Дэниел Бернэм и упорядоченный город

Счастливые люди рождающегося Города Красоты будут жить в любви к нему и станут гордиться им. Они станут хорошими гражданами, потому что будут больше знать, станут более артистичными и исполненными гражданской гордости.

Чарлз Малфорд Робинсон

Дэниел Хадсон Бернэм умер в 1912 году. В то время в Америке не было более известного архитектора. Его называли отцом небоскребов, он планировал Всемирную выставку в Чикаго 1893 года и перестраивал Национальную аллею в Вашингтоне, округ Колумбия. Заказы сыпались на него как из рога изобилия. Он был богат, обладал связями, им восхищались и в Соединенных Штатах, и за рубежом. Президент Тафт называл его «одним из выдающихся архитекторов мира»[1]. Он часто повторял: «Не следует строить скромных планов – они неспособны воспламенить кровь человека… Стройте великие планы… и помните, что однажды начерченный благородный логический чертеж никогда не умрет. Когда нас давным-давно не станет, он будет жить и утверждать себя со все большей уверенностью». И эти слова идеально отражают стремления американцев и обострившееся в эпоху Явного предначертания чувство национальной гордости. Бернэм был формалистом и неоклассицистом. Он нес стили и идеи XIX века в век ХХ. У него были и противники, особенно те архитекторы-одиночки, которые целиком и полностью сосредоточились на современных тенденциях. И действительно, вскоре после смерти Бернэма эти тенденции взяли свое. Слава его осталась в прошлом, а репутация отправилась в мусорное ведро истории архитектуры. Однако даже самый выдающийся модернист своего времени, Фрэнк Ллойд Райт, признавал, что хотя Бернэм «не был архитектором-творцом, но был великим человеком».

[Бернэм вернул в архитектуру планировку имперских городов, и эта идея стала образцом для современных градостроителей самых разных политических убеждений. Правильно расположенное подобное здание меняет все – ведь гораздо дешевле выписать большой чек на его строительство, чем по-настоящему изменить мир.]

Влияние Бернэма соответствовало его размерам12. Безупречно одетый великан ростом под два метра всегда гордился своей физической формой. В юности он занимался фехтованием, во взрослой жизни играл в гольф и имел собственный спортивный зал. Он любил поесть и выпить, любил красивую жизнь – уж если Бернэм покупал сигары, то целыми коробками. Успех и известность росли параллельно с его размерами – и самомнением. Бернэм строил большие здания – в том числе и первые небоскребы. В 1882 году он построил десятиэтажный Монток-билдинг – первое здание, получившее название небоскреба, а в 1889–1891 – 16-этажный Монаднок-билдинг. Эти постройки идеально выражали дух и атмосферу обретающего все большую коммерческую мощь Чикаго, Города широких плеч. Затем Бернэм начал строить свои гиганты в Нью-Йорке, Сан-Франциско и других городах Америки. Небоскребы стали архитектурным символом имперского курса Америки на рубеже эпохи, которую вполне можно было бы назвать американским веком. После триумфа в качестве директора Чикагской выставки (Всемирной Колумбовой выставки 1893 года) Бернэма стали считать ведущим городским планировщиком Америки. Он с неожиданным величием преобразовывал традиционные и символические карты городов – от Чикаго и Сан-Франциско до только что завоеванной Манилы. Бернэм считал наследие античных Греции и Рима и ренессансной Европы по праву принадлежащим Америке. Его небоскребы вдохновляли архитекторов всего мира – и в том числе торжествующих модернистов, которые всегда относились к Бернэму с пренебрежением. Он вернул в архитектуру планировку имперских городов, и эта идея стала образцом для современных градостроителей самых разных политических убеждений: фашистов, коммунистов и демократов. Его идеями пользовались деспоты, угнетатели и прогрессисты. Дэниел Бернэм дал ХХ веку две универсальные урбанистические формы.

Поначалу Бернэм был самым обыкновенным американцем своего времени. Он родился в 1846 году близ Хендерсона, Нью-Йорк, в семье колониального английского происхождения3. Томас Бернэм прибыл в Ипсвич, штат Массачусетс, в 1635 году из английского Нориджа. Отец Дэниела пытался стать торговцем в Нью-Йорке, но неудачно. Когда мальчику было девять лет, семья переехала в Чикаго, где отец занялся оптовой торговлей лекарствами. На этот раз судьба ему улыбнулась, и через десять лет он стал президентом влиятельной Чикагской торговой ассоциации. Дэниел учился в Центральной школе Чикаго, где его запомнили спортивным, обаятельным юношей, предпочитавшим классным занятиям рисование. Современник вспоминал, что он «редко занимался, и его вечно ругали за лень и расхлябанность. Он был высоким… парнем, даже слишком крупным для своего возраста»4. Родители оплачивали уроки рисования. На два года они отправили его на восточное побережье, где он готовился к вступительным экзаменам в колледж. Бернэм провалился и в Гарварде, и в Йеле. Четыре месяца он работал продавцом, а затем наставники и знакомые, зная его страсть к рисованию, посоветовали ему заняться архитектурой. Дэниел стал учеником в чикагской архитектурной фирме «Лоринг и Дженни». Работа его сразу же увлекла. Он увидел в ней возможность добиться истинной славы: «Я должен постараться стать величайшим архитектором города или страны, – писал он. – Ничто меньшее меня не устроит. Я не боюсь. Это вполне мне по силам. Потому что для этого нужно только одно: упорный и сосредоточенный труд»5.

Но в то время Бернэм еще не был готов к этому. Покинув Чикаго, он попытал удачу на серебряных месторождениях Невады. Он застолбил участок, но богатств так и не нашел. Потом он попытался заняться политикой. При поддержке старшего наставника он принял участие в выборах в Неваде от округа Уайт-Пайн. Не добившись успеха, в возрасте 24 лет он вернулся домой. Дэниел признал свой беспокойный характер: «В нашей семье никто не любит долго заниматься одним и тем же. Это нас утомляет»6. Он снова стал трудиться в архитектурной фирме, затем перешел в другую и в конце концов оказался в фирме «Картер, Дрейк и Уайт» – отец порекомендовал его своему знакомому, Питеру Уайту, поскольку, как позже вспоминал сам Уайт, «очень хотел, чтобы Дэн наконец-то остепенился и перестал метаться».

В Уайте Бернэм нашел наставника, который был ему жизненно необходим. Именно Уайт сумел привить ему привычку к «упорному и сосредоточенному труду». В фирме Уайта Бернэм познакомился с партнером, в котором так нуждался7. Он встретился с Джоном Рутом. Молодой человек из Джорджии в годы Гражданской войны жил в Ливерпуле, учился музыке у лучшего органиста Англии, потом поступил в Оксфорд, но в конце войны родители вызвали его домой. В Нью-йоркском университете Рут изучал инженерное дело, затем работал в архитектурных фирмах Джеймса Ренвика (архитектора собора Святого Патрика) и Джея Би Снука (создателя Центрального вокзала). В 1872 году он приехал в Чикаго и стал главным чертежником в фирме Уайта. В те годы в Чикаго приехали многие – нужно было восстанавливать город после Большого пожара 1871 года. Джон Рут был на четыре года моложе Бернэма и во многих отношениях его дополнял. Рут имел хорошее образование, был очень просвещенным человеком, но ему не хватало честолюбия. Бернэм являл полную его противоположность. Молодые люди подружились, в 1873 году создали собственную фирму и работали довольно успешно8. Но экономический кризис пагубно сказался на строительном рынке. Партнеры брались за любую работу. Рут даже играл на органе в Первой пресвитерианской церкви.

А потом Бернэм стал узнаваем в обществе – а вместе с этим вырос и статус его фирмы. Он познакомился с биржевым магнатом Джоном Б. Шерманом, и фирма получила первый большой заказ на строительство трехэтажного особняка на фешенебельной Прейри-авеню. Проект был абсолютно викторианским: крыша с крутыми скатами, высокие окна, узкие кирпичные трубы и капители. Строительство завершилось в 1874 году. За первым заказом последовали новые. Клиентура становилась все более состоятельной и светской. Архитекторы получали приглашения на светские вечера и в клубы. В 1876 году Бернэм женился на дочери Шермана, Маргарет. Роскошь архитектурных решений и личное обаяние делали Бернэма идеальным архитектором для высшего общества. Внутри фирмы царила полная гармония: Рут занимался бумажной работой, Бернэм находил клиентов. Он потрясающе хорошо ладил с людьми. Фрэнк Ллойд Райт говорил, что «его личное обаяние было неотразимым»9. Наставник Райта, известный чикагский архитектор Луи Салливен, который вместе со своим партнером Данкмаром Адлером сыграл важную роль в создании концепции небоскребов и был соперником Бернэма, вспоминал, какое впечатление Бернэм произвел на него при первом знакомстве: «Мечтатель, человек, обладающий упорной и сильной волей… очень цельная, сосредоточенная личность… склонный к помпезности… человек, который сразу же открывал свое сердце собеседнику, если тот был ему симпатичен»10. По мнению критиков и историков, Бернэм во многом уступал Салливену. Салливена считали первым модернистом, а Бернэма – хитроумным бизнесменом, целиком полагавшимся на своего партнера Рута11. Но совершенно ясно, что Бернэм, отлично понимавший потребности своих клиентов, играл важнейшую роль в определении программы и поэтажных планов каждого проекта и активно участвовал в реализации чертежей Рута.

В 70–80-е годы проекты Бернэма и Рута представляли собой безумное смешение стилей, характерное для викторианской архитектуры. В них присутствовали элементы романского стиля, стиля королевы Анны и французского Ренессанса. Эклектика того времени не стремилась спасти мир, и Рут это отлично понимал. Он в шутку говорил, что викторианский стиль было бы лучше назвать «слабительным», романский – «отечным», а стиль королевы Анны – «туберкулезным»12. Различным образом комбинируя элементы этих стилей, как это делало большинство современных архитекторов, Бернэм и Рут строили большие, лишенные эмоций дома, разнообразные церкви, клубы, отели и вокзалы в Чикаго и других городах Среднего Запада. Среди них выделяется оригинальное здание чикагского Художественного института на Мичиган-авеню и отель «Монтесума» в далеком Лас-Вегасе, Нью-Мексико, причудливая розовая постройка с безумным луковичным куполом в Атчисоне близ Топики и железнодорожный вокзал в Санта-Фе, где за долгие годы побывали известный преступник Джесси Джеймс, японский император Хирохито и американские президенты Улисс Грант, Резерфорд Хейс и Теодор Рузвельт.

В 80-е годы Бернэм и Рут считались ведущими архитекторами Чикаго. Они как никто другой хорошо подходили для этого переживающего коммерческий взлет города. Чикаго стал символом урбанистской трансформации Соединенных Штатов в период между концом Гражданской войны и началом нового века. Население города стремительно росло, и этот рост сочетался с технологическим прогрессом в сельском хозяйстве, промышленности и, что важнее всего, в транспорте. Все эти факторы способствовали развитию городов. В 1870 году население страны составляло 40 миллионов человек, и 60 процентов из них занимались сельским хозяйством. К 1900 году население достигло 70 миллионов человек, и лишь 37 процентов работали в сельском хозяйстве13. Стремительное развитие сети железных дорог, столь же стремительно финансируемых Уолл-стрит, изменило характер сельского хозяйства. Крупные фермы Запада получили возможность выращивать продукцию в промышленных масштабах и продавать ее в городах, не ограничиваясь небольшими местными рынками с разнообразной продукцией. В 1870 году протяженность железных дорог в Америке составляла 48 280 километров, а в 1900 – уже 273 588 километров. Расцвет железных дорог самым благотворным образом сказался на развитии Чикаго. Город стал центром огромной сети дорог, соединяющих более десяти штатов. По железной дороге доставляли древесину из северных лесов, пшеницу и кукурузу из прерий. А из Чикаго все это отправляли дальше, вместе с мясом животных, находившихся на откорме на чикагских фермах и перерабатываемых на чикагских бойнях. Мясо отправлялось на восток в вагонах-рефрижераторах, изобретенных чикагской корпорацией. Развитие города было поразительным. В 1880 году в Чикаго жило полмиллиона человек, а черед десять лет – уже более миллиона.

Чикаго являл собой идеальное для архитекторов сочетание невероятных условий, способствовавших инновациям. Население росло, бизнес развивался, а вместе с этим росла стоимость земли. В 1880 году квадратный акр в центре города стоит 130 тысяч долларов, в 1890-м – 900 тысяч долларов, а в 1891 году – миллион14. В отличие от других городов Америки и Европы, в Чикаго не существовало ограничений на этажность, и чикагские архитекторы стали строить все более и более высокие здания по заказу своих корпоративных клиентов. При этом они использовали все новейшие изобретения. Сначала лифты приводились в действие с помощью лошадей, с 1853 года – с помощью гидравлики, а с 1889 года – с помощью электромоторов. Появилось электрическое освещение и телефоны. Высокие здания приводили к концентрации и умножению экономической активности, что способствовало еще большему росту стоимости земли. Бернэм быстро научился эффективно управлять крупными проектами и собственной растущей фирмой. Салливен улавливал дух времени: «В этот период в промышленном мире активно шло объединение и создание различных трестов. Единственным архитектором в Чикаго, способным понять значимость этого движения, был Дэниел Бернэм, который всегда мыслил по-крупному, обладал великолепными организаторскими способностями, умел распределять обязанности и отличался поразительной коммерческой жилкой. Он сразу же почувствовал, насколько полезен может быть новому миру и насколько полезен может быть новый мир ему»15.

В 1881 году фирма завершила строительство 7-этажного Граннис-билдинг, а в 1882 – 10-этажного здания Монток. По требованию практичного и весьма экономного заказчика Бернэм и Рут построили простое кирпичное здание с минимумом украшений и с плоской крышей. Суровый стиль положил начало новому, исключительно современному направлению, которое определялось не модой, но коммерческой логикой. Такие здания испытывали пределы каменных структур. Чтобы выдерживать вес огромного здания, стены становились все толще в основании. Развитие железнодорожной индустрии привело к появлению доступных по стоимости мощных стальных балок. И они начали использоваться в строительстве. Стены стали тоньше. Заключенные в бетон железные балки делали высокие здания пожароустойчивыми. Здание страховой компании, построенное в 1885 году бывшим работодателем Бернэма Уильямом Дженни, открыло путь к постройкам, почти целиком состоящим из стальных балок. 10-этажное здание компании Рэнд – Макнэлли (1888–1890), построенное Бернэмом и Рутом, часто называют первым, где использовались исключительно стальные балки. После этого фирма построила целый ряд зданий в Чикаго, Сан-Франциско и Атланте. Здания становились все более высокими и технологически сложными, а внешняя отделка упрощалась. 16-этажный Монаднок-билдинг в Чикаго (1889–1892) с эркерами и «чистым» фасадом был настолько простым, что многие сравнивали его с машиной, предвосхищая излюбленную метафору архитекторов ХХ века. Салливен, который в большей степени, чем любой другой чикагский архитектор, мог считаться предшественником модернизма, счел постройку удивительной: «Поразительная кирпичная скала, мощная и суровая, с ровными линиями и поверхностями. Это истинное воплощение единой цели, в котором есть своеобразная романтика»16.

Небоскребы Бернэма и Джона Рута гордо устремились в будущее. Вклад же Бернэма в современное городское планирование был устремлен в прошлое. Его концепция «прекрасного города» основывалась на классическом прошлом Европы, на консерватизме, который, по крайней мере отчасти, являлся результатом культурной неуверенности Америки.

После триумфа Всемирной Парижской выставки 1889 года (пятнадцатой и крупнейшей Всемирной выставки второй половины XIX века) Соединенные Штаты решили принять у себя следующую. Выставка 1893 года была посвящена 400-летию открытия Америки Колумбом. Благодаря усилиям лоббистов честь проведения выставки досталась Чикаго. В этом соревновании город победил заявки Нью-Йорка и Сент-Луиса. В 1890 году начался отсчет времени. Группа спонсоров пригласила для организации выставки самого знаменитого ландшафтного архитектора Америки Фредерика Лоу Олмстеда и его партнера Генри Гудмена. Местным советником стал Дэниел Бернэм. Для выставки был выбран незастроенный участок земли возле озера в южной части города – Джексон-парк. Олмстед и Гудмен разработали первоначальный план, а Бернэм и Рут стали архитектурными консультантами. Выставка обещала быть грандиозной: целый город на площади более 200 гектаров – с канализацией, газом, электричеством, водой, освещением, улицами и дренажом, с полицией, пожарными, медициной, страхованием, связью и всем необходимым17. В октябре Бернэма назначили ответственным за строительство. Все работы по созданию инфраструктуры, дизайна, инженерных коммуникаций и строительству должны были завершиться в три года.

В архитектурном отношении было решено скопировать огромные здания из стекла и металла, которые вошли в моду после постройки в 1851 году Хрустального дворца в Лондоне. Но Бернэм решил «отказаться от консервативного подхода прежних выставок и… построить постоянные здания – город мечты»18. Каждый раздел выставки имел собственное здание. Было решено пригласить для постройки этих зданий разных архитекторов. Бернэм обратился к пяти самым известным архитекторам восточного побережья и добился их согласия. Трое были из Нью-Йорка: Ричард Хант должен был строить здание Центральной администрации, Чарлзу Маккиму из компании «Макким, Мид и Уайт» поручили сельскохозяйственный павильон, а Джорджу Посту – павильон производства и гуманитарных наук. Бостонцы Пибоди и Стернз проектировали павильон машиностроения, а Ван Брунт и Хауи из Канзаса – павильон «Электричество». Бернэм и Рут осуществляли общее архитектурное руководство и следили за ходом строительных работ. Под давлением чикагских организаторов для строительства других павильонов были приглашены пять местных архитекторов – павильон транспорта строили Адлер и Салливен.

В 1891 году Джон Рут умер от пневмонии, что еще больше усилило и без того невообразимое давление на Бернэма. Все архитекторы на неделю были вызваны в Чикаго. На встрече присутствовал также Олмстед и художественный консультант проекта, скульптор Огастес Сент-Годенс. Было принято решение организовать выставку в едином стиле. Колоритная викторианская эклектика прежних выставок и новый чикагский стиль были отвергнуты. Для демонстрации новых машин и изобретений лучше всего подходил современный технологический стиль. Однако было решено построить все павильоны в неоклассическом стиле с единой линией карнизов и общими деталями. Ранее неоклассика находилась в тени готики и других стилей, теперь же она вошла в моду: многие из архитекторов выставки учились в Школе изящных искусств в Париже, где этот стиль всегда был в фаворе, и культурная элита Нью-Йорка и Новой Англии, стремившаяся к «американскому Ренессансу», приветствовала появление европейского неоклассицизма в различных видах искусств. Возрождение этого стиля стало воплощением и осознания американцами своей ведущей роли в новом мире, и культурной тревоги, с этим осознанием связанной. Все больше американцев богатели на промышленном джаггернауте, питавшем «позолоченный век»19. За десять лет, с 1883-го по 1893 годы, общее богатство выросло до 20 миллиардов долларов. Разбогатевшие американцы отправлялись в продолжительные поездки по Европе. Их поражало величие и изысканность «прекрасной эпохи». Им хотелось сделать собственную страну столь же прекрасной, поскольку, вернувшись, они явственно видели все ее недостатки. В 1904 году американский писатель Генри Джеймс покинул США ради Великобритании в возрасте 26 лет и прожил в Англии до самой смерти в 1916 году. В своей ставшей классикой книге «Американец» он описывает мучительное осознание вернувшимися из Европы богатыми американцами пошлой и непродуманной эстетики собственной страны. Чикаго вырос так недавно и был таким огромным со всеми своими фермами, железнодорожными депо, складами и грязными рабочими районами, что у людей, только что вернувшихся из-за границы, вызывал настоящий ужас. Именно такие чувства испытал вернувшийся из Европы юный художник Трусдейл Маршалл из романа Генри Блейка Фуллера «За процессией» (1895): Чикаго показался ему «чудовищным монстром, жалким и неуклюжим. Над ним так и хочется разрыдаться. Нет в мире места, где трудились бы столь неустанно, но нигде в мире подобные труды не привели к столь жалкому, гротескному, ужасному, отвратительному результату».

Чикагская выставка Дэниела Бернэма должна была стать другой. Замысел постепенно обретал форму. Главные павильоны располагались вокруг гран-бассейна, названного Судом чести, главной достопримечательностью которого был 183-метровый перистиль, то есть римская колоннада, где каждая колонна символизировала один из штатов США. Все было выкрашено в белый цвет и украшено скульптурами и коваными оградами. На озере Мичиган построили причал для прибывающих кораблей. Лагуну заполнили яркие корабли со всех концов света. Ожидания были очень высокими – и, главным образом, среди архитекторов, скульпторов и художников, получивших прекрасные заказы. (На совещании в феврале 1891 года Сент-Годенс выразил общие настроения. «Посмотрите вокруг, – сказал он. – Вы понимаете, что присутствуете на величайшем в истории собрании художников с XV века?»20). И вот работа началась. Весной Бернэм перебрался в строительное управление, для которого на площадке разбили несколько палаток. Он принял на себя командование многотысячной армией рабочих, которые трудились круглый год, не обращая внимания на трудности и проблемы. А их было немало – снежные бури, рушащиеся крыши, болотистые почвы… Стальные балки покрывали деревом и гипсом и раскрашивали под камень21. Выставочные павильоны росли на берегу озера Мичиган, как огромная декорация. Строительство завершилось в два года.

Всемирная Колумбова выставка открылась 1 мая 1893 года. На открытии присутствовал президент США Гровер Кливленд. Наибольший интерес вызывала сама территория выставки. Журналисты назвали ее Белым городом, потому что павильоны были выкрашены в белый цвет, а по вечерам территорию освещали электрические лампочки. Выставка превратилась в крупнейшую в мире электрическую систему, которую питали колоссальные динамо-машины Джорджа Вестингауза, установленные в павильоне «Электричество». Помимо основных павильонов, на территории разместились павильоны отдельных штатов и территорий США и 46 иностранных государств. В 200 павильонах демонстрировались великие достижения в области техники, сельского хозяйства и культуры. Германия с гордостью демонстрировала пушки Круппа. Никола Тесла показал свои неоновые и фосфоресцентные лампы, Эдвард Мейбридж – «движущиеся картинки», Джордж Феррис – первое колесо обозрения. На выставке можно было увидеть танцы живота на «Каирской улице», а ковбои и индейцы разыгрывали свои сражения в «Шоу Дикого Запада» Буффало Билла. Выставка работала полгода, и за это время ее посетили 21 480 141 человек – примерно половина населения Соединенных Штатов22.

Всемирная выставка стала большим событием не только для Чикаго, но и для всей Америки. Мемуарист Генри Адамс писал так: «В Чикаго американская мысль впервые выразила себя как единство; и отсюда следовало начинать»23. Историк Фредерик Джексон Тернер прочел знаменитую лекцию, в которой, основываясь на данных переписи 1890 года, объявил конец американского фронтира. В жизни нации началась новая эпоха. Страна стремительно становилась урбанистической и индустриальной, даже в сельском хозяйстве. И столь же стремительно происходило разделение нации – по расе, этнической принадлежности и религии. Этот процесс был связан с большим притоком иммигрантов. Главная линия раздела проходила по богатству. Неравенство в доходах достигло беспрецедентного уровня. При капитализме баронов-грабителей значительная часть национальных богатств находилась в руках горстки людей. Великим достижением выставки стало выражение того, что получило название прогрессивизма: широкого и многостороннего реформаторского движения, имевшего два основных вектора. Первый вектор был направлен в сторону эффективности управления производством и государственного управления, борьбы с коррупцией и стимулирования участия в этом процессе граждан, использования научных методов, улучшения охраны здоровья и безопасности, улучшения гигиенических условий жизни и инфраструктуры, а также сохранения окружающей среды путем создания национальных парков, заповедников и охраны лесов. Второй вектор был направлен в сторону социальной справедливости: борьба с детским трудом, улучшение положения женщин и борьба за равные права, улучшение положения бедных. Основные усилия были направлены на реформирование городских трущоб. К концу XIX века бедные городские кварталы являли собой отвратительное зрелище для представителей средних и высших классов – в точности, как это происходило в Великобритании. Репортеры и реформаторы отправлялись в городские трущобы, заселенные преимущественно иммигрантами из Европы, и возвращались с фотографиями и историями людей, живущих в грязных темных каморках без каких бы то ни было удобств – ни канализации, ни отопления, ни чистой воды, ни чистого воздуха. Страх перед классовой революцией в сочетании с убеждением в том, что трущобы являют собой смертельную угрозу для американской цивилизации, подталкивали архитекторов к идеям реформирования бедных кварталов. В 1889–1890 годах были опубликованы фотографии Якоба Рииса «Как живут остальные». Они вызвали колоссальный шок. Было решено провести эксперимент – построить «образцовые» жилища для бедных, но проект не мог изменить экономические условия жизни бедного населения городов.

Архитектура выставки демонстрировала определенные усовершенствования городской среды, но ее создатели не ставили перед собой задачу обеспечения социальной справедливости или улучшения жизненных условий бедных. Это была часть совершенно иной традиции: конструирование гражданского пространства, которое должно было вдохновлять, просвещать и насаждать достойные ценности своим примером. Красивая среда способствует развитию гражданской добродетели – такова была основная идея. И для воплощения этой идеи неоклассическая архитектура подходила практически идеально. Многие видели в выставке возможность мощного, даже мистического влияния на народные массы: журналист Генри Демерест Ллойд считал, что выставка «открыла людям возможности социальной красоты, полезности и гармонии, о которой они не могли даже мечтать. Только так подобная картина могла войти в прозаическую суету их жизни. И влияние ее будет ощущаться в их развитии в третьем и даже в четвертом поколении»24. Впрочем, не обошлось и без критики. Некоторые современники считали, что неоклассическая архитектура уводит в прошлое. Луи Салливен позже говорил, что выбор неоклассики отбросил американскую архитектуру на целое поколение назад, заменив «архитектуру демократии» (под ней он, несомненно, подразумевал собственные работы) «феодальным», «имперским» и «филистерским» стилем25.

Но для большинства чикагская выставка стала настоящим откровением. Сам Бернэм писал: «Люди перестали быть невежественными в архитектурном отношении. Всемирная Колумбова выставка 1893 года пробудила их»26. Архитектор снискал немало похвал27. В 1894 году он получил почетные степени в Йеле и Гарварде и стал первым почетным доктором философии Северо-Западного университета. Американский институт архитекторов в 1893-м и 1894 годах избрал его своим президентом. В 1896 году Бернэм вместе с женой Маргарет путешествовал по Европе и Средиземноморью28. Они посетили Францию, Италию, Мальту, Карфаген, Египет и Афины. Здесь Бернэм смог приникнуть к самым истокам античности. Он твердо вознамерился перенести эти архитектурные идеи в Америку. В афинском Акрополе ему было откровение: «Был прекрасный вечер… [Мы с моей женой] сидели на камнях среди упавших колонн… Мы были буквально зачарованы и не могли говорить… Я понял, что дух Греции навсегда поселился в моей душе. Это голубой цветок: вся остальная жизнь была лишь сном, а эта греческая земля – истинной реальностью»29.

В реальной жизни Бернэму не хватало разбитых камней давно ушедшей цивилизации. Если архитектура выставки в стилистическом смысле совпадала с устремлениями молодой американской республики, то другая ее идея была совершенно иной: грандиозная псевдороманская помпа была выражением нового мускулистого капитализма, который захватывал доминирующее положение в организации экономики. Соединенные Штаты были легковоспламеняющейся страной. После Гражданской войны в стране возникла острая напряженность – между расами, классами, местными уроженцами и иммигрантами, протестантами и католиками, капиталистами и профсоюзами. Развитие страны строилось на насилии: на рабстве, войне с европейскими странами, войнах с индейскими племенами и Мексикой. Имперское бахвальство охватило всю Америку, очарованную идеологией Предназначения. И очень скоро Соединенные Штаты превратились в настоящую империю, захватили Королевство Гавайи, а потом – последние испанские колонии в Карибском бассейне и далекие Филиппины. Учитывая бунт на Хэймаркет 1886 года, Хоумстедскую стачку 1892 года и Пуллмановскую забастовку 1894 года, напряженность во время выставки была почти физически ощутимой. Профсоюзы пытались организовать рабочих, а Бернэм сознательно вычищал ряды своих работников. После закрытия большая часть выставки сгорела до основания при весьма подозрительных обстоятельствах. Но сияние Белого города не потускнело – это был истинный триумф Бернэма. На выборах 1896 года консервативно настроенный ставленник большого бизнеса республиканец Уильям Маккинли победил демократа-популиста Уильяма Дженнингса Брайана, и это стало концом старой, более либеральной республиканской партии Авраама Линкольна. На смену традиционным аграрным интересам пришли интересы урбанистические и корпоративные. Историк Т. Дж. Джексон Лирз писал так: «В 1896 году триумф одержал не Белый город, а машины, которые в нем находились»30.

После смерти Рута Бернэм назвал свою фирму «Д. Х. Бернэм и Компания». Фирма процветала. Офис ее находился в самом престижном районе Чикаго, а в 1900 году открылось второе отделение в Нью-Йорке. Сам Бернэм вместе с женой поселился в пригороде Эванстон в Иллинойсе. Теперь его фирма была не обычной архитектурной студией, но крупной компанией, напоминающей компании собственных клиентов. Фирма занималась реализацией самых разных проектов. Бернэм строил неоклассические банки и библиотеки, эклектичные железнодорожные вокзалы, роскошные универмаги и новые небоскребы. В 1894 году Бернэм построил Релайнт-билдинг в Чикаго, а в 1903 году Флэтайрон-билдинг в Нью-Йорке – самое высокое здание мира на тот момент. Все здания были большими, величественными и самоуверенными, как и их создатель, и клиенты, которых он обслуживал. К моменту смерти Бернэма в 1912 году в его компании работало 180 человек и за ее плечами было множество проектов31. Невероятная история успеха!

В 1901 году Бернэм взялся за решение еще одной крупной проблемы. Ему поручили перестройку центра американской столицы. Планировку Вашингтона в 1791 году разработал французский инженер Пьер Л’Анфан. Это был грандиозный ренессансный проект, состоящий из правильных кварталов, разделенных зелеными бульварами и диагональными улицами, расходящимися от ряда площадей, украшенных статуями. Центральными точками города были Белый дом и Капитолий. На запад от Капитолийского холма к реке Потомак уходила церемониальная Национальная аллея длиной две или три мили. При рождении столица представляла собой обычные болота и пастбища. В те времена, когда президентом был Джордж Вашингтон, а госсекретарем – Томас Джефферсон, город застраивался очень медленно и зачастую вовсе не в соответствии с планами Л’Анфана. Строительство Национальной аллеи так и не было завершено. Часть ее Александр Джексон Даунинг в 1850 году превратил в живописный «Английский сад», но во второй половине века он был практически заброшен. Во время Гражданской войны здесь стояли войска, затем часть парка использовали в качестве пастбища, лесопилки, железнодорожного депо и путей. В 1901 году Вашингтон являл собой идеальный символ стремительной, зачастую беспорядочной индустриализации. Потребность в переосмыслении и перестройке общественных пространств была острой, как никогда.

В 1901 году сенатор от штата Мичиган, Джеймс Макмиллан, председатель сенатского комитета по округу Колумбия, организовал комиссию из трех человек. Комиссии предстояло решить судьбу Национальной аллеи. Возглавить ее предложили Бернэму. Кроме него, в состав входили Фредерик Лоу Олмстед-младший (сын известного архитектора) и Чарлз Макким, который впоследствии предложил ввести в комиссию Огастеса Сент-Годенса. Все работали на безвозмездной основе. Архитекторы столкнулись по меньшей мере с одной практической проблемой: на месте предполагаемой установки монумента Вашингтона, где пересекались оси Белого дома и Капитолия, была очень болотистая почва, и заложить фундамент было невозможно. Возникали и эстетические вопросы. Нужно было определить, насколько серьезным будет архитектурное вмешательство. Верный своему кредо Бернэм строил грандиозные планы, которые, по его мнению, должны были привлечь в город более состоятельных жителей, чем в настоящее время. Бернэм писал Олмстеду: «Я убежден, что мы не должны удовольствоваться малым. Нам следует планировать гораздо более грандиозную перестройку, чем осуществляется в любом другом городе. С этого момента Вашингтон будет развиваться очень стремительно, и здесь буду жить все богатые люди Соединенных Штатов»32. Бернэм предложил сенатору Макмиллану, чтобы правительство оплатило поездку в Европу: «Как еще мы можем освежить свой разум, если не увидим, думая о Вашингтоне, все то, что в подобном духе сделали другие?»33 Ранее архитекторы уже побывали в колониальных поместьях Вирджинии – в Стратфорде, Картерз-Гроуве и Беркли, а также в Вильямсбурге, построенном по сходному с Вашингтоном плану и, возможно, послужившем образцом для Л’Анфана. Затем они отправились в Париж, Рим, Венецию, Вену и Будапешт. Вернувшись в Париж, архитекторы посетили королевские сады в Версале, Фонтенбло и Во-ле-Виконт. Бернэм в одиночку побывал во Франкфурте и Берлине, а затем присоединился к своим коллегам в Лондоне, где они осмотрели Гайд-парк, Хэмптон-Корт, Итон и Оксфорд.

Все эти города и сады были королевскими и имперскими, в стиле аристократов – странный выбор идей для столицы республики. Но это разногласие проистекало из базового противоречия – ведь неоклассический стиль избрали еще отцы-основатели США. Такие противоречия лежали в основе самой американской жизни. Бернэм, всегда причислявший себя к высшему классу, сознательно это подчеркивал. С одной стороны, выбранная идея прекрасно отвечала американскому духу: возникший во времена Ренессанса интерес к возрождению античных форм был частью проекта разума и науки, искавших ясность и гармонию в законах упорядоченной вселенной. Такова была философская основа республиканского мышления. Планы городов того времени стремились к модернизации. Архитекторы пытались раскрыть хаотичный, подверженный эпидемиям и пожарам средневековый город, заменив его структурой, которая позволяла с большей легкостью перемещать людей, товары, а при необходимости – и войска. Именно эти идеи лежали в основе перестройки Лондона после Великого пожара 1666 года, осуществленной Кристофером Реном, Робертом Гуком и Джоном Ивлином. Именно они построили симметричные площади и диагональные бульвары. Авторы этих проектов считали, что более рациональные планы принесут экономическую выгоду, практические и социальные преимущества. Новый город был символом изысканнос<