Лариса уже наливала кофе в термосы.

— Рисуешь все?

— Рисовал, пока не затарахтела твоя кофейная техника.

— Мешает?

— Нет. Наоборот. Я стал интенсивно, продуктивно и абстрактно думать об окружающей конкретике.

— И каков практический выход продукта?

— Решил, что сдержанность, отсутствие вспыльчивости, внутренняя бесконфликтность и будут прежде всего главными проявлениями, лучшими показателями ума.

— Чем упрекать, приложил бы лучше и свои усилия. Это ж не на один день.

— Я тебя предупреждал: ни ради движимости, ни ради недвижимости утруждать свои пальцы лишними ударами друг о друга не стану.

— Ты говоришь, как представитель иной, более развитой цивилизации: понять тебя я не могу, а допустить, что это глупость, не смею.

— Уже слышу разумные речи. Объясняю: вещи ограничивают свободу. Чем терзаться, изыскивая пути наилучшего употребления имущества, лучше получать радость, наблюдая, как и что у других. Ради вещей — никаких лишних трудов.

— Да не ради вещей! Ради удобства и удовольствия. Сам же ездить будешь. Тебя ж возить придется.

— Можно и на такси.

— На такси! Да ладно, что там машина!.. Ты работаешь дома: пишешь, считаешь, думаешь, лежишь, пьешь…

— Дома? Пью? Редко.

— Тем более. Дома ты же можешь проявить себя хозяином, вождем семьи…

— Нет, нет! Вы, женщины, берете все в свои руки. Вы и у станков, и в поле, и в самолете, и даже в хирургии, что уж совсем напрасно, по-моему. Вы загоняете нас в подполье… Я согласен… Берите, забирайте свою эмансипацию и лидируйте на здоровье…

— Ты? В подполье? Ты на тахте.

— Да. Но работаю. Зарабатываю тебе, вам, всем… деньги. Вот и берите… Берите деньги, берите душу, берите тахту, постель, бумаги… Берите в полон, я подчиняюсь… Но тело и время оставьте мне.

— Душа и деньги!..

— Ну, не точно. Даже на работе я не могу позволить себе решать те задачи, которые хочу, а только те, которые необходимо. Поэтому дома определяй задачи ты. Но оставь мне мое тело и время, пожалуйста.

— А я на работе что? Оперирую что хочу или что надо?

— Ты, во-первых, начальник: многое решаешь сама, тебе привычно. Во-вторых, в-главных, ты вурдалак, ты вампир, ты от любой операции получаешь радость и удовольствие, поэтому продолжай и дома — командуй.

— Ну ладно. Давай прекратим споры. Прекратим. Не время. Делай что хочешь. Иди работай.

— Молодец. Командуешь. Получается. Но теперь я должен обрести душевный покой, сначала прийти в себя. Споры всегда уводят мозги в сторону от продуктивного мышления.

— Хватит, хватит, прекратили. И стань на голову.

— Так и сделаю. Постою, подумаю.

— Подумай, подумай. Лучше б не пил — обошелся бы без своей йоговатости. Не грешил бы — и каяться не пришлось.

— Каяться, кума, надо всегда. Без греха нет ни покаяния, ни радостей. — Станислав повернулся и спокойно, вальяжно двинулся к себе в комнату. — Кстати, а где вы проводите свои игрища, или бдения, или гульбу, — не знаю, как это определить?

— Напротив райисполкома. Мамочка, обед я сготовить не успею. Кольке-то есть обед?

— А как же! Что ж он, голодать будет, что ли? Лариса собрала термосы, кинула какие-то пакеты из холодильника в сумку и побежала одеваться.

Все бегом, все быстро. И как она ухитрялась бегать по столь малому пространству их квартиры!

Надев пальто, она приоткрыла дверь мужниной комнаты и тявкнула туда:

— Осторожно, здесь злая собака.

В ответ откуда-то снизу, от пола, она услышала:

— Злая собака сбегает. — Интонация была примирительной.

Голова Стаса покоилась теменем на коврике, руки от сцепленных пальцев до локтя обтекали голову в виде замка, помогающего устойчивости, ноги покачивались на уровне Ларисиных глаз. Она оглядела привычную картину — ноги, стол, бумаги, пепельницы, — махнула рукой и побежала, крикнув в закрывающуюся дверь:

— Гедонист плюшевый!

Все это, пожалуй, было не злобно, а скорее привычно: обязательная дань их обычным отношениям. Так она подумала… Впрочем, она не подумала, она знала. Думают, когда не знают, а когда знают — делают. Она знала, что Стас ей близок, близок по духу. Близость кровную она не признавала.

Лариса, не дожидаясь лифта, сбежала вниз по лестнице.

Тамара уже была около машины. Они уселись и понеслись, как на сказочной огненной колеснице, в бой за свое счастье. Они торопились, и в одном месте лихая, спешащая автоамазонка нарушила спокойное движение машин — подрезала путь при обгоне. Водитель гуднул, погрозил кулаком и что-то неслышное крикнул им вдогонку. По странной и не всегда праведной солидарности сидящих в одной машине Тамара стала ругать возмутившегося, грозившего кулаком коллегу по дороге.

— Да нет, Томик. Это я не права. Вот и ГАИ свистит. Все правильно.