Кубань. Край бесконечного солнца

 

На потрескавшихся, опаленных губах еще ощутим вкус домашнего сладко–томного вина. Семь часов вечера, солнце пышет жаром так, что глаза болят от постоянного "прищуривания". Затаив дыхание, замер город, прислушиваясь к решающим минутам футбольного матча. Последние три года Краснодар живет футболом. Реконструируется главный стадион края "Кубань", вмещающий около 40 тысяч зрителей. Появились "рабочие места" для бабушек, торгующих семечками и пирожками (благо у болельщиков хороший аппетит). Желто–зеленая символика команды повсюду: красуется на рекламных щитах, футболках, шапочках, флагах. Громогласный рев и одновременно возглас облегчения многотысячной толпы болельщиков разносится по стадиону – любимая команда выиграла! Забившись в трамваи и троллейбусы, восторженные болельщики не сдерживают своих эмоций – распевают песни и кричат охрипшими голосами: "Кубань – чемпион, та–та–та–та, та–та!". А в небе стрекочут ласточки, словно в такт людским речитативам, поддерживают всеобщее веселье.

– Высоко летают, значит, дождя не видать, – заговаривает полнотелая женщина с ведром помидоров, не успевшая на трамвай.

– Это какую уж неделю без дождя? – подхватывает стоящий рядом мужчина. – А помидоры почем брали?.. И завязывается беседа, в которую вскоре включается вся остановка.

Такая способность – с легкостью из ничего затеять разговор – одна из главных особенностей кубанцев. Они с удовольствием обсудят поведение молодежи, поспорят о политике, расскажут, в какие лунные дни необходимо сеять редиску, поделятся рецептом засолки огурцов и опытом лечения радикулита. А в конце разговора может оказаться, что абсолютно незнакомые собеседники – чуть ли не родня друг другу (хоть и десятая вода на киселе). Приезжим не просто ответят на вопрос или укажут дорогу, а проводят до искомого места, да еще и порасспросят: что и как, почем в других краях хлеб, и бывают ли неполадки с погодой… Нет, это не любопытство, не попытка влезть в чужую жизнь. Просто здесь такие люди, они распахивают Двери своей души, приглашая в гости, они по–детски уверены, что и другие также гостеприимны и радушны.

Если сесть на электричку сообщением "Краснодар – Староминская" и три часа ехать среди бескрайних полей и мелколесья, прикупить в дороге копченого леща и вина домашнего на розлив, то под мерный стук колес вы непременно погрузитесь в особую атмосферу края. Слушая в пол–уха бесконечный, как библейское повествование, рассказ попутчицы, в закопченном окне электрички вы вдруг увидите не просто мелькание однотипных домиков и станций, вы почувствуете, ощутите всю ту прелесть бесконечного духа свободы и простора, который присутствует здесь, насыщает воздух этого края.

Колорит кубанских станиц (не деревень!), с красивыми домиками–хатами, с цветущими садами, обязательным огородом, остался еще с прежних стародавних времен. Иногда кажется, что ничего не изменилось в укладе жителей с тех пор, как появились первые курени на реке Кубань.

Это край зажиточных, рачительных хозяев. Кубанцы эмоциональны, как итальянцы, могут даже подраться в транспорте из‑за какой‑нибудь ерунды. Они щедры и открыты. Когда в дом приезжает гость, хозяева достают из погреба самые лучшие вина, всевозможные "закрутки", копченья, соленья. С огорода приносят свежайшие овощи, зелень, фрукты. Пекутся пироги и пышки, и обязательно во главе стола – миска с варениками и борщ. Главная задача хозяйки – накормить как можно лучше своих гостей, желательно, чтобы они поправились на килограмма два–три. Так принято. Стол должен шататься под тяжестью яств, а гости должны ощущать приятное отяжеление в желудках. Кто не знает "гульбища" кубанской свадьбы, которая по всем традициям длится три дня в городе и неделю в станице. Любить – так любить! Гулять – так гулять! И вот уже полна людей улица Красная. Нарядные горожане мерно вышагивают около десяти километров по самой главной и красивой улице Краснодара. Людской поток тянется от парка имени Горького до шикарного кинотеатра "Аврора". Шумит и смеется город. Многоголосье, многоязычье, мириады глаз – восторженных, наслаждающихся каждым лучом южного солнца. В прошлом остались те времена, когда горожане знали друг друга в лицо, а по нарядам двух–трех модниц Краснодара женщины шили себе платья и костюмы. Нет больше Летнего театра в Горпарке – деревянного, резного, куда приезжал петь сам Ф. И. Шаляпин. Не осталось свидетелей приезда в город Бальмонта и Маяковского. Последнего так удивило многочисленное "собаконаселение" города, что он окрестил Краснодар "собачкиной столицей". Пошутил поэт, а горожане обиделись…

С 90–х годов XX в. в крае стало возрождаться казачество. И никого теперь не удивляют военные парады молодцеватых казаков.

"Любо!" – гром голосов растворяется в поднебесье. "Любо!" – как и сто лет назад, в знак одобрения взлетают вверх шашки. Прячут улыбку в окладистые бороды старейшие казаки, блестят их глаза то ли от солнца, то ли от гордости. Сверкают на кителях царские кресты и медали. А может, есть среди них очевидцы приезда в Екатеринодар Николая Второго в 1914 году. В ознаменование этого визита улица Красная была переименована в Николаевский проспект. В 1917 году снова "появляется" улица Красная, казаки спрятали свою царскую форму и кресты в сундук, а некоторые прикрепили звездочку на кокарду фуражки. Екатеринодар стал Краснодаром. Обливалась кровью Кубань, как и вся Россия. В 30–е годы в самый зажиточный, богатый край пришел голод. Старожилы рассказывают о жутких случаях людоедства в некоторых станицах…

Колокольный звон слышится издалека. Вечерний звон. Служба заканчивается в церквях города и в самом большом в области Екатерининском соборе. Кровавое безумие 30–х годов разрушило, "распотрошило" многие храмы Кубани. В 1937 году в третий день Троицы был арестован владыка Софроний, последний из краснодарских владык предвоенного периода. Его предшественник – владыка – Панфил – по официальной версии, покончил жизнь самоубийством, а перед этим его выселили из квартиры. В 1934 году "распалась, вследствие своей малочисленности", община Екатерининского собора, закрылась Троицкая церковь. Красивейший Александро–Невский собор остался лишь на старинных пожелтевших репродукциях. Построенный в 1872 году, Белый собор (как его именовали в народе) представлял собой пятикупольное сооружение в традиционном для середины 19 века "византийском" стиле с использованием деталей древнерусской архитектуры. Чем‑то схож Белый собор с храмом Христа Спасителя. Такой же величавый, златокупольный, белокаменный. Здесь, начиная с 70–х годов 19 века, совершались все торжественные церемонии Кубанского Казачьего Войска. Кто знал, что через 60 лет после освящения храма под его стены подведут динамит…

Течет слезой воск по свече. Душно в храме, служба закончилась, люди выходят на улицу, где такая же духота. В воздухе парит, а это значит, что в край приходит лето. Жаркое, знойное, яркое лето, слепящее глаза. В городах ломаются кондиционеры от перегрева. Плавится асфальт, и даже ночью нет отдохновения от жары. На выходке все едут к морю. Какие‑нибудь два часа – и вы в Джубге, самом ближайшем морском "пункте". До недавнего времени здесь по пляжу, ничуть не стесняясь отдыхающих, бродили, грустно потупив глаза, коровы. Без зазрения совести шарили они по мусорным бакам в поисках арбузных корочек.

Приморские города Краснодарского края – Геленджик, Анапа, Сочи, Туапсе, Новороссийск – обычные тихие провинциальные городки (разве что Сочи выбивается из этого ряда). Теперь стало модно ездить отдыхать не в Турцию, а на российские курорты (так сказать, поддержим местного производителя!). Вот и стекаются сюда на побережье отдыхающие со всей России: заполняют пляжи, опустошают рынки, скупая ведрами овощи и фрукты. Морской воздух, сладкие вина, радушие кубанцев превращают бледных и слабых в здоровых, веселых людей. Солнце наполняет каждого жизненной энергией, дарит радость существования, отогревает холодные черствые сердца, пробуждая в них любовь.

Если же к морю выбраться нет возможности, остается река Кубань. Бурная, непослушная, разгоряченная, как необъезженная дикая лошадь. Неуправляемая стихия во время схода снега с гор, река затапливает станицы и города. Она и разоряет, и питает, и дарит прохладу.

Душным летом, с пением цикад звездной ночью и стрекотом кузнечиков в знойный полдень, жизнь в городах замирает. А в станицах в самом разгаре уборочная. Не важно – день ли, ночь – комбайны работают в полях без остановки, идет тяжелый сбор урожая: пшеница, рожь, подсолнух, кукуруза… Кто не ел кубанского хлеба, кто не знает запаха настоящего подсолнечного масла (не рекламного, вкуса резины, из которой делают галоши)! Кубанское масло – ярко‑желтое, с оранжевинкой, словно плавится солнце, а запах (!) – голова кружится и немедленно появляется зверский аппетит. Кубанская красавица, "вскормленная" на душистом хлебе, и коня на скаку остановит, и в избу горящую войдет, потушит огонь, а потом борщ сварит, да такой – от кастрюли не оторвешься (не чета супу из кубиков).

Настоящая казачка горда и величава, не даст себя в обиду. Без разницы, живет она в городе или в станице – удаль казачья, гордость и свобода у неё в крови. Глаза – огонь, губы яркие, подпаленные солнцем. Женщины этого края красивы той настоящей (натуральной, без пластических операций) красотой, которой в мире осталось мало. Зацелованные солнцем, с вольным ветром в душе, они живут, переполненные радостью, с ощущением: "Как прекрасен этот мир!".

Кубань – это васильковая синева небес. Бездонная синева, которая притаилась в женских глазах. Кубань – это звенящее перешептывание тополей и акаций, это влажные ночи лета, которое начинается в мае, а заканчивается в ноябре. Это цветной ковер разнотравья степей, и суровые величественные Кавказские горы, и особенный, всюду узнаваемый южный говор – вместо чистого (г) – (хгэ) с придыханием.

А еще это край вечных тружеников. Говорят: "Воткни в кубанскую землю палку – вырастет дерево", но поговорка права лишь отчасти. Земля требует от человека много терпения, сил, любви и труда. Если палку эту не пропалывать, не окучивать, не поливать и удобрять – ничего из неё не вырастет. С ранней сияющей зари начинают работать люди, а заканчивают, когда уже темно.

Есть какое‑то гипнотически–притягательное удовольствие наблюдать за сгущающимися сумерками, окутывающими все вокруг. В домах зажигается свет, за каждым окном – огонек. Громко вдруг залает собака – кто‑то постучал в ворота (сосед или гость). Плотный ужин, как полагается, вот и еще один день миновал. Жизнь идет размеренно и чинно. Кубань – край традиций и правил. Горестное или радостное событие, праздник ли, простой выходной – проходит все традиционно и спокойно. И в конечном итоге все возвращается в свою обычную "колею" – к работе. Что посеешь, то и пожнешь. А пожинают настоящие хозяева всегда чуть больше, чем предполагалось. Земля как бы благодарит людей за их труд. Человек и природа здесь неразделимы, каждой клеточкой своей ощущаешь эту связь с землей, с самой природой. Отголоски пения станичных петухов слышны и в городе. Да вот они сами: напротив девятиэтажного дома расположился частный сектор с пышными садами и "живым" хозяйством. Поэтому по утрам вместо будильника – петушиное кукарекание, а днем можно наблюдать, как во дворе щиплют траву козы. А происходит все это почти в центре Краснодара, столице края.

Когда на Кубань прокрадывается осень, ласково шурша опадающей листвой, солнце становится мягче, перестает безжалостно Жарить. В парках воцаряется умиротворяющая тишина. А на базарах – изобилие. Благодатная земля–кормилица каждую осень одаривает людей богатым урожаем, и нет предела её щедротам. Красок таких не найти, чтобы нарисовать натюрморты рынков и ярмарок края. Отдыхающие наедаются не персиками и яблоками, а помидорами "Бычье Сердце" – розово–алыми, размером в два кулака, они чуть треснутые от напора мякоти.

– Дэвушка, дорогая! Ай, красавица, подходи, пробуй, угощайся! – наперебой зазывают черноглазые продавцы. Если поторговаться, да улыбнуться – отдадут все, что хочешь, в два раза дешевле. Прилавки ломятся, глаза разбегаются, душа радуется. Чего только нет!

Гроздья винограда, пропитанные солнцем, не идут ни в какое сравнение с привезенным из‑за границы виноградом, который уступает и в сочности, и в сладости, и в крупности кубанским винным ягодкам. Каждый дом, даже балконы пятиэтажек, оплетает виноградная лоза. Любой житель юга настаивает вино. Оно с особенным солнечным привкусом, с каким‑то удалецким вольным хмелем разливается по телу, будоражит кровь, словно стремительная раздольная песня знаменитого на весь мир "Кубанского казачьего хора".

Льется вольная песня со сцен Германии, Франции, Италии, и возникают перед глазами бескрайние просторы, золотая пшеница и треск вечерних костров на скошенных лугах. Рукоплещет хору и сытая Америка, и ничему не удивляющаяся Европа, стоя приветствуют исполнителей, крича: "Браво!", не понимают слов, но тянутся душой… Куда? Наверное, в степь, вдохнуть запах только что скошенной травы, испечь картошку в костре, полюбоваться низкими звездами. Кажется, протяни руку – и сорви звезду, небо над самой головой, и где‑то совсем рядом поет песню сверчок. Теплое октябрьское солнце обволакивает, ласкает. Ещё можно купаться в море и загорать, ещё ломятся рынки от персиков и яблок, трещат по швам горы арбузов. И вот, когда последняя картошка выкопана, а элеваторы засыпаны зерном доверху, наступает – нет, не зима, а какое‑то особенное время года, некий "гибрид". Прохладная свежесть поздней осени соединяется с отголосками ранней весны, в этот "коктейль" добавляется привкус зимы. Это значит, что в новогоднюю ночь снова зарядит дождь, за три месяца календарной зимы – три дня снега. Это 5–10 градусов тепла, когда по всей России стужа. А если вдруг и опускается градусник до "минус пяти", то держится такая погода не больше недели. Зима "ломается" подобно кондиционеру в летний зной. Выглядывая в декабре за окно, наслаждаясь солнечными лучами, вспомнишь о смене времен года только по деревьям без листвы и молчанию птиц. Но иногда на Кубани случаются чудеса – выпадает настоящий снег. Что и произошло прошлой зимой. Практически месяц в крае мело и вьюжило. Транспорт остановился. Крыши домов прогибались под многометровым слоем снега. Пораженные, восхищенные, не готовые к настоящей зиме, люди не расставались с лопатой и фотоаппаратом. Бескрайние степи в мгновение ока затерялись в снегах, исчезли в белом великолепии, словно Атлантида… А зима ушла так же внезапно, как и появилась. И вот уже сводит с ума буйством красок молодая, сочная листва, одурманивают запахами цветущие жерделы и яблони. Ждет людей черная плодородная земля. Мягкая, рыхлая, она "дышит", готовая к "работе". И солнце, солнце повсюду!

Разве может солнце светить вечно? Пугая и восхищая своей нескончаемостью, словно убегающая в даль, манящая в путь дорога меж золотых полей. Когда‑нибудь этот сияющий палящий диск опускается за горизонт и… остается. В пшеничных выгоревших волосах девушек с солнечными поцелуями–веснушками, в озорных, лучистых улыбках детей. Солнце в сердце гостеприимного хозяина. Он уже накрыл на стол, разлил по стаканам молодое вино и ждет гостей у калитки дома.

– А закат‑то алый. Быть ветру, – лузгая семечки, окликнет соседка тетя Маша.

– Главное, дождя не видать, – ответит сосед.

Значит, завтра снова будет светить обжигающее, с подпалинами, пьянящее солнце. Бесконечное. Как жизнь.

 

Колода воспоминаний

 

Наша память – это пыльные антресоли. Там, наверху, хранятся отдельные эпизоды, яркие события или грустные мелодии давно минувших дней. Со временем воспоминаниям становится тесно. Некоторые из них рассыпаются в прах, изъеденные молью, другие – теряются. Но все они – грустные и смешные, о любви, о детстве, о родителях и друзьях – создают необыкновенную картину того времени, в котором кто‑то жил, любил, терял… Картину жизни, которая была…

БЫЛА и осталась – в фотографиях, письмах, стихах и воспоминаниях.

На антресолях нашей памяти хранится вечность.

 

ТРЕФЫ

 

Я сижу за столом перед книгой. Учусь читать. Ноги бултыхаются в воздухе, едва доставая до пола. Мне 5 лет. А в комнате суета и спешка – это родители собираются в гости. Мама подходит и наклоняется надо мной, ее рука переворачивает страницу, мелькает золотое кольцо с янтарем – застывшая медово–желтая патока. Тот самый кусочек памяти, который хранится теперь в моей шкатулке.

Как часто с братом в отсутствие родителей мы лазили по шкафам. Он разглядывал коллекцию марок, а я – деревянную коробку с бижутерией. И, конечно, полный восторг – мамины платья и туфли. Её модные ярко–красные босоножки я сломала не сразу, раза с третьего, когда походкой манекенщицы, бодро цокая, вышагивала по паркету. Каблук пришлось ставить на место с помощью клея "Момент". В этих же босоножках я выписывала красивейшие пируэты на роликовых коньках…

Мамины вещи притягивали как магнит. Они по–особому пахли – духами и нежностью. Когда она уезжала в командировку и становилось совсем тоскливо, я шла в родительскую комнату "обниматься" с маминым халатом… А потом мы вдвоем поехали в Ленинград. В 30‑градусный мороз бродили по музеям и любовались "ледовой" Невой. Но ни замерзшие ноги, ни потрясающая архитектура старинных зданий, ни бесконечный (подавляющий своей мощью) Эрмитаж не потрясли меня так сильно, как "мой" первый балет.

…темный полумрак театра, обрывки сказочной музыки и балерины в пышных пачках – хрупкие эльфы, парящие над сценой, – мир расплывается, растворяется.

…он навсегда захватил в плен мою душу – балет.

Только став взрослым, понимаешь, как был счастлив на самом деле. В какие моменты и почему.

Когда мама уезжала в Ленинград на сессию, мы с братом моментально начинали болеть. Отец лечил нас своими (нетрадиционными) методами, которые опробовал сначала на мне. Никогда не забуду вкуса мерзкой репы с медом и луково–чесночных капель. Долго я металась тогда по потолку из‑за сожженной носоглотки…

А математика, не оставляющая меня в покое ни ночью, ни днем! Как же я её ненавидела… И вот уже в который раз, не сумев вычислить квадратный корень, горестно вздыхая, шла к отцу, который с упоением смотрел детектив по телевизору. Объяснения я слушала в одно ухо, телевизор – в другое… В итоге, мы вдвоем утыкались в экран, а раскрытый учебник валялся рядом, в ожидании лучших времен.

На праздники, дни рождения в дом приходили гости. Стоял такой гам, что весь двор был в курсе, где и что празднуют. И хотя нас с братом рано укладывали спать, до глубокой ночи слышали мы раскатистый смех, музыку и песни, которые распевали во весь голос друзья родителей.

Детские воспоминания – загадочные. Есть грустные, но, когда пытаюсь их отыскать, – они исчезают. А иногда, вдруг, откуда ни возьмись, мелькнет картинка детства, о которой даже не подозревал. Эти картинки, как сны, существуют в своем параллельном мире. Их невозможно подчинить строгой классификации, они несуразно перетасованы между собой. Не ты руководишь ими. Всё наоборот. И ничего удивительного. В страну с названием "детство" мы возвращаемся каждый раз благодаря родителям.

Для них мы – всего лишь дети. Навсегда.

 

ЧЕРВИ

 

Он был обыкновенным курсантом. Кучерявым дылдой. Но мне почему‑то казался Аполлоном в военной форме. Как же она ему шла, эта форма! И когда я все же милостиво разрешила проводить себя Домой – неизвестно в какую секунду оказалась вдруг сидящей на его острых коленках. ЧТО?! Поцеловать?! Какая наглость! Три раза виделись, потанцевали – и поцеловать?

Бедный парень, он не мог найти разгадку тайника женской души. По окончании учебы в военном училище "аполлон" уехал в Москву. Так и не узнав, что сердце вредной кокетки разрывалось от тоски и печали.

Это была любовь. Первая и взрослая. Безумно–платоническая, плаксиво–романтическая. В 16 лет я рисовала в мыслях эпические картины: как приеду в Москву, случайно встречу Его, он упадет на колени, сраженный неземной красотой, и, заливаясь горькими слезами, откусит в порыве отчаяния оба локтя (себе, естественно), поняв, что навсегда потерял бесценное сокровище (то есть, меня), так как я "другому отдана и буду век ему верна" (цитируя великого поэта). Бразильским сериалам и не снились подобные страсти…

Сколько слез было пролито при воспоминании о 2–х танцах, 3–х взглядах и эстетически прекрасном падении в обморок на Его глазах (заранее продуманном и разученном в домашних условиях).

Каждую неделю мы с подругами бегали на дискотеку в военное училище. Курсантов было в 3 раза больше барышень, и весь женский пол пользовался бешеным успехом. Платоническая любовь выливалась в слезы, мечтания, театральные стенания и закончилась как‑то незаметно. Испарилась.

Пустующее юное сердце заполнила сверкающая улыбка хоккеиста с плаката за 15 рублей. Раскосые глаза с поволокой, мужественная челюсть и умение мастерски махать клюшкой довели меня в итоге до истеричных рыданий в обнимку с телевизором в тот самый день, когда сборная России по хоккею проиграла золотые медали зимней Олимпиады.

Находясь в состоянии вечной влюбленности, я разглядывала мир через радужные узоры калейдоскопа. Цветные стеклышки складывались то геометрическим цветком, то вьющейся лианой. Все вокруг танцевало в ритме солнечной румбы. Были и слезы, и полуночная тоска, а я успевала учиться, веселиться с друзьями на дискотеках, выбирать новогодние подарки и мечтать, мечтать до бесконечности. Во сне и наяву, в трамвае, дома, чистя картошку, плавая в море…. Всегда, везде… Это ли не счастье?

Так какое оно на вкус? А на цвет? И есть ли определенные размеры или признаки? Когда сердце стучит то в груди, то в горле – это признак?

Когда смех распирает твое существо и капельки безумной радости (все равно чему) сверкают на поверхности повседневья – это признак?

Еще чуть–чуть – и вдох, а выдоха нет, да и не надо. В легких воздух мечты, смех без причины в пустой комнате разлетается эхом. И потолок кружит над головой.

Ах, это кружение! Оно преследует тебя повсюду – в транспорте, на улице, на работе, – везде. А еще предательски лихорадочно звенит тело. Тысячи хрустальных колокольчиков переливаются в самой душе.

Испытывали вы дрожь в коленках? – не от страха, нет. Испытывали вы чувство полета – не во сне, наяву? Когда не думаешь о завтрашнем дне, летишь, сметая все преграды, и не боишься. Ничего не боишься. Страх и пустота уходят, и остается песня. Ноющее плаксивое нутро превращается в зеркальной чистоты голос. И хочется плакать, и хочется смеяться.

Или… это уже было? Где‑то… с кем‑то… Не надо повторов! Хотя, если подумать, все, что случается, – уже было. И каждый вздох – повтор. И каждый щелчок в сердце знаешь досконально и ждешь, как ту боль, когда рвет на части, выворачивает наизнанку…

Испытывали вы счастье повтора? Такое счастье? Половинчатое, рваное, обожженное счастье любви. Неразделенной.

 

БУБНЫ

 

– Аня, куда ехать? Домой?

– Нет, нет… К подружкам, – не раскрывая глаз, прошептала Аня.

– А как зовут подружек?

– Они работают на фабрике…

– Как их зовут?

– Э… Артем и Саша…

Когда я начинаю рассматривать фотографии давно ушедшего времени и предаваться грустно–радостному забытью, случается, что не узнаю себя на этих снимках. Но стоит провести по ним рукой – и вот уже слышны голоса моих друзей, воскресают забытые мелочи, запахи, атмосфера и даже песни, под которые мы танцевали и… ели копченую рыбу.

1996–й год. Повальное увлечение певицей Линдой. Пятеро студенток едут в трамвае после лекций. Впереди сидят Инна и Аня, которые с закрытыми глазами слушают плеер, сзади о чем‑то спорят Катя с Наташей. А я лихорадочно соображаю, чем буду кормить своих голодных подруг.

– Неси магнитофон, скорее давай газеты, – раздаются ценные указания. На кухонном столе расстелены газеты и потрошится копченая скумбрия. А из динамиков малютки‑Sharpa несутся скребущие душу звуки. "Я – ворона, я – ворона, на–на–на–на…". О чем мы тогда разговаривали? О жизни. О смерти. О любви. Мы всегда находили темы для разговоров.

Прослушав кассету несколько раз и отмыв свои "проскумбренные" руки, с чувством выполненного долга все разъехались по домам.

Да, Линда гремела в то время по всей стране, как сейчас "Фабрика звезд". А когда певица собралась приехать на гастроли в наш город, кто‑то из девчонок придумал гениальный план: пробраться к ней на концерт бесплатно, через вентиляционную трубу. Толпа жаждущих увидеть и услышать Линду (не прибегая к помощи трубы) стояла, ожидая шоу, часа два. Еще через час объявили, что певица не приедет. Авторитет её был подорван, но мы продолжали в каком‑то гипнотическом остервенении слушать её заунывные песни.

В марте месяце, собравшись на очередной девичник по случаю дня рождения, наевшись салатов и смешав в бокалах всевозможные спиртные напитки, юные студентки культурно отдыхали. Сначала был продемонстрирован фильм про вампиров, затем, естественно, разговор перетек в философские размышления о смысле бытия, а в довершение всего, погасив свет и включив заезженную до дыр кассету, мы, подняв руки, мерно раскачивались в такт музыке. Когда человеку хорошо, он уже не думает о завтрашнем дне. Несмотря на чьи‑то робкие попытки спрятать остатки рябиновой настойки, её все же нашли. Драки не было. В яростном сопении вырывая друг у друга злосчастную бутылку, никто не заметил, как белоснежные обои приобрели ярко–розовый оттенок. Зато именинница тут же пришла в себя. В тот вечер Аню так и не отвезли к ее "фабричным подругам"… Артему и Саше…

Я знаю, что нельзя войти дважды в одну и ту же реку. Я знаю, что никогда больше мы не будем так близки и понятны друг другу, что каждая выбирает свой путь и дружбы навек не бывает. Все это я знаю, но…

Знаю, что не скажу, а если скажу, то тихо, "про себя". О том не узнает никто. Мы рассыпаемся. Опять. Это уже стало привычкой. Мы распадаемся. Почему?..

Никто никого не предал, не обидел. Без скандалов и склок. Просто улетело что‑то невидимое, но такое необходимое. Порвалась тонкая паутинка–ниточка, связавшая судьбы. Люди встречаются, чтобы сказать друг другу что‑то, вернее, объяснить.

Такие разные, некогда чужие люди, со своими амбициями, мечтами, ошибками и достижениями, оказываются вдруг вместе. Связанные не по рукам и ногам, нет! Сердца их и души окутывает стальная проволока дружбы. А сейчас оборвалась даже паутинка–ниточка.

Моих друзей прекрасные черты растворяются в потоке воспоминаний. Беспощадное время отсекает ненужные куски прошлого. Но помню, до сих пор помню даты дней рождений и общих – "наших" – праздников. Снимаю телефонную трубку, чтобы позвонить, снимаю… и кладу обратно.

Осенний холодный ветер гуляет в сердце. Когда‑то светило там майское солнце. Оно грело меня всегда, как бы ни было плохо на душе. Оно согревало меня в холод и стужу ненавистных слез, в горькие минуты утраченной мечты. Все проходило, а друзья оставались рядом. Всегда. И мне хотелось подарить мир и Вселенную в придачу таким разным, но родным и близким для меня людям. Почему?

Почему так больно сейчас, и плачу, когда рассматриваю толстый альбом с нашими фотографиями? Ведь это не любовь, а сердце словно разбито, расколото на несколько частей, и вместо солнца там теперь – пустота.

Потускнели цветные картинки беззаботной, простодушной молодости. "Наше" кафе, где мы с упоением спорили о смысле жизни и ели чебуреки, – закрылось. "Наша" традиция дарить подарки на Новый год (в день последнего экзамена) – исчезла. Все экзамены мы успешно сдали. Свой смысл жизни – нашли. Испарилось, улетучилось что‑то "наше".

Не остановить бег жизни. Не остановить.

Воспоминаний о моих друзьях хватит на целую книгу. Сколько было приключений, поисков любви, праздников 1–го сентября, когда вновь собирались все вместе после жаркого лета. Что‑то стирается из памяти повседневными заботами. Да! Бег жизни не остановить.

 

ПИКИ

 

7–ка пик – слезы, 9–ка – боль, 10–к – болезнь, Дама пик – соперница, Туз – удар. И никуда от них не скрыться… Как же я не любила эти пики. Почему так часто выпадали они? В голове вертелось: "Слезы, слезы, зависть, удар…".

Эти воспоминания я прячу в самой глубине сердца. Боль, отчаяние, страх, злость, снова боль… Я закапываю их в зыбучие пески, топлю в вязком болоте. Но внезапно, именно в тот самый момент, когда кажется, что все забыто, ОНИ вторгаются в мою жизнь.

Захлопнуть дверь в прошлое не получается. Едкий порывистый ветер мешает. Ты умер. Но как ни пыталась в этом убедить себя и других – не выходит. Мешает жестокий, сильный ветер, с остервенением распахивающий дверь.

Убивая тебя, выставляя на пьедестал другие персоны (более достойные, чем ты), взращиваю боль. Любуюсь ею, рыдая навзрыд и крича дурным голосом. Ты умер. Повторяю изо дня в день. Тебя нет. И меня тоже. Но кто тогда по утрам варит овсянку и пьет горький кофе? Кто каждый день трясется в троллейбусе меж серых потертых лиц, превозмогая утробный вой? Потом выходит на остановке, знакомой до тошноты, и спешит на работу. Кажется, я. Та самая, которая разучилась жизнерадостно смеяться. Потому что нет ни жизни, ни радости больше. Есть существование, с прерывающейся временами болью. Слушая песни, в каждой ноте, в каждом созвучии ищу тебя. Не нахожу, закрывая глаза, снова пестую боль. А воткнутые в душу оголенные провода периодично замыкаются, изматывая сердечный клапан. И ничего не помогает. Никакие средства и лекарства.

Ты преступник, на которого нет управы. Ты – наркотик, зависимость от которого сжигает изнутри всю душу без остатка. Пусты обещания умудренных опытом людей. И хочется выкрикнуть, выплюнуть боль им в лицо. Не лечит время!!! Не лечит! Или прошедший период – это не время, а всего лишь… вечность.

Так вот что люди назвали любовью. Но разве о такой любви сочиняют они светлые песни и стихи, снимают фильмы и рисуют картины? Ведь там нет пустоты, царящей внутри меня. Нет и боли, выворачивающей наизнанку нутро.

Как же горько без тебя. Каждый день пробую послевкусие любви, разведенное в чашке крепкого кофе. Развеивая твой прах по ветру, вдыхаю этот воздух, пытаясь наполнить легкие частицами пепла – тобой. Убивая, сжигая, разрывая на клочки тебя, я снова натыкаюсь на воспоминания–призраки, которые бродят в пустых комнатах. Это ты, воскресая раз за разом, смеешься надо мной. В каждой капле грязного дождя, в каждой вызревающей почке, в каждом слепящем луче солнца – ты живой. Как ни старалась тебя умертвить. Живешь и без меня. Так, может быть… я умерла?

Неужели вот это люди назвали любовью?

Горечь пиковых раскладов… кому она не знакома? Сколько же таких воспоминаний в моей копилке. Кто хочет? Могу поделиться. Хватит на всех, еще и останется. Они раскиданы по периметру всей жизни. Перемешаны со счастьем и радостью. Перетасованы. Что было… Что будет…Чем сердце успокоится… Прошлое врывается в настоящее. Будущее не увидеть сквозь дым от костра. В осеннем мареве догорающих листьев кто‑то пытается отыскать свою душу. Воспоминания гулким эхом отзываются в ней. Это было… да, да… уже прошло. И никогда не повторится.

Повторится! Стоит лишь заглянуть в свою память, поглубже. Распотрошить её, растревожить. Воспоминания посыплются одно за другим, а потом… не забудьте вытереть с них пыль. И со своего сердца тоже.

 

 

Слушая Рахманинова (записки неопытного педагога)

 

Дождь в январе

 

– Алло, здравствуйте.

– Здравствуйте (кто же это? Не узнаю голос…).

– А я вот плачу…

В длинную цепочку, четко друг за другом выстраиваются их лица. Возникают по одному. Или внезапно, в каком‑то хаосе чувств, смешиваются вместе: реплики, поступки и глаза. Их глаза… Сердце ноет щемяще–тоскливо.

Когда несколько лет назад я стояла на своей первой торжественной линейке (уже в качестве преподавателя), вглядываясь в лица своих первых студентов и получая первый букет цветов, могла ли я предположить, как тяжело мне будет расставаться с этими смешными уже не детьми, но еще не взрослыми – моими учениками.

Могла ли я подумать…

Затихают голоса. В тишине только клацает автоматическая ручка и шуршит бумага.

Гармония. А перед тобой 20 тайников, 20 нераскрывшихся душ, очень разных, со своим особым, а иногда странным миром. Вот они – все здесь. Приглядишься повнимательнее – будто и нет никого. Каждый в себе копошится, и мерцает табличка на лбу: "Не подходи – убьет". И чем можно заинтересовать это поколение?

Я преподаватель. "Творю" из вчерашних школьников профессионалов, мастеров своего дела. Учитель – тоже я. Именно сейчас обучаю, как из корявых, необтесанных фраз создать шедевр. Мои ученики слушают, записывают, пробуют… Не у всех получается. Кто‑то старается, некоторым – лень. Поэтому приходится "подрабатывать" еще и воспитателем, взывая к голосу совести, частенько объясняя, что такое хорошо, а что – не очень. Из поселков и хуторков приехали мои великовозрастные "дети", путающие трамвай с троллейбусом, упорно говорящие "ложить" вместо "класть", только‑только открывающие для себя мир. А я – сначала топором, потом рубанком – выстругивала из шершавых деревяшек удивительной красоты произведения искусств. Да, удавалось и плотником побывать, и Даже гончарных дел мастером: равномерно вертелся мой круг, то сбавляя, то ускоряя свой темп. Вот бесформенный кусок глины чуть сбрызнут водой – можно начинать лепить. Кажется, что мягкая масса без труда поддается рукам, но мгновение – и хрупкая конструкция сломана, превращена вновь в комок обычной глины.

"Бесформенное", "потерянное" поколение без принципов и мечты разглядывает меня исподтишка. 20 пар недоверчивых глаз, равнодушно–подозрительных. Недовольных, что надо заниматься, когда за окнами такое манящее осеннее солнце. День за днем, входя в аудиторию, я "приручала" своих подопечных, завоевывала доверие и уважение, делилась тем, что знала. Заинтересовывала непоказным, настоящим интересом к их жизни. Отдавала каждому кусок себя. А они забирали, рассказывая про свои мечты и совсем не детские проблемы.

Отчего в январе идет дождь в наших краях? Вместо снега.

На запотевшем окне длинные беспорядочные бороздки воды. Вместо ледяных узоров.

Выжатая, словно лимон, я – преподаватель, стеклянными глазами смотрю в стену. Не в силах пошевелить даже рукой от усталости. Какая же это гармония? Когда 20 "вампиров", подобно поролоновым губкам, впитывают все эмоции и силы. Еще чуть–чуть – и провалюсь в пустоту. Но завтра пустота эта наполнится свежими силами и еще чем‑то очень важным. Чтобы снова все отдать. Без остатка.

Это было воспитание не по Макаренко. Воспитание без системы унижения и подавления личности. Каждый день я смотрела, как заново перерождаются мои угловатые смешные подопечные. Как спадает с их глаз тонкая пелена, как стремятся они стать лучше. Заложенный в каждом из них стальной стержень становился все тверже. Это было воспитание, которое отбросило в сторону равнодушие и цинизм. Потому что глаза учеников, ищущие помощи или совета, потому что глаза, изначально с любопытством замирающие в ожидании новых открытий, – вдруг тухнут. Если видят, что преподавателю они не нужны, эти глаза.

Когда в январе зачастит дождь, все дороги тут же покрываются сплошной коркой наледи. Ступать надо аккуратно, шажок за шажком. Балансируя, словно идешь над пропастью. Одно неверное движение – и падаешь, больно ударяясь и разочаровываясь. Сколько же разочарований на этом пути! Когда опускаются руки и кажется, что никому ничего не нужно. А ты поднимаешься. Снова. Отряхиваешь ледяные кро<