О смысле литературы и важности выбора своего учителя

О смысле литературы и важности выбора своего учителя

Надо ли творческому человеку ставить себе задачу создать шедевр?

– Я могу говорить только о собственном опыте отношений со словесностью. А он не показателен. Многие вещи, ключевые для «литературного процесса», для меня ничего не значат. Это другой мир, мир «профессионалов», писателей, критиков. Там идет производство литературной продукции, и вопрос о ее необходимости просто не ставится. Это вполне законный и предусмотренный архитектурой человеческого общества мир: еще один роман, эссе, книга стихов…В том мире, который я назвала бы моим, не ты «ставишь перед собой задачу», а ее ставят перед тобой – или же ты знаешь, что она вообще стоит. Угадать эту задачу – вот где дар.

В тот момент, когда ты пишешь, ты чувствуешь, что от твоего решения зависит всё. Скорее всего, это иллюзия. Но – рабочая иллюзия.

– В чем смысл литературы для читателя? Можно и без литературы быть нравственным и счастливым…

Несомненно, можно знать самые важные, самые глубокие вещи – и вообще не уметь читать. Особенно если тебе выпало родиться в дописьменную эпоху. На Сардинии, в нурагах – памятниках древнейшей дописьменной цивилизации, я со всей несомненностью чувствовала, что жители этих круглых каменных жилищ, от которых остались только бронзовые скульптурки, были ничуть не глупее нас и уж точно не менее нравственны. Литературы для этого им было не нужно.

 

Своей жизни без чтения я не представляю. Родословная разночинца – его книжная полка, писал Мандельштам.

Человек делает выбор наставника, морального авторитета, и это меняет его в ту или иную сторону. Как человек может понять, что этот выбор сделан верно?

— Я не знаю. Здесь бы я сказала, как Пастернак:

«Но пораженья от победы

Ты сам не должен отличать».

Если ты доверяешь — а особенно это относится к области духовных отношений в строгом смысле слова… У меня был духовный отец, священник, которого я встретила в юности, и мне не приходило в голову проверять его советы, размышлять, правильно ли, что я его слушаю, или нет. Просто если ты доверился, то остается слушать.

Вообще у нас очень широко распространена другая жажда — жажда не в учителе, а в авторитете. В источнике готовых универсальных решений. И даже хуже: в кумире. Но кумир, идол — это не учитель. Отношения учителя и ученика — сложные, взаимные и вовсе не связаны с тем, что учителя обожествляют или кумира из него делают. К тому же, как известно, кумиров, когда они не исполняют твоих желаний, сокрушают. А об учителе навсегда хранят благодарную память.

 В своей статье «Посредственность как социальная опасность» вы упоминаете императив Гете «умереть и стать»: «И пока у тебя нет этого, / Вот этого: Умри и стань! — / Ты только унылый гость / На тусклой земле). И пишете, что как раз «этого боится посредственность». Что это означает? Для человека, живущего в «обыденности», этот смысл чаще всего непонятен.

— Stirb und werde, умереть и стать — это то, чего Гете ждал от себя и от каждого человека, даже необязательно от художника, если человек хочет быть достойным жителем на земле. Это настоящий рост, гораздо более драматичный, чем человек себе представляет: человеку кажется, что он будет себе постепенно умнеть, совершенствоваться… А тут такое: лететь, как бабочка на огонь. Человек по гетевской формуле — stirb und werde! — должен представить, что многое, что в нем есть, может просто исчезнуть, что он потеряет это — может быть, самое дорогое для себя — чтобы найти новое. В стихотворении Гете речь идет о мотыльке, который летит на огонь.

«Я хочу петь живое,

Когда оно стремится к огненной смерти».

В одном интервью вы сказали, что многие уже очень давно пишут стихи без духовной работы. Поскольку поэт — «показательный человек», хотелось бы понять, что такое духовная работа для поэта?

— Да, многое, на мой взгляд, пишется без необходимости. Читая, я не чувствую, что была какая-то необходимость в том, чтобы появилось это стихотворение: их можно написать еще сотню или вообще не писать, и от этого ничего не изменится. А ведь бывало иначе. Все знают мандельштамовское «Мы живем, под собою не чуя страны» и его историю. Когда это стихотворение случилось, как описывал это Владимир Вениаминович Бибихин, как будто молния ударила. Произошла встреча человеческого голоса с историей. И это стоило автору жизни. Конечно, это крайний случай. Не все стихи — и великие стихи — такие. Но все они что-то делают с человеком, с историей, с космосом, наконец.

 

Может ли искусство справиться с медиатизацией смерти? Сейчас для нас очень многие смерти превращаются в статистику. Вопрос в том, как мы можем использовать опыт современного искусства для того, чтобы была возможность продолжения связи с теми, кто от нас ушел.

- Я должна признаться, что тема для меня очень смутная и я не понимаю при чем здесь медиатизация. Речь идет о том, что смертей слишком много. Медиа об этом только сообщают. Смертей так много, что человек не может пережить всерьез столько уходящих, незнакомых ему людей. Я думаю, что это частные случаи того, человек в современном мире окружен бесконечной информацией о происходящем. Он окружен тем, что он по-человечески не в силах пережить.

О смысле литературы и важности выбора своего учителя

Надо ли творческому человеку ставить себе задачу создать шедевр?

– Я могу говорить только о собственном опыте отношений со словесностью. А он не показателен. Многие вещи, ключевые для «литературного процесса», для меня ничего не значат. Это другой мир, мир «профессионалов», писателей, критиков. Там идет производство литературной продукции, и вопрос о ее необходимости просто не ставится. Это вполне законный и предусмотренный архитектурой человеческого общества мир: еще один роман, эссе, книга стихов…В том мире, который я назвала бы моим, не ты «ставишь перед собой задачу», а ее ставят перед тобой – или же ты знаешь, что она вообще стоит. Угадать эту задачу – вот где дар.

В тот момент, когда ты пишешь, ты чувствуешь, что от твоего решения зависит всё. Скорее всего, это иллюзия. Но – рабочая иллюзия.

– В чем смысл литературы для читателя? Можно и без литературы быть нравственным и счастливым…

Несомненно, можно знать самые важные, самые глубокие вещи – и вообще не уметь читать. Особенно если тебе выпало родиться в дописьменную эпоху. На Сардинии, в нурагах – памятниках древнейшей дописьменной цивилизации, я со всей несомненностью чувствовала, что жители этих круглых каменных жилищ, от которых остались только бронзовые скульптурки, были ничуть не глупее нас и уж точно не менее нравственны. Литературы для этого им было не нужно.

 

Своей жизни без чтения я не представляю. Родословная разночинца – его книжная полка, писал Мандельштам.