В которой, как положено, происходит несчастье

 

Очнувшись, Эраст Петрович увидел белое пространство с ярким желтым шаром посередине и не сразу сообразил, что это потолок и стеклянный колпак электрической лампы. Немного повернул голову (причем обнаружилось, что голова находится на подушке, а сам Эраст Петрович лежит в кровати) и встретился взглядом с неким господином, который сидел рядом и смотрел на Фандорина с чрезвычайным вниманием. Человек этот показался статскому советнику смутно знакомым, но откуда – сразу вспомнить не получилось, тем более что внешность у сидящего была самая неинтересная: мелкие черты лица, ровный пробор, скромненький серый пиджак.

Надо спросить, где я нахожусь, почему лежу и который теперь час, подумал Эраст Петрович, но не успел. Господин в сером пиджаке встал и быстро вышел за дверь.

Пришлось находить ответы самостоятельно.

Начал с главного: почему в кровати?

Ранен? Болен?

Эраст Петрович пошевелил руками и ногами, прислушался к себе, но ничего тревожного не обнаружил, если не считать некоторой скованности в сочленениях, как если бы после тяжелой физической работы или контузии.

Тут же все вспомнилось: баня, прыжок с крыши, городовой.

Очевидно, произошло непроизвольное выключение сознания и погружение в глубокий сон, необходимый духу и телесной оболочке, чтобы оправиться от потрясения.

Вряд ли обморок мог продолжаться долее нескольких часов. Судя по лампе и задвинутым шторам, ночь еще не кончилась.

Оставалось определить, куда именно отнесли голого человека, лишившегося чувств посреди зимнего переулка.

Судя по виду комнаты, это была спальня, но не в частном доме, а в дорогой гостинице. На это умозаключение Фандорина навела монограмма, которой были украшены графин, стакан и пепельница, стоявшие на изящном прикроватном столике.

Эраст Петрович взял стакан, чтобы рассмотреть монограмму получше. Буква “Л” под короной. Эмблема гостиницы “Лоскутная”.

Все стало окончательно ясно. Это номер Пожарского.

Заодно определилась и личность неприметного господина – один из “ангелов-хранителей”, давеча вышагивавших за Глебом Георгиевичем.

Вместо разрешенных вопросов возник новый: что с князем? Жив ли?

Ответ последовал незамедлительно – дверь распахнулась, и в спальню стремительно вошел сам вице-директор, не только живой, но и, кажется, совершенно целый.

– Ну наконец-то! – воскликнул он с искренней радостью. – Доктор уверил меня, что у вас все цело, что ваш обморок вызван нервным потрясением. Пообещал, что вы скоро очнетесь, но вы никак не желали приходить в себя, добудиться вас было невозможно. Я уж думал, что вы окончательно превратились в спящую красавицу и сорвете мне весь план. Больше суток почивать изволили! Вот уж не ожидал, что у вас такие тонкие нервы.

Выходило, что ночь-то уже следующая. После “Полета ястреба” дух и телесная оболочка Эраста Петровича вытребовали себе отпуск на целые сутки.

– Есть вопросы, – беззвучно просипел статский советник, прочистил горло и повторил, хоть и хрипло, но уже разборчиво. – Есть вопросы. Перед тем, как нас п-прервали, вы сказали, что вышли на след Боевой Группы. Как вам это удалось? Это раз. Что вы предпринимали, пока я спал? Это два. О каком плане вы говорите? Это три. Как вам удалось спастись? Это четыре.

– Спасся я оригинальным образом, который не стал описывать в рапорте на высочайшее имя. Кстати, – многозначительно поднял палец Пожарский, – в нашем с вами статусе произошло существенное изменение. После вчерашнего покушения мы обязаны извещать о ходе расследования уже не министра, а непосредственно канцелярию его императорского величества. Ах, кому я это говорю! Вы, человек далекий – пока еще далекий – от петербургских эмпиреев, не в состоянии оценить смысл этого события.

– Верю вам на слово. Так что же за способ? Вы были раздеты и безоружны, как и я. Направо, куда вы побежали, находился парадный вход, но достичь его вы не успели бы – террористы понаделали бы в вашей спине д-дырок.

– Естественно. Поэтому я не побежал к парадному входу, – пожал плечами Глеб Георгиевич. – Разумеется, я нырнул в дамское отделение. Успел проскочить через раздевальню и мыльную, хоть и вызвал своим неприличным видом изрядный ажиотаж. Но одетым господам, которые поспешали за мной, повезло меньше. На них обрушился весь гнев прекрасной половины человечества. Полагаю, что моим преследователям довелось вкусить и кипятка, и ногтей, и тычков. Во всяком случае, по переулку за мной уже никто не гнался, хоть гуляющая публика и оказывала моей скромной персоне некоторые знаки внимания. К счастью, до околотка бежать было недалеко, иначе я бы превратился в снеговика. Труднее всего было убедить пристава, что я вице-директор Департамента полиции. Но как удалось вырваться на улицу вам? Я ломал, ломал над этим голову, обшарил в Петросах все закоулки, но так и не понял. Ведь по лестнице, к которой вы устремились, можно попасть только на крышу!

– Мне просто п-повезло, – уклончиво ответил Эраст Петрович и содрогнулся, вспомнив шаг в пустоту. Приходилось признать, что хитрый петербуржец вышел из затруднения изобретательней и проще.

Пожарский открыл платяной шкаф и стал бросать на кровать одежду.

– Выберите из этого, что подойдет. Пока же поясните мне вот что. Тогда, в шестом номере, вы сказали, что ожидаете разгадки в самом скором времени. Значит ли это, что вы предполагали возможность нападения? Оно должно было вам выдать предателя?

Фандорин, помедлив, кивнул.

– И кто же им оказался?

Князь испытующе смотрел на статского советника, который вдруг сделался очень бледен.

– Вы еще ответили не на все мои вопросы, – наконец вымолвил он.

– Что ж, извольте. – Пожарский сел на стул, закинул ногу на ногу. – Начну с самого начала. Разумеется, вы были правы насчет двойного агента, я сразу это понял. И подозреваемый у меня, как и у вас, был всего один. Вернее, подозреваемая – наша таинственная Диана.

– Зачем же т-тогда…

Пожарский жестом показал, что предвидел вопрос и сейчас на него ответит.

– Чтобы вы не опасались соперничества с моей стороны. Каюсь, Эраст Петрович, я человек без предрассудков. Впрочем, вы и сами давно это поняли. Неужто вы думали, что я буду, как моська, бегать по всем филерам и извозчикам, задавая им идиотские вопросы? Нет, я незаметно пристроился вам в кильватер, и вы привели меня в скромный арбатский особнячок, где квартирует наша Медуза Горгона. И не нужно так возмущенно делать бровями! Я, конечно, поступил некрасиво, но и вы, знаете, тоже повели себя не по-товарищески. Про Диану рассказали, а адресок утаили? И это называется “совместная работа”?

Фандорин решил, что оскорбляться бессмысленно. Во-первых, у этого потомка варягов нет ни малейшего представления о чести. А во-вторых, сам виноват – нужно быть наблюдательней.

– Я предоставил вам право первой ночи, – озорно улыбнулся князь. – Правда, надолго вы в обители прелестницы не задержались. Когда вы покидали сей чертог, вид у вас был такой довольный, что я грешным делом взревновал. Неужто, думаю, Фандорин ее уже выпотрошил, да еще с этакой быстротой. Но нет, по поведению чаровницы я понял, что вы ушли ни с чем.

– Вы с ней говорили? – поразился статский советник. Пожарский расхохотался, кажется, получая истинное удовольствие от этой беседы.

– И не только говорил… Господи, у него опять брови домиком! Слывете первым московским донгуаном, а совершенно не понимаете женщин. Наша бедняжка Диана осиротела, почувствовала себя заброшенной и никому не нужной. То вокруг нее вились такие видные, влиятельные кавалеры, а теперь она – обычная “сотрудница”, да еще заигравшаяся слишком опасной ролью. Разве она не пыталась найти в вас нового покровителя? Ну вот, вижу по румянцу, что пыталась. Я не настолько самоуверен, чтобы вообразить, будто она влюбилась в меня с первого взгляда. Вы пренебрегли бедной женщиной, а я нет. За что и вознагражден полной мерой. Дамы, Эраст Петрович, одновременно гораздо сложней и гораздо проще, чем мы о них думаем.

– Так выдавала все-таки Диана? – ахнул Фандорин. – Не может быть!

– Она, она, голубушка. Психологически это объясняется очень легко, особенно теперь, когда выяснились все обстоятельства. Вообразила себя Цирцеей, повелительницей мужчин. Ее самолюбию чрезвычайно льстило, что она вертит судьбами грозных организаций и самой империи. Полагаю, Диана испытывала от этого не меньшее эротическое наслаждение, чем от своих амурных похождений. Точнее, одно дополняло другое.

– Но как вы сумели заставить ее п-признаться? – все не мог опомниться Эраст Петрович.

– Говорю же, женщины устроены гораздо проще, чем уверяют нас господа Тургенев и Достоевский. Простите за пошлую похвальбу, но по любовной иерархии я не флигель-адъютант, а по меньшей мере фельдмаршал. Я знаю, как свести с ума женщину, особенно жадную до чувственных удовольствий. Сначала я приложил все свои таланты, чтобы мадемуазель Диана превратилась в подтаявшее мороженое, а потом из сиропного вдруг стал железным. Предъявил имеющиеся факты, припугнул, а более всего подействовал солнечный свет. Отдернул шторы, и она, как вампир, совершенно лишилась сил.

– П-почему? Вы видели ее лицо? И кем же она оказалась?

– О-о, вам это будет интересно, – непонятно чему засмеялся князь. – Сразу поймете, где была собака зарыта. Но об этом после… Так вот, выяснилось, что, получая от Бурляева и Сверчинского секретные сведения, Диана передавала их террористам из БГ, причем действовала не напрямую, а при помощи записочек. Подписывала их буквами “ТГ”, что означает “Терпсихора Геликонская” – надеюсь, вы помните, что музы обитают в Геликонских горах. Своеобразный юмор, не находите? – Пожарский вздохнул. – Это уж мне потом стало ясно, почему она так легко пустилась в откровения. Знала про нашу встречу в бане и была уверена, что живыми ни я, ни вы оттуда не уйдем. А страх и раскаяние разыграла, чтобы я ее не арестовал. Рассчитала, что я захочу ее использовать для поимки террористов. И правильно рассчитала. Умная, бестия, не отнимешь. Еще, поди, посмеивалась над моим триумфальным видом.

– Так это вы сказали ей, что мы с вами будем в шестом номере? – просветлел лицом Эраст Петрович.

Но проглянувший было лучик надежды тут же и погас.

– В том-то и штука, что нет. Ничего подобного я ей не говорил. Но про нашу встречу она знала, в этом нет никаких сомнений. Когда я, уже ночью, пылая жаждой мщения, вновь заявился к Диане, она уставилась на меня так, будто я восстал из ада. Тогда-то я и понял: знала, знала, мерзавка! На сей раз я поступил умнее. Оставил приглядывать за ней своего человечка. Один тут, возле вас дежурил, второй Диану стерег. Однако откуда все-таки она узнала про шестой номер? – вернулся к неприятной теме Пожарский. – Вы никому не говорили – в Охранном или Жандармском? Наверняка кроме Бурляева и Сверчинского есть у нее кто-то еще.

– Нет, ни в Охранном, ни в Жандармском про шестой номер я никому не г-говорил, – тщательно подбирая слова ответил Фандорин.

Князь склонил голову на бок, со своими соломенными волосами и черными, как угли, глазами сделавшись похож на ученого пуделя.

– Ну-ну. А теперь про мой план, в котором вам отведена самая что ни на есть главная партия. Благодаря коварной Диане мы знаем, где прячется Боевая Группа. Собственно, Диане эта квартира и принадлежит, только наша “сотрудница” давно там не живет. Под казенным кровом ей интересней.

– Вы знаете, где прячется БГ? – Эраст Петрович застыл, недовдев руку в синий, будто по его мерке скроенный сюртук. – И вы до сих пор их не взяли?

– Я что, похож на идиота Бурляева, царствие ему небесное? – укоризненно покачал головой князь. – Их там семь человек, вооружены до зубов. Такое Бородино устроят, что после снова Москву отстраивать придется, как в двенадцатом году. Нет, Эраст Петрович. Мы их аккуратненько возьмем, в удобном нам месте и в удобное время.

Закончив туалет, Фандорин сел на кровать напротив предприимчивого вице-директора и приготовился слушать.

– Сегодня вечером, часика этак три назад, в квартиру к нашим партизанам подбросили очередную записочку от ТГ. Содержание такое: “Плохо. Вы упустили обоих. Но есть шанс исправить ошибку. Завтра у Пожарского и Фандорина снова конспиративная встреча. В Брюсовском сквере, в девять утра”. После чудес ловкости, которые мы с вами проявили в банях, господин Грин бросит против нас всё свое воинство, в этом можно не сомневаться. Вы Брюсовский сквер знаете?

– Да. Отличное место для з-засады, – признал статский советник. – Утром там пусто, никто из посторонних не пострадает. С трех сторон глухие стены. Стрелков можно по крышам расположить.

– И меж зубцов Симеоновского монастыря, архимандрит уже дал благословение ради такого богоугодного дела. Как войдут, запечатаем и переулок. Обойдемся без жандармов. На рассвете из Петербурга прибывает Летучий отряд, я вызвал. Это настоящие мамелюки, цвет Департамента, лучшие из лучших. Ни один боевик не уйдет, истребим всех до единого.

Эраст Петрович нахмурился:

– Д-даже не попытавшись арестовать?

– Вы шутите? Надо бить без предупреждения, залпами. Перестрелять, как бешеных псов. Иначе своих людей потеряем.

– У наших людей такая служба – рисковать жизнью, – упрямо заявил статский советник. – А без предложения сложить оружие операцию проводить п-противозаконно.

– Черт с вами, будет им предложение. Только смотрите, больше всего риску из-за этого будет для вас. Пожарский злорадно улыбнулся и пояснил:

– По разработанной диспозиции вам, милейший Эраст Петрович, отводится почетная роль живца. Будете сидеть на скамеечке, якобы поджидая меня. Пусть БГ на вас клюнет, подберется поближе. Пока не появлюсь я, убивать они вас не станут. Все-таки, прошу прощения за нескромность, полицейский вице-директор для них добыча полакомей, чем чиновник, хоть бы даже и особых поручений. Я же предстану их взорам не раньше, чем капкан захлопнется. Поступлю по всей законности – предложу супостатам сдаться. Сдаваться они, конечно, и не подумают, но мое объявление будет вам сигналом, что пора прыгать в укрытие.

– В к-какое укрытие? – прищурил голубые глаза Фандорин, которому показалось, что план Глеба Георгиевича хорош решительно всем кроме одного: некоему статскому советнику путь из Брюсовского сквера выходил прямиком на погост.

– А вы думали, я вас решил под пулями оставить? – даже обиделся Пожарский. – Там уже всё подготовлено, самым наилучшим образом. Вы садитесь на третью скамью от входа. Справа от нее сугроб. Под снегом яма. Собственно, там начинается канава, тянущаяся до самого переулка. Собираются прокладывать канализационные трубы. Канаву я велел прикрыть щитами и сверху засыпать снегом, ее теперь не видно. Но под сугробом, что возле скамейки, только тонкая фанера. Как только в сквере появляюсь я, вы немедленно прыгаете прямо в снег и на глазах у потрясенных террористов проваливаетесь сквозь землю. Потом канавой пробираетесь под полем брани до переулка и вылезаете живой и невредимый. Каков план? – горделиво спросил князь и вдруг забеспокоился. – А может быть, вы все же нездоровы? Или не хотите подвергать себя такому риску? Если боитесь – говорите прямо. Не нужно бравировать.

– Хороший п-план. И риск вполне умеренный.

Фандорина сейчас одолевали чувства посильнее страха. Грядущая операция, риск, пальба – всё это было пустяками по сравнению с тяжестью, которая навалилась на Эраста Петровича: вторжение боевиков не куда-нибудь, а именно в шестой номер, могло иметь только одно объяснение…

– Имеется предложение, – сказал князь, выудив из жилетного кармана за цепочку часы. – Время, правда, уже позднее, но вы, я полагаю, выспались, а мне перед серьезной операцией уснуть никогда не удается. Нервы. Давайте-ка наведаемся к нашей милой затворнице. Я покажу вам ее при свете. Обещаю грандиозный эффект.

Статский советник стиснул зубы. Только теперь, после этих слов, произнесенных, как ему показалось, с деланной небрежностью, с глаз бедного Эраста Петровича окончательно упала пелена.

Боже! Неужели ты можешь быть так жесток?

Вот почему темнота и вуаль, вот почему шепот!

И поведение Пожарского становилось окончательно понятным. Зачем бы честолюбец стал дожидаться, пока коллега придет в себя? Мог бы придумать и другой план операции, без участия московского чиновника. Не пришлось бы делиться лаврами.

А, оказывается, и не придется. Фандорину будет не до лавров.

Пожарский не просто карьерист. Ему мало одного служебного успеха, ему нужно ощущение победы над всем и всеми. Он должен всегда быть первым. А теперь у него появилась превосходная возможность растоптать, уничтожить человека, в котором он не мог не чувствовать серьезного соперника.

И упрекнуть князя было не в чем. Разве что в чрезмерной жестокости, но это уж свойство характера.

Статский советник обреченно поднялся, готовый испить чашу унижения до дна.

– Хорошо, едем.

 

* * *

 

Дверь арбатского особнячка сама распахнулась навстречу. Тихий господин, очень похожий на того, что сидел в гостинице у кровати, слегка поклонился и доложил:

– Сидит в кабинете. Дверь я запер. Один раз выводил в ватер-клозет. Два раза просила воды. Более ничего-с.

– Ясно, Коржиков. Можешь возвращаться в гостиницу. Отоспись. Мы тут с его высокородием сами справимся. – И заговорщицки подмигнул Эрасту Петровичу, отчего у последнего возникло секундное, но очень сильное желание взять глумливца двумя руками за шею и переломить на ней позвонки, что соединяют дух с телом.

– Сейчас я вас заново познакомлю с прославленной разбивательницей сердец, непревзойденной актрисой и загадочной красавицей.

Пожарский, злорадно посмеиваясь, первым поднимался по лесенке.

Открыл ключом знакомую дверь, сделал шаг внутрь и повернул ручку газового рожка. Комната наполнилась чуть подрагивающим светом.

– Что же вы, мадемуазель, даже и не обернетесь? – насмешливо спросил Глеб Георгиевич, обращаясь к той, кого Фандорину, все еще находившемуся в коридоре, было не видно.

– Что?! – взревел вдруг князь. – Коржиков, скотина, под суд пойдешь!

Он рванулся с порога внутрь, и статский советник увидел тонкую женскую фигуру, неподвижно стоявшую лицом к окну. Голова женщины была меланхолично наклонена на бок, а неподвижной фигура казалась только на первый взгляд. Уже при втором взгляде было видно, что она слегка раскачивается из стороны в сторону, да и ноги чуть-чуть не достают до пола.

– Эсфирь…, – обессиленно прошептал Эраст Петрович. – Господи…

Князь достал из кармана нож, чиркнул по веревке, и труп грузно повалился на пол. С неживой грацией тряпичной куклы встряхнув руками, тело ткнулось лбом в паркет и теперь уже в самом деле стало совершенно недвижным.

– А, черт. – Пожарский присел на корточки, расстроенно поцокал языком. – Свою полезность она исчерпала, но все равно жалко. Незаурядная была особа. Да и хотелось вас побаловать… Ничего не поделаешь, увидите эту красу уже увядшей.

Он взял покойницу за плечи и перевернул на спину.

Эраст Петрович непроизвольно зажмурился, но, устыдившись собственной слабости, заставил себя открыть глаза.

Увидел такое, что снова зажмурился – от неожиданности. А потом несолидно захлопал ресницами.

Женщину, лежавшую на полу, Фандорин видел впервые – такое лицо, раз увидев, не позабудешь. Одна его половина была вполне обыкновенной и даже не лишенной миловидности, зато с другой стороны черты были сплющены, полураздавлены, так что разрез глаза получился почти вертикальный, а скула наезжала на ухо.

Пожарский рассмеялся, очень довольный произведенным эффектом.

– Хороша, чертовка? Родовая травма. Акушер неудачно щипцами прихватил. Теперь понятны мотивы поведения мадемуазель Дианы? Как еще могла она относиться к мужчинам, которые при свете дня шарахались от нее в ужасе? Только с ненавистью. Вот почему ей нравилось житъ в этом заколдованном замке, где царили мрак и тишина. Тут она была не несчастной уродиной, а писакой раскрасавицей, какую только может представить мужское воображение. Бр-р-р, – передернулся Глеб Георгиевич, гладя на страшную маску, и пожаловался. – Вам-то что, а я как подумаю, что вчера полдня ублажал этакое чудище, мороз по коже.

Эраст Петрович стоял в полном онемении чувств, еще не оправившись от потрясения, но уже знал, что первой эмоцией, которую испытает в самом скором времени – только вот сердце немного отойдет – будет острейший стыд.

– Впрочем, возможно, в аду, куда несомненно отправилась новопреставленная, именно такие и почитаются первейшими красотками, – философски заметил князь. – Однако наш план, Эраст Петрович, остается в силе. Сугроб справа, не забудьте.

 

Глава четырнадцатая

Яма

 

Пожарский опаздывал.

Шесть минут десятого. Грин спрятал часы в карман шинели. Там же лежал “кольт”, и пальцы плотно обхватили удобную рифленую рукоятку.

Не так уж плохи дела у революции, если сыскное начальство вынуждено встречаться конспиративно, тайком от собственных подчиненных. Вражеский лагерь охвачен тревогой и неуверенностью, там боятся собственной тени, никому не доверяют. И правильно делают.

Или догадываются про ТГ?

А всё просто: не может победить дело, сторонники которого больше всего пекутся о собственном благе. Вот почему торжество революции неизбежно.

Только ты до него не доживешь, напомнил себе Грин, чтобы загнать вглубь лазурь, после вчерашнего так и норовившую вылезти на поверхность. Ты – спичка. Ты и так горишь дольше обычного. А радость жизни ты исключил из своего существования сам.

Статский советник Фандорин сидел на соседней скамейке. Скучливо постукивал перчаткой по колену, рассматривал галок, прыгавших по ветвям старого дуба.

Сейчас этот красивый, щегольски одетый человек умрет. И никогда уже не узнать, о чем он думал в последние минуты своей жизни.

От неожиданной мысли Грин вздрогнул. Когда целишься во врага, нельзя думать про его мать и детей, напомнил он себе то, что не раз говорил Снегирю. Раз человек надел вражеский мундир – значит, превратился из мирного обывателя в солдата.

Шинель на Грине была толстая, хорошего сукна. Нобель принес из дому, у него отец – отставной генерал.

Игла прицепила Грину седые усы и бакенбарды. Отличная маскировка.

По дорожке шел Снегирь, одетый гимназистом. Ему полагалось проверить переулок – всё ли чисто. Проходя мимо, чуть кивнул и сел на скамейку возле Фандорина. Зачерпнул свежего снега, сунул в рот. Волнуется.

Нобель и Шварц скребли лопатами аллею. Емеля стоял по ту сторону решетки, изображал городового. Марат и Бобер, в чуйках и валенках, играли в свайку возле самого входа. Отличное время выбрали для беседы Пожарский и Фандорин. Ни гуляющих, ни даже прохожих.

– Хрен тебе, а не алтын! – крикнул Марат, отскакивая в сторону. – Накося, выкуси!

И, насвистывая двинулся по аллее. Руки небрежно сунул в карманы.

Это был сигнал. Значит, появился Пожарский.

Бобер кинутся за Маратом:

– Ты чё, ты чё! – крикнул Бобер (отличный, спокойный парень из бывших студентов). – Гони должок!

А за ними показался и долгожданный господин вице-директор.

В гвардейской шинели, белой свитской шапке, при сабле. Хорош конспиратор.

Пожарский остановился у входа в сквер, широко расставил ноги в сверкающих сапогах и, картинно ухватившись за портупею, крикнул:

– Господа нигилисты! Вы окружены со всех сторон! Рекомендую сдаваться!

И в ту же секунду проворно нырнул за ограду, исчез позади заснеженных кустов.

Грин оглянулся на Фандорина, но и статский советник, пробудившись от мечтательности, проявил удивительную прыткость. Схватил Снегиря за воротник, притянул к себе и вместе с ним зачем-то бросился в сугроб, возвышавшийся справа от скамейки.

Со всех сторон затрещало, загрохотало, загремело, будто кто-то с хрустом рвал напополам весь белый свет.

Грин увидел, как Марат, всплеснув руками, дернулся, словно от сильного толчка в спину, как Бобер стреляет из-под локтя куда-то вверх и вбок.

Выхватив из кармана “кольт”, ринулся выручать Снегиря. Пулей сбило с головы шапку, чиркнуло по темени. Грин покачнулся, не устоял на ногах и рухнул в сугроб, что был слева от соседней скамейки.

Дальше случилось невероятное.

Сугроб оказался гораздо глубже, чем можно было вообразить по его внешнему виду. Что-то затрещало, на миг сделалось темно, а затем последовал весьма ощутимый удар о твердое. Сразу же сверху обрушилась белая лавина, и Грин забарахтался в ней, перестав понимать, что происходит.

Кое-как вскочив на ноги, он увидел, что стоит в глубокой яме, по грудь утонув в снегу. Было видно небо, облака, ветки дерева. Стрельба сделалась еще громче, отдельные выстрелы стали почти неразличимы, подхваченные и усиленные эхом.

Наверху шел бой, а он, стальной человек, отсиживался в щели!

Грин подпрыгнул, коснулся пальцами края ямы, но ухватиться было не за что. Тут обнаружилось, что при падении он уронил револьвер, и искать его в этой снежной каше представлялось делом долгим, а возможно, и безнадежным.

Неважно, только бы выбраться.

Он принялся остервенело утрамбовывать снег – руками, ногами, даже ягодицами. И тут вдруг пальба прекратилась.

От этой тишины Грину впервые за долгие годы стало страшно. А он думал, что никогда больше не ощутит этого знобкого, стискивающего сердце чувства.

Неужели все? Так быстро?

Он влез на утоптанный снег, высунул из ямы голову, но сразу присел. К ограде густой цепью шли люди в штатском, держа в руках дымящиеся карабины и револьверы.

Даже не застрелишься – не из чего. Сиди, как угодивший в яму волк, и жди, пока вытащат за шиворот.

Опустился на корточки, стал лихорадочно шарить в снегу. Только бы найти, только бы найти. Большего счастья Грин сейчас вообразить не мог.

Бесполезно. Револьвер, наверное, где-то там, на самом дне.

Грин развернулся и вдруг увидел черную дыру, уходившую куда-то вбок. Не раздумывая, шагнул в нее и понял, что это подземный ход: узкий, чуть выше человеческого роста, пропахший мерзлой землей.

Удивляться было некогда.

Он побежал в темноту, наталкиваясь плечами на стенки лаза.

Довольно скоро, шагов через пятьдесят, впереди забрезжил свет. Грин убыстрил бег и вдруг оказался в разрытой траншее. Она была огорожена досками, сверху над ней нависала каменная стена дома и вывеска “Мёбиус и сыновья. Колониальные товары”.

Тут Грин вспомнил: в переулке, что выводил к скверу, была какая-то канава, а по краям – наскоро сколоченная изгородь. Вот оно что.

Он выбрался из ямы. В переулке было пусто, но из сквера доносился гул множества голосов.

Прижался к стене дома, выглянул.

Люди в штатском сволакивали тела на аллею. Грин увидел, как двое филеров тащут за ноги какого-то полицейского и не сразу понял, кто это, потому что полы завернувшейся шинели прикрывали убитому лицо. Из-за отворота выпала пухлая книжка в знакомом переплете. “Граф Монте-Кристо”. Емеля взял с собой на акцию – боялся, вдруг не доведется вернуться на квартиру, и он не узнает, отомстил граф иудам или нет.

– Чего это, а? – раздался сзади напуганный голос.

Из подворотни высовывался дворник. В фартуке, с бляхой.

Посмотрел на засыпанного снегом человека с остановившимися глазами и виновато пояснил:

– Я ничего, сижу, не высовываюсь, как ведено. Это вы кого, а? Хитровских? Или бонбистов?

– Бомбистов, – ответил Грин и быстро пошел по переулку.

Времени было совсем мало.

– Уходим, – сказал он открывшей дверь Игле. – Быстрее.

Она побледнела, но ни о чем спрашивать не стала – сразу кинулась обуваться.

Грин взял два револьвера, патроны, банку с гремучей смесью и несколько взрывателей. Готовые корпуса пришлось оставить.

Только когда спустились на улицу и благополучно свернули за угол, стало ясно, что квартира не обложена. Видно, полиция была уверена, что БГ сама придет в капкан, и решила воздержаться от наружного наблюдения, чтобы ненароком себя не выдать.

– Куда? – спросил Грин. – В гостиницу нельзя. Будут искать.

Поколебавшись, Игла сказала:

– Ко мне. Только… Ладно, сам увидишь.

Извозчику велела везти на Пречистенку, к дому графа Добринского.

Пока ехали, Грин вполголоса рассказал, что произошло в Брюсовском. Лицо у Иглы было неподвижное, но по щекам одна за другой катились слезы.

Сани остановились у старинных чугунных ворот, украшенных короной. За оградой виднелся двор и большой трехэтажный дворец, когда-то, наверное, пышный и нарядный, а ныне облупившийся и явно заброшенный.

– Там никто не живет, двери заколочены, – словно оправдываясь, объяснила Игла. – Как отец умер, я всех слуг отпустила. А продать его нельзя. Отец завещал дом моему сыну. Если будет. А если не будет, то после моей смерти – управе Георгиевского ордена…

Значит, про невесту Фокусника говорили правду, что графская дочь, рассеянно подумал Грин, чей мозг потихоньку начинал подбираться к главному.

Игла повела его мимо запертых ворот, вдоль решетки к маленькой пристройке с мезонином, выходившей крыльцом прямо на улицу.

– Здесь когда-то семейный лекарь жил, – сказала Игла. – А теперь я. Одна.

Но он уже не слушал.

Не глядя по сторонам прошел за ней через какую-то комнату, даже не посмотрев по сторонам. Сел в кресло.

– Что же теперь делать? – спросила Игла.

– Мне нужно подумать, – ровным голосом ответил Грин.

– А можно я посижу рядом? Я не буду мешать…

Но она мешала. Ее мягкий, бирюзовый взгляд не давал мысли организоваться, в голову лезло второстепенное и вовсе ненужное.

Усилием воли Грин заставил себя не сбиваться с прямой линии, сосредоточиться на насущной задаче.

Насущная задача называлась ТГ. Кроме Грина решить ее было некому.

Чем же он располагал?

Только хорошо тренированной памятью.

К ней и следовало обратиться.

Всего ТГ прислал восемь писем.

Первое – про екатериноградского губернатора Богданова. Поступило вскоре после неудачного покушения на Храпова, 23 сентября минувшего года. Нивесть откуда появилось на обеденном столе конспиративной квартиры на Фонтанке. Напечатано на машине “ундервуд”.

Второе – про жандармского генерала Селиванова. Само собой обнаружилось в кармане Гринова пальто 1 декабря минувшего года. Дело было на партийной “свадьбе”. Пишущая машина – снова “ундервуд”.

Третье – про Пожарского и неведомого “важного агента”, который оказался членом заграничного ЦК Стасовым. Нашлось на полу в прихожей квартиры на Васильевском 15 января. Пишущая машина та же.

Четвертое – про Храпова. На колпинской даче. Емеля подобрал записку, обернутую камнем, под открытой форточкой. Это было 16 февраля. ТГ опять воспользовался “ундервудом”.

Итак, первые четыре письма были получены в Петербурге, причем между первым и последним миновало почти пять месяцев.

В Москве же ТГ залихорадило: за четыре дня – четыре послания.

Пятое – про предательство Рахмета и про то, что Сверчинский ночью будет на Николаевском вокзале. Пришло во вторник, 19-го. Опять, как со “свадьбой”, загадочным образом оказалось в кармане висящего пальто. Машина сменилась, теперь это был “ремингтон №5”. Очевидно, “ундервуд” остался в Питере.

Шестое – про полицейскую блокаду у железнодорожных пакгаузов и про новую квартиру. Это было в среду, 20-го. Письмо принес Матвей, кто-то незаметно подсунул ему конверт в карман тулупа. Напечатано на “ремингтоне”.

Седьмое – про Петросовские бани. Брошено в почтовую щель 21 февраля. “Ремингтон”.

Последнее, восьмое, заманивающее в ловушку, поступило тем же образом. Было это вчера, в пятницу. Машина – “ремингтон”.

Что же из всего этого следует?

Почему ТГ сначала оказывал бесценные услуги, а потом предал?

Потому же, почему предают другие: был арестован и сломлен. Или был раскрыт и сам стал жертвой провокации. Неважно, это второстепенное.

Главное – кто он?

В четырех случаях из восьми ТГ или его посредник находился в непосредственной близости от Грина. В остальных четырех подобраться к Грину почему-то не захотел или не смог и действовал не изнутри, а снаружи: через открытую форточку, через дверь, через Матвея.

Ну, в Колпине понятно: после январского экса Грин объявил группе карантин – сидели на даче, никуда не выходили, ни с кем не встречались.

В Москве же ТГ имел прямой доступ к Грину всего в одном случае, 19 февраля, когда Козырь проводил инструктаж перед нападением на карету экспедиции государственных бумаг. Затем ТГ по какой-то причине прямого доступа лишился.

Что произошло между вторником и средой?

Грин дернулся в кресле, осененный арифметической простотой разгадки. Как только он не додумался раньше! Просто не было истинной, категорической необходимости, которая так обостряет работу мысли.

– Что? – испуганно спросила Игла. – Тебе нехорошо?

Он молча схватил со стола карандаш, лист бумаги. Помедлил с минуту и быстро набросал несколько строк, сверху приписал адрес.

– Это на телеграф. Сверхсрочным тарифом.

 

Глава пятнадцатая,