Графиня Элеонора Ботмер (1800–1838), в первом браке Петерсон, во втором браке Тютчева – первая жена поэта Федора Ивановича Тютчева. Мать Анны Тютчевой

 

Оттон уехал сегодня утром с дядюшкой. Он обещал вернуться через полтора месяца. Я эгоистически для себя желаю этого. Дом без него опустел и стал совсем грустным. Мне не хватает его доброго и кроткого лица. Когда мне нечего было делать, я шла к нему, и наше общение заполняло время, к тому же он очень любил и баловал меня, к чему я совершенно не приучена. Можно сказать, что я люблю людей вопреки всему, потому что те, кого я больше всего люблю, слишком редко отвечают мне взаимностью; видно, так уж я устроена, что извлекаю мало пользы из того, что даю другим. Поэтому когда кто–то испытывает ко мне явную привязанность, я бываю очень тронута и благодарна. Так приятно позволить себе немного эгоизма и доставить удовольствие другому любить и баловать тебя. Мне будет сильно не хватать Отто, потому что он так добр ко мне.

Я хочу регулярно вести дневник; когда моя жизнь или моя мысль заняты чем–то, я ничего не пишу, я чувствую, что и так ничего не теряю, но теперь, когда вокруг все так пусто, нужно непременно писать, чтобы в будущем удостовериться, что я и в самом деле жила в это время.

 

12 сентября

Сегодня сильный ветер, сильный холод и сильная грусть. Я только что отошла от окна, ярко светит луна, свет ее точно такой же, как и несколько дней назад, но тогда было еще тепло и жизнь била ключом. Этот же самый вид тогда приводил меня в восторг, а теперь он наводит на меня грусть. Не то чтобы внешне все так сильно переменилось – стоят те же деревья, остались те же краски, но выражение полностью изменилось. Словно лицо близкого друга, ставшего внезапно тебе чужим. Нет ничего более общего между ним и тобою. Как я не люблю осень и ее грусть, я чувствую себя такой одинокой, оставленной, нелюбимой. Как никогда хочется иметь сильную, заботливую дружбу, чтобы скоротать эту осень. Но я что–то становлюсь слишком сентиментальной. Томление одиночества охватило меня. А впереди еще зима! Я работаю, тружусь как вол, но ведь речь не об этом. Работа заполняет время, но отнюдь не воображение. Чтобы обрести хоть каплю энергии, надо видеть горизонт, свет впереди. А у меня впереди двенадцать месяцев пустоты.

Я страшно сожалею об Оттоне и дядюшке. Мне кажется, что еще третьего дня я была самым счастливым человеком на свете. Браниться с дядюшкой и злословить о нем уже было хоть каким–то событием в жизни, а уж Оттон – так это неоценимое сокровище. По правде говоря, нет ничего несноснее, чем много женщин, собравшихся вместе, и никого, кроме женщин. Присутствие любого мужчины, будь то отец или брат, или дядюшка – не важно, кто, – всегда пробуждает желание нравиться и подчиняться, что придает особую прелесть жизни. Не знаю, все ли женщины испытывают то же чувство, но немногие признаются в нем, и будут правы. Что до меня, я ощущаю себя женщиной в полном смысле слова, я люблю нравиться и бываю вполне довольна, только когда нравлюсь, тогда все мои способности раскрываются. Женщина не может питать к другой женщине того интереса, какой питает мужчина к женщине, женщины так не воодушевляют друг друга, между ними нет взаимного притяжения.

 

13 сентября

Хотелось бы знать, за что я так люблю мама. Я прекрасно знаю, что она не любит, не понимает и не знает меня. Что касается до нее, я ее знаю, я сужу ее, я непрестанно страдаю от ее недостатков, вся моя юность принесена ей в жертву, и, несмотря на это, я люблю ее всеми силами моей души. Если бы половину той нежности, участия, забот, непрестанной и преданной любви я потратила на кого‑нибудь другого, меня бы полюбили только из благодарности. Но в ней есть что–то узкое, она совершенно не умеет любить; она испытывает некоторую жалость, видя, как я люблю ее, но ей нечем мне ответить, и она раздражается против меня. Она должна признать, что хотя бы в одном я имею перед ней преимущество – в способности любить. Но почему я обречена растрачивать именно на нее эту способность без пользы и радости и для нее, и для себя? Почему это чувство возникает так независимо от нашей воли? Напрасно я говорю себе, что не стоит так любить ее, но как только я вижу ее, я испытываю нежность и волнение и думаю только о том, как бы сделать ей приятное. И мне предстоит провести долгую зиму без всяких развлечений наедине с этим исключительным и несчастным чувством, которое становится все более болезненным. Как нелепа наша душа со своими высокими порывами и способностями и вместе с тем с такими малыми возможностями. Она подобна ребенку, нацепившему огромные ботинки и спотыкающемуся в них на каждом шагу. Мы так любим, страдаем, переживаем, а в результате – ноль. В итоге – нелепица.

Мама – последний человек, с которым бы хотелось провести зиму в деревенском уединении. Она умеет сделать одиночество еще более одиноким и безмолвие еще более безмолвным – своим холодным выражением лица, замкнутым видом и полным отсутствием интереса ко всему на свете. Я кажусь себе эльфом, верно служащим прелестному цветку или другому прекрасному растению. Всю мою жизнь и душевные силы я трачу ради существа, кажущегося спящим, да она и в самом деле спит для меня.

Я инстинктивно чувствую, что для меня будет благом даже насильно быть вырванной из этого круга, как бы мне больно ни было.

 

15 сентября

Вчера и сегодня погода стояла великолепная. Лучезарное небо, слегка увядшая природа вновь улыбнулась и расцвела под ясным солнышком. В безмятежности ясного осеннего дня есть что–то трогательное и возвышающее. Это уже не изобилие жизни, не богатство приятных и сладостных впечатлений, даруемых нам летом. В последней зелени уже ощущается дыхание смерти. Небо кажется прозрачнее, солнце – ярче, его лучи расцвечивают листву тысячью красок; во всем ощущается невыразимый покой, торжество умирающей природы. Словно душа, пройдя через все жизненные испытания и страсти, внезапно освобождается от них, возвышается, очищается, земное отлетает от нее, и остаются ее последние упования – набожное умиление и любовь. Да, ясный осенний день походит на старика–богомольца, и в том, и в другом менее всего остается земного. В них не ощущается борьбы, острых шипов, наносящих свои уколы всему прекрасному, что есть на земле, в них только покой и торжество.

Эти два дня хорошей погоды были благотворны для меня. Солнце или его отсутствие совершенно меняют для меня облик жизни. Я не могу судить об одном и том же одинаково в солнечный день и в пасмурный. Когда солнца не видно, жизнь кажется мне пустыней, а при солнце я охотно мирюсь с ней. Так же я боюсь зимы. Я по–настоящему живу, думаю и чувствую только летом.

Вчера к нам приносили чудотворную икону Печерской Божией Матери и служили вечерню. Как я люблю наши обряды! Что может быть более поэтичным, чем иконы Богородицы, в большинстве своем имеющие чудесное происхождение и уже многие века вызывающие почести и молитвы православных и всегда внушающие верующим утешение и помощь. Так трогательно говорить себе, что наша Матушка Богородица пожелала передать частичку Божественного милосердия своим изображениям. Человек слаб, он так нуждается в осязаемой поддержке, он с таким трудом отделяет духовное от чувственного, что может ощущать присутствие Богоматери, только когда Она предстает перед ним в этом наивном земном обличье. Слава Богу, я имею детскую веру, истинную любовь и почитание к этой стороне наших обрядов и нахожу в них бесконечную красоту. Я буду очень счастлива, если смогу выполнять их так же усердно, как искренне ими восхищаюсь. Когда я слышу пение молитв, присутствую на церковной службе – неизменной на протяжении веков и столь прекрасной, что ни невежество, ни грубость, ни зачастую испорченность служителей не могут ее нарушить, – мне кажется, я никогда не сумею достигнуть должного благоговения. Дай Бог хотя бы иметь чистое сердце, поменьше привязывающееся к земному, я очень желаю этого. Этого дара я вчера просила у Пресвятой Богородицы.

Мама все так же не в духе, но мне безразлично. Теперь, когда уже нет повода беспокоиться о ее здоровье и я не боюсь потерять ее и спокойна за нее, потому что она проведет зиму тихо и без забот, – теперь я люблю ее гораздо меньше, и мне безразлично, как она ко мне относится.

 

Год

 

5 октября

Наконец–то победа после стольких месяцев неудач и поражений. Однако пока рано радоваться. Наши слабые весенние успехи сопровождались такими горькими разочарованиями.

Вчера мой муж был вызван к генерал–губернатору, и тот прочитал ему шифрованную телеграмму государя: «Позвать Аксакова и, если он действительно центром составляемому известному адресу, то внушить ему немедленно прекратить всякое действие под строгою угрозою за будущее».

Этот адрес, автором и виновником появления коего считают моего мужа, существует только в петербургских сплетнях и слухах. Я провела неделю в Царском, с 17–го по 25–е, и уже тогда Петербург полнился слухами об этом адресе. Я думаю, что Тимашев сам распустил эти слухи, чтобы навредить моему мужу. Но я не думала, что он дерзнет сделать эти слухи основой для обвинений и доведет их до сведения государя.

 

 

Александра Толстая

(1807–1904). Фрейлина Высочайшего Двора