Допрос других высших руководителей

 

Также плачевно и поведение других сановников, которые, кажется, не знают о цели, преследуемой комиссией.

Жоффруа де Гонневиль отказывается защищать орден, когда ему это предлагают: он не способен защищать его, находясь в заточении и будучи безграмотным (он тоже!).

Его пытаются успокоить: «Вы можете здесь говорить без страха: не бойтесь ни грубости, ни оскорблений, ни пыток, мы не сделаем этого с вами и не позволим сделать; напротив, мы помешали бы этому, если кто‑то попытался бы применить их к вам». Напрасный труд, Гонневиль хранит молчание. И тоже просит препроводить его к Папе, который должен решить его судьбу. Орден его не интересует. Вот все, что смогут из него вытянуть.

Надо признать, что та беззастенчивость, с которой руководители бросили своих братьев, возмутительна, но как ее объяснить? Осознавали ли они свои грехи до такой степени, что сами требовали наказание за них? Надеялись ли они, наоборот, на какую‑то помощь, какое‑то внешнее вмешательство? Непонятно, что и думать.

 

Другие свидетели

 

Так как высшие руководители уклонились, таким образом, необходимо было обратиться к простым братьям, чтобы они выступили в защиту ордена. Для этого их надо было привезти в Сане, вот почему комиссия продолжала заседать до февраля. Многие удивляются медлительности, с которой их собирали, и полагают, что светские власти всячески мешали этим путешествиям. Возможно это так, но надо помнить о медлительности сообщений, в особенности в разгар зимы.

В феврале 1310 г. в Сансе наконец собрали около 550 тамплиеров, около 100 человек из них объявляют, что готовы защищать орден. Расследование можно продолжать.

 

Вопросник

 

Допросы велись по стандартному вопроснику, составленному королевской канцелярией, включающему 127 вопросов и одобренному Папой. Таким образом, каждый свидетель должен был ответить все на те же 127 вопросов. Такая процедура будет очень долгой и чрезвычайно скучной для читателя, но, по крайней мере, можно быть уверенным, что ничего не было забыто.

Сначала защитникам ордена читают целиком весь вопросник по латыни. Их спрашивают, хотят ли они услышать французский перевод. Любопытно заметить, что все эти неграмотные заявляют, что им достаточно выслушать вопрос по латыни:

 

«Не хватало еще, чтобы нас заставили выслушивать такие низости по‑французски. Все здесь лживо и мерзко!»

 

Вот, наконец, все хорошо! Отныне, на допросах каждый вопрос будет переводиться на французский язык; некоторые даже будут отвечать на провансальском.

Но так как невозможно выслушать целиком сто адвокатов, защитникам ордена предложат выбрать среди себя шесть или десять «прокуроров», которые будут говорить от имени всех, свободно советуясь между собой и всеми остальными заключенными. Они колеблются, так как говорят, что им нужно было бы получить разрешение или согласие магистра.

Увы! им скажут, что магистр и высшие руководители отказались защищать орден. Понятно, что это немного смущает братьев. Архиепископ Нарбонны советует им поторопиться, так как день, на который назначено открытие церковного собора, приближается. В конце концов, они выберут четырех представителей, среди которых самым замечательным будет Пьер де Болонья.

 

Расследование до 10 мая

 

Несмотря на это напоминание, ничто не происходит до 1 апреля. Так как тамплиеры жаловались на условия их содержания, комиссия посетит тюрьмы.

И, наконец, 1 апреля Пьер де Болонья от имени заключенных братьев тамплиеров, делает заявление:

 

«Артикулы, посланные в булле монсеньером Папой, этот бесчестный, низкий, бессмысленный и ужасный вопросник, является ложью, грандиозной ложью, ложью несправедливой. Сфабрикованной из разных документов врагами ордена. Вера ордена Храма чиста и не запятнана и всегда такой была. Все братья ордена, которые признали подобную ложь, целиком или частично, солгали. Кто, однако, осудит их? Они говорили под страхом смерти».

 

Как хотелось, чтобы и другие, а особенно Моле говорили также! К несчастью, пока речь идет об общих положениях: все будет обстоять гораздо хуже, когда перейдут к отдельным пунктам.

А пока идут споры по процедурным вопросам. 7 апреля Пьер де Болонья читает другое аналогичное заявление. Четырем прокурорам разрешено посетить в тюрьме других братьев.

Наконец, 11 апреля начнутся индивидуальные допросы, которые вскоре приведут к катастрофе. Хотя казалось, что все складывается благоприятным образом, больше не было ни угроз, ни страхов, защитники договорились между собой… И тем не менее, один за другим, все свидетели, выслушанные с 11 апреля по 10 мая, повторят прежние признания и признают основные факты!

Эти допросы, с 11 апреля по 10 мая, являются свободными, а следовательно, самыми важными. Они широко подтвердили факты, установленные ранее расследованием Папы и кардиналов: но об этом обычно историки не говорят!

 

Совет в Париже

 

10 мая Пьер де Болонья просит сделать срочное заявление и сообщает комиссии, что многих тамплиеров будет судить в Париже Совет провинции под председательством архиепископа Санса. Он протестует и просит заранее отозвать это решение.

Архиепископ Нарбонны справедливо отвечает ему, что это не входит в компетенцию комиссии: «Это нас не касается, мы не можем в это вмешиваться потому, что вы должны обращаться не к нам». Все же четыре прокурора подают апелляцию. Комиссия рассматривает ее и, в конце концов, решает, что не имеет полномочий вмешиваться.

Допросы возобновляются 11 мая, но 12‑е заседание неожиданно прерывается: в ходе заседания становится известным, что 54 тамплиера, которых судили в Париже, только что приговорены к сожжению. Всеобщее смятение. Тогда комиссия решает обратиться к архиепископу Санса, чтобы попросить его отсрочить казнь. Мотив: приговоренные должны быть выслушаны комиссией. Но архиепископ Санса откажется и 54 приговоренных будут казнены.

Брат Эймери де Вилье‑ле‑Дюк потрясающе расскажет об этом комиссии: «Вчера я видел, как в повозках везли 54 наших брата, чтобы сжечь их живьем. Я слышал, что их сожгли. О! Я, если бы я должен был быть сожжен, я не вынес бы этого, ибо я слишком боюсь смерти, я уступил бы… я признался бы, что убил Господа Нашего!»

Эти воины, возможно, не блещут мужеством, но зато этот пример выходит за рамки вопросника и передает атмосферу происходящего.

 

Крах

 

С этого момента началось крушение ордена. Свидетели больше ничему не верят. Пьер де Болонья бежит из тюрьмы и никогда не будет найден. Остальные откажутся защищать орден. Работа комиссии затянется до ноября.

Допросы возобновятся с января по май, но не дадут ничего нового.

Однако, надо упомянуть странное поведение брата Жана де Поленкура. Допрошенный 8 января 1311 г., сначала он заявит: «Я настаиваю на признаниях, которые уже сделал. Я признался, что отрекся от Господа во время моего вступления в орден». Члены комиссии предлагают ему хорошенько подумать: «Скажите все‑таки правду, во имя спасения вашей души. Вы ничем не рискуете, если скажете нам правду». Тогда Жан де Поленкур отпирается от своих слов: «Ну, тогда нет, я не отрекался ни от Господа, ни от Иисуса Христа, я признался под страхом смерти». И ему позволяют уйти. Но 12‑го он просит выслушать его снова и повторяет свои первые признания. Члены комиссии больше ничего не понимают, просят принести клятву на Евангелие, спрашивают, не заставил ли его кто‑то снова изменить свое решение. Нет: «Я подумал, что я совершаю зло, совершая клятвопреступление, и попросил своих стражников снова отвести меня к вам… я клянусь, что во время вступления в орден, я отрекся от Господа и плюнул на серебряный крест».

Эти несчастные совершенно обезумели от страха.

 

Завершение работы

 

5 июня 1311 г. комиссия прекращает свою работу. Она выслушала, в основном до 10 мая 1310 г., 131 свидетеля, дававших свободные показания.

Досье было передано Папе, который представит его церковному собору в октябре. Документ достаточно поучительный: он содержит очень многочисленные признания. Теперь остается только детально изучить содержание этих показаний.

 

VIII

Ключевые обвинения

 

Из 127 пунктов вопросника я рассмотрю только основные обвинения. Многочисленные вопросы касаются уточнений по деталям. Другие относятся к фактам установленным, но недостаточно убедительным: например не вызывает никаких сомнений, что тамплиеры брали на себя обязательства исповедоваться только капелланам ордена, любой внешний духовник был исключен. Рыцари давали клятву соблюдать тайну в вопросах, интересующих орден, и не покидать его. Все это, естественно, объясняется независимостью и самой природой ордена.

Другие претензии являются надуманными: такие обвинения как подозрение в поклонении кошке, отпали сразу.

С другой стороны, надо рассмотреть пять основных обвинений. Я начну с наименее страшного.

 

Принудительная содомия

 

Вопросы с 40 по 45: «Вновь принимаемым братьям говорили, что они могут совокупляться плотски друг с другом, (41) что им это дозволено, (42) что они должны себе позволять это и взаимно терпеть, (43) что совершение этого, вовсе не является для них грехом, (44) что они сами совершали это, или многие из них (45) или некоторые из них».

Любопытно, что именно против этого обвинения, менее страшного, чем другие, тамплиеры защищались лучше всего.

Все отрицали, что содомия носила обязательный характер. Большинство признавалось в следующем: во время приема в орден им запрещали иметь сношения с женщинами; и им рекомендовали, что в случае если обет безбрачия становится слишком тяжек для них, то лучше вступить в связь с братом, чем с женщиной, дабы избежать скандала.

Выслушаем сначала высших руководителей.

Гуго де Пейро: «Я говорил им, что если они испытывали некоторое естественное сексуальное возбуждение, которое толкало их на невоздержанность, им было дозволено охладить пыл с другими братьями. Все это я говорил не сердцем, а только устами: такую практику позволял наш устав… Я думаю, что всех принимали в орден таким же образом».

Жоффруа де Шарне: «Я слышал как брат Жерар де Созе, командор Оверни, говорил братьям одного из капитулов, что лучше плотски совокупляться с братьями ордена, чем вступать в связь с женщинами. Однако, я никогда этого не делал и никогда не был к этому принужден».

Затем руководители рангом пониже.

Матье дю Буа‑Одема, приор Клиши: «Он сказал мне, что если желание побуждает меня удовлетворить мои мужские инстинкты, я должен уложить спать с собой одного из братьев и вступить с ним в плотскую связь. Таким же образом я должен был позволить взаимно вступить в связь со мной моим братьям. Однако никогда я этого не делал».

Пьер де Болонья: «Он сказал мне, что если меня терзают соблазны плоти, я волен совокупляться с братьями нашего ордена, и в этом нет греха. Однако всегда думал, и думаю по‑прежнему, что это является отвратительным грехом, и никогда я этого не совершал».

Наконец, один из низших чинов брат Гильом де Шалу‑ла‑Рен, причетник: «Затем они заставили меня дать обет безбрачия в отношении женщин, прибавив, что если некий природный жар будет обжигать меня, я могу охладить свой пыл с одним из братьев ордена, но я клянусь, что никогда этого не делал».

Во всем этом присутствует лишь общая формулировка, за которой не следовало действия, и просто возникает искушение поверить в некий грубый розыгрыш, шутку дурного вкуса, которые часто можно встретить в казарме. Так как брат Жеро де Кос вспоминает, однако, что во времена магистра Тома Берара трое братьев, совершивших подобный грех, были посажены в тюрьму. То есть мужеложство, все‑таки, в ордене было наказуемо.

То, что индивидуальные случаи содомского греха имели место, вряд ли можно было бы оспаривать. Удивительно, если бы было иначе в мужском коллективе. Наиболее точным примером, безусловно, является следующая история, пересказанная братом Гишаром де Марсийяком, которая послужила единственным основанием всему этому важнейшему обвинению:

«Мессир Гуго де Маршан из лионской епархии, который являлся мне родственником, по моему ходатайству был принят в Храм в Тулузе… Братья привели его в мою спальню; они заперли дверь изнутри как можно надежнее… Они заперлись с Гуго так надолго, что всем тем, кто ждал снаружи, стало противно. Затем они открыли дверь в спальню и привели Гуго ко мне… он был совершенно бледный, потрясенный и подавленный… На следующий день Гуго привели в мой дом в Тулузе. Я попытался расспросить его с глазу на глаз. Он мне ответил: «Никогда больше я не смогу ни радоваться, ни жить в мире с самим собой». В дальнейшем, много раз я спрашивал его о причине смятения, никогда он не захотел мне в этом признаться».

Свидетель добавляет, что Гуго де Маршан до конца своих дней находился в отчаянии из‑за этого и заказал себе печать с надписью «Печать погибшего Гуго».

Однако, из всех выслушанных тамплиеров, только двое признались в том, что совершали этот грех: Гильом де Варнаж и Рауль де Таверне, которые давали этому следующее объяснение: «С этим приходилось мириться из‑за жаркого заморского климата». То есть речь далеко не идет о всеобщей и обязательной содомии.

 

Непристойные поцелуи

 

30‑й вопрос: «Во время вступления в орден братья… целовали друг друга в губы, в пуп или в голый живот, а также в анус или копчик».

Здесь надо различать различные виды ритуалов.

1. Простой мирный или братский поцелуй, который по восточной традиции совершался в губы: это чисто символический жест.

2. Безусловно, таким же символическим был поцелуй в грудь или в сердце (через ткань).

3. Более двусмысленным являлся поцелуй в плечо, как правило, обнаженное: «в плечо, в обнаженную плоть», говорит Жоффруа де Татан; «в обнаженную плоть, в плечо сзади», уточняет Жак де Труа.

4. Но многие свидетели признаются в более странном ритуале: традиции поцелуев в копчик или даже в анус (но через ткань).

 

Нельзя отрицать этот факт ввиду многочисленности свидетелей, заявивших, что совершали этот ритуал или так поступали с ними.

Гуго де Пейро: «Я отводил их в сторону и заставлял их целовать меня в копчик, в пуп и в губы».

Ренье де Ларшан: «Я поцеловал его сначала в низ позвоночника, затем в пупок и, наконец, в губы».

Пьер де Тортвиль: «Снова, по его приказанию, я поцеловал его в копчик, в пупок и в губы».

Жан дю Тур, казначей тамплиеров в Париже рассказал о другой церемонии: «Брат Жан затем поцеловал меня трижды, сначала в низ позвоночника затем в пупок, и, наконец, в рот».

Пьер де Болонья: «Я поцеловал приора в пупок и нижнюю часть тела. Я видел, как также принимали брата Арто, который вступал одновременно со мной, а в дальнейшем, и многих других».

Этот жест казался многим свидетелям столь же отвратительным, сколь и непонятным, но никто не придавал ему большого значения. Только один свидетель добавляет к этому что‑то существенное – это Пьер де Сиврей: «Приор поцеловал меня в копчик и, вот, вдруг, он упал на землю! Его унесли полуживого…»

Обычно, это происходило менее драматично, в армейском стиле. Так Николя де Амьен, рассказывает: «Брат который меня принимал, сказал мне без обиняков: поцелуй меня в зад. – Скорее я позволю себя убить, ответил ему я».

Наконец, Гишар де Марсийяк: «Я слышал, как об этом говорили пятьсот раз или более, это было публичным правилом, что неофит целовал принимавшего его в анус, если не наоборот. Вот почему, – говорит он, – прием проводился секретно и за закрытыми дверями».

Я прекращу это монотонное цитирование. Факт более чем установлен, но в чем его смысл? Ничто не позволяет усмотреть в нем что‑либо иное, кроме традиционной «прописки», унижения новичка, то, что в наших высших школах называют «bizutage». Не стоит забывать, что мы имеем дело с людьми военными и перейдем к делам более серьезным.

 

Пропуск слов в молитве

 

Вопрос 20: «Священники ордена опускали в канонах мессы слова молитвы».

Здесь речь шла о факте куда более важном, который позволял установить связь между ересью тамплиеров и катарской ересью. Некоторые историки, не колеблясь, устанавливают эту связь и утверждают, что орден был заполонен и извращен катарами. Тема диссертации Миньяра: «Доказательства манихейства в ордене тамплиеров» (1833 г.), о котором вновь вспомнила Режин Перну.

 

1. Является ли факт установленным?

Большинство свидетелей, которые делали признания по остальным пунктам, заявляли, что ничего не знают об этом: с их точки зрения священник нормально читал мессу. Но, поскольку эти свидетели не были священниками, их свидетельства не говорят ни о чем, кроме их невежества.

Признания священников гораздо интереснее; но в ордене было не так уж и много священников. Об этом рассказали четверо.

Готье де Бюр и Этьен де Дижон, выслушанные комиссией 21 декабря 1310 г., уточнили, что их просили, читая мессу, убрать четыре слова из канона (слова «hoc est corpus meum» – «сие есть тело мое»). Но оба утверждали, что никогда этого не делали.

То же самое заявлял Бертран де Вилье из епархии Лиможа, который получил аналогичное указание от приора Оверни, Жерара де Созе (которого нельзя было допросить, так как он уже скончался). И, наконец, то же свидетельство от Жана де Бранля, из храма Соль‑сюр‑Ионн. И эти двое также уверяют, что никогда не учитывали таких просьб.

Итак, всего четыре заявления. Но, ввиду малого числа выслушанных священников это все‑таки много. И, однако, это нельзя считать общим правилом.

 

2. Но, если допустить, что такая практика существовала, чему она служила, если никто ее не соблюдал и не проверял, выполняется ли она? Все‑таки признания говорят о простом указании, без какого либо дальнейшего контроля. В таком случае можно допустить некое проникновение катарской ереси, имеющей временный и локальный характер, но ни в коем случае не являвшейся общей еретической практикой.

 

Идолопоклонство

 

Двадцать вопросов с 47 по 67 вопросника посвящены ритуалу идолопоклонства, «а именно головам, одни из которых имели три лица, другие – одно, некоторые – человеческий череп».

Но, очевидно, что факты были неправильно поняты и неправильно изложены Папе. Посмотрим, что дали допросы.

 

А. Прежде всего многие свидетели говорят о голове, которой они поклонялись больше или меньше во время некоторых церемоний.

Гуго де Пейро: «Эта была человеческая голова, я видел ее, держал в руках и трогал в Монпелье, во время капитула, и я поклонялся ей также, как и все другие присутствующие братья, но только устами и из слабости, но не сердцем».

Ренье де Ларшан: «Я видел эту голову двенадцать раз во время капитулов, в частности в Париже, во вторник после дня св. Петра и Павла… Это была голова с бородой. Они ей поклоняются, целуют ее и называют своим Спасителем».

Гильом де Эрбле, милостынщик при королевском дворе: «Что касается головы, я видел ее во время двух капитулов, которые проводил брат Гуго де Пейро, досмотрщик Франции. Я видел, как братья ей поклонялись, но никогда не делали это искренне. Я думаю, что она деревянная, посеребренная и позолоченная снаружи… Мне кажется, что она с бородой или с чем‑то вроде белой бороды».

Гуго де Бюр: «Это было не дерево, может быть серебро, либо золото, либо медь. Это походило на человеческую голову с лицом и длинной бородой».

Бартоломео Бошье: «Это походило на голову тамплиера в шапке с длинной белой бородой».

 

Б. До настоящего момента описания достаточно совпадают. Но другие рассказывали, что видели голову с двумя лицами. И Гуго де Пейро, который должно быть иронизировал или старался усугубить ошибку, единственный скажет, что «эта голова имела четыре ноги, две спереди и две сзади».

Однако можно смириться с этими противоречиями, допустив, что существовало несколько различных голов.

Остановимся сейчас на объяснении.

 

В. Заметим, однако, что не все свидетели видели голову, и некоторые утверждают, что речь идет о бессмысленной сказке. Напротив, те, кто видел голову, очень ее испугались (!).

Рауль де Жизи, сборщик налогов в Шампани: «Эта голова, я видел ее на семи капитулах, которые проводили брат Гуго де Пейро и другие… Когда ее выносили, все падали ниц на землю, снимали капюшоны и поклонялись ей… Лицо ее ужасно, мне кажется, что это было лицо демона. Каждый раз, когда я на нее смотрел, меня охватывал такой ужас, что я с трудом мог глядеть на нее, трепеща всеми членами». Вот тебе и бравый солдат! И когда ему замечают, что поклоняться незнакомой голове – преступно, он отвечает: «Мы поступали гораздо хуже, отрекаясь от Христа, после этого можно было поклоняться голове!».

Из всего этого следует, что доля правды в этом была, но свидетели абсолютно не поняли, что это было. Досмотрщик Гуго де Пейро, возможно был единственным, кто мог дать объяснения, но он от них воздержался. Почему?

 

Г. Продолжим исследование, поскольку у нас есть возможность пойти по правильному пути. Многие свидетели рассказывают об этой странной церемонии. Мы приводим описание Гуго де Бюна, который, кажется, совершенно в здравом рассудке:

«Брат вынул из шкафа голову и положил ее на алтарь. Затем веревочкой он перевязал ее, затем передал мне веревочку, посоветовав носить ее под поясом».

Эта веревочка достаточно известна, это был символ целомудрия. Если голова могла служить для благословения веревочки, значит, не могла она быть такой уж вредоносной. Не идет ли речь, всего‑навсего, о реликвии?

Брат Ги Дофен рассказывает, что в Назарете он обвязал своей веревочкой колонну благовещения. Может быть, это просто была традиция прикладывать веревочку к священному предмету, чтоб придать ей больше силы. Суеверие, конечно, но христианского характера. К тому же свидетели говорят, что орден обладал реликвиями, в частности св. Поликарпа и св. Эуфимии. Не была ли голова простым ковчежцем?

Гильом д'Арбле (или де Эрбле), королевский милостынщик, хотя и видел голову с серебряной бородой, подумал, что это была голова одной из одиннадцати тысяч девственниц!

 

Д. Вероятность, что речь идет о ковчежце (возможно с мощами мученика ордена) могла бы быть подтверждена следующим фактом. 11 мая 1311 г. комиссия, заинтригованная этими разноречивыми свидетельствами, запросила у хранителя имущества ордена, находится ли среди захваченных предметов деревянная или металлическая голова. Хранитель принес комиссии голову из позолоченного серебра: это было лицо женщины, внутри которого нашли две завернутые кости со следующей единственной надписью «Caput LVIII m». Хотя вовсе не существовало привычки нумеровать мощи, трудно предположить, чем другим могла быть эта коробка с костями.

Свидетели не признали в женской голове ту бородатую голову, но можно предположить, что речь идет об аналогичном предмете.

 

Е. Бафомет. Это правда, что все слышали, что тамплиеры поклонялись идолу по имени Бафомет. Различные авторы спорят о смысле этого имени. Но имя Бафомета встречается редко и только в материалах допросов. Поэтому возникает вопрос, не возникло ли оно, просто‑напросто, из показаний сержанта из Монпеза (возле Монтобана), который признал, что «поклонялся бафометовскому образу». Жители северной Франции находясь в неведении, что просторечный язык Прованса легко изменяет имена собственные, не знали, что на провансальском языке Бафомет означал «Магомет». Бафометическое изображение означает, таким образом, «мусульманское изображение», и бравый сержант безусловно не знал, что мусульманская религия запрещает как изображение человека, так и Господа. Он поверил, что ему показывали мусульманского идола и на этой ошибке перевода были построены целые научные теории.

Этого можно было бы, безусловно, избежать, если бы прочитали следующий фрагмент, с ностальгией написанный около 1265 г., трубадуром, по имени Оливье Тамплиер: «Они (турки) знают, что каждый день унижают нас, поскольку Господь, бодрствовавший ранее, спит и Бафомет творит властью, ему данной и возвышает султана Египта».

 

Ж. Похоронная история. И разве можно верить отвратительной истории, пересказанной свидетелем Антонио ди Верчелли, старым нотарием Храма, побывавшем в Палестине? Это ошеломляющая история, основанная на простых слухах и не подтвержденная непосредственными свидетелями. Вот она во всей своей отвратительности:

 

«В Сидоне я слышал, что один правитель этого города, полюбил благородную даму из Армении, но никогда за всю свою жизнь не познал ее плотски; когда она умерла, он пришел познать ее тайно в ее могилу в ночь сразу после похорон. Вскоре после этого он услышал голос, который сказал ему: „Возвращайся, когда настанет время родов; ты найдешь своего отпрыска, и он станет вождем человечества". Когда наступил назначенный срок, рыцарь пришел в склеп и нашел человеческую голову между ног дамы. И второй раз он услышал голос, который сказал ему: „Сохрани эту голову, она принесет тебе счастье"».

 

3. Поскольку никаких, более убедительных открытий не было сделано, мы вынуждены принять за гипотезу тот факт, что тамплиеры поклонялись реликвиям. Но почему, в таком случае, Гуго де Пейро, который наверняка знал правду, ведь его имя часто связывают с этими церемониями, не дал подобного объяснения, не создавая столько тайн? Возможно, он обладал ценной (или считавшейся такой) реликвией, привезенной с Востока, и хотел уберечь ее от грабежа? Ведь западные церкви, жадные до реликвий, не колеблясь, воровали их!

Как бы то ни было, обвинение в ереси не может основываться на поклонении идолам.

До настоящего времени получается, что мы не нашли ни одного серьезного обвинения и приговор ордену нам кажется мало обоснованным. Таким образом, надо перейти к главному обвинению, которое, в конечном итоге, и составляет весь процесс.

 

IX

Отречение от Христа

 

Тринадцать первых вопросов, заданных комиссией, касались именно этого обвинения; но достаточно большое количество деталей было признано не точными (например, факт мочеиспускания на крест), и, в конечном итоге, обвинение было сведено к следующему: во время приема в орден неофит должен был отречься от Иисуса Христа и плюнуть на крест.

 

Свидетельства

 

Свидетельства по этому пункту согласованны, точны и отягчают обвинение. Если исключить все, что могло быть вырвано под пыткой или при помощи угроз:

 

а) Признания Жака де Моле и руководителей ордена на первом допросе перед Университетом и инквизитором в Париже;

б) Повторение этих признаний в Шиноне в присутствии трех кардиналов, посланных Папой;

в) Признания, полученные самим Папой во время личной встречи с 72 тамплиерами;

г) Признания, полученные в Англии и Германии;

д) И, наконец, показания, собранные комиссией в Сансе с 11 апреля по 10 мая 1310 г., которые я сейчас и хочу проанализировать.

Прежде всего, брат Жан де Сен‑Бенуа, которого комиссия выслушала 13 апреля на смертном одре: «Я был принят сорок лет тому назад в Ла Рошели братом П. де Лежьоном. Во время моего принятия в орден он сказал, что нужно отречься от Господа нашего. Я теперь не помню, называл ли он его Иисусом, Христом или распятым, он сказал мне, что это все едино. Я отрекся устами, но не сердцем».

Жан Тайлефер из епархии Лангр, выслушанный 14 апреля: «В день моего вступления я отрекся от Христа, только один раз по приказу капеллана, который меня принимал; я сделал это устами, но не сердцем. Затем меня принудили плюнуть на крест; я плюнул только один раз и мимо» (отметим, что здесь именно священник дает приказ об отречении).

Жан Англичанин, выслушанный 15 апреля: «Я был принят в орден в ла Рошели в Сентонже братом Пьером де Мади… Он отвел меня за алтарь и приказал трижды отречься от Иисуса и плюнуть на крест, который мне показали. По его приказу я трижды отрекся от Иисуса, устами, но не сердцем, и плюнул на крест».

Гуго де Бюр из епархии Лангр, выслушанный 24 апреля: «Брат принес мне крест и велел плюнуть на него и топтать его ногой, отрекаясь трижды от Иисуса. Я был этим совершенно потрясен и отказался. Тогда брат сказал мне, что так надо, что это правило ордена Храма: и если я не подчинюсь, они хорошо знают, как они должны поступить… Тогда я отрекся от Иисуса трижды устами, но не сердцем и плюнул рядом с крестом только один раз и не стал топтать его ногами».

27 апреля Жерар де Пассаж из епархии Меца рассказывает похожую историю. Допрашивающие переспрашивают: «Вы не подумали, что плевать на крест является грехом? – Да, но я сделал это из‑за моей клятвы». В конце концов, он плюнул только один раз на основание креста.

Жоффруа де Татан из епархии Тура, выслушанный 29 апреля: «Брат Жан отдал мне приказ, прежде чем надел на меня плащ, трижды отречься от Иисуса. В этом я уверен. Трижды я отрекся от него, произнося: я отрекаюсь от Иисуса, я отрекаюсь от Иисуса, я отрекаюсь от Иисуса. После чего приор велел принести крест и попросил меня плюнуть на него; я плюнул рядом, отказываясь плюнуть на него… Он сказал мне, что таково правило, он объяснил бы мне его, но совершенно ничего не должен мне объяснять».

Раймон де Васиньяк, выслушанный 6 мая, рассказывает о своем вступлении в орден в Лиможе почти также: «Я подчинился, я отрекся от Христа только один раз, устами, но не сердцем. Я плюнул рядом с крестом… а (приор) сказал мне только, что таково правило».

Бодуэн де Сен‑Жюст из епархии Амьена, выслушанный 7 мая: «Брат Пьер де Браэль, приор Соммере, отвел меня в соседнюю комнату, где, при закрытых дверях, велел мне отречься от Бога. Ужаснувшись, я отказался. Он ответил, что так надо, иначе со мной случится несчастье. Я был раздавлен страхом… Я отрекся от Бога, как меня попросили, устами, но не сердцем и только один раз».

Жак де Труа из епархии Труа, выслушанный 9 мая: «Брат Рауль заставил меня отречься от Господа нашего, который висел на деревянном кресте. Это было мне отвратительно, как вы понимаете, но, боясь, что они убьют меня, так как у них был большой меч, вынутый из ножен, в конце концов, я трижды произнес отречение от Христа, – трижды, устами, но не сердцем: „Я отрекаюсь от Господа нашего, потому, что вы этого хотите". Затем брат Рауль велел мне топтать ногами серебряный крест, на котором было изображено распятье, и плюнуть на него. Его положили на землю. Я трижды наступил на него, я уточняю, на ноги распятого, я плюнул рядом, но не на него».

И, наконец, добавим, именно из‑за деталей, следующий рассказ Жеро де Кос из епархии Родез, который был выслушан только 12 января 1311 г. Его вступление в орден происходило в Кагоре:

 

«Четверо или пятеро сержантов ордена закрыли дверь зала на засов и достали крест, длиной в полтора локтя. На кресте не было никакого изображения распятья. Они сказали нам, указывая на крест: „Отрекитесь от Господа!" Мы, потрясенные и испуганные, конечно, отказались. „Так надо, – сказали они, – доставая из ножен свои мечи". Тогда, от страха, мы, безоружные, отреклись от Господа. Я сделал это устами, но не сердцем; двое других, я думаю, также.

„Плюньте на крест", – приказали нам сержанты. И, так как мы отказались, они сказали нам, что избавят нас от этого, при условии, что мы промолчим и не выдадим их».

 

Однако иногда неофит был избавлен от отречения, либо потому, что его ни о чем не просили, либо потому, что не настаивали. Так, например, Альбер де Рюмеркур, принятый в орден в возрасте 67 лет, отказался: «Так как вы стары, мы избавим вас от этого, как и от всего остального».

За исключением этих нескольких отступлений, все признались в этом. Несколько сотен свидетелей, все, за исключением 15 человек, признали, что выполнили этот ритуал, были принуждены к нему или принуждали к нему вновь посвящаемых. Разнообразие региональной принадлежности свидетелей показывает, что речь идет, конечно, о ритуале общепринятом в ордене: он практиковался также и за границей.

 

Форма и природа ритуала

 

Ритуал включает многочисленные варианты по форме. Иногда отрекаются трижды, иногда только раз; плюют один или три раза, и совершенно не имеет значения, если плюют в сторону.

Чаще всего на кресте присутствует изображение распятья, но иногда случается, что это просто крест. Он может быть деревянный или серебряный; иногда он просто изображен на требнике, а однажды, безусловно, за неимением ничего другого, довольствовались крестом, украшающим плащ.

Отречение всегда касается Иисуса, и не важно как его называют. Даже те, кто заявляет, что отрекся от Бога, прекрасно понимают, что речь идет о Иисусе, так как он представлен на кресте.

Еще более любопытно, что ритуал никогда:

– не предваряется объяснением или предупреждением: все свидетели заявляют, что были удивлены и испуганы тем, о чем их просили и к чему они были совершенно не готовы до церемонии;

– не сопровождается объяснениями: в тех случаях, даже если обещали объяснить произошедшее, этого никогда не делали.

 

Например, брат Рено из орлеанского приорства рассказывает, что те кто его принимал, сказали: «Замолчи, мы расскажем тебе об уставах ордена в другой раз». Но, объяснение откладывается для тех, кто его ждал и о нем больше никогда не заговаривают.

Наконец, и, прежде всего, вовсе не требовалось, чтобы отречение было искренним. Несмотря на единообразие формулировки, которую используют редакторы, все свидетели утверждают, что отреклись «устами, но не сердцем».

Брат Жан де Ромре свидетельствует, что его заверили, принуждая к отречению, что это всего лишь «розыгрыш» (truffa). Так как это был всего лишь простой сержант, он этому поверил. В данном случае довольствовались словами, не требуя искренности. Но это исключительный случай: остальные свидетели не заблуждаются по поводу характера отречения и видят в этом важное действо.

Однако это чисто формальное отречение навязывают грубой силой: обнажая мечи, угрожают бросить в застенки, приговорить к смерти.

Только иногда, неофита освобождают от части ритуала, а точнее от плевания, если он обещает ничего не говорить.

Отречение – это ритуал, присущий церемонии принятия в орден. Он даже не влечет за собой никакого продолжения: о нем даже больше не говорят. Тамплиер не получает никакой инициации, его не заставляют принять какую либо доктрину, от него больше не требуют каких‑либо извращенных ритуалов.

Большинство заявляло, что, так как это воспоминание смущало их, они не решались говорить об этом даже между собой. И все‑таки, однажды, брат Боско де Мазюалье из епархии Лиможа, попросил объяснения у приора Буржа: «Брат Пьер ответил мне, что не надо быть слишком любопытным, иначе я навлеку на себя гнев братьев и руководителей ордена. Отправляйся ужинать, сказал он мне. Речь идет о пророке, тебе это слишком долго объяснять».

Признаемся, что все это удивительно и понять это трудно.