел к дверям, зацепив животом директорский стол. – Ну погибай. Хорони себя под звуки колхозного тустепа и какой‑нибудь там летки‑енки!

Лорс скорбно и мерно произнес сам себе надгробную эпитафию:

– Заупокойная месса состоялась в сельском храме культуры. Прощальную речь от имени районного руководства произнес близкий друг усопшего…

– Деньги хоть есть у тебя? – перебил Керим. – На, возьми. Затейники всегда некормленные. Вернешь, когда начнешь давать интервью прессе в качестве великого избача!

 

Грустно стало Лорсу после ухода Керима. Но появился Эдип и поучительным тоном сказал:

– Коллега, запомните: культработник на глазах у массы всегда должен быть бодрым и веселым, даже если у него из глаз текут невидимые слезы. Для поднятия настроения мы отметим ваше вступление на должность. Надо поддерживать среди актива культурные традиции!

Лорс наотрез отказался. Тогда Эдип провел торжественную пятиминутную церемонию передачи массовику дел. Были переданы: 1. Тощая папка с листочком плана работы и какими‑то инструкциями. 2. Принадлежности для игры в «почту». 3. Повязка «Дежурный» и 4. Ремень для игры в «третьего лишнего».

Вручая широкий, залоснившийся ремень, Эдип величаво встал, откинул волосы и произнес:

– Возьмите этот культинвентарь, мой юный друг, но помните: кому много дано – с того много и спросится!

…Табличку «Директор» на дверях кабинета перевернули, и она теперь обозначала: «Не входить, идет репетиция». Лорс, устроившись в самом темном уголке фойе, прислушивался – что же там за «репетиция»? Из‑за дверей доносился страстный баритон Эдипа:

– Меня в Средней Азии, в Мирзачуле, клубная молодежь на руках носила. Каждый вечер! Сам председатель исполкома мне не раз говорил: «Ох, Эдип, по‑хорошему тебе от нас не уйти!» Потому что я там был нужен. Поймите, я в первую очередь артист и только потом администратор! Я – артист! – Голос директора становился все громче. – Я плакать хочу, когда вижу, как телевизор закабалил современную молодежь! – кричал за дверью Эдип. – Силой живого искусства я хочу оторвать ее от мертвого голубого экрана!

– Спой нам «Кабачок», Эдип! – хором пожелали бывшие директора.

– Могу. Я сейчас в настрое, друзья!

 

Заше‑е‑л я в чудный кабачок…

Тра‑та‑та!..

Вино‑о‑о там стоит пятачок!

Тра‑та‑та!..

 

Припев «тра‑та‑та» каждый раз подхватывал хор.

Лорс уныло слонялся по фойе, чувствуя, как у него горят щеки. «Куда я попал? – со стыдом думал он. – Ну и местечко!»

Из маленькой комнатки расходились девушки. Они прислушивались к пению, которое доносилось из кабинета директора.

– Опять Эдип с нами репетицию не провел, – со вздохом сказал кто‑то из девушек. – Ну, спрашивается, для чего собирал?

Аза, девушка с косами, которая, наверное, была у них главной заводилой, с презрением глянула на Лорса и обвернулась. Но Лорс увидел, как хорошо сверкают в гневе ее карие глаза, и какая у нее округлая, нежная шея, и как стройна ее фигура.

– Девочки, а какой у нас румяный массовик!: – громко и певуче сказала своим грудным голосом эта девушка.

Капа‑частушечница тотчас подпрыгнула, ударила каблучками дробь и запела, весело глядя на пылающее лицо Лорса:

 

Что такое? Что такое!

Я совсем не пьяный!

Посидел среди актива,

Сделался румяный!

 

Лорс обозлился, но не успел ничего сказать: девушки с хохотом убежали.

Прильнув лицом к холодному стеклу перегородки, он глядел в зал. Встряхивая склоненной к баяну головой, играл Петя. Плыли в синем дыму пары. Танцующие с любопытством поглядывали сквозь стекло на незнакомца. И Лорс подумал, что у него, наверное, сейчас очень тоскливое лицо.

 

 

Глава III. Если дал слово

 

Какая нахальная «липа»!

 

Настроение было унылым и в последующие дни.

Просто праздность Лорс бы еще перенес. Скажем, валяться с книгой в руках в саду у бабушки Чипижихи на немощной, весенней траве.

Невмоготу была клубная деятельная праздность. Находиться днем на работе было необязательным. «Мы должны беречь творческую энергию для вечера, для встречи с массами!» – говорил Эдип. Вместе с тем хоть на полчаса, а дело днем находилось. Обычно к полудню у Эдипа возникало решение, быть сегодня танцам или нет. Инструктор обязан был воплотить это решение на постоянном щите‑афише, то есть проставить дату. И вот, чтобы макнуть кисть в баночку с краской, надо было подниматься с травы и плестись в ДК.

Время от времени Эдип свистал всех наверх, вращал глазами и произносил мобилизующую речь об очередных задачах.

– Правда, ваша правда, – скорбно внимала директорским наставлениям хромая тетя Паша, уборщица‑контролер. – Вот еще бы купить веник…

– Это в рабочем порядке, – презрительно отмахивался Эдип и страстно продолжал: – Посмотрите на наши цифры охвата. Позор! Я‑то занят творческой работой, я готовлю с кружковцами концерт. А вы? Где вы?!

Баянист Петя легко загорался и впадал от директорской речи в транс. Чуткие струны его музыкальной души начинали лихорадочно вибрировать. В такт им все чаще вздымалась под синтетической курткой татуированная грудь. В зеленоватых, простодушно открытых на мир глазах Пети отражалась тщетная погоня за ускользающей мыслью.

– Мы, работники райДК, должны быть лучом света! – взвинчивался Эдип, бросая самодовольный ораторский взгляд на Лорса. – Но для того, чтобы светить, надо гореть. Го‑реть!

– Горим! – тихо вскричала однажды тетя Паша.

Но оказалось, что это задымилась газета от сигареты баяниста.

Затушив газету, Петя задышал чаще и яростно произнес со всхлипыванием:

– Что надо делать, Эдип?! Скажи – мы все сделаем!

– Работать, товарищ Петя. Неустанно работать! В том числе, между прочим, и над собой. Конкретизирую: ты же спишь над аккордеоном, ты играешь словно во сне. Значит, спят и танцующие пары. Больше экспрессии! И давайте смелее проявлять инициативу. У вас теперь есть с кого брать пример, баянист. Вот он перед вами, наш живой маяк – новый инструктор. С его приходом у нас ударили родники интеллектуальной жизни.

Лорс вздрогнул и воинственно поднял голову от листочка с шахматной задачей. Еще не хватало, чтобы над ним тут издевались. Однако директор не иронизировал:

– Посмотрите, как преобразилось боковое фойе! Там же была пустыня. А теперь? Теперь у нас и там будут цифры охвата.

«До чего же легко выбираться в передовики!» – расхохотался Лорс в душе. Вчера перед началом танцев он, одурев от тоски и скуки, начал разбирать за кулисами хлам. Нашел там шашки и решил сыграть с пожарником Пупыней. Для этого Лорс вытащил из‑за кулис в пустое фойе длинный узкий стол и вынес сюда коптилку. А поскольку стол был грязен, засижен птицами, свободно залетающими в Дом культуры через выбитые окна сцены, то аккуратист Лорс покрыл его старым, выцветшим кумачовым лозунгом изнанкой кверху. И кинул на стол помятый прошлогодний номер журнала «Коневодство», потому что ему понравился снимок рысака на обложке.

– Батюшки, какое потрясающее у нас новшество с приходом энтузиаста!

Забирая у остолбеневшего, прослезившегося Пупыни одним ударом шесть шашек, Лорс, даже не оборачиваясь, узнал, чей это нарочито‑фальшивый, смеющийся голос: девушки с косами – Азы.

И все‑таки даже это было заметным новшеством в столь однообразной жизни клуба!

Из зала потянулись в фойе. Возле шашек толпились болельщики. Журнал с портретом рысака переходил из рук в руки. Некоторые забредали в фойе просто посидеть в сторонке от суматохи танцев.

Но называть за такую чепуху передовиком?!

Однако Эдип оказался прав. Цифры охвата массовой работой в самом деле подскочили вверх, потому что Эдип приказал Лорсу завести в отчетной сводке две новых графы: «Охвачено настольными играми», «Охвачено коллективным чтением сельскохозяйственной литературы».

Лорс сам беззастенчиво потешался над такой нахальной «липой». Плевать ему на всё! Долго он в этой богадельне все равно не выдержит.

– Ну давайте сделаем настоящий красный уголок! – предложил было он директору. – Это же так просто!

– Не надо. Все должно быть в меру. А то отвлечем публику из зала. Центр массовой работы – там.

Лорс доходил до исступления от вечерней скуки, потому что в центр массовой работы – в зал – он по‑прежнему стеснялся выйти. Отношения с маленькой комнаткой, где, как сказал Эдип, готовили под его личным руководством концерт, у Лорса были покончены, не начавшись. Завидев насмешливое лицо Азы, он со злостью отворачивался. А при виде лучезарной мордочки Капы Лорс спешил куда‑нибудь скрыться: вдруг грянет частушка о журнале «Коневодство». Ведь стоило Азе над чем‑нибудь посмеяться, Капа тотчас выпаливала частушку.

 

«Пристроился, работяга…»

 

Лорс довольно быстро выработал себе круг обязанностей. Он цеплял повязку «дежурный» первому, кто попадется, и сурово приказывал:

– Организуешь «третьего лишнего». За ремень отвечаешь шкурой. А «почту» пусть опять разносит Пупыня. Не захочет – выгоню с танцев. Вместе с каской!

Дальше вечер молодежи катился сам. Оставалось изредка напоминать Пете об инициативе и экспрессии, если он засидится за шашками и затянет антракт между танцами, да поглядеть иногда со сцены в зал сквозь щелку в занавесе – все ли в порядке.

И порядок, как ни странно, соблюдался. Лорс чувствовал, что его почему‑то боятся; даже больше, чем Эдипа. Скоро он сообразил, в чем дело. Эдип был всем понятен, он был весь на виду. Он бездельничал непринужденно и откровенно, ничуть не томясь этим, рассказывал в зале, как молодежь носила его на руках в далеком Мирзачуле. Над ним бесстыдно смеялись, но относились к нему все беззлобно, кроме Азы, которая Эдипа просто не замечала.

Лорс тоже бездельничал, но, в отличие от Эдипа, томился этим и потому всегда ходил молчаливый, мрачный. Ни с кем из посетителей не общался. Но он все время был где‑то тут, и он был непонятен. Это внушало опаску. «Бездельник должен быть загадочным!» – сделал вывод Лорс. Если кто‑нибудь начинал безобразничать в зале, Лорс через дежурного зазывал за кулисы и молча, загадочно разглядывал его. У нарушителя появлялась растерянная, глупая улыбка, и он спешил заверить: «Ну ладно, не буду…»

Впрочем, никаких особых происшествий в зале обычно не случалось. Наиболее бурные волны выплескивались, как правило, за порог, во тьму парка, где шла своя жизнь. Там коротали вечер те, у кого не было денег на билет. Они пытались привести в движение какую‑нибудь карусель Яши Покутного, но сбить с цепей амбарные замки было не так‑то просто. Под звуки балалайки либо мандолины безбилетники плясали под окнами или водили хоровод вокруг здания. Там вспыхивала вдруг лезгинка, которую в зале Эдип запрещал («это танец народный, но все же из числа азартных, как и всякие твисты»). Туда, в потемки парка, выходили объясняться в любви, покурить или свести счеты. Там верховодили личности вроде Васьки‑Дьяка, известного всему селу драчуна, который пренебрегал клубным залом и танцульками.

Лорсу казалось, что самая жизнь, какая бы она ни была, – там, за порогом. А здесь – один нескончаемый, сонный танец, да и тот проплывает мимо него.

Многих в клубной толпе Лорс уже различал, они были ему любопытны. И он шел каждый вечер на работу с решимостью: «Сегодня обозлюсь и «развяжусь» – заговорю! Выйду на сцену, заору: «Баянист, вальс!» Станцую. Подсяду к каждому. Зайду к Азе и беззлобно попикируюсь с ней при девчонках – кто кого! Это же все так просто… И как же мне станет хорошо!»

Однако стоило ему появиться – голоса притихали. И Лорс тотчас же трусливо входил в привычный для всех образ. Да ступи он сейчас в зал и заговори – весь Дом культуры сбежится глазеть на чудо, так казалось Лорсу. Сразу надо было предстать перед людьми таким, каков ты есть, с самого начала! Придуманное обличье потом так же трудно скинуть, как оголиться при людях. Лорс проклинал все эти свои переживания как никчемные, не замечая, что проходит небесполезный для себя мучительный урок.

Еще один урок оказался вполне осознанным: как нелегко привыкнуть к даровому хлебу. Расписавшись в ведомости за первую в жизни зарплату, Лорс пощупал в кармане хрустящую пачку и подумал: «За что только не платит родное государство!..»

В зале Лорс старался не показываться не только из‑за своей обычной застенчивости перед множеством глаз, но еще и потому, что вполне справедливо полагал: соображает же здесь хоть кто‑нибудь, что они с Эдипом сущие дармоеды! Например, доярка Клава, которую Лорс запомнил по колхозной ферме. Может быть, она и не узнала в клубе Лорса. Но в глазах Клавки ему почудилось: «Пристроился к ремешку, работяга?»

 

Эдип расписывался за зарплату с видом человека, который хочет сказать: «Эх, разве такой ничтожной награды от общества заслуживает наш каторжный труд?!»

Лорс же после получки подумал, что надо же ее хоть как‑то отработать. Наутро пришел в клуб и, хотя был выходной день, до самого вечера рисовал новую афишу.

Это была не афиша, а картина! Баянист, похожий на Петю, раздирал мехи чуть не на половине полотна. Танцор, изогнувшись томно, как Эдип, вел девушку.

– Салют полпреду! – раздался над ухом бас Керима. – С увлечением рисуешь афишку?

– Ты ведь так и говорил, верно? «Засосет тебя клубное болото!» – Лорс отмыл керосином краску с рук и полез в карман. – Возвращаю твой червонец, мы в расчете. А вот как рассчитываться с государством? Буду афишами: в каждую получку – новую.

 

Мяч в воздухе

 

Итак, у него теперь имеются деньги, хоть и небольшие. Пора облобызать Эдипа и бежать отсюда куда глаза глядят. Пусть кто‑нибудь другой инструктирует Пупыню.

Однако Лорсу пришлось на несколько дней отложить прощание с Предгорным: Эдипа вызвали в город. Там вслед за семинаром заведующих отделами культуры созвали семинар директоров Домов культуры.

Эдип наспех собрал сводки и даже не успел провести прощального установочного совещания с коллективом. С видом полководца, вынужденного на время оставить любимую армию, он обвел глазами зал и вручил Лорсу тяжелую, гремящую связку ключей:

– Оставляю вас, неопытного, перед самым разгаром весенне‑полевой кампании в районе!

Лорс припал к его груди:

– Я продолжу ваше дело… Мужайтесь, Эдип! Поярче расскажите в городе о нашем богатом опыте, не скупитесь! Не забудьте помянуть и о моих грандиозных свершениях в фойе. На семинаре это может прозвучать…

Лорс до сих пор никак не мог заставить себя серьезно относиться к своему директору.

…Эта связка ключей, с которой Эдип не расставался, интриговала Лорса. И он решил наконец как следует облазить все закоулки Дома культуры. Его еще и в первые дни удивило бесчисленное количество дверей и замков. Входные двери таились и со стороны сцены, и с боков здания. Оказалось, что по закону строгой поповской симметрии боковой придел (теперь это фойе) имеется не только справа, но и слева, за глухо закрытой дверью. Такая же большая и темная комната, как кабинет директора, примыкала к сцене и с другого боку. Узкая таинственная лестница вела, извиваясь, из прихожей наверх, в круглую светлую комнату, засиженную голубями. Что здесь было у попов? Звонарня? Исповедальня?

И что прячет Эдип за бесчисленными замками? Остатки поповских сокровищ? Нет, конечно. Какую‑нибудь забавную рухлядь, что‑нибудь такое, в чем Лорс любил копаться в детстве, лазая по чердакам.

Целый день Лорс провел в пыльных кладовых. Сколько их было, и чего он только в них не обнаружил! Одна была забита струнными инструментами, сваленными кое‑как, – целый оркестр, начиная от крошечного банджо и кончая какой‑то гигантской пузатой штукой: раздувшаяся мандолина!

В другой кладовой громоздились банки и ведра с красками, валялись засохшие кисти. Свое школьное детство вспомнил Лорс, увидев запыленные картонные коробки вроде пеналов – наборы деталей для авиамоделей. Тускло сверкнул медью большой, как пожарная цистерна, самовар с вдавленным боком. Заржавленные плотницкие инструменты – пила‑ножовка, топор, рубанки… Полный ящик электрических лампочек… Валяется куча новеньких вешалок… Рулон ледерина…

Одна из кладовок, с зарешеченным окном, хранила богатство – актерские костюмы. Сделанные в основном из марли, они казались вблизи жалкими, и Лорс понял, откуда Эдип черпал языковое богатство («У‑у, девка марлевая!»).

Больше всего обрадовался Лорс, когда раскопал в одной из кладовых, в ворохе старых лозунгов и плакатов, рваную сетку и волейбольный мяч. Конечно, не ниппельный, а допотопный – со шнуровкой, словно ботинок. Но это все же была сносная волейбольная покрышка с целенькой камерой.

Теперь он знал, чему посвятить неделю без Эдипа, чтобы не умереть за эту неделю от скуки: он б