Мальчик, который всегда думал о смерти

 

Когда все другие дети носились по детской площадке, играли, радовались солнцу, он стоял в стороне и смотрел куда-то вдаль. Маленький мальчик с русыми волосами и не по детски взрослым взглядом. Когда его спросили, о чем он думает, и почему он так грустен в такой солнечный день, он сказал, что этот день напоминает ему о смерти. Он сказал, что в глазах его до сих пор стоит такое же яркое солнце, и будто он снова стоит на кладбище, и даже сейчас, кажется, ветер доносит холодный запах земли. Как умерла его мама, и как он умрет.

Когда все дети радовались теплу и играли, он стоял и думал о смерти. Когда все росли, влюблялись, заводили семью, воспитывали детей, в его глазах была та же боль. Он каждый день думал о смерти, особенно когда ярко светило солнце. Он чувствовал, как у него однажды зарябит в глазах, и сердце остановится и он умрет. Он ничего не делал в жизни, так как понимал, что умрёт и все тщетно и бессмысленно. Он лежал на диване, смотрел в потолок и представлял крест на кладбище, и заросшую могилу. Когда он полысел и постарел и часто стал принимать валидол, он думал о смерти. Друзей у него почти не было, так как он всё время думал о смерти. Однажды, увидев бабочку-крапивницу, что залетела к нему в окно и села на щеку, он заплакал. Когда мальчику стало девяносто лет, он впервые подумал о жизни. Он впервые подумал о бабочках, о цветущих лугах, о березовых рощах и светлых озерах... Но тут у него зарябило в глазах, остановилось сердце, и он умер.

 

 

Старик Перегарыч

 

Иван Спиридоныч живет в ветхом домишке, что стоит в отдалении от других домов на самой лесной опушке, рядом с железнодорожной одноколейкой. Часто видят его, когда солнце заходит за горизонт – сидит старик на пороге, да смолит беломориной. Живет один, служит сторожем, за что получает небольшую прибавку к государственной пенсии; жует хлеб, а вот на масло не всегда хватает. Все бы ничего, да водится за ним грешок - любит Иван Спиридоныч выпить. За эту страсть и прозвали его негласно местные «Перегарычем». В селе говорят, что человек он не злой, а пьет – оттого, что жизнь не сложилась. Как тут не понять русскую душу, и все вроде понимают. Посему каждый уважающий себя мужик долгом считает во времянку наведаться, да хлопнуть со стариком по рюмашке… А где рюмашка – там и стакан. Гость уже весь красный, язык заплетается – а старик словно и не пьянеет. Сидит, усмехается, а у самого взгляд грустный-грустный. Баян достанет, играет, да так размашисто, будто на веслах гребет, но сам никогда не поет. Гость расчувствуется, да слезы на глаза так сами и наворачиваются, полезет к старику с объятьями, слезами бороденку намочит, все о жизни своей жалуется.

-Эх...- кряхтит Спиридоныч -Ну что вы все прямо такие несчастные. Никому не нужные. Просто жизнь прошла. Эх вы. Молодежь. Вот посмотрите на меня... Мне восемьдесят стукнуло, а я все живу, в ус не дую. Уж и жену схоронил, а ведь нет во мне такого чувства, что никому не нужен. Да раз мне кто-то нужен, значит и я кому-то. Вон я сторожем работаю, спокойно все – и мне люди спасибо скажут. Легко сидеть взаперти, отгородится ото всех и ныть в углу. Но как же хотите вы, чтобы вас поняли, если ближний ваш не знает о вас ничего? Если вы спрятались, замков на душу понавесили, двери забаррикадировали. А разожгите костер, да и увидят вокруг, и придут. Вы согреете, и вас согреют. Вы же хотите брать только, ничего не отдавая...

- Все мы нужны, раз мы здесь. Понять только к чему. А то иные поздно об этом вспоминают... Вот я дрова летом запас, и клюквы заготовил, и грибов сушеных три наволочки насушил, да три ведра волнушек засолил. А легко ли в таком возрасте? Но мал по малу дело деется. А капустки засолил три жбана, картошки и моркови в погребе заложил, и яблок моченых настругал три бочки. Так и все, за один присест не сделаешь, главно хоть кажный день маленькую чуточку делать. Когда сапог исправишь, когда кума на самовар позовешь, когда дрова наколешь, тут и не будет времени скуке придаваться. А когда Белый Олень придет, никто не знает. Когда-нибудь придет... А пока жизнь теплится, надо право свое использовать, да не печалится. Много ли надо: слово теплое услышать, в баньке испариться, за внука порадоваться, соседу подсобить, свадьбу справить, на похоронах всплакнуть. Так-то оно... А когда печалиться? А чего печалиться? Жизнь, она такая штука, как клубочек мотается, да обрыв неизбежен. И в этом своя правда и благоразумие. Но это уже не наше, человечье дело, пусть ангелы всякие небесныя разбираются, нам дела и так хватает. Но если в морозный день в избенку вашу постучу, с просьбами о помощи, откроете? Вы, кто кричит на каждом шагу о любви? Накормите, согреете?

Легко слово сказывается, да трудно дело делается. И на том спасибо, что послушали. Там стежок, здесь стежок, авось и выйдет что-то. А мне сейчас и без костра тепло, тепло и радостно на сердце, покойно.

Иван Спиридоныч прошел всю войну. Страшную и пугающую, застывшую навсегда морщинами на его лице. О войне он говорить не любит. В те времена его еще волновало, кто в Кремле служит начальником. Сейчас же – старик Перегарыч в политике не осведомлен, а говорить о ней - и вовсе терпеть не может. Из гостей больше всего радуется, когда приезжает к нему молодежь – студенты ль на практику, или еще какой веселый народец на северном поезде прибудет. Самогон щедро плещется, старик в этом деле мастер. Из любого сырья перегоняет отличный похмельный компот. Ребята гитары расчехлят, старик за баян возьмется – и до утра такая котовасия творится. Погостят, уедут. А старик ждет до следующего лета, все дожить надеется. В заботах дольше века день длится.

Однажды свет в домике вечером не загорится. Никто сразу и не заметит, никто не поверит, что доброго старика не стало. А как ребята приедут – пригорюнятся. На могиле оставят полевые цветы, да на пороге посидят. И песню хорошую про старика Перегарыча напишут. А кто-то потом споет, так и будет она кочевать по свету. И никто не скажет, что жизнь у Ивана Спиридоныча не удалась. Ведь когда Белый Олень придет никто не знает…

 

 

Автоэпитафия

 

Мне стало известно - я завтра умру. Я лежал и смотрел в белизну потолка поутру. Скоро она упадет на глаза - пелена потолка. Мой день короток, и ноша моя легка.

 

Мне некуда больше спешить, незачем есть, мне не нужно пить. Мне недолго уже осталось терпеть. Странно, как хочется жить. Жить! Губы мои пытаются петь. Но лень и никто не услышит... А даже если кто-то услышит, услышишь ли ты? Давно завяли в банке цветы. Почему ты не пишешь? Ты так давно не пишешь.

 

Еще много времени. Есть еще десять часов до тех пор, как тело мое упокоится с миром. Целая вечность, целая жизнь, перед глазами проходят образы... Тюрьмы, бары, трактиры. Храм, церковная утварь, старушка, вся трясется. Молится перед иконой. Мне нельзя туда. Пока я прикован. Я валяюсь в ванной и смеюсь каким-то горьким смехом. На термометре минус двадцать. Докатился. Приехал.

 

Середина зимы, сладкие сны, музыка на тысячу голосов. Лай псов. В отдалении хрустальный свет, но что с него толку... Я один и никого рядом нет. Умирать не страшно, когда нечего оставлять. Когда нет друзей, когда никому не нужен. Когда никто не придет на кладбище в зимнюю стужу. А снег завалит белой периной могилу. И станет тепло. И присниться другая жизнь. Слезы вдруг накатило. Как холодно. Как одиноко. Выдох, вдох, снова выдох, три вдоха.

 

Умирать не страшно, когда есть что оставлять. Шелест садов, что ты насадил. А какие глаза у твоих детишек... Сказка! - Папа, папа. Пойдем с нами на реку. - Пойдем, пойдем. Срок мой еще не вышел. Осталось еще три часа. Осталось тепло твоих рук и шепот губ, прядка волос и слеза, спряталась в уголке глаз. Но случится гроза. Ты знаешь. Ты не хочешь отпускать меня, ты чувствуешь без слов. Но таков порядок, я не рыбак - я ныне чей-то улов. Меня ждут. За мной пришли. Жалобно за окном кричат журавли. Уже не зима, а осень, осеннее солнце отражается в куполе церквушки на кладбище. Сырой листвы запах, меня хоронят. Хоронят заживо. Есть еще час. Позвоню друзьям. Буду молчать. Слушать голос. Потом... Гладить волосы. - Дети, пора... Мы встретимся позже, быть может, а может быть никогда. Ухожу! Мой путь уже прожит.

 

Мне стало известно - я завтра умру. Я лежал и смотрел в белизну потолка поутру. Скоро она упадет на глаза - пелена потолка. Мой день короток, и ноша моя легка.

 

 

Небо

 

Ты упал с неба...

 

Было больно и не было слов. Лучше бы и не знать. Вся твоя жизнь не стоила и мига того, что было... Там. Твое небо. Ты мог только спать и видеть его во сне. Время оказалось непривычно тягучим на вкус. Глухонемой блюз. Кричащие окна. Нелепые мифы. Мир черно-белых сюжетов. Безвкусный мирок. Квашеная капуста по сорок копеек. В скользком пакетике.

 

Дуть на обожженные крылышки. Дуть на замерзшие лапки. Мир так тонок, словно прозрачен. Впиваются. Вгрызаются. Ввинчиваются. Табуны трамваев. Не то небо. Над городом. Не то небо...

 

Чужое небо слепило взгляд. Но не чрезмерной яркостью своих красок. Напротив, оно было слишком тусклым. Оно было пресным...

Когда ты увидел его, ты закричал от боли и безысходности. Ты закрыл все окна, но спать уже не мог. Ты лежал и думал. Кажется, прошла вечность. И ты понял, что не небо другое. Ты сам стал другим. Ты стал им, когда увидел его... твое небо. Не тусклым стало все вокруг, - ты сам ослеп. Чувства твои, самое сердце твое подхватили бешеный ритм, и отказывались теперь существовать в обыденности будней, которая казалась такой бесцветной. И ты увидел, что Твое Небо – оно повсюду, в каждом человеке, в самой малой детали окружающего пространства. И ты лежал и смеялся, а мир снова обретал краски. Ты открыл окно и в него ворвался ветер. И солнце светило с непонятной радостью, а над городом опять раскинулось небо. Но оно не было чужим, это было твое небо.

 

 

2003 г.

ДОРОГА

 

Иван живет на облаке и редко смотрит вниз

Он утром просыпается от пенья райских птиц.

И жизнь его небесная прекрасна и легка,

Но иногда так хочется назад за облака…

(из неоконченной песни)

 

Среди многих тысяч дорог, ведущих куда-то, он выбрал одну единственную, которая никуда не вела. Не сказать, чтобы ему было скучно жить, однако, он находил особое удовольствие лишь в пути. Обычная жизнь с ее мелкими событиями и бытовыми радостями была для него тесна, словно одежда, расходящаяся по швам. Единственным выходом в создавшемся положении было ходить раздетым, поэтому душа его всегда была нараспашку.

-Они идут проторенными дорогами, зная наперед каждый свой шаг, - говорил, бывало, он, - да что шаг, вся жизнь у них расписана на долгие годы; они уже стали рабами придуманных ими же правил, и даже не представляют, как жить иначе, без оков, ими же сотворенных. А я свободен, как ветер в поле...

И эти его слова были похожи на правду. Он не ходил общими дорогами, даже самыми маленькими тропинками он не ходил, но пробивался сквозь дремучие лесные чащи, расшвыривал с остервенением в стороны столетние дубы и ели, словно щепки. Он сравнивал холмы, осушал болота, направлял течение рек в другие русла. И после него появлялись новые дороги.

-Не так важно, куда ты придешь и дойдешь ли. Главное идти навстречу судьбе, тогда – даже если путь оборвется на полдороги, никто не сможет тебя упрекнуть. Ты шел своей дорогой, а не чужой и в этом был счастлив.

Если он забывал побриться, непременно в его щетине вили гнезда птицы, и утром он просыпался от их пения. Когда он вставал в полный рост и потягивался, то ненароком задевал небосклон, и с него сыпались звезды. Если он ехал в Тверь, то обязательно приезжал в Киев. На похоронах он ставил свечи за здравие, на крещениях и свадьбах – за упокой. Сеял он зимой, а весной собирал урожай. Пил не часто, но ведрами, а то и бочками. Людей он очень любил, но сторонился их и жил один, предпочитая человеческому обществу диких зверей.

Одни говорили, что умер он оттого, что построил дорогу, ведущую на небеса, другие – что смерть его нагнала после обильной трапезы, и умер он от икоты. Подводя итог его жизни, никто не мог бросить камень в его огород. И хотя некоторые считали ее непутевой, они никогда не признали бы ее беспутной: с самого рождения он шел по своей дороге…

 

ЛЮБИМАЯ ИГРУШКА

Бог был юн и прекрасен. А может быть, наоборот, уже стал впадать в старческий маразм, и начали стремительно выпадать из его всезнающей головы седые волосы. В любом случае, не было никого, кто мог хотя бы приблизительности сказать, сколько ему лет. Просто потому, что никого еще не было. Никого и ничего. Не было попкорна и шампуня от перхоти, поролоновых валиков, телевизионной рекламы, группы «Beatles». Средства от облысения тоже не было, и Бог рисковал остаться лысым. Но ему было все равно, ведь некому было его увидеть в таком виде. Был только Бог, один одинешенек.

Ему было скучно. Шутка ли: миллион миллиардов лет одиночества. Он сидел на только что созданном облаке, болтал ногами и думал, чем бы себя занять. И откуда он такой взялся…

Бог создал ангелов, но с ними тоже было скучно. Вечно улыбающиеся крылатые создания только и умели, что во всем с ним соглашаться и безропотно исполнять приказания. Но Бог уже вошел в раж, он создавал и создавал. Он создал небо и землю, горы и моря, рыб и животных. А потом создал свою любимую игрушку - человека.

 

Человек был юн и прекрасен. Научился говорить и ходить. Познавал окружающую действительность и открыл прекрасное средство от скуки - игрушки. Лошадку за три рубля сорок копеек. Ведерко с совочком и формочки за рубль двадцать.

Бог сидел на облаке и потирал руки. Теперь он не был один, и ему нравилось наблюдать, как деловито ползают по Земле-песочнице жучки-люди.

ть приказаниясковал остаться лысысмЧеловек смотрел на звездное небо, дивился его красоте и грустил. Он тоже был одинок. Ведь он был создан по образу и подобию. Потом он вырос и стал делать другие игрушки. Он создал чипсы, мыльные оперы и бензиновый двигатель. Потом он построил танки, самолеты, подводные лодки и другие любимые игрушки. Земля покрылась траншеями-морщинами и оспинами ядерных шахт, люди гибли от войн и болезней, спрашивая, где же Бог.

 

А Бог вырос, и его перестали интересовать любимые игрушки. А может, просто уехал в другую Вселенную погостить к приятелю. Или и вовсе вышел на пенсию, а то и умер. Но человек не знал и продолжал молиться ему. Он строил храмы, давал обеты, соблюдал обряды и не знал, что никто этого не видит и все это зря. Его игрушечная Вселенная неслась навстречу другим таким же Вселенным, он смотрел ночами в окно на звездное небо, дивился его красоте, страдал от одиночества, а дети его все также открывали для себя лошадку за три рубля сорок копеек и ведерко с совочком и формочками за рубль двадцать…

ШЕЛУХА

По первозданно белому снегу носится черной стрелою пёс, плетет кружево между стволов, радостным лаем будит птиц. В парке пустынно, только тянутся к тусклому небу в беззвучной молитве замерзшими ветвяными руками деревья, ирреально черные в призрачном свете очередного дня, и от этого кажется, будто смотришь черно-белое кино.

Черное и белое, важное и пустое, завтрашнее и вчерашнее – едва различима тонкая грань. Мелькают кадры, перематывается пленка. Он чувствует определенную горечь оттого, что нет пути назад. Время движется в одну сторону, таковы правила. Эйфорию сменяет опустошенность, смех переходит в слезы, содержимое перемежается шелухой.

Шаг, еще шаг, десять тысяч шагов, сто тысяч шагов… Позже или раньше - обрыв. И он помнит об этом. Размышляет на ходу, пока взгляд невольно следует за черной фигурой: без горького сладкое не было бы таким сладким, без смерти померкла бы ценность каждого нового утра... Сейчас, когда восходит солнце, отчего-то хочется громко кричать и зарыться головой в снег. Но он знает, что никогда не станет этого делать… и поэтому с некоторой бессильной досадой поворачивает назад.

– Корт, пора домой! Слышишь, негодный ты пес?

Черный кобель с пиратским именем Кортес каждый день просыпается раньше хозяина, лежит и смотрит щелочками хитрых глаз, с трепетом ожидая пробуждения живого божества, центра его собачьего мироздания. Через минуту звонок будильника заполнит пространство. На исходную. Рывок, еще рывок. У цели. Комната заполняется заливистым лаем. Иногда удается лизнуть его сонного в щеку.

Потом утренняя прогулка. Только вдвоем. Короткий миг безмерного счастья. Кортес приносит палки и пустые бутылки, рычит, играя, когда пытаются их отобрать. Потом сам же с чувством исполненного долга кладет их к ногам, будто спрашивая: «Ну не молодец ли я? Разве есть еще в мире такой славный пес?»

Но возвращение следует со всей неизбежностью, за ним завтрак и целый день одиночества. Целый день горьких вздохов, ожидания, зыбкого полусна в попытке хоть немного ускорить замедленное течение времени. Фантики. Пустая шелуха его существования, которую он, не раздумывая, променял бы на единственный день вдвоем.

Их любовь безмерна за исключением того, что для черного пса она единственная в этом мире; это счастливая болезнь его до самой смерти. Иное не важно. Не имеет значения. Они вместе плывут по реке времени, но часы их бегут с разной скоростью; черный кобель быстрее сгорает в огне пламени, хозяин – чуть медленнее, но тоже сгорает. Жизни их по сути своей похожи, в них есть место только двум вещам. Это ЛЮБОВЬ и шелуха…

 

 (Кон 2004 – нач. 2005)

 

 

(НЕКОТОРЫЕ МЫСЛИ, ПРИШЕДШИЕ В ГОЛОВУ ЛЕТОМ 2005)

 

ПРОБУЖДЕНИЕ

 

Он п р о с н у л с я.

 

Из последних сил рванулся прочь из мутной трясины растительного существования инфузории-туфельки. И вынырнув на поверхность, с удивлением обнаружил, что раньше был склонен считать жизнью лишь нелепую пародию на нее. Болото, перепутанное по ошибке с морем, из-за незнакомства с последним. Всю жизнь ему твердили, что такова судьба, внешние обстоятельства, с которыми нужно мириться, терпеть, стиснув зубы. Все так живут, другого не дано. И вдруг он разом обнаружил эту новую жизнь, причем совсем рядом. Надо было просто набраться мужества и решиться вырваться за пределы.

 

 Немного погодя, чуть отдышавшись, он принялся жадно за изучение нового мира. На первый взгляд, эта реальность не сильно отличалась от прежней, но невозможно было не поразиться сочности и яркости красок, а также удивительной гармонии и красоте, которые царили повсюду.

 

Ч у т ь п о з ж е, наслаждаясь тончайшими оттенками изысканной горечи утреннего кофе, он окончательно осознал, что вырвался за изнанку привычной реальности: между ним вчерашним и сегодняшним лежала непреодолимая пропасть... Пути назад не было. Иначе, он становился предателем себя… Но если о чем-то и можно было сожалеть, то лишь о том, что этот прорыв был совершен так поздно. «Не поздно, но вовремя» - услышал он голос внутри себя, - «все приходит в свое время».

 

Впереди лежал океан. Безбрежная ж и з н ь, переливающаяся на солнце тысячами бликов, манящая бесконечностью возможностей, новизною событий, восхитительностью встреч. Сколько новых городов, в которых он не был, звали его к себе. И все теперь зависело только от него: жизнь, как сказка, жизнь, как светлый сон, где возможно все, стоит только захотеть, стоит только пожелать, устремиться в заданном направлении, поймать попутный ветер. Его ждала жизнь, каждый момент которой - радость, счастье, мир, где каждое утро начинается с восторженного пробуждения, а голова кружится от предстоящих свершений.

Ему вдруг стало невыносимо больно, но боль эта была светлой: он плакал от неожиданной радости, он плакал от осознания того, что все, что было до, за некоторыми исключениями, представляло собой мир черно-белый. Это была н е е г о жизнь, где устремившись к поставленным не им целям, он жил как робот делая то, что надо, то что должен, то, что обязан, то, что принято, а не то, что нравится, что всегда хотелось, живя так он все больше отклонялся от траектории ему предначертанной.

 

ФОКУСЫ. ПОЛЕТ.

 

Пространственные и временные координаты с каждым днем приобретали черты все большей относительности. Так, за вчерашний день он переделал объем дел, на который обычно у него уходила неделя, а когда посмотрел на часы, был поражен: прошло совсем немного времени. Идеи приходили с необычайной легкостью, будто он попал в поток вдохновения; нужные люди появлялись в нужное время в нужных местах, а жизнь казалась одним сплошным подарком. Похоже, подобное состояние не было чем-то исключительным в новом Сегодня, оно не было аномалией, скорее его предыдущее состояние - было неестественным.

Тогда он жил в городе слепых, в городе вечно спящих, заживо похоронивших себя людей, поставивших на себе крест, бегущих от себя настоящих, заглушающих громкими басами в наушниках, никчемными занятиями или алкоголем любые мысли о другой жизни, нашептываемые тихим голоском души, затоптанной, растерзанной, загнанной на задворки. Они заглушали этот голос, потому как становилось необычайно больно, страшно и неуютно за свое неказистое существование, казавшееся невыносимо одиноким и начисто лишенным всякого смысла. Они придумывали искусственные цели, и на какое-то время, они позволяли существовать в мнимой видимости комфорта. Если не думать. Если бежать от себя.

 

Но он преодолел этот этап. Однажды он оказался запертым в старом бетонном колодце, трухлявые стены которого сочились едкими запахами отсыревшей штукатурки и плесени. На самом верху, зияла дыра. А в ней волшебным образом он увидел вертикальные сюрреалистические верхушки тополей, блестящие в лучах низкого осеннего солнца. Контраст был так резок, что он ощутил на миг фальшивость окружающей его действительности. Лучи солнца светили и для него, это было право его по рождению, право на м е с т о п о д с о л н ц е м.

 

И вдруг реальность надломилась, и он, войдя с ней в резонанс, неведомым образом ощутил чувство полета. Радость и осознание собственного могущества, божественности захлестнули его с головой. Мир вдруг сделался податливым, словно пластилин. Его мысль, намерение, усиленное волей, практически мгновенно находило отклик в реальности. Подобно гигантской голограмме внешний мир отвечал на внутренние импульсы, выстраивался стройной системой, напоминая неведомого джинна из сказки.

 

Он весь превратился в движение, в мысль и легко вылетел на свет, покинув пределы колодца. Вот он уже стоял посреди лесной поляны и смеялся, слушая пение птиц. Наконец он вырвался из обыденного течения жизни, сбросил рабские цепи ограниченного хода мыслей, растворился в солнце и взлетел. Перенесся в поток истинной жизни.

Но тут произошло непредвиденное: сила притяжения вновь швырнула его о землю. Ураган сломал крылья, и он вынужден был опять мирится с рабской участью рожденного ползать. Он был слишком слаб еще, подобно ребенку, он только что сделал первый шаг. И вот, придавленный тяжестью сомнений, перемолотый инерцией жерновов обыденности мышления, въевшимися с рождения страхами, он валялся обессиливший в углу среди забытых сундуков и пыли никчемных тряпок, вез воли к жизни, маленький и слабый, исступленно трясся от едкого холода рассудка. Потом зализывал раны, сполна испивая горечь одиночества и затерянности, чуждости своей в этом мире.

 

 «Я вырасту, обязательно вырасту» - шептал он, «Я сделаю…я буду там, наверху…» - говорил, и бил в бессилии до боли кулаком об пол. Но стоило ему увидеть в углу окна квадратик неба, он снова наполнялся мечтой о Полете… 

 

лето 2005

 

[1] Стихотворение практически полностью составлено из строчек анкет сайтов знакомств.