Вступительное слово Шетила Сандермоена

Анна Сандермоен

Секта в доме моей бабушки

 

 

http://www.litres.ru/pages/biblio_book/?art=51676812SelfPub;&lfrom=25665073 2020

Аннотация

 

Когда Ане было 8 лет, родители отправили ее на летние каникулы к бабушке. Но, приехав в квартиру, полную счастливых воспоминаний, девочка обнаружила там множество незнакомых людей – и бабушку, которая обращалась с ней как с чужой. Домой Аня вернулась только через шесть лет. Эта книга о детстве в секте. Ее лидер В. Д. Столбун утверждал, что может создать сверхлюдей, способных преодолевать любые физические и психические заболевания. Эта книга о том, как взрослые предают детей. Эта книга – предупреждение для всех, кто склонен доверять людям, которые заявляют о своем намерении «спасти мир». Книга поможет распознать секту, пока не стало слишком поздно. Автору удалось освободиться от власти кукловода, но его страшное дело живет до сих пор. Содержит нецензурную брань.

 

Предисловие

 

 

В условиях тирании гораздо легче действовать,

чем думать.

 

Ханна Арендт, философ

 

 

Кто я?

Я – капризная, эгоистичная, вечно недовольная и ко всему критично настроенная сучка. Меркантильная тварь, умеющая просчитывать на несколько шагов вперед. Мещанка. По крайней мере, меня в этом убеждали с детства, долго и настойчиво. И, надо признаться, весьма успешно.

А вот мой муж, к моему большому удивлению, как‑то сказал мне, что ему нравится во мне то, что я не избалованная европейская штучка, а суровая русская с хорошим, хоть и немного странным, чувством юмора.

Мне было 39 лет, когда он сделал мне предложение, и я подумала, что с моей стороны было бы нечестно связывать свою жизнь с человеком, не рассказав ему о своем прошлом, о своем детстве. Я же не смогу всю жизнь об этом молчать, а если рассказывать урывками, то у человека может сложиться обо мне неполное или даже превратное впечатление. Ладно, если бы он был русским – для русских самые невероятные истории звучат не очень‑то удивительно. Но он норвежец, выросший в приличной семье, в достатке, который мне и не снился, а главное, окруженный любовью и заботой. Приличное окружение дало ему моральные ориентиры, достаток воспитал в нем суровую самодисциплину, а любовь и забота сделали его сердце отзывчивым. Поэтому он стал не только надежным партнером и богатым человеком, но и хорошим отцом, мужем и возлюбленным.

Мне же пришлось проделать огромный путь, прежде чем я обрела себя.

 

Ведь когда взрослые неправильно воспитывают детей, дети перестают любить не их, а себя.

 

Я написала свою историю специально для своего будущего мужа. И была готова к тому, что он, прочитав ее, передумает на мне жениться. Но этого не произошло.

 

Может быть, потому, что если человек способен связно описать ситуацию, это означает, что он с ней справился?

 

Секта в секте

Раньше меня раздражали вопросы знакомых и друзей о моем детстве. Каждый раз, когда я начинала рассказывать, меня сразу перебивали, и по первому же заданному вопросу становилось ясно, что мне не верят. Или вопрос был настолько болезненный, что я, как щенок, начинала злиться и огрызаться. А иногда я и сама начинала сомневаться, говорю ли я правду: не домыслила ли я чего, не исказились ли мои воспоминания со временем и под влиянием эмоций. Не раз я пыталась это проверить, спрашивая кого‑нибудь из тех, кто, будучи ребенком, находился в секте вместе со мной. И все, к сожалению, не только подтверждали мои воспоминания, но еще и добавляли свои.

Однако общаясь с теми, кто попал в секту уже взрослым, я замечала, что их впечатления отличаются от воспоминаний тех, кто провел там детство. Причем их можно разделить на несколько типов.

Одни испытывали чувство вины и не скрывали этого. Было видно, что им очень неприятны эти воспоминания. По мне, это и есть нормальные люди.

Другие уходили от прямых ответов, отвечали невпопад или все переводили в злые, саркастические шутки. Они не хотели это вспоминать. Таков мой отчим. В принципе это тоже нормальная реакция, хоть и свидетельствует о равнодушии и отсутствии эмпатии.

Третьи вместо ответа по существу – оскорбляли. Таких большинство.

Четвертые многозначительно закатывали глаза: мол, я недалекая, ограниченная, а потому и не понимаю глубинного смысла всего там происходившего. Как тогда не понимала, так и потом не начала. Не вылечили они меня. Именно из таких людей состоял костяк секты, на них все держалось. Да и держится до сих пор.

 

Только теперь, уехав навсегда из России, я начинаю осознавать, что все эти сектантские установки распространялись и продолжают распространяться, словно плесень, повсюду…

Мы вышли из секты, мы осуждали ее на словах, но она оставалась в нас и с нами, мы продолжали жить по ее принципам. Мы судили о вещах так же, мы лечились так же, мы думали в тех же категориях, мы поступали и строили свою жизнь в соответствии с теми же установками. Наш страх перед неизвестным, перед тем, что мы не в силах контролировать, – ментальными расстройствами, физическими болезнями и смертями – первобытен и выпестован системой, унаследованной из концлагерных условий Советского Союза.

 

И каждый раз, когда я пыталась от этого отгородиться, просто физически уехать куда‑нибудь подальше, меня «выгоняли» из коллектива, как бы давая понять:

 

«Другая ты нам не нужна. Раз ты не полностью с нами, то ты против нас. Значит, ты враг».

 

Путь длиною в сорок лет

В первый раз я сделала записи о своем детстве в секте, когда мне было двадцать три года, – просто чтобы не забыть деталей. Я уже тогда знала, что это будет мой мысленный эксперимент над собой. И еще я знала: то, что я записываю в качестве моих воспоминаний, – правда, а вот то, что я записываю в качестве моих оценок, – неправда. Но я не знала тогда других слов. Я не знала тогда, ни как назвать свои эмоции, ни как с ними справиться. Я не могла их маркировать. Мне было всего двадцать три, и рядом не нашлось никого, кто помог бы мне разобраться в своих чувствах. Я была движима желанием вспомнить хоть что‑то хорошее о моей семье и о родителях, которые отдали меня в секту. Я изо всех сил пыталась найти им оправдание.

Теперь мне сорок пять. Я больше не живу в СССР, я больше не живу в России. Моей дочке уже пятнадцать. Моя семья теперь тоже совсем другая, она скандинавско‑швейцарская. Мой муж норвежец, и живем мы в Швейцарии. У мужа свой бизнес, свой частный университет и бизнес‑школа, у меня свой бизнес – книжное издательство. Мы посвящаем себя образованию людей.

Я не только физически, но и ментально переместилась на Запад. А на Восток теперь смотрю «искоса, низко голову наклоня».

 

Иногда какое‑то даже незначительное событие может вдруг взять и перевернуть с ног на голову видение и интерпретацию всей твоей жизни. То, как ты раньше определял для себя свою жизнь, как расставлял в ней приоритеты и выстраивал причинно‑следственные связи, вдруг радикально меняется. Ты совершенно неожиданно для себя видишь в каждом своем прошлом решении и поступке некую ошибку, которая только теперь приобрела для тебя статус системной. Раньше это было невозможно ни увидеть, ни понять, потому что это было твоей верой.

И теперь ты смотришь, как все, что ты до этого хранил и нес, как хрупкую драгоценность, сквозь бури и ураганы, вдруг рушится лавинообразно, превращая в бесполезную пыль все твои интеллектуальные конструкции, которые ты наивно считал фундаментом, краеугольным камнем своей личности – словом, тем, на чем базировалось твое самоуважение и твое достоинство. Тебе всегда казалось, что именно это дает тебе силы и право шагать по земле с высоко поднятой головой и расправив плечи. И тут – все. Нет у тебя больше этого основания. Все это – пыль. Пшик.

Многие ли проходят через такое? Сколько раз в жизни? И на какой раз человек разумный научается понимать, где пшик, а где нет?

Так получилось, что для меня таким поворотным моментом стала эмиграция: смена страны, окружения и культуры. Она позволила оглянуться на прошлое и увидеть его по‑новому, как будто со стороны. И, конечно, ключевым фактором, с которого началась вся эта смена интеллектуальных перспектив и ракурсов восприятия, стало мое знакомство с моим будущим мужем.

Много лет я не знала, как рассказывать о секте. С одной стороны, мне казалось, что в ней скрывается нечто великое, гениальное, необходимое всему человечеству. А с другой, что‑то внутри мне постоянно нашептывало: нет‑нет… что‑то там не то… Пока у меня не было дочери, я приписывала это смутное чувство своему невежеству; было удобнее думать, что мне просто не хватает ума понять всю глубину и истинный смысл происходящего. Но потом у меня родилась дочь, и когда она доросла до того возраста, в котором я уже оказалась в секте, я вдруг, как‑то неожиданно для себя полностью пересмотрела свое отношение к тому, что там происходило, и к людям, так или иначе с сектой связанным.

 

Зачем я написала эту книгу

Я хочу рассказать о своем опыте и о том, как менялся мой образ мыслей. Как я сначала восторгалась идеями, пропагандируемыми сектой Виктора Давыдовича Столбуна, и как потом поняла, что же на самом деле стояло за ними.

Моя история – о том, какой ценой человек учится мыслить, даже не столько критически, сколько самостоятельно. Критиковать несложно, а вот умение находить лучшие решения требует не только хорошего образования, но и большой смелости.

Это история о том, как дорого обходится нам невежество. О том, как нельзя воспитывать детей. О том, что происходит в душе и голове маленького ребенка.

Я хочу рассказать правду. Правду о секте, которая никуда не исчезла с развалом СССР – с развалом другой «секты», в которой она стала возможна. Я хочу рассказать правду, насколько может быть правдой любое воспоминание, любой жизненный опыт.

Эта книга документальная. В ней – только факты из моего детства, проведенного в секте.

Много лет подряд я вела внутреннюю дискуссию, стоит ли публиковать эту правду. И все ждала, что это сделает кто‑нибудь из «взрослых» – ведь я попала в секту ребенком. Но желающих так и не нашлось, а секта и по сей день продолжает существовать в самом центре Москвы. Даже в Швейцарии, где я теперь живу, встречаются последователи «учения» Столбуна.

Теперь ее возглавил другой человек, сын жены Столбуна Владимир Владимирович Стрельцов, а ее члены активно рекламируют себя в российских соцсетях и привлекают все новых клиентов. Раньше они «лечили» в основном алкоголизм, наркоманию и шизофрению, а теперь заявляют, что лечат еще и от туберкулеза.

В интернете немало информации об этом, но она разрозненная и порой в корне неверная. Я решила собрать под обложкой этой книги то, что знаю сама, указав реальные имена.

 

До секты

 

 

Тюрьма для ученых

Я родилась и первые годы своей жизни провела в Душанбе, пока родители не переехали жить и работать в Ленинград. Мои воспоминания о родном городе по‑детски прекрасны. Это дом: бабушка, теплый воздух, запах фруктов, муравьи на кухне, печак, «зеленый» базар, прохладный линолеум на полу, пластинки, запах книг, лоджия с огромным зеркалом, журчащие арыки, асфальт плавится, сидячая ванна, розовые аллеи, плакучие ивы, виноградные лозы над головой, чай из пиалушек, ароматные лепешки с кунжутом, деревья со сладким тутовником, черешневые сады, песчаные афганцы‑ураганы и, конечно, оперный театр! В оперный театр, который считался душой города, бабушка меня водила часто (по крайней мере, я так запомнила).

 

^{Таджикский государственный академический театр оперы и балета имени Садриддина Айни. Основан в Душанбе в 1936 году.}

 

Русскоязычную среду в Таджикистане тех времен составляли в основном представители интеллигенции, насильно высланные из крупных российских городов. Так там оказались и мои родные. Дедушка был сыном врага народа, которого расстреляли в годы сталинского террора, и вся семья оказалась под этим клеймом. У нас не было разрешения жить в Ленинграде, откуда моя мама родом. Какое‑то время, на первом этапе наказания, семья жила за «сто первым километром», а потом была «распределена» в самую дальнюю среднеазиатскую республику – «поднимать целину». Бабушка и дедушка – как ученые и профессора – должны были создать и развивать местный душанбинский университет. Им «списали» нищенские зарплаты и прямо во внутреннем дворике университета выделили глинобитную хибарку без каких‑либо коммуникаций. Там и росли моя мама и мой дядя. Но, как это было принято в СССР, никто не роптал, и моя мама до сих пор убеждена, что решение семьи жить в Душанбе было добровольным. Тогда все были обязаны быть счастливыми и благодарными коммунистической партии, что бы ни произошло.

 

Тетя Оля Кармен

Когда родилась я, у бабушки уже была своя квартирка, «великодушно» выделенная ей советским государством: в трехэтажном доме и даже с холодным водопроводом и канализацией. С дедушкой они развелись; он уехал жить и работать в Киргизию, где со временем возглавил геологический институт. А бабушка продолжала преподавать в Душанбинском университете и по‑прежнему заботилась о своих детях: о моей маме и ее брате.

Первые годы моей жизни прошли в бабушкиной квартире. У нас была соседка, тетя Оля. Я знала ее очень хорошо: она жила под нами, в такой же квартире, как у нас. Правда, мы все знали друг друга: в нашем доме на улице Лахути было всего шесть квартир.

 

 

Тетя Оля была особенной. Она пела в оперном театре, и когда мы ходили на «Кармен», я всегда с трепетом ждала ее выхода. Потому что из обычной, на мой тогдашний взгляд, женщины на сцене она превращалась в настоящую жар‑птицу, яркую Кармен, с потрясающими прическами и платьями, ярким гримом и звонкими кастаньетами. Она танцевала, пристукивая кастаньетами и каблучками, страстно пела Хабанеру, бросала розу в Хосе! Зал аплодировал стоя, выкрикивая «бис». Некоторые, вставив пальцы в рот, свистели от переполняющих их чувств.

По окончании оперы мы выходили в фойе, разговаривали и дожидались тетю Олю. А она выходила к нам уже без грима, в обычной одежде простой советской женщины, с хвостиком на затылке. Меня всегда удивляла эта перемена. А как же страсть, розы и Хосе? Почему нельзя остаться такой же красивой Кармен и за пределами театра? Но в те времена мы обязаны были выглядеть в жизни как все. Серенькими, скромными и никак не выделяться.

Тетя Оля тоже оказалась в секте, и мои воспоминания о той яркой и удивительной Кармен навсегда остались в прошлом.

 

Ах, как я мечтала быть как Кармен! Яркой, красивой, петь как соловей, бросаться розами, и чтобы рядом всегда был такой Хосе, который бы мною восторгался. Это произошло, но для этого мне пришлось проделать путь длиной почти в сорок лет.

 

Как я работала геологом

В институте был внутренний двор, где жили бездомные кошки и стояли грузовые машины для геологических экспедиций.

Уже в мои семь лет родители впервые взяли меня в геологическую экспедицию на Южный Урал. Мы жили в настоящих палатках, готовили на костре, ходили в маршруты, и я по‑настоящему помогала родителям находить аммониты и вкрапления фузулинидов. Поскольку я была маленького роста, я быстрее всех замечала их под ногами. Мне также поручали раскладывать образцы по мешочкам и подписывать их. В поле я впервые столкнулась с большим количеством насекомых; когда я шла, они прыгали мне в лицо. Взрослым они допрыгивали до пояса, а мне – до самого лица. Помню, папа очень терпеливо объяснял мне, что жучков бояться не надо, они безобидные. Конечно, впечатлений после настоящей экспедиции у меня было множество. Я очень гордилась тем, что по‑настоящему работала геологом.

Я помню себя счастливым ребенком. Рядом с мамой и папой мне было хорошо и безопасно. И я гордилась ими.

В Ленинграде я окончила первый класс. Наступили летние каникулы, и родители отправили меня к бабушке в Таджикистан, в Душанбе. Это был еще Советский Союз, и Таджикистан был частью СССР.

 

Промывка мозгов

 

 

Первая коммуна на Лахути

Приехав в Душанбе – в город, где я родилась, в дом, где провела первые годы своей жизни, где каждый миллиметр был моей территорией, где оставались мои любимые игрушки, – я опешила: в малюсенькой двухкомнатной квартире с совмещенным санузлом находилось десятка два совершенно незнакомых мне людей разного возраста. Все вповалку спали на полу, тесно прижавшись друг к другу, под общими одеялами и на общих подушках. Ели тоже на полу, расстелив клеенку. Квартира перестала быть уютным и безопасным местом, где можно играть.

Все эти люди всегда были в хорошем настроении и на каком‑то невероятном подъеме эмоций.

У всех этих людей были вши. У меня они скоро тоже появились.

Бабушка, казалось, меня не замечала; точнее, она уделяла мне внимания ровно столько же, сколько и остальным.

Первое время мне постоянно делали замечания такого рода: «Не сиди нога на ногу! Это говорит о том, что ты ставишь себя выше других. Не скрещивай руки на груди! Или ты вообразила себя Наполеоном?! У тебя, судя по всему, мания величия». Я была ребенком и не понимала смысла этих замечаний (кто такой Наполеон, что такое мания, величие), но класть ногу на ногу и скрещивать руки на груди перестала.

 

Меня «стучат» и «слоят»

Однажды одна из взрослых женщин, Наталья Евгеньевна, позвала меня в комнату и сказала, что будет меня лечить. Вокруг все было настолько абсурдным, что у меня даже не возникло вопроса – от чего… Да и возникают ли у ребенка подобные вопросы, когда он совершенно один и спросить все равно некого? Она усадила меня перед собой, заглянула в глаза и начала доверительную беседу: «Аня, я знаю, что ты злишься и у тебя протест. На сколько баллов у тебя злоба по 10‑балльной шкале? А протест?»

Позже этот вопрос мне, как и всем остальным членам секты, задавали постоянно, и я на всякий случай отвечала, что злоба и протест у меня на 7‑10 баллов. Потому что если взрослые так уверены, что я злая и сопротивляюсь, зачем же их разочаровывать?

Потом Наталья Евгеньевна попросила меня закрыть глаза и положить обе руки на стол ладонями вниз. В течение нескольких минут она специальной «стучалкой» в виде перевернутого деревянного грибочка выстукивала определенный ритм, а я должна была в течение одной минуты с закрытыми глазами по слуху отвечать стуком своих ладоней по столу. На один удар реагировать правой ладонью, а на два – левой. Правая ладонь отвечала за левое полушарие мозга, а левая, соответственно, за правое. Считалось, что чем больше ошибок ты делаешь обеими руками, тем лучше. Перекос, когда одной рукой сделано намного больше ошибок, чем другой, свидетельствовал о дисфункции мозговой деятельности. Если ты вообще мало ошибался, это означало, что ты практически одеревенел от злобности, агрессии и протеста, поэтому тебя необходимо активно лечить. Тут уже «психологи‑педагоги» советовались друг с другом, узнавали авторитетное мнение Главного, и потом обычно следовала ударная доза терапии: беседа, механотерапия и слоение.

Словом, с помощью «стука» измерялся уровень агрессии человека.

Кроме этого теста иногда проводились и другие. Все они предназначались для определения текущего состояния и потенциальных возможностей мозга. Тесты были слуховые (ты должен запомнить и воспроизвести комбинации слов на скорость), зрительные (запомнить, тоже на скорость, специальные картинки, а потом быстро их зарисовать); и тактильные (тебе поочередно загибают пальцы на руке, а ты с закрытыми глазами запоминаешь и повторяешь эту очередность). Эти тесты назывались «следы». Так и говорили – «делать следы».

 

 

^{Хлорэтил}

После первого теста, стука, Наталья Евгеньевна попросила меня снять трусы и лечь на бок. И стала лить жидкий хлорэтил – на ягодицы (сначала на одну, потом на другую, поочередно) и в определенные точки на пальцах ног. Это было больно, на поверхности кожи чувствовалось неприятное жжение. После процедуры нельзя было поднимать голову и следовало заставить себя заснуть или хотя бы лежать с закрытыми глазами. Потом кожа в тех зонах, куда лили хлорэтил, сильно чесалась и даже покрывалась небольшими ожогами в виде корки. Но с годами я к ним привыкла. С того случая это проделывали со мной практически каждый день в течение шести лет. Никаких изменений я не чувствовала. Всех остальных, как детей, так и взрослых, тоже постоянно «лечили» таким образом. Это называлось «слоить», «слоение».

Гениталии или слизистую никогда и никак не затрагивали. Никакого сексуального подтекста в лечении не было.

Много позже я прочитала, что хлорэтил является сильнодействующим наркотическим веществом и что даже микродозы препарата при вдыхании могут вызвать наркотический эффект. Возможно и привыкание. Но мы ничего этого не знали и никакого особого эффекта не замечали. По крайней мере, я.

 

Смысл всего

Вскоре я узнала, что во всей этой кутерьме есть Главный, Виктор Давыдович Столбун. Старый (так мне тогда казалось, а ему было не более 50 лет), низкого роста, с большим мясистым носом, всклокоченными серыми волосами и маленькими глазками человек, которого все очень боялись и уважали. На всякий случай я тоже к нему так стала относиться.

Коммуна называлась «Коллектив». В ней собирались люди, желающие построить коммунизм, чтобы спасти мир, гибнущий из‑за тотальной шизофренизации.

Главный видел беду всего человечества в том, что большинство людей на Земле больны шизофренией, алкоголизмом, наркоманией и другими серьезными психическими отклонениями. «Дети страдают и гибнут!» – то и дело патетически восклицал он, драматично размахивая руками. С его точки зрения, абсолютно все физические недуги, включая рак, инфекционные заболевания, переломы костей, проистекают из психических отклонений и неправильного настроя и образа мыслей. И для того, чтобы выздороветь, необходимо скорректировать психику человека, перестроить структуру его личности. Психологическая коррекция возможна при условии вовлечения всех членов семьи, так как неправильная система семейных отношений служит для человека главным источником психических отклонений. Таким образом, в коллектив люди приходили (или, скорее, были вынуждены приходить) целыми семьями. Родственники, по каким‑либо причинам отказавшиеся примкнуть к коллективу, считались предателями или потенциальными врагами. И все, кто когда‑либо ушел из коллектива, тоже автоматически попадали в эту категорию.

Моя семья в полном составе, за исключением дедушки, оказалась под абсолютным влиянием этой идеологии.

Таким образом, в коллективе оказывались целые семейные кланы. А весь коллектив делился, в свою очередь, еще на два коллектива: взрослый и детский. Я была в детском. Со взрослыми мы жили раздельно и по‑разному; иногда не пересекались месяцами.

Главный принимал людей на «лечение». К нему обращались как «дипломированные» алкоголики и шизофреники, так и люди, не получившие официального диагноза, но испытывающие определенные затруднения, например, в воспитании детей. Были у Главного помощники – уже «вылеченные» им люди, просто энтузиасты и его жена. Они называли себя «психологами» и «педагогами».

Лечение главным образом состояло из бесед. Это было такое промывание мозгов: ты стоишь в окружении большого количества людей, и тебе доказывают, что ты полное ничтожество; в конце концов наступает момент, когда у тебя не остается в этом никаких сомнений. И тут тебя начинают снисходительно жаловать подачками в виде обещаний: «Ладно, если ты будешь нас умолять, мы, так и быть, тебя вылечим». Так ты понимаешь, что значит счастье. Ты, конечно, не выздоравливаешь, если даже и был чем‑то болен, но зато навсегда становишься частью секты.

Клиентами секты, в основном, становятся женщины, и если ты особо везучая, тебя еще и осеменят, и у тебя появится шанс родить на свет психически здорового ребенка, ведь главарь секты – единственный в мире здоровый человек, значит, у него и семя здоровое. Таким образом от главаря появилось на свет много детишек. Слава богу, я сама там была ребенком, и лично меня в сексуальном плане никто не трогал. Но это редкая удача.

Беседы сопровождаются процедурами. Пациента сначала тестируют на уровень «агрессивности» и «напряженности»; потом делают «следы», чтобы исследовать твой мозг, его потенциал, слабые и сильные места (я с детства помню слова: лобная, теменная, височная и затылочная доли мозга); и наконец струей хлорэтила или небольшими разрядами электрического тока через разные точки на теле воздействуют на мозг. (Кто‑то может перепутать это с акупунктурой.) Согласно обещаниям, это лечение помогает стать добрее и расслабленнее, избавляет от негативных мыслей, которые как раз и провоцируют в человеке любые болезни: и рак, и туберкулез, и прочее.

Абсолютно для любого недомогания в секте находили психосоматическое объяснение, предлагая решить проблему с помощью психотерапии и наслаиваний. Например, психосоматикой онкологии считалась потеря веры и надежды, глубинная безысходность, отчаяние. Поэтому если кто‑то заболевал раком, ему говорили: «Ну что же ты такой слабак?» С этих слов начиналась в принципе любая психотерапия.

Я сама много лет в это верила, пока не оказалась в Швейцарии. Здесь многие проблемы, которые в России казались мне неразрешимыми – потому что никак не получалось «снять в себе агрессию, провоцирующую заболевания», – решаются элементарно при помощи правильно подобранных лекарств или операций.

Для лечения в секте было еще одно важное условие: человек должен просить о лечении сам. Желательно умолять, стоя или даже ползая на коленях. Это значит, что он уже сломлен, потерял всякую надежду и, следовательно, пойдет на любые условия – остается лишь переиначить структуру его личности. Не раз я была свидетелем того, как педагоги‑психологи ждали, когда же пациент дойдет до нужной им кондиции, чтобы снисходительно оказать ему помощь. Никто не считал такой подход бесчеловечным или антигуманным; наоборот, он был одним из самых важных элементов «метода».

Если кто‑то был при смерти, считалось, что помощь окажется действенной только в одном случае: он должен прийти сам и попросить о лечении. То, что умирающий человек физически этого сделать не мог, объяснялось его нежеланием меняться, чтобы жить дальше. Другими словами, его личным и осознанным выбором.

Так, к примеру, умерла Наталья Сергеевна Карапетова, родившая от Столбуна нескольких детей. Так умерла моя бабушка Дина Михайловна Чедия.

 

Почему «главный»?

Я хочу объяснить, почему я предпочитаю не называть Главного по имени.

Первое. Я брезгую называть его по имени. Велика честь.

Второе. Для меня Главный – символ крайнего проявления нарциссизма и аморальности, ставших возможными благодаря абсолютной безнаказанности. И, к сожалению, таких людей, как он, немало на этой Земле. Поэтому я пишу не о нем, а о ситуации как таковой. Я считаю, это неважно – как его звали. Важна не его личность – важно само явление и то, какое влияние оно оказывает на конкретных людей. Например, лично на меня.

Многих взрослых я называю в своих воспоминаниях их настоящими именами, так как считаю, что они были и остаются истинными подельниками преступника. Они примкнули к нему, потому что сами были гнилыми людьми. Они тоже преступники.

 

Весточки

Считалось, что детей, пришедших в коллектив, необходимо изолировать от родителей: вырвать их из привычной среды, показать им другую систему отношений.

Встречи с родителями происходили крайне редко и под жестким контролем педагогов. Переписка также жестко контролировалась. Все письма мы были обязаны приносить педагогам на проверку, а письма от родителей всегда получали вскрытыми либо не получали вообще. Письма называли «весточками». Считалось, что у нас не должно быть времени на письма: мы же заняты борьбой. Поэтому весточки. Традиционно мы также писали родителям поздравительные открытки на праздники: Октябрьской революции, Дня Победы, 8 Марта, 23 февраля и на Новый год. Дни рождения у нас не было принято как‑то серьезно отмечать – ведь это индивидуалистский праздник. Текст поздравлений на открытках состоял, в основном, из штампов типа: «Дорогая мамочка! Я счастлива быть в Коллективе со своими друзьями и соратниками и сообща бороться за наше священное дело!» и т. п.

По причине конспирации никому даже в голову не приходило пользоваться обычной почтой. Да у нас и денег не было ни на марки, ни на конверты. Поэтому любые весточки всегда передавались с оказией и только через своих людей.

 

 

У меня до сих пор хранятся некоторые письма; они почти все без конвертов и выглядят как сложенные записки, на которых указано имя адресата. Некоторыми из них я делюсь в этой книге. По ним можно судить о многом: и о ценностях, которыми жили люди, и о принципах, которым следовали, и даже о «воздухе», которым дышали.

Бабушкины весточки я всегда хранила с особенным трепетом.

У меня чудом сохранилась и моя открытка бабушке, которую я писала, наверное, в классе третьем, когда освоила пропись, но, видимо, из‑за помарок не передала ей, а оставила себе, сохранив в своей коробочке «с драгоценностями» – единственной разрешенной мне личной вещи. Заметно, что там я не знаю, как обращаться к своей бабушке, на «ты» или на «вы», и, кроме всего прочего, желаю ей быть «матерью».

 

 

Бабушка Диначка! Поздравляю тебя от всей души с праздником с днем Победы! Спасибо большое тебе за то, что вы мне дали так много тепла, души. Спасибо вам большое за то, что вы никогда в трудную минуту не бросите и всегда придете на помощь, как самый верный друг. Спасибо вам большое. Желаю вам быть все время такой доброй, ласковой, теплой и матерью.

 

Крепко целую. До свиданья.

От вашей внучки Анки Чедия

 

 

 

Бабушка

Моя бабушка – личность эмоциональная и впечатлительная, известная в академических кругах как ученый и как прекрасный педагог, обожаемый своими студентами, умная и яркая женщина, независимо мыслящая и все схватывающая на лету – была настолько зомбирована советской пропагандой, что оказалась неспособной фильтровать информацию в пользу здравого смысла.

Причина моего пребывания в секте была высосана из пальца.

Бабушка выросла в условиях диктатуры, в среднеазиатской ссылке, прошла огонь и воду, как и все в те годы, особенно женщины. Ад родов в условиях полной антисанитарии – только представьте себе медицину в кишлачных условиях Душанбе, где в родильных отделениях не было видно стен и потолка: они были полностью покрыты кровью, а сверху – копошащимися мухами. Маму бабушка родила в Ленинграде, но ее брат, мой дядя, родился спустя три года уже в Душанбе и вскоре после рождения, что неудивительно в тех условиях, заболел полиомиелитом. Вся семья выхаживала Котьку – как ласково звала его бабушка – с ложечки, и он чудом выжил. Надо ли говорить, что с тех пор он пользовался в семье особенным отношением. Когда он достиг совершеннолетия, бабушка решила, что у него не все в порядке с психикой: то ли потому, что ее убедил в этом встретившийся на ее пути Главный, то ли потому, что мой дядя действительно был незаурядной личностью. А в те времена, как я уже говорила, нельзя было быть не таким, как все. Кармены и Хосе существовали только на сцене.

Дядя сценой и увлекался: он окончил консерваторию, где учился на оперного режиссера. Но незаурядность проще было объявить психическим отклонением, чем принять или подстроиться под нее. В те времена в той стране никто не знал, что это такое и с чем это едят.

 

Именно поэтому оперы были так популярны – это была настоящая сублимация homo sovieticus.

 

Бабушка – женщина волевая и имеющая власть над сыном – определила его на лечение в коллектив. Окрыленная идеей панацеи, она решила посвятить ей свою жизнь. В том далеком Душанбе, на границе с Афганистаном, где не было ничего, кроме гор, кишлаков, слепленных из кизяка, и туалетов, в которых задницу подтирали камнями или просто рукой, а потом руку – о стену; где само по себе быть женщиной было позором; где общение с русскоязычными ограничивалось совместными походами на премьеру в оперу пару раз в год, – вдруг появился мессия из самой Москвы.

Да, Главный был родом из Москвы, с пропиской и квартирой на Котельнической набережной. Его сопровождали две его дочери от предыдущего брака, Катя и Юля; жена Валентина, его верная спутница и соратник; и два ее сына, тоже от предыдущего брака, Владимир и Андрей. И тянущаяся за этой шайкой по всей стране паства человек в тридцать, которая и называлась «коллективом». Все они побросали свои дома и квартиры и скитались по СССР в поисках пристанища и новых «больных». Паразиты в поисках большого тела – куда присосаться, чтобы жить и расти.

Бабушка была счастлива ощутить себя частью большого и светлого дела, призванного спасти все человечество. Ее квартира, так же как и все ее небольшое имущество, поступила в распоряжение коллектива. Бабушка, известная на весь Таджикистан влиятельная личность, незамедлительно начала привлекать новых людей и новые ресурсы для поддержания его деятельности.

В самом центре Душанбе появилась официальная клиника, где принимались амбулаторные больные.

Покончив с основными моментами по ее организации, бабушка связалась с моими родителями, жившими в Ленинграде, и сказала им: «Ребята, присылайте Анюту сюда! Вы говорили, ей было трудно учиться в первом классе? Математика плохо давалась? Ага. Стихи наизусть не хочет учить? Вот видите! С ней не все в порядке. Пусть приезжает, тут ее вылечат, вот увидите».

Бабушка стала главным сподвижником Главного. Мозгом и академическим ядром секты. Она всем сердцем верила в то, что делала. Читала лекции, писала труды, бегала по советским инстанциям и пробивала разрешения. Бабушка умела звучать очень убедительно. Она была ученым‑палеонтологом, поэтому ей было легко и интересно связывать работу мозга и способы его коррекции с эволюционными теориями всего живого.

 

Больные дети

К нам приезжали дети с различными заболеваниями: псориазом, нейродермитом, шизофренией, в том числе «ядерной»; а также дети наркоманов и алкоголиков, или, как нам говорили, – из трудных семей. Я часто слышала от взрослых, что детей воспитывают по системе Макаренко. Он всегда был авторитетом для Главного.

Но спустя много лет я узнала, что далеко не все эти дети росли в трудных семьях или страдали от болезней. Причины, по которым многие из них оказались в коллективе, были другими. Либо их родителей было легко убедить в том, что их дети больны, и таким образом приумножить паству; либо родители сами «лечились» в коллективе, а, как я уже упоминала, в коллектив брали целыми семьями; либо это были дети высокопоставленных чиновников и знаменитостей Советского Союза. Детей высокопоставленных чиновников и людей со связями в секту принимали с удовольствием: они обеспечивали поддержку, в том числе финансовую, и «крышевание». Ну и конечно, за каждого отправленного ребенка родители вносили помесячную оплату, а многие еще и предоставляли свои квартиры для проживания.

 

Белый домик

В центре Душанбе расположилась наша клиника, которую мы между собой называли Белый домик. Как мне объяснили, там лечили больных алкоголизмом и шизофренией. Это было т<