Мгновения истории экопойезиса

 

Джейсон предложил нам снять комнаты в Какао‑Бич и подождать его там день. Он давал последний информационный сеанс для медиакорпуса во флоридской штаб‑квартире «Перигелиона» и высвободил себе окно до запусков, которые хотел наблюдать без долбящих его вопросами репортёров CNN.

– Вот и хорошо, – сказала Диана, когда я передал ей эту новость. – А вопросами я его не хуже репортёров задолбаю.

Мне удалось приглушить её страхи относительно состояния здоровья Джейсона. Она поверила, что он не умирает и что сообщать или не сообщать о своих болячках – исключительно его прерогатива. Она приняла всё это к сведению, однако так же горячо желала увидеть брата, чтобы убедиться своими глазами. Смерть моей матери, казалось, поколебала её веру в незыблемость звёзд вселенной Лоутонов.

Я использовал удостоверение «Перигелион фаундейшн» и поддержку Джейсона, чтобы снять два соседних номера в «Холидей Инн» с видом на Канаверал. Вскоре после того, как запустили проект терраформинга Марса – «приняв к сведению» (то есть проигнорировав) возражения Управления по охране окружающей среды, – где‑то на верфях построили и отбуксировали к Канавералу с дюжину мелководных плавучих пусковых платформ. Их поставили на якоря возле Мерит‑Айленд, и мы могли любоваться ими из отеля. Остальные достопримечательности пейзажа – обширные автостоянки, обширные зимние пляжи, ширь океана.

Мы стояли на балконе номера Дианы. Она только что вышла из душа, переоделась, и мы собирались рискнуть спуститься в ресторан гостиницы. Остальные балконы по фасаду, сколько захватывал взгляд, щетинились камерами, штативами, объективами. «Холидей Инн» оккупировал медиакорпус. Конечно, Саймон светскую прессу, мягко говоря, не уважал, но Диану она, скорее, интересовала. Заходящего солнца мы не видели, но оно бросало свет на вышки и эстакады пусковых установок, придавая им вид таинственный, фантастический и какой‑то скорее эфирный, нежели реальный. Казалось, что эскадрон гигантских боевых роботов шагает на позиции где‑то в Центральной Атлантике. Диана отступила на шаг от балконной решётки, как будто испугавшись этого стального частокола.

– Почему их так много?

Я усмехнулся:

– Залповый экопойезис.

Она засмеялась, глядя на меня с упрёком:

– Научный жаргон Джейсона?

Она не совсем угадала. Слово «экопойезис» применил некто по имени Роберт Хейнс в 1990 году, когда терраформинг был ещё чисто спекулятивным понятием. Технически термин означал создание саморегулирующейся анаэробной биосферы там, где до неё не существовало жизни, но в современном контексте он относился конкретно к биологическому преобразованию Марса. Озеленение Марса требовало сочетания двух видов планетной инженерии: грубого начального терраформинга с целью подъёма температуры поверхности и атмосферного давления до пороговых значений, допускающих возникновение жизни, и экопойезиса, то есть использования микробов и растений для улучшения почвы и насыщения воздуха кислородом.

Основную часть работы за нас выполнил «Спин». Все планеты Солнечной системы, за исключением Земли, уже разогрело расширяющееся Солнце. Нам оставалась более тонкая задача – экопойезис. Однако существовало много путей выполнения этой задачи, много организмов‑кандидатов, от бактерий, живущих внутри скал, до альпийских мхов.

– Значит, залповый, потому что вы одновременно посылаете всё, что можете?

– Всё, что можем, потому что нет гарантии выживания какого‑то конкретного организма. Но хоть один должен выжить.

– Больше, чем один.

– Было бы неплохо. Ведь нам нужна как можно более полноценная экология, а не монокультура.

Запуск ракет предусматривался по графику. В первой волне на Марс доставлялись лишь анаэробные и фотоавтотропные организмы, простейшие формы жизни, не требовавшие кислорода и получавшие энергию от Солнца. В случае если они выживут и станут естественным образом отмирать в достаточных количествах, то создадут слой биомассы, достаточный для питания более сложных экосистем. Следующая волна, через год после первой, будет включать организмы‑окислители. Последние запуски перед заселением Марса людьми должны доставить туда примитивные растения для фиксации почвы и регулирования циклов испарения и атмосферных осадков.

– Всё это звучит как‑то невероятно, Тайлер.

– Мы живём в невероятное время. И необязательно всё задуманное осуществится.

– А если нет?

Я пожал плечами:

– А что мы теряем?

– Кучу денег. Затраты труда.

– Не вижу лучшего варианта использования всего этого. Да, стопроцентного успеха обещать невозможно, но результат стоит риска. Да и сейчас это предприятие окупается. Посмотри, как оно поднимает дух, как укрепляется международное сотрудничество.

– Но вы дурите людям головы! Вводите их в заблуждение. Убеждаете их, что можете управлять «Спином», что на это хватает вашей хвалёной технологии.

– Иначе говоря, внушаем им надежду.

– Ложную надежду. А в случае неудачи у них уже не останется никакой надежды.

– Так что же ты предлагаешь, Диана? Свернуть работы и развернуть молитвенные коврики?

– Глупо рассматривать молитву как признание поражения… А если получится, то пошлёте людей?

– Да. Если планета зазеленеет, пошлём людей.

Куда более сложная задача, как в техническом, так и в этическом плане. Из кандидатов формировались команды численностью в десять человек каждая. На ограниченных рационах и в ограниченном пространстве им предстояло выдержать перелёт непредсказуемой длительности. После месяцев невесомости справиться с опасными для жизни величинами отрицательных ускорений – а что обещал контакт с поверхностью? Если всё протечёт согласно расчётам и их скудный багаж, включающий лишь самое необходимое, опустится на поверхность Марса поблизости, им придётся учиться искусству выживания в крайне суровой обстановке, почти не приспособленной для существования человека. Их возвращение на Землю не предусмотрено, они должны жить на Марсе, воспитывать детей, передавать им знания и навыки…

– И какой же нормальный человек согласится на это?

– Ты удивишься…

Конечно, я не мог отвечать за китайцев, русских и иных иностранных добровольцев, но североамериканские кандидаты поражали, просто пугали своей нормальностью. Их отбирали по критериям молодости, здоровья, физической выносливости, способности переносить неудобства. Лишь немногие из них пилоты‑испытатели ВВС, но, как отметил Джейсон, у всех менталитет испытателей, желание рисковать жизнью ради достижения цели. К сожалению, большинство из них обречены, так же как и большинство фонда бактерий и растений. В лучшем случае мы можем ожидать, что одна‑другая группы выживших, скитаясь по замшелым каньонам Valles Marineris наткнётся на такую же группу русских, датчан или канадцев, и они объединят усилия в целях создания жизнеспособного марсианского человечества.

– И ты это одобряешь и поддерживаешь?

– Моего мнения никто не спрашивал. Но я желаю им успеха.

Диана стрельнула в меня неодобрительным взглядом, но не стала развивать тему. Мы прошли к лифту и спустились в вестибюль, в ресторан, где пристроились к очереди из техников и журналистов информационных органов. У Дианы возбуждённо сверкали глаза. Она вертела головой, ловила словечки типа «фотодиссоциативный», «криптоэнделитический» и, конечно же, «экопойез» – репортёрская братия практиковалась, чтобы язык в решающий момент не завязался узлом. Основной аудиофон ресторана – жизнерадостный смех и звяканье ножей и вилок, воздух напитан неопределённостью ожидания. Впервые с высадки на Луне более шестидесяти лет назад внимание всего мира так сконцентрировалось на космических приключениях, причём «Спин» придал марсианской миссии гораздо больше веса, поскольку она должна была оказать влияние на дальнейшее развитие Вселенной.

– И всё это работа Джейсона?

– Без Джейсона и И‑Ди это, конечно, тоже могло бы произойти. Но всё шло бы иначе, скорее всего, не столь быстро и эффективно. Джейс всё время оставался в центре событий.

– А мы с краю. На периферии, на орбите его гения. Скажу по секрету, я его немного боюсь. Боюсь увидеть его после столь долгой разлуки. Я знаю, что он меня не одобряет.

– Не тебя. Может быть, твой образ жизни.

– То есть мою веру. Об этом можно потолковать. Я понимаю, что Джейс чувствует себя немного… преданным, обманутым. Как будто мы с Саймоном отреклись от всего, во что он верит. Но это не так. Мы с Джейсоном всё время шли разными путями.

– Я хочу тебе сказать, что он всё тот же Джейс. Добрый старый Джейс.

– А я? Ты уверен, что я добрая старая Диана?

На этот вопрос я не смог ответить.

Ела она с явным аппетитом, в заключение мы заказали десерт и кофе.

– Удачно сложилось, что ты смогла найти для этого время, – сказал я.

– Удачно, что Саймон спустил меня с поводка?

– Ну… Я этого не говорил.

– Да, конечно. Но, по сути, это так. Он иногда любит покомандовать. Он хочет знать, где я и чем занимаюсь.

– Это тебе мешает?

– Ты хочешь спросить, в опасности ли мой брак? Нет. Я бы этого не допустила. Это не означает, что у нас с ним не бывает расхождений. – Она поджала губы. – Да, имей в виду, я говорю это только тебе. Не Джейсону.

Я кивнул.

– Саймон изменился с того раза, когда ты его видел. Мы все изменились, если сравнивать со старыми днями «Нового царства». «Новое царство» связано с молодостью, с общностью веры, священным пространством, в котором мы не опасались друг друга, могли обнять друг друга не только образно, но и буквально. Эдем на земле. Но мы заблуждались. Мы не обращали внимания на СПИД, не замечали ревности, воображали, что этих пугал не существует, что близкий конец света упразднил их значение. А конец света не спешил. Конец света – долгая работа, дело всей жизни, и надо оставаться сильными и здоровыми.

– Вы с Саймоном…

– Мы сильные и здоровые, – она улыбнулась, – спасибо за заботу, доктор Дюпре. Но мы потеряли друзей, друзья погибли от СПИДа, от наркотиков. Это движение – как американские горки, вверх – любовь, вниз – страдание. Любой из побывавших там скажет тебе то же самое.

Этого я проверить не мог, так как, кроме Дианы, ни с кем из «Нового царства» знаком не был.

– Последние годы ни для кого не были лёгкими.

– Саймон тяжело воспринимал происходящее. Он искренне верил, что мы были избранным поколением. Он говорил, что Бог так близко подошёл к человечеству, что ощущалось его тепло, как будто зимним вечером сидишь у очага и греешь руки. Мы все чувствовали то же самое, грелись в лучах Царствия Небесного, но Саймон ощущал всё острее. И когда всё начало разваливаться, когда столько наших друзей пало жертвами болезней и вредных пристрастий, он страдал глубже, чем остальные, не мог себе места найти. Тогда же закончились деньги, ему пришлось искать работу. Нам обоим пришлось искать работу. Я подрабатывала, где придётся, Саймон ничего себе найти не мог, сейчас он убирает церковь в Темпе, в Финиксе, «Иорданский табернакл»… Платят ему нерегулярно, когда деньги есть, у них у самих не густо… Он учится на курсах сантехников, хочет получить сертификат…

– М‑да, не скажешь, что земля обетованная…

– Да, но знаешь, мне кажется, что так всё и быть должно. Я и Саймону так говорю. Может быть, грядёт Царствие Небесное, и мы чувствуем его приближение, но оно ещё не наступило, и мы должны играть по правилам игры, даже если исход этой игры предрешён. И судить нас будут по делам нашим. Мы должны играть так, как будто всё происходящее имеет какое‑то значение.

Мы поднялись обратно на этаж. Диана остановилась перед дверью своего номера и сказала:

– Я хорошо помню, как приятно мне с тобой говорить. А ты не забыл наши беседы по телефону?

Делиться своими страхами по целомудренным каналам электросвязи. Интим по проводам. Её любимый дистанционный секс по телефону. Я послушно кивнул.

– Может быть, у нас снова получится. Может быть, я позвоню тебе из Аризоны.

Она позвонит, разумеется, потому что Саймону может не понравиться, если позвоню я. Она предлагала мне роль платонического дружка. Довериться, поплакаться, пожаловаться на жизнь тяжёлую. Персонаж при доминирующей даме, мелкий пидорок из мелодрамы для многоэкранного кинотеатра. Поболтаем, поделимся, никому не обидно. Завидная роль, ничего не скажешь.

Это, конечно, вовсе не то, чего я хотел и в чём нуждался. Но она смотрела на меня с воодушевлением, аж глаза блестели. Что ж я ей мог ответить?

– Да, конечно, конечно.

Она обняла меня и оставила в коридоре.

Долго я сидел в своём номере, нянчась со своим оскорблённым достоинством, под аккомпанемент смеха и музыки из соседних номеров, из‑за окон, не желая видеть инженеров из «Перигелиона», из Лаборатории реактивных двигателей, с космодрома Кеннеди, газетчиков и телевизионщиков. Мощные прожекторы освещали пусковые установки с ракетами, все мы участвовали в работе, определяющей ход человеческой истории, играли так, как будто всё происходящее имело какое‑то значение.

Джейсон прибыл на следующий день к полудню, за десять часов до начала первой волны запусков. Погода радовала, чистое небо казалось добрым предзнаменованием. Из всех разбросанных по свету пунктов запуска не повезло лишь комплексу Европейского космического агентства в Куру во Французской Новой Гвинее. Там бушевала мартовская непогода. Денёк‑другой задержки с запуском выльется в отсрочку на полмиллиона лет по Спин‑времени.

Джейс сразу поднялся в мой номер. Диана пришла намного раньше и с нетерпеливым беспокойством дожидалась брата. Джейс прятал нос в дешёвую синтетическую куртку, кепку «Marlins» натянул на глаза, опасаясь, что его обнаружат журналисты.

– Тайлер, извини, я не смог прилететь на похороны, – начал он с порога.

– Понимаю.

– Белинда – лучшее, что было в нашем доме, честно говорю.

– Спасибо, Джейс.

Диана приблизилась осторожно, выжидающе глядя на брата. Они остановились в ярде друг от друга, оба молчали. Первым заговорил Джейсон:

– Этот воротник делает тебя похожей на банкира викторианской эпохи. Только брюха не хватает. Что, в вашем коровьем краю жрать нечего?

– Скорее кактусовый край, чем коровий, Джейс, – ответила Диана.

Они рассмеялись и обнялись.

 

* * *

 

Когда стемнело, мы с удобством расположились на балконе и заказали в номер мелко наструганные салатики из сырых овощей (выбор Дианы). Тьму обычной беззвёздной ночи прорывали прожектора, ярко высвечивавшие пусковые платформы и бросавшие бессчетные блики на мягкую морскую рябь.

Несколько дней назад Джейсон побывал у невропатолога, и диагноз специалиста полностью подтвердил поставленный ранее мною: устойчивый рассеянный склероз в тяжёлой форме. Единственное средство борьбы – наборы фармацевтики паллиативного действия, вызывающие временную ремиссию. Невропатолог порывался сообщить о случае Джейсона в Центр контроля заболеваний, в последнее время вплотную заинтересовавшийся подобными случаями, для которых уже даже придумали специальное название – атипичный рассеянный склероз (АРС). Джейс каким‑то образом отвертелся от настырного специалиста и пока что держался на прописанном лекарственном коктейле, не проявляя заметных признаков болезни. Диану его вид, во всяком случае, совершенно успокоил.

В честь знаменательного события он привёз с собою бутылку дорогущего французского шампанского.

– Мы могли бы сидеть на трибунах для почётных гостей, – сказал я Диане. – Рядом с ангарами сборки и подготовки. Тёрлись бы локтями с президентом Гарландом.

– Отсюда видно не хуже, – возразил Джейсон. – И проклятое племя писак не сверлит тебя камерами.

– Никогда президента вблизи не видела, – мечтательно прищурилась Диана.

В комнате молотил телевизор, который мы включили, чтобы слышать репортаж о происходившем на пусковых платформах, в центре управления и на гостевых трибунах. Небо оставалось тёмным, но комментатор принялся ругать последними словами Барьер, и Диана невольно подняла голову, как будто можно было что‑то разглядеть сквозь это опущенное на яблоко Земли непрозрачное веко. Джейсон обратил внимание на её запрокинутую голову:

– С чего это он его снова Барьером именует… Газеты давно уже отказались от этого термина.

– Да? – удивилась Диана. – А как они его теперь называют?

Джейсон откашлялся:

– «Эта странная мембрана». «Оболочка», «плёнка», «перепонка», чуть ли не «плева».

Диана засмеялась:

– Ой‑ой, кошмар. Ужасно. Гинекология какая‑то.

– Да, но, видишь ли, всё же ближе к истине. Барьер – совершенно неверно. Скорее, это пограничный слой. Не какая‑то линия, которую ты можешь пересечь. Пропуск объектов осуществляется селективно. Пересекая этот слой, ты не проламываешься через забор, а вообще ничего не замечаешь. Процесс напоминает осмос, просачивание. Отсюда и мембрана.

– Я, Джейсон, уже забыла, что значит разговаривать с тобой. Ты часто звучишь сюрреалистично.

– Тише, тише! – прошипел я. – Слушайте.

Телевизионный комментатор уступил эфир каналу НАСА, и бесстрастный голос начал обратный отсчёт. Тридцать секунд. Двенадцать заправленных ракет готовы к пуску. Двенадцать ракет взлетят вместе! Такой размах по плечу только НАСА. Подобное предприятие до сих пор считалось безрассудным, непрактичным и крайне небезопасным. Но времена меняются, целесообразность оценивается с иных позиций.

– Почему их надо запускать одновременно? – спросила Диана.

– Потому что… – начал Джейсон, но передумал. – Подожди. Смотри.

Двадцать секунд. Десять. Джейс встал и опёрся на балконные перила. На всех балконах отеля люди. Люди внизу, на пляже. Тысячи голов и линз устремлены в одном направлении. По оценкам прессы, к мысу съехалось около двух миллионов человек. Полиция сообщила о сотне с лишком украденных бумажников. Двое погибших от ножевых ранений, пятнадцать покушений на убийство, одни преждевременные роды. Ребёнок, четырёхфунтовая девочка, увидела свет на рабочем столе кулинарного центра «Блинчики разных народов» в Какао‑Бич.

Пять секунд. Телевизор в номере замолк. Воцарилась мёртвая тишина, нарушаемая лишь еле слышным жужжанием видеоаппаратуры.

И тут океан взорвался заревом. Запуск одной ракеты, даже самой малой, всегда оставался зрелищем впечатляющим. Что же говорить об одновременном пуске дюжины гигантов! Плавучие платформы высветились в огненном выхлопе решётчатыми небоскрёбами, чтобы почти тут же скрыться за густой туманной завесой, взметнувшейся со вскипевшей поверхности океана.

Двенадцать столбов белого огня, разделённых промежутками в милю, вонзились в небо, подсинив его черноту. Толпа на пляже издала воодушевлённый вопль, смешавшийся с рёвом твердотопливных ускорителей, леденящий кровь в жилах. Люди кричали не просто потому, что им продемонстрировали эффектное зрелище. Конечно же, каждый из двух миллионов собравшихся там, на пляже, видел раньше пуск ракеты, хотя бы по телевидению. Не внешняя эффектность и громовой грохот вызвали этот единодушный восторг. Главным воодушевляющим фактором оставалась цель пуска, его мотивация. Мы несли знамя земной жизни на Марс, мы бросили вызов самому «Спину».

Ракеты поднимались, а на прямоугольном экране телевизионного приёмника я увидел, повернув голову назад, пуски с китайских и российских космодромов. Хищный горизонтальный свет попятился под напором ночи. Звук рассеялся в песке, в бетоне, в перегретой солёной воде. Мне показалось, что ноздри щекочет перегар ракетных двигателей, выплеснутый на сушу прибоем, кошмарно‑притягательный запах фейерверка.

Фотокамеры продолжали стрекотать кузнечиками.

Шум на пляже не затихал до зари.

 

* * *

 

Мы зашли в номер и задёрнули шторы, отгородились от мрачного неба. Не переставая следить за теленовостями, откупорили шампанское. За исключением тропических дождей на французском полигоне, всё протекало согласно планам, бактериальная армада направлялась к Марсу.

– Так почему ж их всё‑таки надо запускать одновременно? – вернулась Диана к своему вопросу.

Джейсон одарил её долгим задумчивым взглядом:

– Потому что нам нужно, чтобы они прибыли к месту назначения, по возможности, тоже одновременно. А обеспечить это не так просто, как кажется. Малейший разброс в прохождении мембраны выльется в годы и столетия разницы во времени. Для этих анаэробов не столь критично, но на них мы тренируемся, практикуемся, набираем опыт для дальнейшей работы.

– Годы и столетия? – удивилась Диана.

– Да, такова природа «Спина».

– Да, но столетия…

Он повернулся к сестре, нахмурился:

– Бог мой, Диана, ты меня иной раз поражаешь своим дремучим невежеством…

– Так объясни.

– Отметь‑ка для меня секунду по часам, будь другом.

– Как?

– Очень просто. Опусти глаза на свои часики и отсчитай… Ладно, я сам, слушай. И – раз! Секунда. Понятно, так?

– Джейсон…

– Слушай, слушай. Коэффициент «Спина» – слышала о таком?

– Ну‑у… Вообще‑то слышала, конечно.

– Слышать недостаточно. Одна земная секунда соответствует 3,17 года «Спина». Запомни это. Если одна из ракет пройдёт мембрану на секунду позже остальных, считай, что она задержалась на три с лишним года.

– Знаешь, только из‑за того, что я не в ладах с какими‑то числами…

– Это не какие‑нибудь числа, Диана, эти числа критичны. Представь себе, что наша ракетная флотилия появилась из‑за мембраны. – Он ткнул пальцем в воздух. – Одна секунда, раз – и всё. Но для ракет это три с лишним года. Секунду назад они были ещё в околоземном пространстве. А сейчас они уже на Марсе, доставили туда свой груз. Это буквально так, Диана, без преувеличений. Это уже произошло. Минута по твоим часам – сто девяносто лет на часах внешних.

– Это много, не спорю, но что ты сделаешь с планетой за сто девяносто лет?

– Итак, сейчас, пока мы говорим, прошло двести лет эксперимента. За наш час они проведут на Марсе одиннадцать тысяч четыреста лет. Через сутки они уже будут размножаться в течение почти двухсот семидесяти четырёх тысяч лет.

– О’кей, Джейс, я поняла смысл.

– Через неделю – под два миллиона лет.

– Ладно, ладно.

– Через месяц – 8,3 миллиона лет.

– Джейсон…

– Через год – сто миллионов лет.

– Да, но…

– Сто миллионов лет на Земле – примерно время между возникновением жизни на Земле до твоего прошлого дня рождения. Ста миллионов лет хватит этим микроорганизмам, чтобы выкачать двуокись углерода из карбонатных отложений в коре, высосать азот из нитратов, вычистить оксиды из реголита и обогатить их массой своих отживших трупиков. Высвобожденный CO₂ создает парниковый эффект. Атмосфера густеет, расширяется, согревается. Пройдёт год, и мы пошлём следующую армаду организмов, дышащих, и они начнут выделение кислорода из углекислого газа. Ещё год – мы добавим травы, другие растения, более сложные организмы. И когда всё это стабилизируется в некую гомеостатическую планетную экологию, направим туда людей. Понимаешь, что это означает?

– Скажи, – мрачно буркнула Диана.

– Это значит, что через пять лет на Марсе образуется процветающая человеческая цивилизация. Фермы, фабрики, дороги, города…

– Есть для этого древнее слово, Джейс.

– Экопойезис.

– Вообще‑то я имела в виду другое. Фанаберия.

Джейсон усмехнулся:

– Я много о чём думаю, много о чём беспокоюсь. Но как отнесутся к моим действиям твои дряпаные небожители, меня не заботит.

– А гипотетики?

Он приподнял брови, не спеша откинулся на спинку стула, пригубил слегка выдохшееся шампанское.

– Я не боюсь их обидеть, – сказал он после паузы. – Наоборот. Я боюсь, что мы делаем именно то, чего они от нас ждут.

Дальше он не объяснял, а Диана давно хотела сменить тему.

 

* * *

 

На следующий день я отвёз Диану в Орландо к рейсу на Финикс. За эти дни мне стало ясно, что беркширская ночь нашей физической близости, до её замужества, не должна обсуждаться, упоминаться, что мы даже не должны на неё намекать – какими угодно усилиями избегать эту щекотливую тему. Мимолётно обняв меня при расставании в аэропорту, она обещала позвонить. Я понимал, что она действительно позвонит. Диана редко обещала, но всегда выполняла обещанное. Но в то же время я сознавал, что времени до нашего следующего свидания пройдёт не меньше, чем прошло со дня предыдущего. Не время «Спина», но что‑то такое же едкое и голодное. В уголках её рта и глаз я заметил морщинки, такие же, какие по утрам видел в зеркале.

Удивительно, подумал я, как быстро мы превратились в людей, мало знающих друг друга.

 

* * *

 

Весной и летом последовали очередные запуски. Ракеты выводили на высокую орбиту аппаратуру наблюдения, передававшую на Землю видеоданные и спектрографию – мгновения экопойезиса.

По первым данным нельзя было однозначно судить об успешности миссии. Небольшой рост содержания в атмосфере углекислого газа мог объясняться и повышенным обогревом солнечными лучами. Марс оставался холодным негостеприимным миром. Джейсон признал, что даже ГИМО (генноинженерные марсианские организмы), составлявшие основную часть первого посева, не гарантированы от гибели вследствие воздействия интенсивного ультрафиолетового излучения Солнца и окислителей марсианского реголита.

Но в середине лета спектрография однозначно указала на резкое повышение биологической активности. Сильно возросло содержание водяных паров в погустевшей атмосфере, увеличилось также содержание метана, этана и озона, появились даже обнаружимые, хотя и незначительные, примеси азота.

К Рождеству эти изменения, хотя всё ещё и незначительные, были уже, можно сказать, принципиальными. Марс начал превращение в живую планету.

Снова началась подготовка к запускам, готовились новые живые грузы. В Соединённых Штатах в том году два процента стоимости валового продукта страны отводилось на работы, связанные со «Спином», львиная доля из них шла на марсианскую программу. Подобными же цифрами могли похвастаться и другие развитые страны.

 

* * *

 

Рецидив настиг Джейсона в феврале. Однажды утром, проснувшись, он не смог сфокусировать глаза. Невролог откорректировал лечение, порекомендовал в качестве временной меры повязку на один глаз. За неделю, которую пришлось оторвать от работы, Джейсон оправился.

Диана сдержала слово. Она звонила мне не реже раза в месяц, иной раз и чаще, почти всегда поздно ночью, когда супруг её почивал в другом конце их маленькой квартирки. Они занимали несколько комнаток над магазинчиком старой книги в Темпе – лучшее, что могли себе позволить на зарплату Дианы и нерегулярные поступления от работы Саймона в их молитвенном доме. В тёплую погоду я слышал фоновое жужжание кондиционера, зимой тихо бубнил радиоприёмник, заглушая звуки её голоса.

Я пригласил её прибыть во Флориду на следующую серию запусков, но она, конечно, не смогла, сослалась на работу и на братьев по вере, которых ожидали в гости. Саймон, конечно, не одобрил бы столь частых визитов в лагерь иноверцев.

– У Саймона, можно сказать, очередной духовный кризис. Он пытается осилить вопрос пришествия Мессии.

– А что, намечается?

– Газет не читаешь? – Диана явно переоценивала интерес главных газет страны к набившей читателям оскомину грызне множества мелких церквей и церквушек. Возможно, у них в западной глубинке дело обстояло иначе, но Флориду эти бури в стакане воды не затрагивали. – Старое «Новое царство» верило во Второе Пришествие без Христа, тем и отличалось от остальных. – Я подумал, что этим они и оправдывали свои нудистские наклонности. – Прежние теоретики, Рэйтел и Грингидж, видели в «Спине» прямое исполнение библейского пророчества. То есть пророчество истолковывалось определённым образом. Подгонялось под факты. Беды исключались, исключалось и возвращение Христа. То есть соответствующие места из фессалоникян и коринфян перекраивали или просто игнорировали, а «Спин» представляли прямым вмешательством божества в человеческую историю, чудом, которое можно «пощупать», наложенным на Писание. Это освобождало нас, побуждало учредить Царство Божие на земле. Мы вдруг сами стали ответственными за хилиазм.

– Слушай, Диана, давай конкретнее… – У меня её «пришествия» жужжали в голове как бессмысленный бред лунатика.

– Ну, к чему это всё ведёт… Главное, что наш «Иорданский табернакл», наша маленькая церковь, официально отказалась от учения «Нового царства», несмотря на то, что половина прихожан, как и мы с Саймоном, вышли из него. И сразу начались словопрения относительно бедствий, пророчеств, их истолкования и тому подобное. Береане против прогрессистов, пресвитерианцы против претеристов… Грядёт ли Антихрист? Где он и кто он? Что за чем следует и что чем вызывается, и что как называется? Со стороны глянуть, так это всё гроша ломаного не стоит, но народ разъярился, эмоции кипят, а люди, которые в это вовлечены, нам не безразличны, это друзья наши.

– А ты‑то за кого?

– Я лично? – Она замолчала, и я услышал голос мурлыкающего где‑то рядом с нею, в её крохотной кухоньке радио. Гладкоголосый диктор сообщал последние новости полуночникам. «Только что сообщили о перестрелке в Месе…» – Можно сказать, что я не определилась. Не знаю, во что верить. Иногда тоскую о прежних днях. Когда мы изображали рай и верили в него. Как будто…

Она смолкла. Послышался ещё один мужской голос, отличающийся от бархатного баритона радиодиктора:

– Диана, ты ещё не спишь?

– Извини, – прошептала она. Саймон на страже. Пора прервать нашу телефонную свиданку, дистанционный адюльтер. – Позвоню.

И связь оборвалась, прежде, чем я успел попрощаться.

 

* * *

 

Вторая серия «посевных» пусков прошла столь же удачно, как и первая. Пресс‑корпус снова оккупировал Канаверал, я же наблюдал за пусками на большом проекционном экране в актовом зале «Перигелиона». Дневной запуск послал в небо стаи цапель с Мерит‑Айленд, взлетевших как конфетти из хлопушки.

И снова лето ожидания. Европейское космическое агентство подняло на орбиту телескопы и интерферометры следующего поколения, полученные данные отличались от прошлогодних чистотой и подробностью. В сентябре в каждом кабинете фирмы красовались фото высокого разрешения, свидетельствующие о нашем успехе. Я вывесил в медпункте снимки ледяной шапки Мопs Olympus, окружённого свежими сточными каналами, туманных Valles Marineris, зелёных капилляров, змеящихся по Solis Lacus. Южные плоскогорья Terra Sirenum всё ещё пустынны, но края кратеров‑воронок уже разъедены, рассыпаются под влиянием влаги и ветров.

Содержание кислорода в атмосфере колебалось в течение нескольких месяцев соответственно колебаниям массы аэробных организмов, но в декабре достигло двадцати миллибар и стабилизировалось. В потенциально хаотической неразберихе парниковых газов, неустойчивого гидрологического цикла и взаимозавязанных биогеохимических систем Марс стремился к новой стабильности, уравновешенности.

Череда удач благотворно влияла на Джейсона. Состояние ремиссии затянулось, он сохранял бодрость, выглядел счастливым, можно было сказать, что постоянная занятость оказывала терапевтический эффект. Раздражало его лишь навязанное ему положение идола, символа «Перигелион фаундейшн», гения научной мысли. На эту роль его постоянно выдвигал И‑Ди, понимающий, что публике нужно «человеческое лицо» фирмы, и что лицо это должно быть молодым и не отпугивающим, желательно даже привлекательным. Его стараниями Джейс то и дело щурился под лучами съёмочных юпитеров. Подслащала пилюлю наклонность Джейса разъяснять сложные вопросы и популяризировать тематику работы фирмы. Тем не менее сниматься он так и не полюбил.

В тот год впервые запустили в космос беспилотные аппараты с ядерными силовыми установками, достаточно мощными, чтобы обеспечить доставку людей на Марс. По сравнению с «посевными» космическими аппаратами эти явились значительным шагом вперёд. Требуемый размер ускорителей превышал всё достигнутое ранее и представлял собою результат «героического конструирования по героической цене», по выражению Джейсона. В Конгрессе послышались недоумённые голоса, и лишь полоса успехов сдерживала недовольство законодателей. Джейсон беспокоился, что одна‑единственная бросающаяся в глаза неудача может нарушить шаткое равновесие.

Вскоре после Нового года аппарат с ядерным реактором отказал, выйдя на орбиту, и не вернул на Землю полезную нагрузку. На Капитолийском холме разразилась буря. Указующие персты воздевались к потолку и гневно пронзали воздух. Ультраконсерваторы из штатов без аэрокосмической промышленности активно копали под И‑Ди, но последующие успешные запуски помогли преодолеть это сопротивление. Джейсон сказал, что на этот раз удалось увильнуть от пули.

Диана следила за дебатами в Конгрессе, но не придавала им особого значения.

– Джейсону следует беспокоиться о том, как выглядит эта марсианская эпопея с точки зрения народа. Пока что пресса благоприятная, так? Все в восторге, всем приятно, что они, то есть люди, человеческая раса, такие способные, такие могучие. Но эйфория рано или поздно истощится, а люди уже поднаторели в вопросах «Спина».

– Это плохо?

– Плохо, если марсианский проект провалится или не даст ожидаемых результатов. Не просто потому, что люди разочаруются. Они видели, как развивается процесс преобразования целой планеты, у них теперь есть отправная точка для оценки «Спина», какой бы немыслимой ни была его мощь. «Спин» теперь для них не просто что‑то абстрактное, вы дали людям заглянуть ему в глаза, и это хорошо, для вас хорошо, я имею в виду. Но если вы оплошаете, вы выбьете у них почву из‑под ног, и это будет хуже в первую очередь для вас, потому что люди увидели зверя в лицо. И они вас за это не похвалят, Тайлер, потому что будут бояться ещё больше, чем неизвестного.

Я процитировал ей стишок, который она сама читала мне давным‑давно:

 

А мальчишка так и не узнал,

Что медведю завтраком он стал.

 

– Мальчишка начинает соображать, Тайлер, в том‑то всё и дело. Может, так и определяются беды конца света.

Может быть. Иногда ночью, когда не спалось, я размышлял о гипотетиках, кем бы или чем бы они ни были. Бросалось в глаза, что они не просто в состоянии обернуть Землю странной мембраной, но они всё время были там, владели нами, располагали нами и нашим течением времени почти два миллиарда лет.

Ничто даже отдалённо напоминающее человека не может обладать таким терпением.

 

* * *

 

Невропатолог Джейсона подсунул мне недавнюю публикацию JAMA, информационного органа Американской медицинской ассоциации. Исследователи из Корнелла обнаружили генетический маркер острого устойчивого рассеянного склероза. Необъятно жирный и невероятно талантливый Дэвид Малмстейн проштудировал ДНК‑профиль Джейсона и обнаружил шероховатости. Я спросил его, что конкретно он имеет в виду.

– Это значит, что мы теперь сможем выкраивать ему лечение по мерке, – ответил он. – С другой стороны, это значит, что наш пациент не может ожидать постоянной ремиссии, на которую вправе рассчитывать пациент типичный.

– Но он уже год в ремиссии. Это не так уж мало.

– Мы давим его симптомы, и только. АРС тлеет, вроде как подземный угольный пласт, и придёт время, когда мы больше не сможем сдерживать пламя.

– И начнётся необратимый процесс.

– Вот именно.

– И сколько он ещё сможет нормально выглядеть?

Малмстейн поджал губы:

– Слово в слово. Он именно так меня и спросил.

– И что вы ему ответили?

– Что я не гадалка. Что АРС – болезнь без устоявшейся этиологии. Что у человеческого организма свой календарь.

– Такой ответ ему, конечно, не поправился.

– И он этого не скрывал. Очень громко не скрывал. Но мне не в чем себя упрекнуть. Может, он ещё десять лет будет бегать, как пацан. Може