Я рада, что не принимаю клиентов у себя дома; я бы никогда не сумела заставить свое обиталище выглядеть достаточно аккуратным к назначенному времени.

 

Если бы только я, как этот парень, никогда не бывала бы дома. Что, кстати, в последние несколько недель определенно начинает смахивать на правду. Я бросила взгляд на его ступни, пока он шел обратно ко мне с бокалами в руках. На нем были разные носки. Один коричневый, другой черный – интересно, он, наверное, даже не обратил на это внимания.

Клиент вложил мне в ладонь бокал охлажденного белого и улыбнулся. Свой он уже заглотал, я заметила. Я сделала крохотный глоток – а‑ля леди, – поставила бокал и проследовала за ним в спальню.

Обнажившись, он оказался вялым. Не его член – тот был вполне внушительных размеров и готов к бою, – но его тело; оно, похоже, знавало лучшие времена. Вероятно, он когда‑то был даже красив – того сорта мужчина, которые мчат, оседлав высокую волну потенциала, и укладывают в постель женщин так, будто их рождает бесконечный источник. Он не спрашивал, чего я хочу, что мне нравится; просто занялся делом. Я не оскорбилась: это явно происходило далеко не в первый раз.

Но мне было и впрямь любопытно, что он видит в зеркале. В нем было что‑то такое, что напомнило мне о… Ну уж нет, девочка, не думай об этом, даже не думай смешивать этих двоих!.. О Джайлсе. Одиночество, натренированное в долгих часах работы и бесконечной гонке за мечтой, которая, как он уже понял, не была ни настолько большой, ни настолько яркой, как он когда‑то надеялся. О, в конечном‑то счете он будет в полном порядке. У нас получится компетентный, даже в чем‑то сексуальный секс; он кончит и даст мне хорошие чаевые, и я больше никогда его не увижу. А однажды он встретит какую‑нибудь женщину – хорошую женщину, не экстра‑класса, но определенно достаточно красивую и достаточно милую, чтобы хорошо смотрелась с ним рядом. И всегда втайне будет гадать, что же сталось с теми стриптизершами и моделями, с которыми он когда‑то встречался.

А та женщина, на которой он женится? О, я хорошо знаю этот тип. Она бросит свою работу или будет работать на неполную ставку консультантом. Будет готовить еду, содержать дом, отсылать белье в стирку. Станет собирать его платежные чеки и выделять ему скуповатую сумму на карманные расходы. Ее подруги будут заглядывать к ней на утренний кофе и дивиться, как она это делает, как ей удается содержать все это в таком порядке? Она станет мудро кивать, и цокать языком, и сознаваться, что без ее помощи муж просто пропал бы, вот честное слово, взял бы да пропал.

Но со своей позиции (пока он стоял на коленях между моих ног, пробегая языком по клитору), я задумалась, действительно ли это так? Да, такая жизнь одинока. Но еду можно заказать на дом, можно нанять уборщиц, а что до секса… ну, то, что я делаю, в общем, очень сходно с обслуживанием клиентов. Но если это каждый день будет делать одна и та же женщина, разве это хоть на сколько‑нибудь избавляет от одиночества? Разве наличие жены, которая опекает, делая из тебя несмышленого младенца, заполняет квартиру, которую ты тщательно обставлял, своим осветлителем для волос, туфлями, которые она никогда не будет носить, и старыми номерами Heat – разве это каким‑то образом делает что‑то лучше? Если бы мне пришлось сделать ставку на одну из сторон, я сказала бы, что он будет продолжать пользовать проституток, только посещать их он будет в обед, а не вызывать к себе по вечерам. «Честное слово, дорогая, я просто не понимаю, куда деваются эти деньги. Может быть, я пью слишком много эспрессо».

Он перешел к моим соскам и посасывал их с задумчивым видом, как человек, который мысленно составляет список десяти лучших сосков. Было трудно не рассмеяться. Некоторые люди вообще никогда не отключают свой аналитический мозг. Разумеется, в процессе работы этого не делаю и я, ибо ощущения клиента – на первом месте. Но у меня возникло чувство, что даже в момент, когда ему следовало бы наслаждаться собой, его удовольствие было не чем иным, как еще одним упражнением в области хорошего вкуса. Еще одна галочка в списке.

Мы закончили, когда он стоял, а я перегнулась через кресло. В последний момент он подался назад, и я оглянулась – к моему ужасу, он стаскивал презерватив. Но лишь для того, чтобы эякулировать на меня – а я очень люблю, когда такое случается. Его вздох прозвучал наполовину устало, наполовину облегченно.

– Подожди, постой так, – попросил он и принес салфетки из ванной (стерильной, как в отеле, с туалетными принадлежностями в тон), чтобы вытереть устроенный им беспорядок с моей спины, задницы и задней поверхности бедер. Кажется, он не заметил капелек, впитавшихся в ковер, а если и заметил – не обеспокоился. Несомненно, уборщица видит эту комнату чаще, чем он.

– У тебя отличные сиськи, – сказал он и мягко улыбнулся. Такси уже ожидало на улице, и он открыл дверь, чтобы выпустить меня. Грудь его виднелась из‑под незастегнутой рубашки, и он выглядел в вечернем свете почти как юноша. – Не худей ни на грамм, они идеальны.

Знаток. Я кивнула и пообещала принять его совет к сведению. Прошло ровно три минуты между моментом, когда такси доставило меня домой, и моментом, когда я рухнула на подушку, по‑прежнему в полном макияже, уже почти спящая.

 

Суббота, 3 сентября

 

Наконец‑то проверила веб‑сайт из дома. Похоже, менеджер сдержала слово и изменила мой профиль. В том смысле, что фото теперь настолько размыты, что едва можно догадаться, что это изображения человека, а не то что женщины. Я позвонила ей.

– Это просто безумие – ни один мужчина в здравом уме не станет заказывать пузырь цвета плоти! – заныла я.

– Милая, тебе следовало бы меня поблагодарить, – отрезала она. – Это же ты хотела анонимности.

– Анонимности для возможных коллег – да. Но не поддаваться идентификации как человеческое существо – нет.

Она вздохнула. Я слышала, как на заднем плане у нее жужжит другой телефон.

– Ладно, тогда внеси изменения сама. Отредактируй свои изначальные фото и вышли их обратно электронной почтой. У меня нет времени на вас, девочки, и на ваши жалобы.

 

Вторник, 6 сентября

 

– Он роскошный, он молод, и он тебе понравится, я просто это знаю, – пронзительно пропела она.

Не менеджер. Моя матушка.

Я закатила глаза и пристроила телефон между ухом и плечом, чтобы можно было закончить начатый педикюр.

 

– Он роскошный, он молод, и он тебе понравится, я просто это знаю, – пронзительно пропела она.

 

– Мам, ну пожалуйста! Ты в разводе… сколько там? Уже полминуты? Неужели это подходящий момент, чтобы бросаться очертя голову в новые отношения?

– Не опекай меня, – сказала она. – Кроме того, ни одна из нас не молодеет. Особенно ты.

Палочка апельсинового дерева зависла в воздухе.

– И что это должно значить?

– О, ничего, золотко. Право, ничего.

Мудрым на заметку: когда еврейская мамочка говорит «ничего», это уже определенно «что‑то». В ту же тему: если она говорит, что это никак не связано с тобой, значит, связано, и совершенно точно.

– Ну конечно. Ничего.

Уф! Я совершила ошибку, решив, что поскольку уж моя сестра сбежала из дома, выскочила замуж и забеременела (не то чтобы именно в таком порядке: пусть у меня диплом только по изобразительному искусству, но вычитать я еще не разучилась), то на меня, старшую дочь, будут меньше давить, хотя бы пару лет. По крайней мере, пока мне не стукнет тридцатник. Не тут‑то было. А что касается попыток донести до мамы идею о том, что, может быть – только может быть, – обручальное кольцо, и выводок детишек, и мамулечно‑красотулечный йоголитический гардероб еще не являются надежными индикаторами персональных достижений, так об этом можно вообще забыть.

– Просто… было бы так приятно, если бы я могла кому‑то сказать, что обе мои девочки удачно пристроены.

– А людям в аду хочется воды со льдом, – рявкнула я, яростно тыкая палочкой апельсинового дерева в свою кутикулу. Ой!

– Хотелось бы мне, чтобы ты была не так груба в этом вопросе, – проговорила мама. – Когда я разговариваю с твоей сестрой…

– Ага, я уверена, что, когда ты разговариваешь с ней, у вас там сплошное птичье щебетанье и политес, – перебила я. – Да почему бы и нет? Она приземлилась на все четыре лапы, и ей даже не пришлось пытаться что‑то делать. Конечно, наверное, я бы тоже была бы более приятной, если бы могла позволить себе величавой павой плавать по загородному коттеджу, играя в дочки‑матери… – Знаете, у меня было небольшое поползновение на этом и остановиться, но я его проигнорировала. – О, прости! На самом деле она и сама себе не может этого позволить, не правда ли? Какая там у нее сейчас зарплата? Что‑то совершенно из головы вылетело. Ничего – или все‑таки ноль?

Мама фыркнула. Боже, это искусство фырканья! Нетерпение, ярость, удушающая любовь. Она могла бы вложить в одно‑единственное фырканье «Братьев Карамазовых». Целиком.

– Ну, по крайней мере, она довольна своей жизнью. И я довольна. А ты, дорогая? Ты довольна?

 

Четверг, 8 сентября

 

Если есть в английском языке фраза, вызывающая больший ужас, чем «пьянка на работе», то я ее еще не слышала.

Меня тревожит не перспектива увидеть тех, с кем я работаю, в состоянии опьянения. В конце концов, университет я как‑то пережила. Скорее, дело в неписаных правилах совместного отдыха с коллегами: никогда не пей больше, чем остальные, притворяйся, что не замечаешь никого, кто пьет больше, чем остальные, и, ради всего святого, никогда не западай ни на кого из тех, с кем работаешь.