Трофим Трофимыч и корона в кружочке

 

Помните, мой папа взялся за починку контрабаса Уточкина? Помните, он принес домой сверток, в котором были столярный клей, бутылочки с лаком, струны и новая подставка. Затем он принялся за дело.

А дело не спорилось. Вернее, не клеилось: папа при всем старании не мог прилепить наполовину отставшую нижнюю часть корпуса контрабаса – деку.

– Давай совсем отделим деку, – посоветовал я. – Зачистим места приклейки, и все будет в порядке.

– Умным советом не пользуется только глупец, – глубокомысленно сказал папа. – Будь по‑твоему.

Общими усилиями мы отделили деку. Она отчаянно трещала, хотя мы почти не прилагали усилий, а тихонечко проталкивали по щели деревянный клинышек.

Изнутри дека оказалась неокрашенной. Зато ее покрывал такой густой слой грязи, что даже цвет дерева не просматривался.

– Возьми влажную тряпку и протри как следует деку, – попросил папа.

Я старательно выполнил просьбу. Грязь легко сошла, и я сразу обратил внимание на какие‑то знаки, выжженные в самом центре деки. Присмотревшись, я различил круг, в нем корону, а под короной три буквы: FEL. Что такое?

Позвали маму. В ней моментально вспыхнул азарт исследователя. Она вооружилась лупой и долго внимательно рассматривала знаки. Потом два дня пропадала в Ленинской библиотеке и наконец рассказала нам:

– Выяснить удалось следующее: каждый мастер ставил на своих инструментах специальное клеймо. Иногда его рисовали от руки черной несмывающейся краской. А бывало – выжигали. Клеймо знаменитого итальянского мастера Гварнери дель Джезу выглядело так:

Антонио Страдивари – лучший из итальянских мастеров – сначала ставил такое клеймо:

А в последние годы своей жизни другое:

– А наша корона что означает? – нетерпеливо сказал я. – И кто такой FEL?

– В том‑то и дело, что ни в одном каталоге я не нашла этих обозначений. Даже в мастерскую Большого театра заходила, расспрашивала мастеров. Никто ничего не знает. Ясно одно: контрабас – не из простых.

– Что же я наделал?! – воскликнул папа. – Я ведь старый лак начал смывать!

– Не волнуйся, – сказал я. – У нас в музыкальной школе есть Трофим Трофимыч…

Два раза в неделю вечерами в музыкальной школе появлялся Трофим Трофимыч – высокий строгий старик с гладкими седыми волосами, зачесанными на пробор.

Трофим Трофимыч – наш школьный мастер – не спеша раздевался, здоровался с Марией Ивановной за руку, неизменно заходил к Геннадию Максимилиановичу и через несколько минут, заложив руки за спину, широким шагом направлялся в глубину школы, в комнату, отведенную под мастерскую. Появляясь в мастерской, Трофим Трофимыч первым делом обращал суровый взгляд к «Приемному покою» – так он сам называл стол, куда в его отсутствие складывались поломанные и испорченные за неделю музыкальные инструменты.

У Трофима Трофимыча была удивительная память. Он помнил каждый школьный музыкальный инструмент. Более того, он отлично помнил и хорошо знал повадки каждого, кому выдавал инструменты.

– Тэк, тэк… – произносил он, рассматривая поломки. – Ошибки быть не может: это скрипка Саши Кувшинова. Разбойник, сущий разбойник! Опять подставку сломал. Починю и отругаю… А эта? Ну да! Фокусы Миши Петелькина – опять прищемил дверью виолончель. И шпиль поломал! Батюшки мои, надвое, словно о колено! Починю, отругаю и позвоню отцу… Кто следующий? Ваня. Эх, Ваня, Ванечка, опять, паршивец, дрался смычком. В который раз! И чинить не буду, и ругать не стану. Отправлю к Геннадию Максимилиановичу…

С Трофимом Трофимычем я был хорошо знаком. Фагот мне попался капризный – в нем часто западали клапаны. Вот я и носил его к мастеру.

Когда я пришел к Трофиму Трофимычу и сказал, что у меня дома есть сломанный контрабас, он машинально воскликнул:

– Починю и отругаю! – но, спохватившись, произнес: – Погоди, погоди, ведь никакого контрабаса я тебе не выдавал.

– Контрабас не школьный…

– Так сразу бы и сказал. Нет у меня времени на частную работу. Видишь, сколько твои друзья наломали!

– Трофим Трофимыч, – говорю, – на контрабасе выжжены корона и три буквы…

Трофим Трофимыч тотчас последовал за мной.

Увидев контрабас, он изменил своему правилу – сначала как следует отругал папу:

– Что же вы, молодой человек, наделали? Кто вас просил смывать лак и… вообще ремонтировать инструмент? Это же, простите, не табуретка. Здесь же навыки нужны, мастерство!

– Неужели нельзя восстановить лак? – смущенно пробормотал папа.

– Послушайте, что я вам расскажу, – сказал Трофим Трофимыч. – Некогда прекраснейший экземпляр скрипки Антонио Страдивари, принадлежавший царю Александру I, поместили в Эрмитаж. Но дело, конечно, не в этом. Однажды скрипка исчезла из музея. Бесследно. Все думали, что навсегда. Но ее в конце концов нашли. Что же сделали воры для того, чтобы замести следы? Они смыли со скрипки ее чудесный лак кораллового цвета и навсегда погубили инструмент…

– Но здесь лак не коралловый, а желтоватый, – беспомощно сказал папа, со страхом глядя на Трофима Трофимыча.

– Тем более! – отрезал Трофим Трофимыч и углубился в изучение инструмента.

– Тэк, тэк… – сказал он через некоторое время и устало опустился на стул. – Инструмент прекрасный. Но он не самого высокого полета, увы! Не Страдивари, не Гварнери, не Гвадани, не Бергонци, но и не фабричный. Видимо, какого‑то неизвестного мастера. Судя по форме и завиткам на головке – французского происхождения. Наверное, контрабас построил какой‑то любитель, так и не ставший знаменитостью… И я с удовольствием починю контрабас!

Папа отнес инструмент в школьную мастерскую.

Когда контрабас был готов, им очень заинтересовался учитель Кости. Он собрал всех нас в классе и исполнил на контрабасе целый концерт.

Удивительное дело! Я всегда был уверен, что на контрабасе играют только в оркестре. Ничего подобного! Оказывается, контрабас – замечательный сольный инструмент. Да еще какой – заслушаешься!

После концерта контрабас торжественно вручили Косте. И Костя, честное слово, плясал от радости.

А Уточкин, прослышав про все эти чудеса, потребовал новую расписку.