Танки 118 отб в учебной атаке на карельском полигоне.

 

В. Г. Бабюк

 

Н. А. Полевой

 

Г. А. Федоров

 

В. А. Проценко

 

И. В. Кононов

 

Герой Советского Союза М. С. Сальников (справа) на приеме у начальника Политуправления Ленинградского фронта генерал‑лейтенанта Д. И. Холостова

 

В. Д. Иммерлишвили

 

Д. А. Кутилов, 1943 г.

 

Танк успешно эвакуирован. Слева направо: капитан С. Д. Семеркин, майор И. Ф. Тимофеев, рядовой И. В. Тимонин. Декабрь, 1941 г.

 

Б. И. Кольцов

 

И. Д. Строганов

 

Такими доставлялись на завод танки с поля боя

 

Оживает еще один танк. Внизу слесарь‑сборщик Ф. Потапов, на танке А. Задворный. Декабрь, 1941 г.

 

И. А. Андреев

 

С. В. Сахаров

 

Один из танков КВ, собранный бригадой Ирины Булыгиной

 

Бригада слесарей‑сборщиков Ирины Булыгиной. Сидят внизу: И. Б. Булыгина (справа), Е. Крюкова. Стоят (слева направо): А. В. Задворная, 3. Б. Брейкина, А. Г. Ермолаева, С. Г. Сульманова, С. А. Токарева (ныне Дерягина)

 

Миша Егоров

 

П. И. Баранов

 

Они пришли на смену отцам. Ленинградский металлический завод. 1942 г.

 

В. И. Голиков и Г. А. Федоров среди рабочих завода № 27. 1944 г.

 

Старший мастер по сборке танков Б. М. Устинов (крайний справа). Ноябрь, 1941 г.

 

Экранировка танка БТ в полевых условиях

 

Член парткома завода Н. И. Хорьков знакомит рабочих цеха с фронтовыми новостями. Февраль, 1942 г.

 

Н. И. Бобров

 

П. И. Романенкова, 1965 г.

 

Танки – мосты, оборудованные на заводе № 27 по проекту офицеров управления БТ и МВ Ленинградского фронта

 

Встреча после войны. Встретились ветераны 27‑го ремонтного завода. Слева направо: Н. И. Абрамов, Е. П. Степанова (ныне Васильева), бывший главный инженер А. Ф. Пехотин, ветеран завода, бывший начальник фронтовой рембазы, Е. Н. Непомнящий и А. Н. Яковлев

 

В блокадные дни Ленинграда они трудились для фронта в цехах металлического завода. Первый ряд (слева направо): А. А. Иванов, А. Ф. Попов, В. Ф. Блинков, Г. А. Петров, Л. М. Хейфец, А. А. Сидоров; второй ряд: М. Панкова, П. М. Белоусова, Е. М. Ульяненкова; третий ряд: И. В. Васильев, А. Ф. Пруднеченко, В. С. Доморад, В. А. Михайлов, И. С. Бертов, Б. Е. Гуревич

Дерзость и решительность помогли роте старшего лейтенанта Ф. И. Степанова выиграть трудный бой за лес Мак, где танкисты встретили до 300 солдат противника, которых поддерживали танки и орудия. Советские воины ворвались на позицию противника и разгромили его.

Только один танк старшего лейтенанта В. П. Воронина – заместителя командира 1‑й танковой роты по политчасти – уничтожил три орудия и до тридцати солдат и офицеров противника.

Отличились в боях капитан Е. К. Коваленко, башенные стрелки сержант А. И. Прыгунов, старший сержант II. И. Путяков и многие другие солдаты и офицеры.

По сравнению с танковыми экипажами мужество ремонтников‑эвакуаторов не бросалось в глаза – ведь они лишь в исключительных случаях брались за оружие. Основное их дело – ремонт и эвакуация поврежденных танков. Однако свою задачу они выполняли не после боя, а под огнем противника и на виду у него, особенно когда производили сращивание гусеницы. Ведь спрятаться нельзя ни в окопе, ни в ямке – надо ремонтировать. Поэтому и потери были немалые. Но никто и никогда не уклонялся от своих обязанностей.

Трудностей, связанных с ремонтом танков на поле боя, возникало много. Приходилось доставлять запасные части, снимать годные детали и агрегаты из сгоревших танков, чтобы затем ставить их на другие машины. Часто выкачивали горючее из подбитых танков, перетаскивали боеприпасы, чтобы обеспечить уже отремонтированные танки. За этими делами забывалось, что находишься на поле боя. Свыкались с опасностью и действовали спокойно.

Не все понимали наше положение. Помню, лейтенант М. А. Фролов, танк которого был подбит, вместе с экипажем занял место в цепи пехотинцев и атаковал противника. Дескать, сами справляйтесь, а нам воевать нужно. Даже обидно стало.

И командир мой майор Воякин, когда его танк подбили, подбежал ко мне и бросил упрек за то, что много танков стоит на поле боя. А разве мы виноваты? Большинство танков сгоревшие – их к жизни не вернешь.

Только успел я передать своему комбату отремонтированный танк, как подъехал командир 152‑й танковой бригады полковник П. И. Пинчук. Танковая пушка была заклинена, сам полковник ранен. Он тут же потребовал другой танк. А где его взять? Пока подобрались к стоявшему неподалеку подбитому танку, два товарища погибли. Остались втроем. Отремонтировали машину – и надо же такому случиться! – не успел полковник Пинчук и трех выстрелов сделать по врагу, как его танк прошило термитным снарядом, и оп загорелся. Подбежали к машине, вытащили раненого полковника Пинчука, и… тут меня ранило самого.

Этот сон перед пробуждением мне почему‑то запомнился. Будто меня встречают мать, отец, сестры, друзья. Деревня какой была, такой и осталась. Кругом цветут сады. А к дому все идут и идут: соседи, знакомые. Они все рады моему приезду в отпуск. После войны. В чине капитана. С орденами. На лицах у всех радость. У матери на глазах слезы. Это слезы счастья. Я пытаюсь успокоить мать.

Не надо, не надо плакать, мама. Все хорошо. Ведь победа, и все радуются.

Но вдруг откуда‑то появились солдаты в зеленом. Они то грозят, то снова прячутся. А наш батальон и я с ним идем вперед. Фашисты убегают. Друзья меня закрывают. Поддерживают. Я снова в танке, сажусь за рычаги, нажимаю педаль газа – танк идет на них, врагов. В линию рядом с моим танком идут танки товарищей. Их целая лавина. Я слышу могучий гул по всей ленинградской земле. Вижу, будто въехали мы на поляну. Кругом цветы, цветы, цветы… Товарищи уходят. А как же я? Открываю глаза, вижу – в землянке. Рядом кто‑то в белом. Кругом тихо, спокойно.

– Где я?

Медсестра, прикрыв мне рот ладонью, говорит:

– Тихо, все хорошо. Вам надо помолчать…

А я смотрю на нее и глазам не верю. Ведь это же Надя, та самая девушка, с которой познакомился еще в сентябре 1941 года во время поездки из Лгалатово в Пушкин.

Надя тоже узнала меня, крепко сжала мото руку. И это было самое лучшее лекарство в эти минуты: встретиться почти с незнакомым человеком и в то же время кажущимся таким близким и родным! Надя бережно поправила мою раненую руку, сказала:

– Вас сейчас отправят в госпиталь, а мне пора – ждут, сегодня много раненых…

Мне стало не по себе. Никак не верилось, что из‑за ранения в руку я должен оставить свой батальон, своих товарищей. И в какой момент!

Ведь блокада прорвана, и мне хотелось порадоваться победой вместе со своими фронтовыми друзьями. А тут жди отправки в госпиталь…

Ночью 18 января 1943 года нас, раненых, доставили в Манушкино, а через трое суток – в ленинградский госпиталь, что на Васильевском острове. Впервые с начала войны, попав на настоящую кровать и будучи еще слаб от потери крови, я спал целыми сутками. Даже когда просыпался, я думал о том, какими счастливыми должны быть люди, которые имеют возможность вот так спать без всяких ограничений. Однако уже через неделю белоснежная кровать и стены госпиталя стали злить. И не только меня, но и товарищей по палате – «ходячих». Хотелось немедленно уехать на фронт, в свои части. Да и не привыкли мы к таким порядкам, к такому обращению: осторожно, пейте вот это лекарство через час, а это через три, врач будет тогда‑то…

Словом, на душе было муторно.

Пробовал уговорить врача Валентину Петровну отпустить в часть. Лицо у нее было усталое и строгое. Она выслушала меня и сказала:

– Нет, нельзя. – А потом добавила: – Мы вас эвакуируем на Большую землю.

– Как? – на меня словно вылили ушат воды.

– Так, – твердо выговорила она. И дала попять, что аудиенция окончена.

Я ушел в палату, лег на кровать, закрылся одеялом и все думал, думал. И по всему выходило, что изменить что‑либо не в моих силах. Дело в том, что этот госпиталь выполнял роль как бы эвакуационного пункта. Мы, например, счастливчиками считали тех, кто остается здесь, в Ленинграде.

А на самом деле, оставались те, кто был еще не транспортабелен и находился в тяжелом состоянии. И как много старания и теплоты проявляли врачи, младший медицинский персонал, чтобы помочь раненым, вылечить их, спасти им жизнь. Так разве можно было на них обижаться?

Заботу о раненых проявляли, как могли, и жители Ленинграда. Ежедневно в проходной выстраивалась очередь, чтобы сдать свою кровь раненым. И были по‑настоящему счастливы, когда им это удавалось. Ведь врачи не у всех брали кровь. Собственно, не у всех можно было ее брать. Для многих ленинградцев это, по существу, означало лишение жизни. Но люди просили, может быть не понимая или не желая понять, что это опасно, просили взять их кровь. И плакали, когда им отказывали. Врачи, раненые благодарили их от всего сердца, успокаивали, тепло прощались.

Раненых навещали дети. Они читали книги, газеты, подавали воду, костыли, халаты. Поправляли подушки. Прикрывали двери. Подкладывали в печки‑времянки топливо. И улыбались, всегда улыбались. К ним относились одинаково тепло. Особенно любили детишек пожилые солдаты. Они усаживали их возле кровати, гладили, обнимали, вспоминали собственных детей, перебирая волосы на их головках. Отдавали им свои сухари, сахар. Дети отказывались, клали обратно – под подушку раненых. А если солдаты сердились и настаивали, то все равно они оставляли гостинцы на столике, когда уходили из палаты.

Бывали у нас и бабушки. Они штопали, подшивали, ухаживали за тяжело раненными, дежурили возле них.

Медицинских сестер не хватало. Они то и дело уезжали с ранеными, которые эвакуировались. Поэтому бабушки все ночи напролет были здесь. По первому зову они всегда появлялись рядом, и всегда с улыбкой, со словами «сыночек», «родненький».

И каждый, кто ощущал на себе заботу ленинградцев, на всю жизнь сохранит к ним любовь, будет беречь память о них до последнего дня.

К раненым часто приезжали фронтовые друзья. Навестили и меня: секретарь партбюро капитан Неаскин и рядовой Письменников, с которым я часто выезжал в Ленинград. Товарищи рассказали о заключительных боях по прорыву блокады. Они были тяжелыми, и батальон понес большие потери. Была поставлена задача восстановить поврежденные танки, шло укомплектование батальона. Майора П. А. Воякина отозвали, и командиром батальона назначили майора Н. И. Лобанова. Моя должность остается за мной, надеются, что скоро вернусь.

Попытался я еще раз вырваться из госпиталя. Однако уговорить сестру‑хозяйку, чтобы она выдала мне обмундирование, не удалось. А в халате куда уйдешь?

Так и остался в госпитале ждать эвакуации.

В госпитале мы были всегда в курсе событий на фронте. Мы знали, что советские войска, преодолевая упорное сопротивление врага, продвинулись дальше от Шлиссельбурга на Синявино. И как мы радовались, когда пришло сообщение о том, что Ленинград соединился с Большой землей! Он вздохнул полной грудью и готовился к новым решительным схваткам с врагом.

С прорывом блокады Ленинграда ускорилась и эвакуация раненых. Помню, к госпиталю утром подошли санитарные машины, в них погрузили нас, раненых, и повезли через Ладогу. Ехали долго, весь день. Когда начало темнеть, поднялась пурга. Но не стоять же на дороге! Регулировщики показали – путь открыт. И машины тронулись по Дороге жизни, спасшей ленинградцев от голодной смерти. Колонна двигалась медленно. Навстречу нам, с Большой земли, тоже шли колонны машин.

Послышался гул самолетов, разрывы бомб где‑то совсем недалеко. Машины увеличили скорость. Потом остановились. Затем снова тронулись. И опять остановились. По времени давно уже следовало быть на том берегу Ладоги, а мы все ехали, и неизвестно куда. На очередной остановке сопровождающий приоткрыл дверцу и сказал, что из‑за налета вражеской авиации немного взяли в сторону. Позже оказалось, что колонна просто заблудилась.

Ждали, пока не рассвело. Начальник колонны уехал искать основной маршрут и возвратился через три часа. Стоял конец января, и мороз был крепкий. Тяжело раненных поочередно согревали одеялами, собранными в колонне.

Только к обеду колонна вышла на материк. Санитарный поезд давно нас ожидал. Это был поезд, оборудованный вагонами‑теплушками, в которых уже были расставлены печки‑времянки. Нас очень быстро перегрузили, накормили горячей пищей.

По железной дороге ехали медленно, с множеством остановок. Почти две недели добирались до Соколово, что под Вологдой.

Перевязок в теплушках не делали. Тогда пенициллина и различных сульфамидных препаратов не было. Поэтому раны не открывали, чтобы не внести инфекцию. Но некоторых раненых подстерегала другая беда – у них начинались воспалительные процессы, даже гангрена.

У меня в основном все было нормально. Правда, левая раненая рука заметно усыхала. Врачи успокаивали – все пройдет.

Через неделю снова в вагоны. Поезд взял путь на Архангельск. Кто не мог дальше эвакуироваться, остались для лечения в Соколово. К нам в теплушку подсадили новичков с Ленинградского и Волховского фронтов. Ехали двенадцать суток. За эти дни ближе познакомились друг с другом. Слушая рассказы о боях, в которых они участвовали, как‑то по‑иному, в большем масштабе представлялась картина блокады, ее прорыва. Возникало чувство гордости за ленинградцев, весь советский народ, за его мужество, героизм, преданность великим завоеваниям Великой Октябрьской социалистической революции.

В Архангельске, как и в Ленинграде, создавались все условия, чтобы помочь раненым быстрее вернуться в строй. Нас навещали школьники, комсомольцы. Они также читали, писали письма домой, товарищам, дарили самодельные сувениры, устраивали вечера, встречи в клубах и многое, многое другое. Все это делали для того, чтобы раненые быстрее набирались сил.

Расскажу об одном вечере, состоявшемся в Интерклубе. Я пошел туда с другом Макарычем, тоже танкистом из‑под Ленинграда. В клубе собралось много городской молодежи и гостей – мы, фронтовики, и англичане, в основном моряки с транспортных судов.

Вечер был посвящен дружбе с союзниками по борьбе с фашизмом.

Меня с Макарычем пригласили в президиум – все же фронтовики, оба капитаны, ранены, награждены. Спросили – кто из нас выступит перед людьми. Я ответил в шутку, что Макарыч, дескать, все может. Действительно, он согласился. Предоставили ему слово. Вышел к трибуне, вижу, волнуется. Пауза затянулась, но в зале было тихо – понимали его состояние.

Наконец он поклонился и сказал:

– Спасибо присутствующим за заботу. А мы воевали, били врага, будем бить и разобьем его. Будьте уверены.

Бурная акация загремела в зале. Больше ничего и не надо было говорить. Он сошел с трибуны и сел рядом со мной, розовый, смущенный.

Выступило еще несколько человек, и торжественная часть на том закончилась. В зале все перемешались: фронтовики, жители Архангельска и англичане.

К нам подошел долговязый англичанин. Поздоровался за руку и на ломаном русском языке попросил у Макарыча интервью. Макарыч согласно кивнул головой. Англичанин задал вопрос: как воюют их танки на Ленинградском фронте? Мы оба слышали, что на Ленинградский фронт будто бы прибыли английские танки «Черчилль», но танкисты их не любят: машины маломаневреииы, имеют слабую броню и очень горят, так как работают на бензине.

– На ваших танках пока что воевать не пришлось, но товарищи говорили, что они слишком дымят, – откровенно сказал Макарыч.

– Это как понимать? – переспросил англичанин. – Разве ваши танки на газойле, плохом топливе, не дымят? – добавил он.

– Не в том смысле, – ответил Макарыч и продолжал: – Ваши танки, хотя и работают на бензине, но в бою горят от первого же прикосновения снаряда и дымят так, что ничего не видно, даже обещанного второго фронта.

У англичанина глаза от такого ответа стали большими, круглыми. Смутился, вынул трубку изо рта и кашлянул.

Рядом с нами стоял кто‑то из представителей городских властей и, извинившись перед англичанином, осторожно взял меня и Макарыча под руки, сказал, что нам пора в госпиталь.

Было ясно, что интервью в таком духе продолжать нежелательно. Мы откланялись и ушли с вечера раньше времени. Дипломатов из нас не получилось.

Через две недели после вечера в Интерклубе я уговорил врачей отпустить меня в часть.

Обратный путь в Ленинград был таким же, как и в Архангельск, – через Вологду и Ладогу. В дороге я увидел и услышал много нового, интересного. Ведь теперь мне пришлось добираться до места на разных поездах – пассажирских и товарных, а то и просто на паровозе. Твердых расписаний для пассажирских поездов еще не было, а зеленую улицу давали товарнякам, которые доставляли груз на фронт.

Хоть и война, а пассажиров было много. Среди них большинство женщин. Много было раненых – кто с костылем, кто с грубо обструганной палкой. Некоторых сопровождали медицинские сестры, других, видимо, жены или родственники.

В Вологде пришлось сделать вынужденную остановку.

На вокзале узнал, что первый поезд пойдет до Кобоны еще не скоро. Я даже обрадовался этому – была у меня мечта встретиться с девушкой студенткой, с которой я переписывался. В то время тысячи девушек писали письма на фронт, адресованные солдатам, сержантам и офицерам. Вручили и мне такое письмо еще в конце 1941 года. И мое желание встретиться с девушкой, от которой два года приходили хорошие, теплые, полные уверенности в победе и благополучном возвращении письма, – это желание было закономерным.

Спросил милиционера, где находится ее институт. Оп сказал, что институт эвакуирован не то за 80, не то за 100 км от города. Транспорт туда почти не ходит, и он не знает, как можно мне помочь. Как ни жаль, а было ясно, что встрече не уждено состояться.

Возвращаясь на вокзал, я зашел в магазин. Просто так, посмотреть, ведь купить ничего нельзя было: все выдавалось по карточкам. И продавец, и немногочисленные покупатели обернулись ко мне. Спросили, что нужно. Мне было очень неловко. Я спросил спичек, хотя они мне были и не нужны. Тут же на прилавке появился коробок. Я поблагодарил и хотел уйти, но не тут‑то было. Женщины обступили, засыпали вопросами: откуда, как там, на фронте? не видел ли случайно такого‑то?..

Пришлось обстоятельно отвечать, что сам с Ленинградского фронта, возвращаюсь опять на фронт, что такого‑то встречать не приходилось.

– А как же будешь там, на фронте, ведь рука‑то подвязана? – спросила с тревогой пожилая женщина.

– Да это так, по привычке, а вообще все уже хорошо, – ответил я.

Когда я шел по улице, то замечал, как многие женщины внимательно всматривались в мое лицо, будто искали в нем какие‑то знакомые им черты. И я, конечно, понимал, что у каждой из них кто‑то на фронте – муж, брат, отец, жених, которых ждут, хотят увидеть, узнать о них. Между прочим, и я ловил себя на том, что в проходивших мимо людях тоже искал знакомых, надеялся на необыкновенный случай – а вдруг здесь увижу свою мать или сестер, которые смогли эвакуироваться сюда из далекой Украины, попавшей в оккупацию.

Вечером подошел поезд. Вместе с толпой я вышел на перрон и, как раненый, без особых трудностей попал в вагон. Он не отапливался и ехать было трудно. В пути поезд часто и подолгу стоял на полустанках. Люди выходили, набирали в различную посуду снег, пытались его растопить, чтобы попить воды. Только на больших станциях можно было взять воды и даже кипятку.

Через сутки выяснилось, что поезд до порта Кобона, куда я стремился, не пойдет. Уговорил машиниста товарного поезда взять к себе на паровоз. Меня даже угостили чаем. Я не отказался, потому что вконец продрог.

Кроме машиниста и его помощника был еще кочегар, прихрамывающий, в средних летах человек.

– Счастливый вы, – сказал он мне. – На фронт едете, а я вот отвоевался. Тоже был в танковых. На Волховском. В частях генерала Кононова. Может, слыхали? – спросил он.

– Да, слыхал, воевали хорошо.

– Нет, нехорошо воевали, – возразил кочегар. – Все больше в болота садились. Там такая местность, что не разгонишься, на дорогах лучше не появляться. Тут же фашист налетает.

– Кем вы были? – спросил я.

– Башенным. Под Новгородом удачно в бой раз сходили. Здорово ему, фашисту, дали. В конце боя танк угодил все же на мину. Взрыв, и вот – оторвало ступню. Так и списали. Просился снова на фронт – отказали. А я мог бы, руки‑то здоровые, вон какие. – Кочегар показал свои огромные ручищи. Только на одной из них не было двух пальцев. Он заметил мой взгляд и быстро опустил руки.

– Да что уж, Иван Петрович, – вмешался машинист. – Ты свое сделал. И танкистом побывал, и в разведке участвовал. Теперь здесь ты вроде тоже за танкиста, все же возле машины, паровоз без тебя ни взад ни вперед…

– Так‑то оно так, – вздохнул кочегар, – а все же там, на фронте, дело побойчее. Не рассчитался я полностью с Гитлером, вот и тянет туда, на фронт. Ладно уж, покочегарю здесь, все же ближе к фронту, – сам себя успокаивал Иван Петрович. – Душа радуется, когда вижу, как наши самолеты сбивают фрицев. Они нет‑нет да и залетают сюда. Когда горит вражина, на душе легче становится. Как будто и я там, с нашими летчиками, когда сбивают фашиста.

– А откуда сами?

– Саратовский я. Да там никого и нет. Старуха померла. Сыновья где‑то на Ленинградском. Вот и думаю, может, как‑нибудь свижусь. Вы туда, капитан? – спросил он меня.

– Туда.

– Вот случай! Возьмете письмецо? Все быстрее дойдет. Вот только подложу дровишек и напишу.

– Да вы пишите, а я дрова сам подброшу. Как‑нибудь справлюсь.

Полез в тендер за дровами. С одной рукой не особенно ловко у меня получилось. Помог машинист.

Кочегар, примостившись в уголке, писал письмо. Закончил, свернул треугольник и тут всполошился:

– Адреса не помню. В чемодане оставил, в общежитии. Что же теперь делать?

– Не расстраивайтесь, – успокоил я его. – Напишите фамилию, имя и отчество, а я сдам письмо в нашу военную центральную почтовую станцию, а там разыщут сына.

– Это хорошо. Бери и не потеряй. Век буду благодарен.

– Да что вы, все будет в порядке.

Когда приехал в Ленинград, я действительно сдал письмо в городскую военную комендатуру.

 

ГЛАВА VI. В ШТАБЕ ФРОНТА

 

 

Неожиданное назначение. – Мои наставники и сослуживцы. – На синявинском направлении. – Танки снова идут в бой. – Проблемы ремонта. – На Военном совете фронта. – Вывоз в столицу. – Сутки в родном доме.

До Ленинграда добрался без осложнений и очень быстро, устроившись с командой, которая направлялась в город. Переночевал на 27‑м ремзаводе и утром явился в отдел кадров управления бронетанковых войск фронта. Представился. Меня узнал начальник отдела кадров майор Н. И. Кожевников, бывавший не раз в батальоне. Он позвонил инженер‑подполковнику Г. А. Федорову, тому самому, который в апреле 1942 года вытаскивал из реки Невки танк, сорвавшийся при испытаниях с моста. Федоров пригласил к себе, расспросил, где был, как добрался до штаба, поинтересовался, где бы я хотел служить.

– Конечно, в своем батальоне, – ответил я, не зная, что на мою должность уже назначен другой офицер…

– Подумаем, – ответил Федоров. – А пока получите в кадрах документы – ив учебный полк.

Я получил направление в 12‑й учебный танковый полк, в резервную роту. В ней было около ста человек, ожидавших назначения на фронт. И я вместе с ними. Через неделю вызвали в отдел кадров, показали телеграмму из архангельского госпиталя. Текст гласил, что я убыл, не закончив курса лечения. Пришлось еще раз объяснять, что действительно уехал по собственному желанию п хочу одного – направления в часть.

– Что ж, будем долечивать здесь, – сказал майор Кожевников. – В часть посылать вас нельзя. – И, взяв левую руку за локоть, спросил: – Действует?

– Ничего, – ответил я, хотя кисть руки слушалась плохо и болела.

– Пока будете работать у нас, в штабе. А там посмотрим, – сказал Кожевников.

Так случайно в моей службе произошел крутой поворот.

Меня направили к инженер‑полковнику Д. П. Кареву, начальнику ремонтно‑эвакуационного отдела управления бронетанковых войск фронта.

Он принял очень тепло, подробно объяснил характер работы, поспешил заверить, что я смогу часто бывать в частях. Карев мне понравился с первой же встречи. И это впечатление о нем, как о человеке исключительно внимательном, вдумчивом и душевном, со временем переросло в искреннее уважение.

Сначала мне поручили так называемый войсковой ремонт с задачей ежедневно докладывать о состоянии боевой техники и принимать меры к быстрейшему ее восстановлению. «Мои» части стояли в Рыбацком, под Пулково, Дубровке, Агалатово.

Выделили мне мотоцикл. Я был вполне доволен еще и по той причине, что мне легче выполнять совет врача систематически тренировать левую руку. Он уверял, что со временем от физической нагрузки рука придет в норму.

К вечеру, когда я возвращался в штаб, рука сильно болела и опухала. Врач говорил, что так вначале и должно быть. Я уже увлекся своим делом, возвращался из войск довольный, с массой впечатлений и, право, забывал о руке.

Подготовленные мною доклады о состоянии боевой техники были достаточно полными, и я почувствовал, что начальник вроде бы доволен. Да и в частях встречали хорошо. Я обычно привозил решения командования о выделении запасных частей, ремонтных средств, помогал на месте справиться с тем или другим «недугом» танка.

Со временем я совсем прижился в штабном коллективе. Меня назначили на должность помощника начальника отдела и перебросили на промышленный ремонт. На первых порах было трудно привыкнуть к смене обстановки. Дело в том, что люди на заводах требовали к себе иного подхода, чем военнослужащие, хотя трудовая дисциплина была не слабее, чем в воинских частях, только какая‑то растянутая. Вместо «есть» – «сделаю», «ладно», «постараюсь», «как получится», словом, не по‑фронтовому. Правда, положение несколько облегчалось тем, что мне уже приходилось бывать и работать на некоторых из этих заводов. Но тогда было проще. Я выступал в роли рабочего, отвечал за ремонт своих танков. Другое дело – теперь. Надо было уточнять производственные возможности заводов. Планировать ремонт. Обеспечивать заводы ремонтным фондом. Распределять специалистов по военным заводам. Следить за отправкой отремонтированных танков. Объединять усилия заводов. И многое другое. Всему этому нужно было учиться. Эту сложную науку управления мне помогали постигать работники аппарата заместителя командующего бронетанковыми и механизированными войсками (БТ и МВ) фронта инженер‑полковника Н. Н. Шестакова. И словом, и делом, и личным примером.

Большим авторитетом у нас пользовался инженер‑майор И. Л. Хмельницкий. Мы его называли «инженерный человек». Самые ответственные вопросы – сложные инженерно‑технические расчеты, проверка и разработка проектов, производственных планов – поручались именно ему. И если учесть, что все это приходилось делать во фронтовых условиях, когда не было ни библиотеки, ни квалифицированной консультации, то можно себе представить, каким эрудированным он был, какими обладал глубокими инженерными знаниями.

К нему можно было обратиться за разъяснением в любое время. Он никогда не отказывал в помощи. Отложит в сторону свои бумаги, выслушает внимательно и постепенно, без нажима подводит к решению вопроса. И кажется, до чего все просто и ясно. Даже неловко порой бывало, что отвлек человека от работы по такому пустяку.

Инженер‑майора И. Л. Хмельницкого уважали не только в штабе. Он всегда был желанным гостем на ремонтных заводах и предприятиях. Тогда специалистов‑инженеров было недостаточно. С Хмельницким советовались, как лучше сделать или переделать ту или иную деталь.

А переделок было много. Запасных агрегатов и деталей не хватало. И рабочие проявляли максимум инициативы, изобретательности, чтобы отремонтировать танк. Однако и самодеятельности в этом деле допускать нельзя. Надо точно знать, можно ли заменить данную деталь на другую, выдержит ли металл и т. д. На эти вопросы, разумеется, могут ответить только специалисты. На ремонтных заводах, повторяю, инженеров было недостаточно, и поэтому обращались, когда можно было, также к тому, кто их курировал, к инженер‑майору Хмельницкому. Его очень часто брали с собой и Н. Н. Шестаков и Д. П. Карев, когда выезжали на ремонтные предприятия.

Надо сказать, что инженер‑майор Хмельницкий никогда не зазнавался. Чем больше он был нужен людям, тем больше он старался для них сделать.

С теплотой вспоминаю и о другом специалисте нашего отдела – снабженце майоре С. М. Адливанкине. Казалось бы, что может быть проще: собрал заявки, выяснил потребности, распределил по частям. Но в том‑то и дело, что ресурсы были крайне ограничены. С Большой земли даже после прорыва блокады много прислать не могли. А заявки из войск и от ремонтных предприятий поступали. И их надо было каким‑то образом удовлетворять. В противном случае сыпались доклады: из‑за отсутствия запчастей столько‑то танков небоеспособны.

Майор Адливанкин всегда анализировал, почему вышли из строя запрашиваемые агрегат или деталь, и требовал от инженеров‑эксплуатационников, ремонтников на месте принимать меры по устранению причин, ведущих к неисправностям. Это был правильный путь в тех условиях. Улучшение эксплуатации, предупредительный ремонт на месте – все это сокращало потребности в запчастях, продлевало жизнь танков.

Кроме того, майор Адливанкин старался лично проверить запросы частей и ремонтных предприятий. После того как он побывает на местах, заявки обычно сокращались наполовину. За это майора Адливанкина поругивали, считали «скрягой». А что ему оставалось делать? Положение с запчастями было очень трудное. Все учитывалось, как говорится, на вес золота и направлялось только туда, где в этом действительно нуждались.

По предложению майора Адливанкина практиковался так называемый обезличенный ремонт. Это означало, что танковая часть, которая сдавала агрегаты или детали в ремонт, могла их и не получить, если другая часть испытывала большую нужду.

Конечно, войскам и ремонтным базам было очень трудно без своего резерва запчастей, и это заставляло личный состав более внимательно относиться к эксплуатации танков и использованию запчастей, минимум которых – пусть лишь по отдельным номенклатурам – имелся в каждой части.

Такая линия позволяла в основном удовлетворять нужды бронетанковых войск в запчастях за счет их ремонта, производства, точного учета и целенаправленного использования.

Сразу же остановлюсь еще на одной важной проблеме снабженцев. Речь идет об обеспечении бронетанковых частей различными видами материальных средств, особенно боеприпасами и горючим. Танкисты очень часто перенацеливались с одного направления на другое и, следовательно, переподчинялись. На практике это нередко приводило к полному нарушению организации материального обеспечения.

В штабе фронта, в органах тыла задумывались над новой организацией материального, технического и медицинского обеспечения бронетанковых частей и соединений в зависимости от складывающейся обстановки. Однако предложения носили общий характер и касались в основном соединения; заранее или в ходе операции им направлялись соответствующие распоряжения о выделении необходимых сил и средств тыла.

Труднее обстояло дело с материальным, техническим и медицинским обеспечением отдельных танковых батальонов, полков, ремонтных баз, а также мелких подразделений (групп) танков, которые передавались на доукомплектование или перегонялись в ремонт или после ремонта в части. Таких танковых подразделений и отдельных групп в полосе фронта накапливалось много. Даже в ремонтном отделе не могли уследить за этими перемещениями танков. А боевая жизнь требовала знать, где кто находится, и принимать меры по их материально‑техническому обеспечению. По этому поводу принимались самые различные меры. Одна из них, например, заключалась в следующем. Каждый командир или начальник, который отправляет в новый район подразделение либо отдельные танки, был обязан полностью обеспечивать их материальными средствами на весь путь следования, а также установленными по нормам запасами, позволяющими вести боевые действия сразу же по прибытии в новый район или часть. За выполнением этого требования следили очень строго.

Обеспечение бронетанковых войск при изменении обстановки осуществлялось командованием БТ и МВ фронта по согласованию со службами тыла фронта. Здесь нашим направленцем был майор В. Д. Параничев. Он должен был уточнять и согласовывать все вопросы, связанные с перемещением складов и их отделений, организовывать обеспечение танковых и ремонтных частей, находящихся под контролем управления БТ и МВ фронта.

И еще одна важная обязанность была у майора Параничева – организация ремонта специальной техники: бронетранспортеров, различных агрегатов и мотоциклов. Такой техники в частях было много, но она находилась, как мы говорили, в состоянии «россыпи». Сначала майор Параничев с разрешения командования договаривался ремонтировать эту технику на предприятиях Ленинграда. С увеличением объема этой работы по предложению Параничева была создана 72‑я ремонтная база. Она занималась исключительно ремонтом бронетранспортеров, мотоциклов и различных машин специального назначения, находящихся в бронетанковых частях. Базу расположили рядом с 27‑м ремонтным заводом. Ее начальником был назначен опытный организатор и ремонтник подполковник А. И. Смирнов.

Нелегко было базе справляться с объемом работ. И главным образом потому, что она почти не имела запчастей для ремонта специальных машин. С бронетранспортерами, например, было проще, так как для их ремонта использовались автомобильные агрегаты (хотя и их поступало