Некоторые этнографические параллели к осетинскому нартскому эпосу

Осетинские нартские сказания содержат обширный этнографический материал, который представляет боль­шой научный интерес и является ценным дополнением для познания культуры осетинского народа и многих эле­ментов его быта в далеком прошлом.

В этнографической науке нартский эпос, в частности осетинский его вариант, еще не стал объектом серьезного научного исследования. Правда, в трудах В. Ф. Миллера [240] и В. И. Абаева ^[241] даны примеры использования эпического материала в качестве одного из важных нарративных источников этнографической науки. Так, в статье В. Ф. Миллера «Черты старины в сказаниях и быту Осе­тии», на основе данных нартского эпоса рассматривается этническая преемственность некоторых черт осетинской культуры. В. Ф. Миллер впервые обратил внимание на то, что в сказаниях о нартах нашли отражение не только элементы материальной и духовной культуры алан-осе­тин, их мировоззрение, нравы, обычаи и т. д., но и неко­торые отголоски и следы скифского быта (известные, например, по описанию Геродота).

Между тем осетинский нартский эпос содержит дан­ные для воспроизведения тех важных сторон мировоззре­ния осетин, народного быта, нравов и обычаев, многие из которых давно утрачены.

Этнографические данные, которые содержатся в осе­тинском эпосе, могут быть серьезным подспорьем при определении территории формирования эпоса.

Некоторые сказания осетинского эпоса сложились еще в I тыс. до н. э., хотя в целом в эпосе нашли отражение черты многих эпох. Однако основное ядро его создава­лось, как уже известно из работ В. И. Абаева, в период средневековья в пределах центральной части Северного Кавказа. Об этом свидетельствует, например, наличие в нем ряда конкретных топонимических названии равнин­ной и горной полосы: Татартуп, река Кума, Кумекая рав­нина Адаихох (гора Ада) и др., которые встречаются под теми же названиями и на ныне существующих картах этого края. О формировании главных частей эпоса в пред­горьях Северного Кавказа говорят также многократные упоминания в нем: гор, перевалов и т. д.

Наличие в осетинских сказаниях монгольских черт (привнесенных, по-видимому, ордами Тимура, вторгнув­шимися в горы Западной Осетии и т. д.) может служить также, как нам кажется, аргументом, свидетельствующим о формировании основного ядра эпоса в пределах Цен­трального Предкавказья в период средневековья. Но вместе с тем в осетинских сказаниях о нартах отражена прежняя территория расселения алан; об этом свидетель­ствует постоянное упоминание в эпосе рек и морей, в том числе Черного моря. Известно, что современная Осетия не имеет больших рек и находится далеко от морей. Тем не менее в осетинской мифологии значительную роль играют такие божества, как владыка морей Донбеттр и рек — Гатаг, занесенные на Центральный Кавказ, по-види­мому, предками осетин из прежнего места их обитания. В осетинском эпосе отводится исключительно большое место Донбеттру. Достаточно отметить, что от него ведет свое начало род нартов, он является отцом выдающихся нартских героев — Батрадза и Сырдона. «Связь нартов с водной стихией и ее властителями — Донбеттрами, — пишет В. И. Абаев, — проходит настойчиво через весь эпос»3. Все это свидетельствует о том, что некоторые сказания складывались тогда, когда предки осетин нахо­дились вдали от современной Осетии и населяли низовья Дона, побережья Черного и Азовского морей. Однако наиболее ярко в нартских сказаниях запечатлелись тер­ритория расселения алан в эпоху позднего средневековья и их * соседство со многими современными кавказскими народами. В эпосе говорится о том, что нарты живут в окружении многочисленных соседей; с одними они вра­ждуют, не раз вторгаясь в пределы их территории с целью грабежа, угона скота, а с другими находятся в дружбе и даже совершают совместные военные походы. Можно составить представление и о размере страны нартов (стоит нартам совершить двухдневный поход, как они оказываются на территории соседнего народа). Во всем этом нетрудно усмотреть упоминания о расселении алан в эпоху средневековья в центральной части Северного Кавказа, где они близко соседствовали с абхазами, с адыг­скими племенами, с современными горцами Грузии, наро­дами Дагестана и Чечено-Ингушетии. Арабский географ X в. Масуди, совершивший путешествие по Северному Кавказу, отмечает наличие у алан такого соседства. К числу народов, близко примыкавших к аланам, Масуди относит и абхазов. «Рядом со страною аланов, — пишет он, — живут абхазы, исповедующие христианскую рели­гию, и в наше время у них есть царь (царь аланов силь­нее их, и область их простирается до гор Кабхль)»4. Аланская территория отличалась в эту пору густой насе­ленностью. Для аланских сел и хуторов на равнине Цен­трального Предкавказья было, по-видимому, характерно смешанное родовое поселение; это подтверждается и.дан­ными нартского эпоса осетин, где говорится о том, что в нартском селении было три рода (фамилии), каждая из которых занимала определенный квартал. Однако в горах у алан, как и у осетин, несомненно, преобладало родовое поселение. Известно, что каждый из пяти древних осе­тинских родов, вышедших (по данным средневековой гру­зинской надписи в известной нузальской церкви XIII в.) из селения Нузал, имел сначала здесь же, в Алагирском ущелье, свое родовое селение. Позже от этих родов обра­зовались, по преданию, многие осетинские роды, которые переселились в другие районы горной Осетии. Однако о поселениях алан в горах в эпосе ничего не говорится. Это, на наш взгляд, еще раз свидетельствует о том, что осетинские нартские сказания формировались главным образом в пределах степной полосы Центрального Пред­кавказья.

⁴ Н. А. Караулов. Сведения арабских писателей о Кав­казе, Армении и Азербайджане. — СМОМПК, вып. XXXI. Тифлис, 1902, стр. 54.

 

В осетинских сказаниях довольно точно отразился тип поселения алан на плоскости. Во многих сказаниях встре­чается упоминание о том, что в селении нартов живут три рода: в верхнем квартале располагается род Ахсар- таггата, в среднем — Алагата и в нижнем —род Бората. Каждый из этих родов имел свои особенности: нарты из рода Бората были счастливы и богаты, род Ахсартаггата отличался мужеством, а род Алагата — храбростью и лов­костью. Эти особенности уже есть свидетельство классо­вого расслоения в нартском обществе; подобные явления наблюдались и у алан, а позже и у осетин, у которых имелись сильные и слабые, знатные и незнатные роды.

Важную роль в общественной жизни нартов играл нихас — древнейший орган управления родо-племенных организаций создателя эпоса. В осетинском эпосе нихас встречается часто под названием «большой нартский ни­хас», что дает возможность предполагать наличие в нарт­ском селении и фамильных нихасов, на которых об­суждали и решали вопросы, касающиеся отдельных ро­дов. Видимо, «большой нихас» был органом управления племен или нескольких родов, что мы видим и у нартов. Судя по некоторым фольклорным и этнографическим данным, нихас у алан, как и у осетин, в далеком прошлом представлял собой совет родо-племенных старейшин. Позже у осетин на нихасе уже могли присутствовать все взрослые мужчины, хотя решающим голосом пользова­лись по-прежнему только родовые старейшины. Отметим также, что до присоединения к России и введения рус­ской администрации, в период так называемого Особа, когда Осетия распадалась на несколько самостоятельных обществ, на нихасе решались важнейшие общественные дела, вопросы войны и мира, суда, рассматривались вся­кие действия как отдельного члена общества, так и це­лого аула. Здесь же созревали планы походов («балцев»). Однако значение нихаса этим не ограничивалось. На ни­хасе проводились упражнения в стрельбе, в рубке, в крас­норечии; здесь сказители создавали лучшие произведения народного творчества. С установлением царской админи­стративной власти на Кавказе некоторые функции нихаса были упразднены, и все же он продолжал играть в об­щественной жизни осетин важную роль (теперь на ни- хасе распределяли подворные земские повинности, рас­ходы на общественные постройки и т. д.) [242]. Анализ этнографического и фольклорного материала дает возмож­ность предполагать, что нихас (мужские собрания), веду­щий свое происхождение от родового строя, имел рас­пространение также и у некоторых народов Северного Кавказа (у адыгских народов он известен под назва­нием «хаса»). Нихас был важнейшим общественным учреждением у алан-осетин и в период средневековья. Наличие нихаса у алан подтверждается и некоторыми памятниками материальной культуры, сохранившимися в ряде мест горной Осетии. К числу таких, например, относится так называемый Нартский нихас в селении Лац Куртатинского ущелья Северной Осетии. Судя по архео­логическим раскопкам, село это было основано аланами после гуннского вторжения. По-видимому, тогда же воз­ник и ныне существующий здесь нихас, как неотделимая часть любого аланского села. Нихас этот находится в центре поселения и представляет собой небольшую площадь; на одной стороне ее расположены полукругом большие камни для сидения, причем некоторые из них имеют вид кресла; на них, по преданию, садились имени­тые нарты: Урызмаг, Сослан, Батрадз и др. Учитывая, что нартский нихас в селении Лац — единственный памятник своего рода в Осетии, можно полагать, что он основан не современными осетинами — позднейшими поселенцами этих мест, а их предками — аланами.

Нихас как родо-племенной совет у алан-осетин имел, несомненно, много сходных черт с подобными учрежде­ниями у соседних кавказских народов — ингушей, чечен­цев, кабардинцев и др. Вместе с тем, как показывает ана­лиз этнографического материала, истоки нихаса, воз­можно, ух:одят и в скифо-сарматский мир. В этом аспекте нельзя не заметить большого сходства между осетинским иихасом и михман-ханой (домом для гостей) горных таджиков, в частности ягнобцев, которые близки осети­нам по языку. В отличие от других народов Средней Азии, у ягнобцев до наших дней сохранились специальные постройки, куда собирались мужчины селения для об­ суждения общественных дел или проведения свободного от работы времени[243].

Нартский эпос содержит интересный материал и для выяснения вопросов, характеризующих хозяйственную деятельность населения края от древнейших времен до эпохи раннего средневековья. В сказаниях • о нартах нашли отражение почти все виды занятий обитателей предгорьев Центрального Кавказа: охота, рыболовство, скотоводство, ремесла, земледелие. Охотились нарты глав­ным образом на оленей[244]. Упоминание о других диких животных, в том числе и о самых распространенных в современной Осетии — турах, в эпосе встречается весьма редко. Широкое распространение оленей в древ­ности на Северном Кавказе подтверждается и археологи­ческими раскопками. Так, во многих скифских городищах (VI—IV вв. до н. э.) не обнаружено костей других ди­ких животных, кроме оленя и кабана[245]. На археологиче­ских раскопках в кобанских и особенно скифских могиль­никах, найденных на территории Северного Кавказа, По­волжья, Средней Азии и горного Кавказа, встречаются два вида изображения оленей: так называемого «скиф­ского» оленя и благородного оленя. Из них первое изобра­жение считается более древним, способствовавшим появ­лению и развитию второго вида изображения. По мнению некоторых исследователей[246], проникновение скифского

«звериного» стиля, в частности изображения «скифского» оленя, в кобанскую культуру находит здесь богатую почву, что способствовало развитию местного изобрази­тельного искусства, в котором особое место отводится благородному оленю.

Все это не случайно. Как известно, олень считался то­темным животным у скифов, и все изображения, связан­ные с ним, имеют, по-видимому, тотемическое происхожде­ние. Как доказано В. И. Абаевым, одно из больших племен скифов Сака, обитавшее в Средней Азии, носило тотем­ное название — саг (в переводе с осетинского означает — «олень»). Это же слово повторяется во многих скифских личных именах и племенных названиях 10. И хотя в нарт­ском эпосе олень уже не является тотемным животным, пережитки тотемизма обнаруживаются еще во многих его сказаниях.

Охота занимала значительное место в хозяйстве осе­тин и в более позднее время. Богом охоты и покровите­лем охотников и диких животных, особенно оленей, туров и коз, считался Афсати, занимающий среди персонажей эпоса далеко не последнее место. Этому божеству охот­ники молились в надежде убить «хоть какого-нибудь са­мого последнего невзрачного оленя, козу или другое животное» 11; ему посвящали песни, в которых Афсати рисуется покровителем «бедных охотников». Одна из таких песен была обработана Коста Хетагуровым и стала самой популярной народной песней в Осетии. В ней, в частности, говорится, что из «белых рогов оленя сде­лана для Афсати кровать» 12. О важности охоты в жизни осетин говорит и наличие у них особого «охотничьего языка», которым пользовались во время охоты.

Приведенные этнографические сведения об Афсати находят многие аналогии в осетинском эпосе о нартах 13. В сказании «Чем небожители одарили Сослана», напри-, мер, говорится, что «все благородные звери в горах и на равнинах» находятся под охраной Афсати, который сто­рожит их и не пропускает к ним «земных людей». Когда Сослан попросил Афсати пожалеть бедных людей и дать им ласть своего скота, тот согласился, но потребовал от нартов, чтобы они, отправляясь на охоту, брали с собой три пирога и упоминали его имя, а также отдавали пра­вую лодыжку убитого зверя первому, кто встретится им на охоте 14. Указанные обычаи свято соблюдались в Осе­тии почти всеми охотниками.

 

 В. И. А б а е в. Осетинский язык и фольклор. М.—-Д., 1949, стр. 37, 179, 198.

 Г. Ц а г о л о в. Охотничий язык и обряды у осетин (этно­графические заметки). —«Терские ведомости», 1895, № 53.

 Коста Хетагуров. Собр. соч. в пяти томах, т. I, М., Изд-во АН СССР, 1959, стр. 96.

 «Осетинские нартские сказания», стр. 79.

В эпосе Афсати наделен волшебной свирелью, при помощи которой он созывает «свой скот» 15.

Анализ археологического, этнографического и фольк­лорного материала дает возможность предположить возникновение образа этого божества в глубокой древ­ности в пределах Центрального Предкавказья. В осетин­ской мифологии Афсати является одним из древнейших элементов кавказского субстрата, восходящих к кобанской эпохе. Многочисленные кобанские привески в виде оле­ней, туров, медведей и других животных, а также изобра­жения сцен охоты, найденные в могильниках Северной Осетии 16, свидетельствуют не только о важном значении охоты в хозяйстве древних кобанцев, но и, по-видимому, о глубоком почитании ими культа божества Афсати. Ареал распространения Афсати охватывал, кроме осетин, и ряд других народов Центрального и Западного Кав­каза. При этом у балкарцев, карачаевцев, сванов и абха­зов имя его — Апсай — сходно с осетинским — Афсати На основании этого некоторые авторы заключают, что культ божества Афсати проник к этим народам из Осе­тии 18, Абхазское божество охоты имеет очень много сходных черт с осетинским19; абхазы, как и осетины, широко пользовались охотничьим языком.

В отличие от осетинского эпоса, в абхазском 20 и адыг­ском 21 его вариантах божество охоты почти не запечатлено.

¹⁴ Там же, стр. 166.

¹⁶ Там же.

 Е. И. Крупнов. Древняя история Северного Кавказа, М., 1960, стр. 374.

 В. И. Абаев. Историко-этимологический словарь осетин­ского языка, т. I. М., 1958, стр. 374.

 «Материалы и исследования по балкарской диалектологии, лексике и фольклору». Нальчик, 1962, стр. 146.

 Ш. Д. Инал-Ипа. Абхазы. Историко-этнографические очерки. Сухуми, 1960; Г. Ц а г о л о в. Указ. соч.

 «Нарты. Кабардинский эпос». М., 1951.

 «Приключения нарта Сасрыквы и его девяноста девяти братьев». М., 1962.

 

 Все это позволяет предположить, что первоначально образ мифического божества Афсати зародился у древних кобанцев. Аланы-осетины, смешавшиеся с носителями кобанской культуры, восприняли это божество и сохра­нили его в своем быту и в устной народной цоэзии.

Наряду с охотой в осетинских сказаниях отразилось и рыболовство; оно было вторым подсобным занятием древ­них обитателей Северного Кавказа. Видимо, не случайно, что в осетинском, адыгском и абхазском эпосе о рыбо­ловстве упоминается почти исключительно в цикле Со­сруко— Сослана, который исследователи считают самым древним пластом эпоса. Фольклорные свидетельства о ры­боловстве как об одном из древних занятий племен Се­верного Кавказа находят особенно яркое подтверждение в памятниках кобанской культуры, среди которых немало предметов с изображением рыбы[247]. Данными археологии установлено, что в эпоху бронзового века и в более позд­ний период рыболовство получило особенно большое раз­витие в бассейнах Кубани и Дона[248], а также в Керчен­ском проливе, где находились крупные рыбные промыслы Воспорского царства. Археологические сведения довольно убедительно подкрепляются материалом нартского эпоса: в ряде сказаний говорится о том, что нарты ловили рыбу исключительно в больших реках или в море. Так, в одном из осетинских сказаний рассказывается, что во вррмя пу­тешествия Сослан встретил на берегу «большой реки» трех братьев-великанов, занимавшихся рыболовством. Удилищем для каждого из них служило огромное дерево, а вместо червяка — крупное животное[249]. В осетинском эпосе, в отличие от адыгского и абхазского, довольно часто упоминается повелитель рыб — Хиандон-алдар или Кафты-сар-хиандон-алдар, который относится к нартам то враждебно, то дружелюбно. Так, в сказании «Смерть Со­слана», он предложил знаменитому нарту, преследуемому

колесом Бальсага, убежище, но тот категорически отка­зался, заявив, что от него «рыбой воняет». В другом сказании Хиандон-алдар характеризуется иначе: прибыв­ших к нему нартских героев Урызмага, Хамыца и Со­слана он встречает без всяких почестей и даже поселяет их в своем курятнике[250].

По объяснению В. И. Абаева, имя Кафты-сар-хиандон- алдар[251] означает «глава рыб, владетель пролива»; в этом названии он видит правителя Боспорского царства, владевшего Боспорским проливом с его огромным рыб­ным богатством. «Отношения нартов к «Алдару про­лива», — пишет В. И. Абаев, — напоминают отношение скифов к боспорским царям, когда расчетливая дружба нередко сменялась открытой враждой и взаимная помощь военной силой легко переходила во взаимные распри» [252].

Известный востоковед В. Ф. Минорский в своей последней работе [253] считает интерпретацию В. И. Абаева вполне убедительной. Известно, что в глубокой древности из Боспора, < имевшего огромные рыбные промыслы, экспортировали рыбу в большом количестве в Грецию, а затем в Рим. Скифы называли Азовское море «Карба- лукь» — «Гигантская рыба, осетр». Само название города Пантикапей В. И. Абаев объясняет как иранское «понти- капа» (путь рыб) и отождествляет Кафты-сар с властите­лем Пантикапея.

Таким образом, в осетинском эпосе запечатлелся не только древний рыболовный промысел, но и некоторые данные о взаимоотношениях скифов с другими народами. В современной осетинской мифологии сохранилось ста­рое скифское название Каф (большая рыба —осетр), от­носящееся, по определению В. И* Абаева, к группе вос­точноиранских слов[254].

Отметим также, что еще до недавнего времени в горах Северной Осетии, в некоторых селах, там, где нет даже и речек, жители ежегодно устраивали празднества в честь покровителя рыб — Донбеттра, для чего накануне празд­ника они отправлялись в город или в казачьи станицы и закупали там рыбу. Этот факт свидетельствует о том, что у предков осетин было широко развито рыболовство; от­голоски его сохранились в осетинском быту до недавнего времени (праздник в честь покровителя рыб) [255].

Основу хозяйства нартов составлял мелкий и круп­ный рогатый скот и табуны лошадей. В сказаниях, дей­ствие которых происходит в пределах предгорной рав­нины, говорится о том, что нарты разводили в основном крупный рогатый скот и лошадей. В этом упоминании довольно точно отразился характер занятий населения Центрального Предкавказья с древнейших времен до на­ших дней. До свидетельству Е. И. Крупнова, из 88 экзем­пляров костей животных, найденных здесь в скифских поселениях, 44 принадлежали крупному рогатому скоту и 4 кости — лошадям[256]. В отличие от равнинных районов, в горах разводили главным образом овец и коз. В ряде осетинских сказаний упоминается об отарах «черных овец», содержавшихся в горах. Развитие скотоводства и особенно овцеводства привело к заселению еще в I тыс. до н. э. самых высокогорных районов Кавказа[257]. К этому же периоду относится и появление здесь отгон­ной системы скотоводства, которое также упоминается в некоторых сказаниях эпоса. Основным занятием горцев (алан) было отгонное овцеводство, летом — на высокогор­ные пастбища, а зимой — в Прикумские малоснежные степи[258].

Отгонное скотоводство широко бытовало у горцев Глав­ного Кавказского хребта и в более позднее время. Однако в осетинском нартском эпосе в основном нашел отраже­ние быт алан и их хозяйственная деятельность в период средневековья. В этом убеждают нас свидетельства о на­личии у нартов табунов лошадей, разведением которых могли заниматься аланы, владевшие обширными просто­рами Центрального Предкавказья. Глубокое социальное расслоение, происходившее в их среде до начала монголь­ского нашествия, вызвало выделение крупных табунщиков и скотоводов. Это зафиксировано и в эпосе, где в одном из сказаний говорится о крупном владельце стад, имев­шем большое количество крупного и мелкого рогатого скота и «множество одинаковых коней серой масти» [259].

Из всех домашних животных нарты больше всего лю­били и ценили коня. В сказании повествуется о том, что когда нарты однажды переживали суровую зиму, в кото­рой глубокие снега скрыли все их пастбище, они больше всего боялись за судьбу своих коней.

По-видимому, аланы предпочитали разводить для своей конницы лошадей так называемой «северокавказ­ской породы», известной ныне под названием кабардин­ской [260]. Превосходные качества аланского коня вопло­щены в образе знаменитого Арфана — коня Урызмага. Арфану не страшны даже грозные снежные обвалы, он переходит их смело, разбрасывая «тучи летящего снега своей могучей грудью» [261]. После монгольского нашествия, когда аланы-осетины были оттеснены в горы, они из-за ограниченности территории и сурового климата уже не имели возможности содержать табуны лошадей; посте­пенно у них исчезла эта порода коней.

В эпоху средневековья аланам-осетинам был известен и колесный транспорт: это подтверждается и данными фольклора. Так, в одном осетинском сказании говорится о том, как красавица Агунда, вышедшая замуж за Аца- маза, была доставлена в дом своего супруга на серебря­ной колеснице, запряженной семью оленями, а вещи не­весты были привезены на семи нагруженных повозках[262].

Конь играл большую роль и в других, в частности погребальных, обрядах алан-осетин в период раннего средневековья. По данным археологии, аланы продолжали соблюдать, вплоть до VIII в., а может быть и до монголь­ского нашествия, древний погребальный обычай скифов захоронения коня с покойником[263]. У них существовал и другой обычай, по которому в могилу покойника клали снаряжение его коня39. Поселившись в горах, осетины сохранили древние погребальные традиции своих предков: они посвящали коня покойнику, устраивали скачки в честь умершего, изображали коня на многих могиль­ных камнях и на древних усыпальницах и т. д.

Таким образом, конь играл важную роль во многих областях жизни алан-осетин.

Вторым после скотоводства важнейшим занятием нар­тов было земледелие: в эпосе упоминаются почти все виды хлебных злаков, чаще всего — просо, одна из древ­нейших и наиболее распространенных культур степной полосы Центрального Предкавказья. По определению лингвистов, современное осетинское название проса (йау) идет из скифского языка, что свидетельствует о воз­делывании этой культуры еще скифо-сарматскими племе­нами Северного Кавказа40. После монгольского периода культура проса совершенно исчезла из быта алан-осетин, поселившихся в горах. Она была заменена более морозо­устойчивыми зерновыми злаками, в частности ячменем, из которого нарты, как и аланы-осетины, приготовляли пиво.

Важное значение в хозяйстве алан-осетин в период средневековья получило развитие ремесел и кузнечного дела: это подтверждается многими сказаниями эпоса.

Судя по данным археологии, в предгорьях Центрального Кавказа, по-видимому, было несколько крупных ремеслен­ных центров вроде Верхнего Джулата41, в которых распо­лагались компактно гончары, мастера по обработке ме­талла, кузнецы и др. Упоминания о таких «специализи­рованных» селениях находим в одном из нартских сказа­ний. В нем говорится, что, когда нарты захватывали чу­жие селения, они старались «сохранить кварталы кузне­цов» 42. Особенно большого развития у алан достигла обработка металла. Наиболее распространенным видом ме­талла у осетин-алан были железо и сталь, из которых они делали вооружение, сельскохозяйственные орудия, предметы домашнего обихода.

 «Археологические раскопки в районе станицы Змейской в Северной Осетии». Орджоникидзе, 1961.

 В. И. Абаев. Осетинский язык и фольклор, стр. 198.

 «Археологические раскопки в районе станицы Змейской в Северной Осетии», стр. 129—135.

 «Памятники народного творчества осетин», вып. I. Влади­кавказ, 1925, стр. 41.

 

Слава о высоком мастерстве аланских оружейников была известна далеко за преде­лами Алании. Так, византийский историк VI в. Халкен- дилас писал: «Аланы простираются до горы Кавказа... они делают превосходные кольчуги... из меди изготов­ляют оружие, называющееся аланским» [264]. Находки образ­цов оружия и украшения конской сбруи и костюма алан- осетин в змейских катакомбах говорят о широком исполь­зовании в то время многих видов металлов, в том числе золота и серебра, которые применялись главным образом для украшений. Среди находок в змейских могильниках имеется 13 сабель, большая часть которых местного, аланского производства, много бронзовых золоченых бля­шек, височных колец и т. д.[265]

Данные письменных источников и археологии о высо­ком развитии ремесла и оружейного дела у алан находят убедительное подтверждение в осетинском фольклоре. Так, в нартских сказаниях упоминаются многие виды ору­жия[266] нартов: меч (кард), копья (арц), секирообразные топоры (цирхь), луки (ардын), стрелы (фат), щиты (уарт), кольчуга (зьар), шлемы (така) [267] и т. д. В эпосе говорится также об изготовлении нартами предметов до­машнего обихода и сельскохозяйственных орудий из же­леза, в частности лемехов для плугов и серпов (археологи нередко находят их в аланских катакомбах). Значитель­ное применение имела у нартов и медь, из которой делали котлы для варки пива. Производство медных пивоварных котлов было развито у осетин, по-видимому, с древней­ших времен и до недавнего прошлого. С ростом произ­водства металлов развивалось и кузнечное дело. Наличие двух богов — кузнецов Курдалагона и Сафа —в осетин­ском нартском эпосе свидетельствует о важном значении кузнечного дела в хозяйстве алан-осетин в эпоху средне­вековья. Небесный кузнец Курдалагон «не только ковал оружие для героев, но и закалял самих героев» [268].

Наиболее яркие параллели в материальной культуре осетин и в сказаниях о нартах находим в описании их жилищ и оборонительных сооружений — башен и замков.

В. эпосе представлены почти все формы жилища обитате-* лей степной полосы и горных районов Центрального Пред­кавказья. Так, в сказании «Как появился фандыр» упо­минается один из древнейших типов жилья — землянка, которая была тайным домом Сырдона. По данным архео­логии, подобного рода жилища были широко распростра­нены в древности на Украине и в степных и предгорных районах Северного Кавказа. В землянках жили древние кобанцы, скифы, а также, по-видимому, и часть алан. Интересно отметить, что в цредгорных районах Юго-Осе- тии еще в начале XX в. многие осетины иногда исполь­зовали землянки в качестве жилья. В нартских сказаниях часто упоминаются шалаши, строившиеся просто из ве­ток, а иногда из звериных шкур. В сказании «Красавица Дзерасса» говорится о том, что Ахсар имел свой шалаш из звериных шкур на берегу моря. Кстати, кочевым алан­ским племенам были известны только кибитки48. Однако в эпосе об этой форме жилья нет никаких упоминаний и говорится только о шалашах. Для древних обитателей гор жилищем служили также пещеры, которых так много по обоим склонам Главного Кавказского хребта. В ка­честве жилья пещеры использовались и героями нартских сказаний: в одной из таких пещер, например, жила дочь солнца Ацырухс, оберегаемая семью великанами. Чаще всего в пещерах жили великаны, охранявшие огромные отары овец.

Наряду с древними формами жилища в эпосе упоми­наются жилища горцев и более позднего происхождения, прежде всего горский каменный дом с плоской земляной крышей, состоящий из одного или двух ярусов. Жилая часть такого дома называлась хадзар. В сказаниях под­черкиваются огромные размеры хадзара: во время свадеб­ного пиршества ворвавшийся сюда на коне смельчак мог устроить джигитовку. В одном из нартских сказаний гово­рится, что Батрадз вскочил на своем коне в Большой Нартский дом (т. е. хадзар), проджигитовал по всему дому, затем, хлестнув коня, выскочил в дымовое отвер­стие^9. Вся крыша осетинского хадзара держалась на огромных столбах, находившихся в центре помещения.

 ВДИ, 1949, № 12, стр. 304.

 «Осетинские нартские сказания», стр. 316.

 Согласно другому сказанию, тот же Батрадз, ворвавшись в «Большой дом» Бората, схватил «столб, на котором держалась крыша», и поднял его [269]. Или: от крика Бат­радза с порога «Большого дома Бората содрогнулись по­толочные балки» хадзара и «многолетняя сажа посыпа­лась на пирующих» [270]. Хадзар считался самым почетным местом в доме. Здесь устраивались пиршества в честь родовых и патронимических богов, отмечались семейные празднества и т. д. В хадзаре находился неугасающий очаг, над которым свисала с потолка очажная цепь, счи­тавшаяся святыней осетинской семьи. С очажной цепью прощалась девушка, выходившая замуж. Вокруг очага обводили молодую невесту, чтобы приобщить ее к новой семье. Очаг, располагавшийся большей частью в центре хадзара, делил его на две половины — на мужскую (пра­вая) и на женскую (левая). Все эти характерные черты, связанные с хадзаром и уходящие в глубь веков, упоми­наются в ряде сказаний эпоса.

Большой интерес представляют также приводимые в эпосе сведения о башнях и замках, появление которых у алан-осетин относится к эпохе раннего средневековья. Однако количество этих оборонительных сооружений осо­бенно выросло в Осетии после монгольского периода и оттеснения алан-осетин в горы, когда строительство башен стало необходимостью в связи с начавшейся межплемен­ной и межродовой борьбой. Сооружение башен, которые подразделялись на жилые, боевые и сторожевые, продол­жалось в Осетии почти до начала XVIII в. Башни строи­лись до семи ярусов высотой; они были собственностью не только родов, но и отдельных больших семейств. Жи­лая башня состояла обычно из трех ярусов; первый слу­жил помещением для скота, второй —для жилья, а тре­тий—для обороны. В одном из осетинских сказаний говорится о том, как Урызмаг и Хамиц, найдя своего деда Уархага, привели его в старинную давно заброшен­ную жилую башню их рода. Они поднялись на второй ярус, где находился хадзар, «то священное место, где пы­лает огонь» [271]. В старину в качестве жилья у осетин не­ редко использовались и семиярусные башни (в одном из сказаний говорится о том, что Урызмаг и Сатана жили в семиярусной башне) [272]. В далеком прошлом, когда в го­рах Осетии еще продолжалась междоусобная борьба, в нижнем ярусе боевой башни обычно держали военно­пленных. Упоминание об этом находим в сказании «По­следний поход Урызмага». Урызмаг, захваченный в плен черноморским алдаром, был заключен в нижнем ярусе башни[273]. В нартском эпосе упоминаются различные типы башен, даже железная и летающая башни, в которых жили нартские красавицы Акола и Косер [274].

Приведенные данные о башнях, содержащиеся в нарт­ских сказаниях, свидетельствуют о том, какое значение придавалось этому виду оборонительных сооружений в жизни алан-осетин в средние века и особенно после монгольского периода их жизни. В этой связи уместно заметить, что еще в первой половине XIX в. при заклю­чении брака у осетин родственники невесты давали свое согласие лишь в том случае, если семья жениха или его род имели свою башню.

Не менее важную роль в жизни алан-осетин играли замки (галуаны), строившиеся, по-видимому, и в пред­горных районах Центрального Предкавказья. Об этом сви­детельствуют данные археологии и письменные источ­ники. По данным Масуди, в центральной части Северного Кавказа находилась не только столица Алании Масс, но и ряд крепостей[275]. Галуаны представляли собой комплекс оборонительных, жилых и хозяйственных построек, обне­сенных высоким каменным забором. В период феодализма галуаны были принадлежностью осетинских алдаров, ба- дилат, а также некоторых зажиточных горцев. В нартском эпосе галуаны изображаются неприступными крепостями наподобие крепости Хиаи, которой посвящается отдельное сказание [276]. К древним горным постройкам Осетии отно­сятся также заппадзы (усыпальницы), которые подразде­ляются на три группы — на подземные, полуподземные и надземные. Появление заппадзов в горах Кавказа было вызвано острой земельной теснотой, стремлением горцев использовать «каждый мало-мальски пригодный земель­ный участок под пашню, а не под могильник» 58. В нарт­ских сказаниях упоминаются главным образом надземные склепы, датируемые VI в. н. э. Их распространение охва­тывает только северный склон Главного Кавказского хребта от горной Чечни до Балкарии. Надземные склепы, принадлежавшие обычно отдельным родам, сооружались высотой до трех ярусов. Особенно много таких склепов встречается в известном «Даргавском мертвом городе» в Северной Осетии по р. Гизельдон. И в осетинских нарт­ских сказаниях основной формой погребения являются именно надземные склепы, в которых были похоронены выдающиеся нартские герои Батрадз, Сослан и Дзерасса и где родилась знаменитая Сатана. Многоярусные надзем­ные склепы имели обычно несколько отверстий в стенах. Назначение этих окон довольно четко поясняется в одном из сказаний: умирающий Сослан позвал своих братьев Урызмага и Хамица и велел им построить для него склеп с тремя окошками. Одно из них он просил поставить на восточной стороне склепа, чтобы по утрам его озаряли солнечные лучи, другое — над ним в середине стены, «чтобы солнце светило ему в полдень», а третье —на за­падной стороне, «чтобы вечером оно прощалось с ним». Данные этнографии подтверждают наличие большого ко­личества склепов в горной Осетии с подобным располо­жением окошек59. Более того, в рассматриваемой форме захоронения нашли отражение древние погребальные традиции алан-осетин эпохи средневековья, связанные с верой в продолжение жизни в потустороннем мире. Небезынтересно отметить также, что к числу надземных склепов в эпосе относится и небесный склеп Софии, где был похоронен, по указанию бога, Батрадз. Много при­шлось потрудиться духам и даугам, чтобы оттащить туда стальное тело нартского героя: двенадцать пар волов не могли сдвинуть его с места. И когда им, наконец, удалось доставить тело Батрадза, они никак не могли внести его в склеп. Когда его проносили головой, он упирался лок­тями, когда же вносили ногами, они расходились и застревали в проходе.

 Е. И. Крупнов. Галиатский могильник. — ВДИ, 1938, № 2 (3).

 В. В. Бунак. Черепа из склепов горного Кавказа в срав­нительно-антропологическом освещении. —- «Сборник Музея ант­ропологии и этнографии», т. XIX, 1953.

 

 Так продолжалось до тех пор, пока бог не уронил три слезы, из которых образовались в гор­ной Осетии три самых популярных полуязыческих-полу- христианских святилища: Таранджелос, Мыкалгабыр и Реком.

Эпизод этот можно объяснить исторически как отра­жение борьбы у алан-осетин христианства