Пропажу лежавших якобы под шкафом трехсот рублей бабушка тоже привычно свалила на Рудика.

– Нас позавчера не было, вот он и спер,– убежденно сказала она.– Ты когда к нему в бойлерную ходил, не обратил внимания, как он на тебя смотрел? Не насмешливо? Насмешливо смотрел, знаю. Ты просто не заметил. «Давай, давай, ходи ко мне,– думает.– Я вас хорошо нагрел. И на камушки, и на денежки».

– Ты сама слышишь, что городишь? – вскипел дедушка.– Сколько можно про этого Рудика твердить? Откуда у него ключи?

– Вытащил у тебя из кармана да сделал слепок. А потом обратно положил. Они мастера такие, им на это минуты не надо.

– Ерунду несешь, слушать тошно'

– Не слушай! Только по жизни выходит, я права, а ты в дураках. Осел упрямый, никогда очевидного замечать не хочешь. Я тебе говорила, что Горбатов твой жулик, ты не верил. Лучший друг, лучший друг… Ну и поставь себе на жопу горчичники, которые он тебе выписал!

Историю с горчичниками я знал. У дедушки был друг Горбатов, который вызвался хорошо продать старую дедушкину машину. Машину он продал, но вместо денег принес горчичники и, ахнув, сказал, что его обманули. Бабушка торжествовала. Горбатов стал врагом, а дедушка с тех пор надежно закрепился в упрямых ослах. Мало что могло по.настоящему вывести его из себя, но упрек в упрямстве с упоминанием Горбатова при неизменном бабушкином «я тебе говорила» доводил его до белого каления. Этого трезубца он не выносил.

– Что, пошел ставить? – спросила бабушка, когда дедушка встал с дивана и, ни слова не говоря, взялся за шапку.– Давай, давай, автомобилист! Больше десяти минут не держи. Жопа распухнет, клизму потом делать не сможешь!

Дедушка хлопнул дверью и ушел до вечера.

А на следующий день случилось то, что было в моем представлении настоящей ссорой. С самого утра бабушка начала плакать, вспоминать свою неудавшуюся жизнь и проклинать за нее дедушку. Она говорила, что этой ночью видела во сне разбитое зеркало, и теперь уж, видно, недолго осталось нам терпеть ее присутствие.

– Ну тебя к черту, ханжа проклятая! – обозлился дедушка.– Я про это зеркало пятый раз слышу! Поновей бы что придумала!

– Не кричи, Сенечка,– робко попросила бабушка.– Зачем ссориться напоследок? Долго я не задержусь. Мне б до лета только дожить, зимой хоронить дороже.

– Ты это каждую зиму говоришь!

– А ты заждался, да? Молоденькую хочешь. Ну, так на тебе, не дождешься! – И, сунув дедушке под нос фигу, бабушка встала с кровати. На этом дедушка отправился в магазин.

– Как всегда! – обрадованно заключила бабушка, заглянув в принесенную им сумку.– То ли глаз у тебя нет, то ли мозга! Что это за капуста? Ее свиньям только давать, а не ребенку! И, конечно же, три кочана! А картошка! Горох просто…

– Нин, хватит на сегодня, а…– попросил дедушка.

– Сколько талдычу одно и то же,– продолжала бабушка, не замечая его просьбы,– лучше купи меньше, но хорошего. Нет, как же, только наоборот! Кофточек купишь на три номера меньше, зато шесть. Груши – все как камень, зато десять кило. Всю жизнь по принципу: дерьма, но много!

– Нин, хватит. Мне в овощном с сердцем плохо было, и устал я…

– Устал! Съездить на машине за продуктами – все, что ты можешь. А как я всю жизнь на больных ногах ношу, устаю, тебя не интересует? Я на машине не езжу! Сорок лет одна без помощи! Одного ребенка вырастила, второго выхаживаю – сама загибаюсь, а ты только знаешь – концерты, машина, рыбалка и «устал»! Проклинаю день и час, когда уехала из Киева! Дура была, думала – мужик. Убедилась, что дерьмо, и сорок лет каждый день убеждаюсь.

Дедушка не успел еще раздеться, нахлобучил шапку, которую держал в руке, и пошел к двери.

– Что, правда глаза колет? – кричала бабушка, следуя за ним.– Куда собрался, потаскун?

– Пойду пройдусь…– выдохнул дедушка, открывая дверь.

– Иди, иди, кот безъяйцый! Тебе и пойти.то некуда. Друзей даже нет, как у мужиков нормальных. Один портной этот – тряпка хуже бабы, да и тот, если б ты его на рыбалку не возил, срать бы с тобой рядом не сел. К нему пойдешь? Давай. Он тебя тоже как Горбатов сделает!

Дедушка задержался в дверях и посмотрел бабушке в глаза.

– Сделает, сделает, помянешь мое слово. Таких, как ты, сам Бог сделать велит! Кому ты нужен? Даже Саша тебя за человека не считает…

Лицо у дедушки исказилось, и он ткнул бабушку кулаком в лицо. Несильно, словно отпихнул от себя.

– Ну, раз не нужен, больше ты меня, сволочь, не увидишь,– сказал он и хлопнул дверью так, что с косяка посыпались кусочки облупившейся краски.

Зарыдавшая бабушка пошла в ванную. Зубы у нее были расшатаны, и дедушкиного тычка оказалось достаточно, чтобы из десен выступила кровь. Кровь сочилась и, смешиваясь со слюной и слезами, капала с подбородка розовыми тянучими каплями. Мне было страшно. Я сам хотел когда.то назвать бабушку сволочью, но боялся и не смел. Один только раз, когда мне неожиданно прихватило на кухне живот, а бабушка разговаривала в комнате со Светочкиной мамой, я подумал, что можно попробовать. Я скорчился за столом и стал стучать ложкой, убеждая себя, будто живот болит так, что я не могу даже крикнуть. Я хотел, чтобы бабушка подошла ко мне не сразу, увидела беспомощное состояние, в котором я так долго по ее вине нахожусь, и тогда использовать это как повод. К тому же я знал, что больному бабушка ничего мне не сделает, как бы я ни назвал ее. Стучать ложкой пришлось долго и даже надоело. Наконец появилась бабушка.

– Что ты стучишь?

Продолжая корчиться, я выронил ложку из якобы ослабевшей руки, посмотрел на бабушку, стараясь копировать тот ненавидящий, исподлобья взгляд, которым она смотрела иногда на меня, и прохрипел:

– Ну, сволочь, я тебе этого никогда не забуду! Я ожидал, что бабушка всплеснет руками, ахнет и засуетится около меня, чувствуя себя виноватой, но она просто спросила:

– Что с тобой?