Жизнеописание Баччо Бандинелли флорентийского скульптора

 

В те времена, когда во Флоренции процветали искусства рисунка под покровительством и при поддержке Великолепного Лоренцо старшего, проживал в городе ювелир по имени Микеланджело ди Вивиано из Гайуоле, великолепно выполнявший работы чеканные и разные, эмалью и чернью, а также более крупные изделия из золота и серебра. Он превосходно разбирался в драгоценных камнях и отлично их сочетал, и за его многосторонность и способности главенство его признавали все чужеземные мастера его искусства, которым он давал советы, как и молодым мастерам своего города, так что мастерская его почиталась первой во Флоренции, да и была таковой. Он был поставщиком Лоренцо Великолепного и всего дома Медичи, а для турнира, устроенного Джулиано, братом Лоренцо Великолепного, на площади Санта Кроче, он выполнил с таким мастерством для украшения шлемов все нашлемники и вензеля. Вследствие чего он приобрел большую известность и был весьма любим сыновьями Лоренцо Великолепного, и позднее они всегда очень дорожили его работой, а он – той пользой, какую приносили знакомство и дружба с ними, благодаря которой, а также и многочисленным работам, выполнявшимся им для всего города и всех герцогских владений, стал он человеком не только весьма известным в своем искусстве, но и благосостоятельным.

Этому самому Микеланджело оставили Медичи, покидая Флоренцию в 1494 году, много золотых и серебряных вещей, и все это было потаенно спрятано и верно хранилось до их возвращения, они же впоследствии высоко оценили его верность и его вознаградили.

В 1487 году у Микеланджело родился сын, названный им Бартоломео, но впоследствии его по флорентийскому обычаю все стали звать Баччо. Микеланджело хотелось, чтобы сын его унаследовал его искусство и профессию, и взял его в свою мастерскую, где вместе с другими молодыми людьми он учился рисовать, ибо так было в те времена принято, и тот, кто не умел хорошо рисовать и лепить, не считался хорошим ювелиром. Вот почему Баччо в свои юные годы под руководством отца занимался рисованием, и не в меньшей степени помогало ему и соревнование с другими молодыми людьми. Он крепко сдружился с одним из них, по имени Пилото, ставшим позднее отличным ювелиром; они часто ходили вместе по церквам, срисовывая работы хороших живописцев, и с рисованием сочетали они и ваяние, вылепливая из воска работы Донато и Верроккио, а кое-какие круглые скульптуры лепили они из глины. В детские еще годы Баччо заглядывал иной раз в мастерскую посредственного живописца Джироламо дель Буда, что на площади Сан Пулинари; и вот однажды зимой, когда выпало много снега, который сгребли в кучу на этой площади, Джироламо обратился в шутку к Баччо с такими словами: «Если бы, Баччо, это был не снег, а мрамор, из него, пожалуй, можно было бы сделать прекрасного лежащего гиганта, вроде Марфорио?» «Можно, – ответил Баччо, – предположим, что это мрамор!» И, сбросив быстро плащ, он погрузил в снег руки и с помощью других мальчиков, отбрасывая снег, где его было слишком много, и прибавляя, где его не хватало, он слепил лежащего Марфорио в восемь локтей, изумив живописца и всех остальных не столько тем, что он сделал, а тем воодушевлением, которое вложил в такую большую работу такой маленький мальчик. И поистине много и других признаков было большей любви Баччо к скульптуре, чем к ювелирному искусству. Он ходил в Пинциримонте, поместье, приобретенное его отцом, где обычно устраивался возле батраков, работающих голыми, и рисовал их с большим увлечением, рисовал он также в этом имении и скотину.

Тогда же отправлялся он часто по утрам в Прато, близ которого было расположено поместье, где он целыми днями напролет срисовывал в капелле приходской церкви работу фра Филиппо Липпи, пока не скопировал ее всю, включая и одежды, в которых Липпи проявил себя столь редкостным мастером. И вот он уже ловко управлялся и стилем, и пером, и карандашами красным и черным из мягкого камня, который добывается в горах Франции; остро их оттачивая, он рисовал очень тонко. Увидев во всем этом, куда направлены желания и стремления сына, Микеланджело изменил и сам свои намерения и, посоветовавшись с друзьями, поручил его попечениям Джованфранческо Рустичи, одного из лучших скульпторов города, в котором тогда еще работал и Леонардо да Винчи.

Увидев рисунки Баччо, которые ему понравились, Леонардо его ободрил и посоветовал продолжать в том же духе, а также приняться и за ваяние. Расхвалив работы Донато, он посоветовал Баччо высечь что-либо из мрамора: какую-нибудь голову или же барельеф. Советы Леонардо подняли дух Баччо, и он начал копировать в мраморе сделанный им слепок с античной женской головы, находившейся в доме Медичи; для первого раза вещь оказалась весьма похвальной, и Андреа Карнесекки, которому ее подарил отец Баччо, она очень полюбилась, и он поставил ее в своем доме на Виа Ларга над средней дверью, ведущей из двора в сад. Баччо же продолжал лепить и другие фигуры из глины, а его отец, способствуя похвальным занятиям сына, выписал из Каррары несколько мраморных глыб и пристроил для него к своему дому в Пинти помещение, выходившее на Фьезоланскую дорогу, с освещением, удобным для работы. И Баччо начал высекать из мрамора разные фигуры и выполнил, между прочим, мраморного Геркулеса в два с половиной локтя, зажавшего между ног мертвого Кака. Эти работы там на память о нем и остались.

В это время, когда был показан картон Микеланджело Буонарроти с многочисленными обнаженными фигурами, выполненный Микеланджело по заказу Пьеро Содерини для залы Большого Совета, сбежались все художники, как об этом говорилось в другом месте, чтобы зарисовать это выдающееся произведение. В числе их приходил и Баччо, который быстро их превзошел, так как он, владея контуром, клал тени и отделывал, а также знал обнаженное тело лучше любого другого рисовальщика, а среди них были Якопо Сансовино, Андреа дель Сарто, Россо, тогда еще молодой, и испанец Альфонсо Баругетта, вместе с другими известными художниками.

Баччо бывал там чаще всех остальных, так как подделал ключ, и как раз тогда в 1512 году случилось, что Пьеро Содерини был лишен власти и восстановлен был дом Медичи. И в суматохе, происходившей во дворце во время перемены власти, Баччо тайком от всех разорвал картон на мелкие куски. И так как никто не знал причины этого, то одни говорили, что Баччо изорвал картон, чтобы иметь при себе, для своих надобностей, хотя бы какой-нибудь кусок этого картона; другие же рассудили так, что он пожелал лишить этой возможности молодых художников, чтобы они не могли ею воспользоваться и тем прославиться в своем искусстве; иные же утверждали, что сделать это побудило его преклонение перед Леонардо да Винчи, славе которого картон Буонарроти причинил немалый ущерб; другие же, которые, возможно, толковали вернее, объясняли это той ненавистью Баччо к Микеланджело, которая и впоследствии обнаруживалась на протяжении всей его жизни.

Гибель картона была для города потерей немаловажной, и Баччо получал по заслугам все обвинения и в зависти, и в злости, сыпавшиеся на него со всех сторон. После этого он выполнил еще несколько картонов белилами и углем, и среди них один очень красивый с обнаженной Клеопатрой, подаренный им ювелиру Пилото.

Когда Баччо стал уже известным как великий рисовальщик, он пожелал научиться писать также красками, так как он возымел твердое намерение не только сравняться с Буонарроти, но и превзойти его намного в обоих искусствах. А так как у него был картон с Ледой, на котором было изображено, как зачатые ею от лебедя Кастор и Поллукс выходят из яйца, то ему захотелось написать это масляными красками, чтобы доказать, что обращаться с красками и смешивать их, дабы добиться разнообразия оттенков светом и тенями, его не учил никто, но что он дошел до этого сам, и стал размышлять, как это сделать, пока не придумал способ.

Он упросил своего большого друга Андреа дель Сарто написать маслом свой портрет, полагая, что он этим наверняка добьется двоякой выгоды для своего творения: во-первых, посмотрит, как смешивать краски, во-вторых же, получит картину и самую живопись, которые останутся его собственностью, чтобы, увидев и поняв, как это делается, он мог использовать эту картину как образец. Однако Андреа, расспросив Баччо, чем тот занимается, проник в его намерения, и его рассердили двоедушие и лукавство Баччо, ибо он охотно удовлетворил бы его желаниям, если бы тот, как друг его, об этом попросил; и потому, не подавая вида, что он обо всем догадался, он не стал смешивать краски на палитру, начал загребать их кистью, задевая быстрыми движениями руки то одну, то другую, и так он передавал живой цвет лица Баччо, который из-за искусства, проявленного Андреа, а также потому, что ему приходилось сидеть смирно, если он хотел, чтобы его написали, так и не смог что-либо увидеть и чему-либо научиться, как он об этом мечтал. Андреа же удалось сразу и наказать неискренность друга, и показать этим живописным своим мастерством все преимущества своего уменья и своего опыта. Тем не менее всем этим он не отвадил Баччо от его замыслов, которым способствовал позднее живописец Россо, более охотно откликавшийся на его желания.

Научившись, наконец, писать красками, он изобразил на масляной картине праотцов, выводимых Спасителем из ада, а на другой картине, большего размера – Ноя, опьяненного вином и открывающего перед сыновьями свой срам. Попробовал он также писать на стене по сырой извести и расписал стены своего дома по-разному раскрашенными головами, руками, ногами и торсами, но, обнаружив, что просушка извести доставляет больше затруднений, чем он думал, он возвратился к своим первоначальным занятиям скульптурой.

Он высек из мрамора фигуру юного Меркурия высотой в три локтя, с флейтой в руке, вложив в нее много старания, и получил за нее одобрение, так как она была признана вещью редкостной, и позднее, в 1530 году, была куплена Джованбаттистой делла Палла и отослана во Францию королю Франциску, высоко ее оценившему. С большим прилежанием и старанием приступил он к изучению и точнейшей передаче анатомии и упорно этим занимался месяцы и годы. И человека этого следует, конечно, похвалить за его стремление к славе, к превосходству и к мастерству в искусстве; подстрекаемый этим стремлением и самой пылкой приверженностью к искусству, которой он был одарен природой с самых ранних своих лет в большей степени, чем способностями и сноровкой, Баччо не жалел никаких трудов, не терял ни минуты времени и всегда или снаряжался к какой-либо работе, или уже делал эту работу. Никогда не пребывая в праздности, он замыслил беспрерывной работой превзойти всех, когда-либо занимавшихся его искусством, и, поставив себе эту цель, решил достичь ее столь усердными занятиями и столь продолжительными трудами.

Работая, таким образом, старательно и пылко, он не только выпустил множество листов, собственноручно нарисованных им в разных манерах, но, дабы проверить, как это у него получалось, он добился того, что гравер Агостино Венецианец выгравировал одну из его обнаженных Клеопатр, и еще один лист большей величины с множеством разных анатомических рисунков, за который он получил большое одобрение. После чего он приступил к круглой скульптуре, вылепив из воска высотой в полтора локтя фигуру кающегося святого Иеронима, совершенно иссохшего, и на нем были видны изможденные мышцы и большая часть жил, натянутых на кости, и кожа, морщинистая и сухая. И работа эта была выполнена им так тщательно, что все художники, и в особенности Леонардо, признали, что никогда ничего лучшего и с большим искусством выполненного в этом роде видано не было. Произведение это Баччо поднес кардиналу Джованни Медичи и его брату Великолепному Джулиано, которым представился как сын ювелира Микеланджело, и, помимо того, что они эту вещь похвалили, они оказали ему много и других милостей, и это было в 1512 году, когда они уже возвратились на родину и к власти.

В это время в попечительстве Санта Мариа дель Фьоре изготовлялось несколько мраморных апостолов для мраморных табернаклей в тех самых местах, где в этой церкви росписи, выполненные живописцем Лоренцо ди Биччи. При посредстве Великолепного Джулиано Баччо получил заказ на святого Петра, высотой в четыре с половиной локтя, которого он делал очень долго, и, хотя скульптура его не вполне совершенна, все же хороший рисунок в ней виден. Апостол этот стоял в попечительстве с 1513 до 1565 года, когда герцог Козимо по случаю бракосочетания королевы Иоанны Австрийской, своей невестки, пожелал побелить внутри собор Санта Мариа дель Фьоре, который не трогали со времени его постройки, а также чтобы на свои места были поставлены четыре апостола и в их числе и вышеназванный святой Петр.

А в 1515 году, когда папа Лев X проезжал в Болонью через Флоренцию, город в его честь в числе других украшений и убранств задумал поставить под аркой лоджии, что на площади возле дворца, Колосса высотой в девять с половиной локтей и заказал его Баччо. Колосс этот, изображавший Геркулеса, по заявлению Баччо, слишком поспешному, должен был превзойти Давида Буонарроти, стоящего рядом. Однако, так как ни слова делам, ни работа похвальбе не соответствовали, Баччо сильно упал в глазах и художников, и всего города.

Когда папа Лев передал заказ на мраморные украшения, обрамляющие келию Богоматери в Лорето, а также на истории и статуи для той же постройки мастеру Андреа Контуччи из Монте Сансовино, и тот кое-что с большим успехом уже сделал и занимался остальным, в это время Баччо привез папе в Рим очень красивую модель обнаженного Давида, который, наступив на Голиафа, отрубил ему голову. Ему хотелось выполнить ее из бронзы или мрамора и поставить во дворе дома Медичи на то место, где раньше стоял Давид Донато, перенесенный при разграблении палаццо Медичи во дворец, принадлежавший в то время Синьории. Папа похвалил Баччо, но делать тогда Давида показалось ему не ко времени, и он направил Баччо в Лорето к мастеру Андреа с тем, чтобы тот передал ему одну из упомянутых ниже историй.

По прибытии в Лорето он был приветливо встречен мастером Андреа, который обласкал его и за его известность, и потому, что он был прислан папой, и назначил ему кусок мрамора, чтобы он высек из него Рождество Богородицы. Баччо сделал модель и приступил к работе, но так как был он человеком, не умевшим работать вместе и наравне с другими, и не очень одобрял чужих вещей, то он при других скульпторах, там работавших, стал охаивать работы мастера Андреа, заявил, что он не владеет рисунком, и в том же духе отзывался он и о других, так что спустя короткое время заслужил всеобщее недоброжелательство.

Когда же и до ушей мастера Андреа дошло все, что о нем говорил Баччо, он, будучи человеком мудрым, ласково его отчитал, говоря, что работы выполняются руками, а не языком, и что хороший рисунок обнаруживается не на бумаге, а в совершенстве работы, законченной в камне, и, наконец, что ему следовало бы впредь отзываться о нем с большим уважением. Однако Баччо наговорил ему столько оскорбительных слов, что мастер Андреа, не в состоянии этого вынести, набросился на него и убил бы его, если бы их не разняли в это время вошедшие. Поэтому Баччо, вынужденный уехать из Лорето, переправил свою историю в Анкону, но, так как она ему опостылела, хотя и была близка к завершению, уехал, так ее и не закончив. Она была позднее завершена Рафаэлем да Монтелупо и помещена вместе с другими работами мастера Андреа; и хотя она и уступает им по качеству, все же достойна похвалы.

По возвращении Баччо в Рим он по милости кардинала Джулио Медичи, обычно милостивого к доблестям и людям доблестным, выпросил у папы, чтобы ему заказали какую-нибудь статую для двора палаццо Медичи во Флоренции. И вот, вернувшись во Флоренцию, он сделал мраморного Орфея, музыкой и пением усмиряющего Цербера и умиротворяющего ад. В работе этой он подражал находящемуся в Риме Аполлону Бельведерскому, и ее по заслугам очень хвалили, ибо, не подражая позе Аполлона Бельведерского, он тем не менее очень точно воспроизвел манеру, в которой выполнен его торс и все члены. Когда статуя была закончена, она по распоряжению кардинала Джулио, правившего тогда Флоренцией, была поставлена в упоминавшемся выше дворе на резной пьедестал работы скульптора Бенедетто да Ровеццано. Но, так как Баччо искусством архитектуры никогда не занимался, он не понял замысла Донато, который для Давида, стоящего там раньше, сделал простую колонну, на которую был поставлен сквозной открытый внизу цоколь, чтобы всякий входящий с улицы видел насупротив другую дверь, ведущую во второй двор. Баччо же, не обратив на это внимания, поставил свою статую на толстый цельный пьедестал, загораживающий вид входящему и закрывающий проем внутренней двери так, что тот, кто входит, не видит, продолжается ли дворец и дальше или заканчивается первым двором.

Кардинал Джулио выстроил у подножия Монте Марио в Риме прекрасную виллу, где пожелал поставить двух гигантов из стука, которых и заказал Баччо, обожавшему делать гигантов. Высотой они по восемь локтей каждый, стоят по обе стороны ведущих в парк ворот и были признаны красивыми с достаточным основанием.

Занимаясь этими вещами, Баччо, как и раньше, никогда не переставал рисовать для себя и заказал граверам Марко из Равенны и венецианцу Агостино выгравировать нарисованную им на огромнейшем листе историю жестокого избиения Иродом невинных младенцев; переполненная бесчисленными обнаженными мужчинами и женщинами и живыми и мертвыми детьми с матерями и солдатами в разных позах, она показала его хороший рисунок в фигурах и понимание им мускулов и всех частей тела и принесла ему великую известность во всей Европе.

А кроме того, он сделал прекраснейшую деревянную модель с восковыми фигурами для гробницы английского короля, которая, однако, не была осуществлена Баччо, а передана Бенедетто да Ровеццано, который отлил ее из металла.

Возвратившийся из Франции кардинал Бернардо Дивицио Биббиена обратил там внимание на то, что у короля Франциска не было ни одного скульптурного произведения из мрамора, ни древнего, ни нового, а он ими очень интересовался, и он обещал его величеству уговорить папу прислать ему что-нибудь красивое. А после приезда кардинала от короля Франциска к папе прибыли два посла, которые, увидев статуи Бельведера, не могли нахвалиться Лаокооном. Находившиеся при них кардиналы

Медичи и Биббиена спросили их, понравилась ли бы подобная вещь королю, на что они ответили, что такой подарок был бы слишком щедрым. Тогда кардинал сказал: «Его величеству будет послано или это самое, или нечто подобное, так что никакой разницы между ними не будет». И, решив заказать другого Лаокоона, воспроизводящего древнего, он вспомнил о Баччо и послал за ним и спросил его, хватит ли у него духу создать Лаокоона, равного старому. Баччо ответил на это, что у него хватит духу создать не то что равного старому, а превосходящего его своим совершенством. Кардинал приказал ему приступить к работе, и Баччо, пока еще не прибыл весь мрамор, вылепил модель из воска, получившую большое одобрение, а кроме того, сделал белилами и углем картон, равный по размерам мраморному подлиннику. Когда же мрамор был доставлен, Баччо распорядился, чтобы ему сделали для работы в Бельведере крытую будку, и, приступив к старшему сыну Лаокоона, выполнил его так, что и папа, и все понимавшие в этом толк остались довольны, так как его статуя почти ничем не отличалась от древней. Тогда он приложил руку и к другому юноше, а также и к статуе отца, расположенной в середине, но далеко в этом не ушел, так как папа скончался, и место его заступил Адриан VI, а Баччо вместе с кардиналом воротился во Флоренцию, где продолжал изучать рисунок. Когда же после смерти Адриана VI папой стал Климент VII, Баччо поспешил обратно в Рим, чтобы поспеть на коронацию, для  которой он по повелению его святейшества делал статуи и полурельефные истории. А так как папа предоставил ему и помещение и жалованье, он возвратился к своему Лаокоону. Работа эта была завершена им в течение двух лет с таким совершенством, какого он не достигал более никогда. Помимо этого, он восстановил правую руку античного Лаокоона, которая была отломана и затеряна, вылепив из воска большую руку, соответствовавшую древней во всех ее мышцах, а по смелости и по манере от нее неотличимую, что и доказывало, насколько Баччо понимал искусство; эта модель и помогла ему восстановить руку на своем Лаокооне.

Работа эта понравилась его святейшеству настолько, что он изменил свои намерения и решил отослать королю другие древние статуи, а эту отправить во Флоренцию. И кардиналу Сильвио Пассерино, кортонцу, который был легатом во Флоренции и управлял тогда городом, он приказал поместить Лаокоона в палаццо Медичи, в торце второго двора, что и было исполнено в 1525 году.

Работа эта принесла большую славу Баччо, который, покончив с Лаокооном, начал рисовать историю на развернутом королевском листе бумаги, дабы удовлетворить желание папы, задумавшего расписать главную капеллу флорентийской церкви Сан Лоренцо мученичеством святых Косьмы и Дамиана на одной стене, а на другой – мученичеством святого Лаврентия, когда Деций поджаривает его на раскаленной решетке. Баччо нарисовал историю святого Лаврентия тончайшим образом, изобразив с большим толком и искусством одетые и обнаженные фигуры с различными положениями тел и отдельных членов, а также всевозможные действия тех, кто, окружая святого Лаврентия, исполняет свои жестокие обязанности, и в особенности нечестивого Деция, с грозным лицом торопящего огненную смерть невинного мученика, который, воздев руки к небу, предает Господу дух. Историей этой Баччо угодил папе так, что тот повелел болонцу Маркантонио выгравировать ее на меди, что Маркантонио с большой тщательностью и сделал, а папа, дабы украсить доблести Баччо, пожаловал его кавалером святого Петра.

Вернувшись после этого во Флоренцию, он узнал, что Джованфранческо Рустичи, его первый учитель, пишет историю с Обращением св. Павла. Поэтому, в целях соревнования со своим учителем, он начал картон с обнаженной фигурой св. Иоанна в пустыне, который левой рукой держит ягненка, а правую воздевает к небу. После чего он заказал холст и начал его расписывать, а когда работа была закончена, он выставил ее в боттеге своего отца Микеланджело, что насупротив спуска от Орсанмикеле к Новому рынку. Рисунок художники похвалили, а колорит не очень, ибо в нем была жесткость, а в живописи хорошей манеры не было; однако Баччо отослал картину в подарок папе Клименту, и тот поместил ее в своей гардеробной, где она находится и поныне.

Еще во времена Льва X, когда в Карраре готовили мрамор для фасада Сан Лоренцо, там была заготовлена глыба в девять с половиной локтей высоты и пять локтей ширины. Из этого мрамора Микеланджело Буонарроти собирался высечь гиганта в виде Геркулеса, убивающего Кака, и поставить его на площади рядом с гигантским Давидом, который был выполнен им раньше, ибо оба они, и Давид и Геркулес, должны были быть эмблемами дворца Синьории. И он уже сделал много рисунков и разнообразных моделей и искал милости папы Льва и кардинала Джулио деи Медичи, говоря им, что Давиду причинено было много ущерба мастером Андреа, скульптором, над ним работавшим и его попортившим. Но после смерти Льва нетронутыми остались и фасад Сан Лоренцо, и этот мрамор. Однако позднее, когда папе Клименту вновь пришло желание воспользоваться услугами Микеланджело для гробниц героев дома Медичи, которые он захотел поставить в сакристии Сан Лоренцо, снова понадобилось добывать мрамор. Учет расходов по этим работам вел ведавший ими Доменико Бонинсеньи. Он тайным образом начал побуждать Микеланджело вступить с ним в сделку относительно каменных работ по фасаду Сан Лоренцо, когда же Микеланджело отверг это, не желая запятнать свою доблесть обманом папы, Доменико возненавидел его так, что во всем шел против него, стараясь его унизить и очернить, делая это, впрочем, исподтишка. И так он добился того, что фасад отложили, в первую же очередь выдвинули сакристию, говоря, будто обе эти работы таковы, что должны были занять Микеланджело на много лет, и он уже уговорил папу мрамор, предназначенный для гиганта, передать Баччо, который сидел тогда без дела. По его словам, благодаря такому соревнованию двух столь великих людей его святейшество будет обслуживаться лучше, прилежнее и быстрее, ибо соперничество будет подталкивать и того и другого.

Совет Доменико понравился папе, и согласно ему он и распорядился. Получив мрамор, Баччо сделал большую модель из воска; это был Геркулес, зажавший голову Кака коленом между двумя камнями, очень сильно сжимая его левой рукой и удерживая его под собой, между ног, согнувшимся в мучительной позе. И видно было, как страдает Как под напором и тяжестью Геркулеса, напрягаясь каждым мельчайшим мускулом всего тела. Равным образом и Геркулес, склонив голову к поверженному врагу и оскалив сжатые зубы, поднимает правую руку и, с великой яростью размозжив ему голову, наносит ему второй удар своей палицей.

Когда Микеланджело узнал, что мрамор был передан Баччо, он очень сильно расстроился, и сколько он ни старался, он так и не сумел переубедить папу, так как тому действительно понравилась модель Баччо; к этому добавлялись обещания и бахвальство Баччо, который хвалился, что превзойдет Давида Микеланджело, в чем ему помогал и Бонинсеньи, заявлявший, что Микеланджело норовит все забрать в свои руки. Так и лишился город редкостного украшения, каким, несомненно, стал бы этот мрамор, если бы он был обработан рукой Буонарроти. А вышеупомянутая модель Баччо находится ныне в гардеробной герцога Козимо, и он ее очень ценит, да и художники признают ее вещью редкостной.

Для осмотра мрамора в Каррару был послан Баччо, главным же мастерам попечительства Санта Мариа дель Фьоре было поручено вывезти его водой вверх по течению реки Арно до Синьи. Так мрамор был доставлен на расстояние в восемь миль от Флоренции, и когда его начали переправлять с реки на землю, так как от Синьи до Флоренции река очень мелкая, мрамор упал в воду и из-за своих размеров так погрузился в песок, что мастера никакими ухищрениями вытащить его не смогли. Однако папа приказал достать мрамор во что бы то ни стало, и отправленный туда попечительством старый и изобретательный каменных дел мастер Пьеро Росселли придумал такой способ: он отвел в сторону течение воды, подкопал берег реки и, сдвинув с места мрамор воротом и лебедкой, вытащил его из Арно и опустил на землю, за что получил величайшее одобрение. Кое-кто, вдохновленные этим происшествием с мрамором, сочинили и тосканские, и латинские стихи, остро колющие Баччо, которого терпеть не могли за то, что он был величайшим болтуном и много злословил и о Микеланджело, и о других художниках. Один из писавших и воспользовался этой темой в своих стихах, говоря, что мрамор, испытавший, как его однажды для пробы уже коснулось мастерство Микеланджело, и знавший, что руками Баччо он будет изуродован, отчаялся в своей столь горькой судьбе и сам бросился в реку.

Когда мрамор вытаскивали из воды и трудности еще мешали завершить работу, Баччо обмерил его и выяснил, что ни высота его, ни толщина не дают возможности высечь из него фигуры до первоначальной модели. Поэтому, захватив с собой обмеры, он и отправился в Рим и уговорил папу разрешить ему в силу необходимости отступить от первоначального проекта и составить другой. Он сделал несколько моделей, одна из которых понравилась папе больше других, а именно та, где Геркулес зажал Кака между ногами и, ухватив за волосы, держит его, как пленного; ее-то и порешили пустить в работу и выполнить.

Когда Баччо возвратился во Флоренцию, оказалось, что Пьеро Росселли уже доставил мрамор в попечительство Санта Мариа дель Фьоре: сначала он уложил на земле длинные гладко обструганные ореховые брусья и, сменяя их по мере того, как продвигался мрамор, под который он подкладывал на эти брусья круглые катки, обитые железом, и подтягивая его тремя лебедками, к которым он был привязан, он и доставил его до попечительства без затруднений. Установив там глыбу, Баччо начал лепить глиняную модель такой же величины, как мрамор, по последнему своему проекту, сделанному в Риме, и, приложив много старания, закончил работу в несколько месяцев. Тем не менее многим художникам показалось, что в этой модели не было той непосредственности и той живости, какие требовались и какие были вложены им в первоначальную модель. После чего Баччо приступил к обработке мрамора и, обрубая его кругом, дошел до пупка, причем, высекая постепенно члены фигуры, он следил за тем, чтобы они точно соответствовали таким же на большой глиняной модели.

В то же самое время он взялся расписать очень большую доску для церкви Честелло и нарисовал для нее очень красивый картон с усопшим Христом и окружающими его Мариями, Никодимом и другими фигурами; однако доска так и осталась нерасписанной по причине, о которой будет рассказано ниже. В то же время он нарисовал еще один картон для картины со Снятием Христа со креста, где его на руки принимает Никодим, мать плачет в ногах его и ангел держит в руке гвозди и терновый венец. Он тут же начал писать и красками и, закончив работу очень быстро, выставил ее на Новом рынке в мастерской своего друга ювелира Джованни ди Горо, дабы узнать мнение людей и что скажет о ней Микеланджело. Привел Микеланджело посмотреть на нее ювелир Пилото, и тот, рассмотрев все внимательно, сказал, что удивляется, как это такой столь хороший рисовальщик, как Баччо, выпускает из своих рук такую жесткую и лишенную изящества живопись, и что он видел, как плохой живописец выполняет свои вещи куда лучше. Суждение Микеланджело Пилото передал Баччо, который хотя его и ненавидел, понял, что он говорит о нем правду. И в самом деле, рисунки Баччо были прекраснейшими, с красками же он справлялся плохо и без всякого изящества, и потому он решил, что сам живописью заниматься больше не будет, и нанял молодого человека, который обращался с красками весьма ловко и которого звали Аньоло и который был братом превосходного живописца Франчабиджо, за несколько лет до того умершего.

Этому Аньоло он и хотел передать доску для Честелло, но она так и осталась недописанной по причине государственного переворота 1527 года во Флоренции, когда после разгрома Рима Медичи покинули Флоренцию. А так как в Риме Баччо не чувствовал себя в безопасности, находясь в особой вражде с одним из своих соседей по имению Пинциримонте, принадлежавшим к народной партии, он, зарыв в этом имении несколько камей и небольших бронзовых фигур, принадлежавших Медичи, переехал в Лукку.

Там он оставался до коронования императора Карла V в Болонье, а затем, показавшись папе, он вместе с ним возвратился в Рим, где, как обычно, получил пристанище в Бельведере. Пользуясь пребыванием Баччо в Риме, его святейшество решил выполнить обет, данный им в то время, когда он находился в заключении в Замке св. Ангела. Обет же заключался в том, чтобы завершить круглую мраморную башню, что насупротив моста, ведущего к замку, семью большими бронзовыми фигурами, в шесть локтей каждая, лежащими в различных позах и как бы венчаемыми ангелом, который, по его замыслу, должен был стоять посреди башни на колонне из разноцветного мрамора, будучи сам из бронзы и с мечом в руке. Фигура ангела должна была, по его мысли, изображать архангела Михаила, хранителя и стража Замка, который своею милостью и помощью освободил и вывел из темницы папу; семь же лежащих фигур означали семь смертных грехов. Этим хотел он сказать, что с помощью ангела-победителя одолел он и поверг в прах врагов своих, преступников и нечестивцев, которые и разумелись в семи сих фигурах под видом семи смертных грехов. Его святейшество повелел сделать модель этой работы и, одобрив ее, приказал Баччо приступить к лепке глиняных фигур предполагаемых размеров, дабы потом вылить их из бронзы. Баччо принялся за работу и вылепил в одном из помещений Бельведера одну из глиняных фигур, которая весьма была одобрена. И вместе с нею, чтобы провести время и посмотреть, как у него выйдет литье, он вылепил много мелких круглых скульптур в две трети натуры, вроде Геркулесов, Венер, Аполлонов, Лед и других, что только приходило ему в голову, поручив отлить их из бронзы мастеру Якопо делла Барба, флорентинцу, и получились они отлично. Он раздарил их затем его святейшеству и многим синьорам; некоторые из них находятся сейчас в кабинете герцога Козимо, среди более сотни самых редкостных древних, а также и новых.

В то же время Баччо выполнил историю с мелкими барельефными и полурельефными фигурами, изображающую Снятие со креста; эта редкостная работа была весьма тщательно отлита им из бронзы. В законченном таким образом виде он подарил ее в Генуе Карлу V, высоко ее оценившему, в знак чего его величество пожаловал Баччо командором и кавалером ордена св. Иакова. Много милостей ему оказал также и дож Дориа, а Генуэзская республика заказала ему мраморную, в шесть локтей, статую Нептуна в виде дожа Дориа для площади, куда она должна была быть поставлена в память доблестей князя и величайших и редкостных благодеяний, полученных от него его родиной Генуей. Эта статуя была заказана Баччо за одну тысячу флоринов, из которых пятьсот он получил вперед и немедленно отправился в Каррару, чтобы обтесать ее в каменоломне Польваччо.

Властвовавшее во Флоренции после ухода Медичи народное правительство использовало Микеланджело для строительства городских укреплений, а кроме того, ему показали и мрамор, который Баччо начал обкалывать, а также модель Геркулеса и Кака с предложением, чтобы его взял Микеланджело и, если мрамор не слишком обколот, высек из него две фигуры по своему усмотрению. Осмотрев мрамор, Микеланджело внес другое предложение: отказавшись от Геркулеса и Кака, высечь Самсона, попирающего двух филистимлян, им побежденных, из коих один уже мертв, другого же, еще живого, он собирается добить, ударяя его наотмашь ослиной челюстью. Но ведь случается часто и так, что человек предполагает, а Бог располагает, и

так получилось и тогда: началась осада Флоренции, и пришлось Микеланджело вместо полировки мрамора подумать о другом и, ввиду опасений сограждан, из города убраться. Когда же война кончилась и было заключено перемирие, папа Климент повелел Микеланджело возвратиться во Флоренцию для завершения сакристии Сан Лоренцо и послал туда же Баччо, чтобы он позаботился о завершении гиганта; и вот, занявшись этим делом, Баччо и поселился в палаццо Медичи, а дабы показать свою преданность, писал его святейшеству чуть не каждую неделю, причем помимо вопросов, относящихся к искусству, он вторгался в частную жизнь отдельных граждан и тех, кто управлял государством, навлекая на себя этими мерзостными услугами еще больше недоброжелательства, чем прежде. И когда герцог Алессандро возвратился от двора его величества во Флоренцию, граждане указали ему на гнусные способы, какие применял по отношению к ним Баччо, вследствие чего и работе его над гигантом граждане как только могли препятствовали и мешали.

В это время, после того как закончилась венгерская война, папа Климент и император Карл встретились в Болонье, куда прибыли также кардинал Ипполито Медичи и герцог Алессандро, и Баччо решил, что пришло время и ему приложиться к туфле его святейшества, причем он захватил с собой полурельефную, отменно выполненную картину, высотой в локоть и шириной в полтора, с Христом, бичуемым у столба двумя обнаженными людьми. Он поднес ее папе вместе с медалью, выполненной по его просьбе его ближайшим другом Франческо из Прато, на лицевой стороне которой был портрет его святейшества, а на оборотной – Бичевание Христа. Когда же его святейшество принимал этот дар, Баччо изложил ему все затруднения и неприятности, препятствовавшие ему завершить своего Геркулеса, и обратился с просьбой, чтобы он вместе с герцогом создали ему возможность довести работу до конца, присовокупив о зависти и ненависти к нему в этом городе, а так как он был до ужаса и красноречив, и неистощим на доводы, он уговорил папу поручить герцогу Алессандро заботу и о завершении творения Баччо, и об установке его на площади.

В это время умер отец Баччо, ювелир