Туберкулез на страницах литературных произведений и в исторических свидетельствах

Лорд Байрон, Ф. М. Достоевский, Ф. Шопен, В. Г. Белинский, А. П. Чехов, Ф. Дзержинский – все они страдали туберкулезом. И этот список можно продолжать бесконечно.

Я хочу привести вам пример течения этой болезни и отношения к ней окружающих людей с которым столкнулся Фредерик Шопен, композитор‑романтик, основоположник польской музыкальной классики.

Жизнь Шопена сложилась трагически. Он родился в Польше, прожил в ней 20 лет, а потом был вынужден уехать жить в Париж, тоскуя по Родине. Композитор заболел туберкулезом в возрасте 16 лет. Благодаря воспоминаниям французской писательницы Жорж Санд, с которой Шопен вступил в свободный союз в 1836, до наших дней дошли факты об этом периоде его жизни. Осенью 1938 г. Шопен и Жорж Санд с ее детьми предприняли большое путешествие на остров Мальорка и поселились в главном его городе Пальме. «Я в Пальме, – пишет Шопен, – среди пальм, кедров, кактусов, олив, померанцев, лимонов, алоэ, фиговых деревьев, гранатов, и т. п. Небо, как бирюза, море, как лазурь, горы, как изумруд, воздух, как на небесах. Днем солнце, все ходят по‑летнему и жарко; ночью – гитары и пение по целым часам». На Мальорку Шопен приехал, чтобы лечиться от туберкулеза. Он упоен любовью, жизнью, природой. Но это продолжалось недолго. Его хрупкий организм, ослабленный непрестанным творческим горением, с трудом мог переносить неустройство, отсутствие необходимых условий. Именно с такими обстоятельствами пришлось столкнуться на Мальорке. К этому прибавилась сильная простуда, которая осложнилась кровохарканьем. Доктор, который осматривал композитора, сообщил хозяину гостиницы о заболевании постояльца. Шопен не ожидал враждебного отношения со стороны жителей острова. Вскоре его выгнали из гостиницы, а хозяин к тому же взыскал с них убытки по ремонту занимаемого ими дома. Вынужденные покинуть Пальму, Шопен и Жорж Санд с детьми пытались уехать с острова. Но перевозчик, узнав о заболевании, отказался транспортировать Шопена и его вещи. Они пересекли остров и приплыли в Барселону на корабле вместе со свиньями. В Барселоне хозяин гостиницы предоставил кровать, которую потом сожгли по требованию местной администрации. После этого на некоторое время Шопен и Жорж Санд остановились в Марселе, а лето провели в имении писательницы Ноане. Здесь здоровье Шопена восстановилось, и осенью 1839 г. они вернулись в Париж.

Теперь, благодаря недавно найденной фотографии, сделанной за два или три года до смерти Шопена, мы знаем, как он в действительности выглядел: рано состарившийся человек с выражением лица, свидетельствующим о болезненности и изнуренности; с черными локонами, прикрывающими лоб. Он по‑прежнему много работал и выступал с концертами. 28 августа состоялся его концерт в Манчестере, через некоторое время в Глазго, затем, в начале октября, – в Эдинбурге, а 31 октября Шопен возвратился в Лондон. Обессиленный болезнью, но движимый патриотическим чувством, он выступил на ежегодном польском балу, устроенном 16 ноября 1848 г. Это было последнее появление Шопена перед публикой. В конце ноября Шопен вернулся в Париж. Оставшийся год жизни был медленным угасанием. Последнюю радость Шопену доставил приезд сестры Людвики, которая неотлучно оставалась подле него до самого конца.

В ночь с 16 на 17 октября 1848 г. Шопена не стало. Он умер от туберкулеза на руках своей сестры. Ему было 39 лет.

Великий русский писатель Антон Павлович Чехов тоже болел туберкулезом. Можно сказать, что он без достаточной серьезности относился к своей болезни, чахотке, которая, по всей вероятности, началась у него после Сахалина. В своих путевых записках об острове Сахалине Чехов пишет, что «…На долю болезней дыхательных органов приходится одна треть умерших. Взрослые на Сахалине подвержены чахотке в сильной степени; здесь она самая частая и самая опасная болезнь. Больше всего умирают в декабре, когда на Сахалине бывает очень холодно, и в марте и апреле; меньше всего – в сентябре и октябре. Опасности умереть от чахотки на Сахалине подвержены наиболее всего возрасты 25–35 и 35–45 лет. Большинство умерших от чахотки – каторжные. Вот это‑то преобладание рабочих возрастов и каторжных дает право заключить, что значительная смертность от чахотки в ссыльной колонии зависит главным образом от неблагоприятных условий жизни в общих тюремных камерах и непосильной тяжести каторжных работ, отнимающих у рабочего больше, чем может дать ему тюремная пища. Суровый климат, всякие лишения, претерпеваемые во время работ, побегов и заключения в карцерах, беспокойная жизнь в общих камерах, недостаток жиров в пище, тоска по родине – вот главные причины сахалинской чахотки».

Биографы Чехова, среди которых уже набралось немало квалифицированных медиков, недоумевают: почему столь квалифицированный врач так долго не мог разглядеть у себя чахотки, симптомы которой давно наблюдал. Почему не лечился, не обращался к специалистам и т. п. Если собрать все мемуарные свидетельства и многочисленные высказывания Чехова в письмах о своей болезни, то становится ясно, что о ней он знал, а все отговорки о «желудочном» кашле и отсутствии «совокупности признаков» – лишь для родственников и друзей.

Чехов знал о своей болезни, но считать себя больным не хотел. «Лечение и заботы о своем физическом существовании внушают мне что‑то близкое к отвращению, лечиться я не буду». Как врачу ему было ясно, что лечебный режим туберкулезного больного исключает творческую работу – во всяком случае в тех формах непрестанного напряжения, как это было у него. Выбор делался вполне сознательный. И лечиться он начал только тогда, когда состояние стало катастрофическим.

В Москве, 21 марта 1897 г., когда Чехов намеревался отправиться в Петербург по делам, ему сделалось плохо. На следующий день недомогание усилилось, а Чехов не предпринимает мер, хотя началось кровохарканье. Болезнь в корне меняла всю жизнь Чехова. Отныне он каждодневно думает о ней, хотя в спокойной, подчас в полушутливой форме сообщает о ее грозных приступах в письмах. Он то находится в своей усадьбе в Мелихове, то едет в Ялту, то уезжает за границу в Париж, Ниццу, Биарицце. Здесь ему значительно лучше.

Женитьба на О. Л. Книппер, происшедшая 25 мая 1901 г., была, конечно, обретением того, кого Чехов искал всю жизнь. Но это было позднее счастье. Он уже хорошо знал, что умирает. И Ялта оказалась не совсем благоприятной для его легких, и в Мелихове нельзя было жить. Отсюда метания: то кумыс в Башкирии, то опять Ницца.

В мае 1904 г. в Москве Чехов простудился: началось обострение плеврита, боль в ногах. Врач предписывает ему ехать на курорт в Германию, и Чехов отправляется в Баденвейлер. Там он сначала почувствовал себя лучше, мечтал даже о путешествии по Италии, а возвращаться в Ялту хотел через Константинополь. В письмах он уверяет своих родных, что здоровье его улучшается. Но даже небольшие прогулки с женой в Баденвейлер он должен был совершать в экипаже.

Внезапно состояние его ухудшилось. Сердце Чехова уже не выдерживало нагрузки. В первом часу ночи с 1 на 2 июля (15 июля по новому стилю) 1904 г. он проснулся от удушья и впервые попросил послать за врачом. Врач констатировал упадок сердечной деятельности; введение камфары не помогло. Умирающий Чехов стал бредить, говорить о каком‑то матросе, спрашивал о японцах. Потом он очнулся и сказал с улыбкой жене, которая хотела положить ему на грудь мешок со льдом: «На пустое сердце льда не кладут». Перед самой смертью попросил бокал шампанского, отказался от помощи кислорода, сам заявил приглашенному врачу, что умирает. Фраза: «Я умираю» – была произнесена им по‑немецки.

Чехов умер в три часа ночи. До последних минут он был мужественно спокоен.

Не менее трагичной была смерть от чахотки Федора Михайловича Достоевского. В конце мая 1879 г. он был осмотрен врачом. Доктор успокоил больного, но родственникам рассказал истинную ситуацию. Болезнь сделала зловещие успехи, мелкие сосуды легких стали до того тонки и хрупки, что от физического усилия или душевного волнения может произойти их разрыв. Следовало всячески избегать таких напряжений организма.

Но в январе 1881 г. между родными Достоевского происходил раздел наследства своей тетки. Это и привело к печальной развязке. К Достоевскому приезжает из Москвы его любимая сестра Вера Михайловна с просьбой предоставить сонаследницам вместо денег землю, т. е. отказаться в пользу сестер от своей доли в имении. За обедом произошел разговор между братом и сестрой. Объяснение становилось возбужденным. Достоевский встал из‑за стола и ушел в кабинет. Здесь у него из горла хлынула кровь, но это длилось недолго. Перед вечером приехал домашний врач Достоевских. От выстукивания груди хлынула кровь, и Федор Михайлович потерял сознание. Придя в себя, он простился со всеми родными и, отослав детей, благодарил свою жену, Анну Григорьевну за счастье, которое она принесла ему.

Ночь больной провел спокойно. День 27 января прошел без восстановления кровотечений. Семья успокоилась, отец беседовал с детьми, читал газеты. Вообще же состояние его было возбужденным. То он ждет смерти, быстрой и близкой, делает распоряжения, беспокоится о судьбе семьи, то живет, мыслит, мечтает о будущих работах, говорит о том, как вырастут дети, как он их воспитает. Прибывший профессор нашел значительное улучшение и обещал выздоровление.

В 7 утра Анна Григорьевна проснулась и увидела, что Федор Михайлович смотрит на нее. На ее вопрос о самочувствии Достоевский ответил: «Я уже три часа не сплю и все думаю, и только сейчас осознал ясно, что я сегодня умру». В 11 возобновилось горловое кровотечение. Больной почувствовал необыкновенную слабость. Он позвал детей, взял их за руки и попросил жену прочесть притчу о блудном сыне. Это был последний рассказ, прослушанный Достоевским. После нового кровотечения в 7 вечера он потерял сознание и в 8 ч 38 мин скончался.