Глава XIII. В пылающих недрах

 

Если бы во время этой битвы, происходившей под землёй, можно было приподнять восемнадцатиметровую крышу каменоломен или сквозь толстые пласты почвы и известняка увидеть то, что происходило в галереях этой неприступной крепости, – наблюдателю представилась бы совершенно необычная картина. Он увидел бы, что иногда многолюдная группа немцев, вооружённая автоматами, не может пробиться в узкий коридор, который защищает один партизан с пистолетом и гранатами.

Он разглядел бы, что кое‑где противники находятся на расстоянии всего лишь двух‑трёх метров друг от друга, причём защитники подземной партизанской твердыни спокойно стоят за углом штрека, пропуская мимо себя на расстоянии нескольких дюймов поток трассирующих пуль, которые оставляют цветной нитевидный след в темноте. И стоят партизаны, сращённые с камнем, во весь рост, не маскируясь, не припадая к земле, хорошо зная, что ни на один волосок не продвинется в их сторону цветной пучок вражеских пуль, потому что направление их полёта ограничено узким коридором и пуля не свернёт за угол.

Подивился бы наблюдатель, поднявший крышу подземной крепости, каменному спокойствию хозяев подземелья, иногда чуть насмешливому мужеству их, молчаливой ненависти, которая заставляла партизан забывать об опасности. Понял бы он, как искусно и расчётливо партизаны ведут бой с сотнями фашистов, изощряющихся в применении всевозможной военной техники.

Но никто не мог приподнять пласты земли и камни, и под их толщей, в узких подземных тоннелях, в вековой темноте, куда тщетно вонзались лучи прожекторов, встречая на пути каменные стены и завалы, уже много часов кряду шла жестокая битва.

Володе как связному пришлось побывать в этот день на самых различных участках боя. Обвалы и взрывы кое‑где нарушали телефонную связь между караулами. Тогда посылали на эти участки пионеров. Быстроногие мальчишки, давно уже изучившие все коридоры и каждый поворот галерей, знали теперь каменоломни не хуже самого Жученкова. Они носились из яруса в ярус, передавая приказы, принимали донесения, вызывали помощь из санчасти и пробовали совать свой нос в такие места, где получали любовно, но увесисто по затылку.

Когда Володя по распоряжению начальника штаба явился для связи в верхний ярус, находившийся тут Лазарев дал ему поручение, которое сперва несколько обидело маленького разведчика.

– Иди‑ка сюда, Володя, – тихо подозвал он мальчика. – Прими‑ка ты этого жителя нашего да снеси куда‑нибудь к шутам подальше.

В этом штреке было почти совсем темно, и Володя не сразу понял, что ему передаёт командир. Он почувствовал лишь барахтанье чьих‑то лап. Мокрый тёплый язык лизнул его в шею, и под ухом кто‑то ласково заскулил.

– Пиратка это комиссара, – пояснил Лазарев. – Отвязался, носится везде, хозяина ищет… Замри, дурень! Цыц, говорю!

– Вот скаженна собака, – проговорил оказавшийся по соседству дядя Гриценко. – До чего бессознательный пёс, ну без всяких понятий! Цыц! Ещё выболтает немцам наше местонахождение.

– Живо, Дубинин! – скомандовал Лазарев. – Бери собаку и отведи куда‑нибудь поглубже.

Но не так просто было унять собачью радость. Пират вырвался из рук Володи; прыгая вокруг него, старался достать языком до его лица, звонко лаял и повизгивал. Володе пришлось обхватить собаку поперёк туловища, прижать к себе её морду и тащить на нижний ярус. Оба считали себя глубоко оскорблёнными: Володя – тем, что в боевой обстановке, когда он оказался на передовом посту, его заставили таскать какую‑то собаку, а Пират – возмущённый столь бесцеремонным обращением. На счастье Володи, он встретил на пересечении галерей Толю Ковалёва, который спешил в штаб.

– Стой, Толик! – скомандовал Володя. – Прими Пиратку и давай его живо на нижний ярус. Сам командир велел, а мне надо туда возвращаться…

Когда он, с трудом переводя дыхание от быстрого бега по крутым подземным переходам, снова вернулся к Лазареву, командир и находившийся при нём дядя Гриценко прислушивались к странным звукам, доносившимся из‑за стенки, которая преграждала здесь доступ в штольню с поверхности.

– Тихо, – еле слышно, в самое ухо Володе, шепнул Лазарев и показал на стенку. – Держись в сторонке. Там – слышишь? – они стенку разбирают.

Шум за стеной становился слышнее. Лазарев совсем загасил и без того едва горевшую лампочку. В полном мраке слышно было только, как осыпались камни стены. Кто‑то снаружи пытался разобрать её. Вдруг под самым потолком возникла полоса света. Ещё несколько камней упало из‑под свода штольни. Лазарев и Гриценко подтолкнули друг друга в недоумении. В отверстии у верха стены появился фонарь «летучая мышь». Немцы с такими никогда не ходили. Партизаны насторожились, замерев неподвижно, придержав дыхание, чтобы как‑нибудь не выдать своего присутствия. И вдруг до их слуха ясно донеслась из‑за стены немецкая речь. Потом кто‑то отчётливо произнёс по‑русски:

– Никого там нет. Ясно…

Лазарев нащупал в темноте плечи дяди Гриценко и Володи и, повелительно нажимая на них, отвёл их обоих за угол, в поперечную галерею. Оттуда можно было хорошо наблюдать за всем, что происходит у стенки. Свет фонаря, проникавший сквозь дыру в стене, был хорошо виден. Лазарев приказал держать отверстие на прицеле и по первому же его знаку открыть огонь. Володя заёрзал в темноте от волнения и тут же получил легонько по макушке от дяди Гриценко.

Лазарев громко крикнул:

– Кто?

Из‑за стенки никто не отозвался. Фонарь задрожал в отверстии стены, но продолжал оставаться там. Лазарев, тоном угрозы ещё громче закричал:

– Кто, спрашиваю?

Из‑за стенки неуверенно откликнулся дребезжащий голос:

– Это я, Миронов.

– Тебе чего здесь надо?

– Да я, понимаете, за этим… за строительным камнем спустился, сараюшку сложить… А тут кругом пальба началась. Боюсь теперь обратно наверх выйти. Пропустите низом, прошу, дорогие граждане!

– Нашёл подходящее время за камнем ходить, – сказал Лазарев. – Ты кому же хоромы собираешься строить?

Миронов промолчал.

Лазарев спросил его:

– Погоди… Миронов Сидор?

– Он самый, – откликнулся уже развязней Миронов. – А это кто?

– Так это ты на модных каблучках у нас тут гуляешь, гостей за собой водишь? – грозно спросил Лазарев, вдруг отчётливо вспомнив одного из поселковых жителей, щеголеватого Миронова, служившего когда‑то в Керчи приказчиком у миллионеров Месаксуди: тщедушный, плюгавенький, он, чтобы казаться выше, носил всегда ботинки, стачанные по особому заказу – с непомерно высоким каблуком. Вот чьи следы отпечатались недавно на песке в галереях верхнего яруса! – Ты один? – спросил Лазарев.

– Один, один, совсем одинёшенек! Попал, понимаешь… – неуверенно проблеяли за стеной.

– Так. Значит, один? И никого с тобой нет?

Испуганный тоном Лазарева, Миронов плаксиво зачастил:

– Ну да, никого! Говорю ж, я один. Вы только, граждане, стрелять не вздумайте, пожалуйста. Один я…

– Ты‑то предатель один. Предателей у нас немного. А фашистов сколько привёл, пёс паршивый? – настойчиво и хмуро спросил Лазарев.

– Никого, никого… Ой, не стреляй!..

– Зачем же стрелять… На одного тебя тратиться не станем, – с холодным, колючим, как штык, спокойствием произнёс Лазарев.

И, неожиданно выскочив из‑за угла галереи в штольню, он оказался под отверстием в стене. Володя слышал, как он опять пробормотал: «Зачем стрелять… Подохнешь и так со всей твоей компанией». И, поднявшись во весь рост, он бросил в пролом стены гранату. Сам он кинулся в сторону и лёг. Фонарь Миронова вылетел из дыры. Раздался взрыв. Из отверстия в стене повалила известковая пыль, мутно клубившаяся в слабом свете, который теперь шёл через отверстие. По ту сторону стены послышался топот многих ног, крики. Дядя Гриценко и Володя несколько раз выпалили в сторону пролома. Слышно было, как немцы бегут к выходу. Но вдруг там, за стеной, раздался такой грохот, что по сравнению с ним все взрывы, которые были в этот день, показались пустяком. Воздушная волна докатилась до коридора, где сидел Володя, и крепко встряхнула его.

– Эге ж, добре! Это Владимир Андреевич, – сказал дядя Гриценко.

– Да, узнаю его голос, – согласился Лазарев.

Дядя Гриценко не ошибся. Жученков, которого в отряде называли пиротехником за «фейерверки», устраиваемые им врагу, подготовил фашистам ловушку у выхода из штольни. У него на всех основных ходах была заложена взрывчатка. Он её искусно замаскировывал, а где‑нибудь в стороне за поворотом выводил под камнем зачищенный конец провода, который шёл к запалу. Достаточно было присоединить к этому проводу переносную батарейку, соединить контакты – и у выхода рушился взорванный камень, заваливая всё. Сейчас, находясь в боковой галерее и следя оттуда за продвижением немцев, которых предатель Миронов вёл к караулу «Передовой», Жученков приготовился взорвать заряд и ждал удобного случая для своего «фейерверка».

Взрыв был так силён, что самого Жученкова, который находился в боковой штольне, метров за сорок от стены, отбросило в сторону. Каменная белесоватая пыль окутала всю галерею, и, когда Жученков вышел к Лазареву и зажёг свой фонарь, он был похож на мельника. Лазарев, Володя и дядя Гриценко – все судорожно кашляли: в темноте они наглотались испорошённого ракушечника.

Жученков боковыми коридорами, в обход защитной стены, провёл командира и Володю к месту взрыва. Пыль и дым постепенно осели. Володя, приглядевшись, был поражён: перед ним под обломками камня, осыпанные густой белой пылью, в разных местах лежали убитые гитлеровцы. Их было очень много. Ни один из тех, кто проник в штольню за Мироновым, не добрался до выхода. Осветив фонарём один из углов обвалившейся штольни, Володя вздрогнул от отвращения: из‑под рухнувшей глыбы известняка торчала нога в узком ботинке с непомерно высоким каблуком.

– Неплохо сработано, – сказал Лазарев. – Ну, сюда уж сегодня вряд ли кто сунется: здесь всё завалило. Не пожалел ты товару, Владимир Андреевич!

– Для милого дружка и серёжку из ушка! – отвечал Жученков, сплёвывая набившуюся ему в рот пыль. – Жаль только, камня лишнего накрошил. У меня тут богатое залегание. На Дворец культуры намечал оставить. Известняк – первый сорт: что цвет, что структура! – Он поднял обломок камня, пощёлкал ногтем. – Красота камень! А пошёл на такую мразь…

Лазарев приказал Володе отправиться в штаб, сообщить Петропавловскому обо всём и ждать его дальнейших распоряжений. Когда Володя вбежал в штаб, Петропавловский, прижимая к уху трубку телефона, слушал донесение, а в другой руке держал трубку второго аппарата.

– Послушай, Дубинин, что там? – Он сунул в руку Володе согревшуюся трубку.

Володя прижал трубку и услышал далёкий, надсадный голос:

– Штаб? Это штаб? Это кто? Дубинин? Вовка? Слушай, это говорит Крупеня, который на секторе «Волга». Слушай, скажи начштабу: немцы сбросили в шурф бочки с горючим, а потом – мин штуки три. Взрыв, понимаешь… От горючей смеси обшивка ствола занялась. Пожар получается. А тут склад у нас, баталерка как раз рядом… Ты доложи скорей.

Володя быстро сообщил всё Петропавловскому, который продолжал отдавать какие‑то приказания на другой сектор. Услышав о пожаре, Петропавловский крикнул в свою трубку: «Минуту!» – и, оторвавшись от неё, бросил Володе:

– Скажи, сейчас примем меры – помощь пришлём. А ты, Володя, передай это и беги за Манто. Пускай всех своих людей туда гонит.

Володя передал Крупене то, что ему сказал Петропавловский, и услышал в трубку:

– Какие меры? Воды нет! И нас на карауле двое. Ежели уйдём от хода, немчура полезет. Они уже совались сюда, да мы отогнали. Отойдём – опять полезут… Чего, чего?.. Пришлёте помощь, говорите? Скорей давайте! Кого? Повара? Яшу Манто? На кой чёрт повара? Ну ладно, пусть повар идёт, скорей только… А то сгорим тут.

Через несколько минут в дымной галерее, которая примыкала к подземному продовольственному складу, были уже Манто, Володя, Ваня Гриценко и тётя Киля. Прибежал сюда и комиссар, обладавший удивительной способностью вовремя, словно по наитию, попадать в самые опасные участки, где требовалась срочная, решительная помощь. Склад уже окутало дымом. Свет фонарей расплывался в мути. Впереди горели деревянные подпоры шахты, столбы и доски крепления. Едкий дым стлался по галерее: ему не было выхода. Стена, отделявшая галерею от вентиляционного шурфа, через который фашисты сбросили мины, мягко рухнула, но шурф сверху завалило камнями.

Комиссар приказал надеть противогазы. Володя совсем забыл, что у него имеется на боку спасительная сумка. У него уже больно резало и щипало глаза. Слёзы так и лили из них. Саднило горло. Кололо, как иглами, ноздри.

– Уйди ты отсюда! Беги, спасайся! – глухо прокричал Володе комиссар через пульсирующую резину противогаза, которая то вспучивалась, то опадала от его тяжёлого дыхания. – Уходи! – гудел комиссар.

Но Володя неотступно следовал за ним в клубившуюся полутьму.

Теперь комиссар шёл впереди, пытаясь светом своего фонаря пробить густой слой дыма. Котло словно плыл в жёлто‑сизых вязких волнах. Дым стлался понизу и придавливал к земле огонь, маленькие язычки которого, потрескивая, медленно подползали по доскам к складу. Дым не давал пламени быстро распространяться, но оно со злым упорством, прожорливо, хотя и медленно, подбиралось к продуктовой базе. Здесь было много горючего материала: ящиков, стружек, досок. Не больше трёх метров осталось пройти огню, чтобы под землёй забушевал гибельный пожар, который уже нельзя было бы затушить никакими силами.

И ни капли воды не имели люди, прибежавшие сюда, чтобы бороться с огнём. Не тащить же было мисками и стаканами последние остатки воды из резервуара, укрытого Манто в надёжном месте!

И тогда комиссар первый кинулся топтать пламя, глушить языки огня шапкой, которую он держал в руках, после того как надел противогаз. Манто, Володя, Ваня Гриценко и прибежавшие из камбуза женщины, не чувствуя ожогов, чуть не голыми руками прихлопывали огонь, забрасывали его горстями известковой выли. Кто‑то из партизан притащил лопаты. Их расхватали в одно мгновение. Теперь работа пошла более споро: лопатами черпали густую пыль, толстым слоем покрывавшую каменный пол, закидывали ею огонь, сбивали пламя. На Яше Манто уже два раза вспыхивала одежда, но он продолжал лезть в самый огонь…

Где‑то недалеко слышались выстрелы, ухали взрывы. Сверху доносился шум боя. Гибель могла прорваться через любой ход и снаружи, а здесь, внизу, в густом дыму, люди бились с огнём, который грозил теперь крепости из‑под земли.

Володе стало нестерпимо душно в противогазе, должно быть плохо надетом. Он сорвал с себя маску и стал ею бить пламя. Он слышал, как постреливают от жара у него на голове спаленные волосы, зажмурил глаза, плотно стиснув обожжённые веки, и всё бил и бил пламя, топтал его, но вдруг почувствовал, что дыхание у него кончилось. Что‑то завалило ему рот. В тот же миг как будто большой камень ударил его по темени. Он упал лицом вперёд, прямо в огонь.

Подоспевший комиссар рывком ухватил Володю своими цепкими руками и вынес обеспамятевшего мальчика из пекла.

Очнулся Володя в санчасти довольно скоро. Сперва ему показалось, что на руках и на ногах у него лежат тяжёлые камни и он поэтому не может шевелиться; самая тяжёлая глыба лежала на груди и не давала дышать. Володя собрался с силами, перевёл дух и почувствовал, что камень свалился куда‑то в сторону. Он повернулся на бок, беспомощно моргая глазами, которыми уставился на Марину, растиравшую ему виски.

– Лежи, лежи! Надышался, – сказала она ему. – Надо ж было тебе в самое полымя лезть!

– А комиссар?

– Комиссар уже где‑то наверху воюет. Лежи спокойно – всё потушили. Там уже новую стенку теперь ставят у склада. Ну, герой, – добавила докторица, – перетрусил, сознайся? А момент действительно был жутковатый. Всем бы нам конец.

В голове у Володи шумело. Время от времени он испытывал какие‑то нехорошие, тупые толчки во всём теле и ничего не мог сделать с руками, ногами, которые сами начинали дёргаться; после этого все мышцы словно размякли и нельзя было двинуться: руки и ноги становились как будто ватными.

В санчасть заглянул дядя Манто. Фартук у него обгорел; из‑за пояса, рядом с рукояткой кухонного ножа, свисал смятый противогаз с болтавшимся на ходу толстым резиновым хоботом. На потном, закоптелом лице дяди Яши гуляла его неистребимая улыбка. Он протянул Володе пончик:

– Ну, хлопчик, геройски действовал! Получай от имени камбуза.

Но Володя и видеть не мог пончика – так его мутило.

– А попить нет, дядя Яша?

– Водички, дорогой, больше не могу выдать. Ты свою двойную порцию утром выпил. На тебе, хлопчик, мою фляжку. Мне что‑то пить неохота.

Он быстро сел на край койки, приподнял Володину голову и чуть ли не насильно сунул ему в рот горлышко своей фляги. Володя жадно хлебнул несколько больших глотков и оттолкнул руку Манто. Ему стало лучше. Он уже спустил ноги, чтобы бежать в штаб, но опять всё закружилось перед его глазами, и ему пришлось откинуться на подушки.

Он не знал, сколько часов пролежал так, ко всему безразличный, ничего не слышавший. Но когда он очнулся, наверху всё ещё ухали – правда, реже – раскаты взрывов, доносился треск выстрелов. Володя поднялся, держась за стену. В санчасти никого не было. Потом близко послышался говор, учащённые шаги. Простыня, закрывавшая вход в санчасть, заколебалась. Показавшаяся из коридора Нина Ковалёва отдёрнула её в сторону, и Володя увидел Важенина, Любкина и Шульгина, которые несли окровавленного лейтенанта Сергеева. Всё плечо и шея его были залиты кровью. Гимнастёрка на груди была так разодрана в клочья, словно кто‑то мелкими щипцами выхватывал из неё по лоскутику. Надя Шульгина поддерживала ладонями откинутую назад голову Сергеева. За ним внесли ещё кого‑то, завёрнутого с головой в плащ‑палатку, протёкшую кровью.

Лейтенанта уложили на койку. Марина попросила всех выйти. Володя вышел за простыню, висевшую у входа, и узнал подробности несчастья, которое стряслось в секторе «Киев».

Там разыгралась решающая схватка партизан с гитлеровцами. Немцы пытались войти в каменоломни через этот сектор по трём параллельным штольням, которые они расчистили взрывами. Фашисты шли, заливая путь под землю ослепительным светом мощных прожекторов. Сюда были брошены главные силы наступавших, а в группе Сергеева, которая должна была остановить их, насчитывалось, даже после того как на помощь ему подоспели Москаленко, Дерунов и Пекерман, всего лишь девять человек. Правда, здесь были все отборные, испытанные люди: Важенин, Шустов, Юров, Емелин, Любкин.

Немцы действовали очень осторожно. Они теперь оставляли на своём пути охранение у каждого бокового прохода.

Группа Сергеева отступила к перекрёстку галерей, сходившихся к наклонному коридору, который шёл в нижний ярус, к сердцу подземной крепости. Здесь и организовали оборону. Нельзя было пропустить врага дальше.

Бой произошёл как раз над штабом отряда, расположенным на втором горизонте каменоломен. Петропавловский со своего поста тревожно прислушивался к тому, что происходило над его головой.

Дела там сложились неблагоприятно для партизан. Был тяжело ранен Дерунов, стоявший в засаде, но на мгновение оказавшийся в луче прожектора. Сменивший его старый, опытный партизан Пантелей Москаленко притаился в боковом проходе. Он ждал, когда по основному коридору пройдут солдаты, несущие прожектор, и собирался гранатой уничтожить источник света, который очень облегчал положение противника. Но не заметил старый партизан, как обошли его гитлеровцы сзади. Он оказался зажатым в поперечной галерее, соединявшей два основных хода. Увидев позади себя отсветы второго прожектора, ползущие по большой галерее, Москаленко, уже сражавшийся в этих каменоломнях в девятнадцатом году, понял, в какую беду он попал. Надежды скрыться не было: спасительная темнота покинула его. И тогда Москаленко решил пойти на прорыв, и уж если погибать, то с такой музыкой, которая долго будет стоять в ушах гитлеровцев…

Медленно наливалась светом галерея за ним. Москаленко стоял, прижавшись к стене. Он пока ещё был в тени. У него осталась одна граната. Ею он думал взорвать прожектор вместе с солдатами, которые тащили его, и, воспользовавшись темнотой, пробиться в другие ходы. Но всё вышло не так, как наметил Москаленко.

То ли дрогнула рука у старого партизана, то ли просто очень не повезло ему, но запущенная им граната ударилась о каску гитлеровского солдата, откатилась к стене и разорвалась здесь же, в боковом штреке. Москаленко видел, как подкосило и заволокло густой пылью стоявших в проходе троих гитлеровцев, видел, как поднялся мутный столб известковых песчинок, мелко поблескивавших в луче прожектора. Он не заметил, что осколок гранаты ранил его же самого, и хотел проскочить через освещённую галерею в противоположный подземный коридор. «Эх, гранату бы мне сейчас ещё одну!» – пробормотал Москаленко и рванулся наперерез гитлеровцам, шедшим за прожектором. Как только он высунулся из‑за угла в галерею, застрочили автоматы немцев. Москаленко отпрянул к стене, опустился на колено и, выхватив револьвер, стал посылать пулю за пулей в ярко освещённых прожектором гитлеровцев. Он видел, как заметались фашисты, прижимаясь к стене. Бросив уже бесполезный револьвер с расстрелянными патронами, зажав в руке последнее оставшееся у него оружие – кинжал, он, низко пригнувшись, бросился через галерею.

Тут пуля ударила в стену возле его лица. Куски ракушечника брызнули ему в глаза и ослепили их. Осыпанный белой пылью, не замечая крови, которая текла из раны, Москаленко протёр засыпанные глаза, увидел на мгновение перед собой рослого гитлеровца, с размаху всадил в него кинжал, но тут же оглушающий удар окованным прикладом по затылку лишил его сознания. Фашисты с торжествующим криком бросились на старого партизана, вцепились в него, схватили его за руки, за ноги и, выкручивая их, потащили к выходу на поверхность. Наконец‑то они убедились, что воюют не с призраками, а с живыми людьми!

Тяжело пришлось защитникам сектора «Киев». Гитлеровцам удалось подойти вплотную к стене, которая преграждала один из путей во внутренние коридоры подземной крепости. Баррикаду эту не успели выложить до самого верха, и через оставшийся просвет гитлеровцы пытались поразить партизан, державших за ней линию обороны. Но стоило лишь врагу продвинуться поближе, тотчас же навстречу ему через баррикаду летели из мрака брошенные точной рукой партизанские гранаты. Автоматы гитлеровцев были бессильны что‑нибудь сделать с толстой стеной, сложенной из больших плит ракушечника.

Сергеев решил подпустить неприятеля поближе, а затем, подобравшись к самой стене, кинуть через верхний край её гранату наверняка. Он подготовил гранату к метанию, встал на камень, чтобы достать до верха баррикады, но тут произошла неожиданная беда: хрупкий камень обломился. Сергеев упал навзничь, не успев отбросить гранату. Она взорвалась в руке лейтенанта, изранила ему всю грудь и плечо. Осколок её с силой ударил в голову Шустова. Он был убит наповал. Были задеты Юров и Емелин. Засорило колючей пылью глаза Любкину и Пекерману. Один только Важенин успел броситься на пол и остался невредимым.

Немцы по звуку поняли, что взрыв произошёл у партизан случайно. Пользуясь этим, они полезли на баррикаду. Автомат Важенина сбил их со стены. Он один в эти страшные минуты защищал самый ответственный и уязвимый участок партизанской крепости. Очередь за очередью посылал Важенин в просвет между потолком и верхним краем стены. При этом он ухитрился свободной рукой метнуть гранату поверх стены и вообще изображал отряд по крайней мере из пяти человек.

И гитлеровцы не рискнули идти на прорыв.

Пекерман, отводивший раненых в нижний ярус, успел тем временем сообщить о положении в секторе «Киев», и на помощь единственному защитнику баррикады через несколько минут прибежал политрук Корнилов. Корнилов подполз к Важенину в полной темноте, найдя его по отблескам выстрелов. Политрук слышал, как над головой стукаются в каменную стену, осыпая ракушечную пыль, пули противника.

– Жаркие дела, Важенин? – спросил тихо Корнилов.

– Не столь жаркие, сколь пыльные, товарищ политрук. В общем, воюем помалу. Теперь живём, раз подкрепление прибыло.

Со стены продолжали сыпаться известковые крошки, отбиваемые пулями.

– Товарищ политрук, вы глядите головы не поднимайте высоко. Это уровень жизни – запомните. Ниже‑то они не достают.

– Ладно, давай создадим уровень смерти для гансов, – ответил Корнилов, рассчитав, что немцы не могут изменить угол обстрела, так как бьют поверх стены и близко к ней подойти не рискуют.

Приглядевшись, Корнилов заметил, что какой‑то свет – очевидно, от далёкого прожектора – проникает сейчас в галерею и позволяет кое‑что разглядеть. Он, например, успел заметить, что над верхним краем стены поднялась рука с гранатой, прижался головой к полу за маленьким запасным каменным бруствером, где они лежали с Важениным, и тотчас услышал, как раздался взрыв. Над головой просвистели осколки. Корнилов уже сам собрался метнуть в ответ гранату, но передумал.

– Погоди, – шепнул он Важенину, – сейчас я им устрою фокус.

Фокус Корнилова заключался вот в чём: выждав момент, когда за стеной немецкий солдат поднял руку с гранатой, чтобы швырнуть её через стену, Корнилов нажал спусковой крючок автомата, – немецкая граната с грохотом разорвалась по ту сторону стены, где раздались пронзительные крики, проклятия и стоны. Два раза проделывал свой фокус Корнилов, прежде чем фашисты догадались, что происходит с их гранатами.

– Ну и метко садите вы, товарищ политрук! – восхитился Важенин.

– Ничего, на глаз и на руку не обижаюсь, – скромно согласился Корнилов.

Вскоре к Важенину и Корнилову прибыло подкрепление во главе с неутомимым комиссаром Котло, который в этот день снискал прозвище: «Неисчерпаемый резерв командования».

Комиссар выслушал краткий перечень всего, что произошло на этом секторе, погоревал о Шустове, Москаленко и Сергееве, помолчал минуту, а потом подвёл итоги:

– Что же делать, друзья мои! Без потерь не бывает. А в общем, дела обстоят неплохо. Я сейчас везде побывал: отовсюду гитлеровцев выгнали. Только здесь ещё, у вас, застряли. Будем надеяться, что и тут ненадолго… – Он помолчал, потом вздохнул: – Неужели Москаленко взяли? Эх, досадно! Жаль старика…

Никто не знал, сколько времени уже длится бой. В горячке сражения люди не чувствовали ни голода, ни усталости, а час под землёй было трудно определить. Здесь привыкли к медленному и неощутимому течению времени. Что из того, что уже над поверхностью каменоломен, пока внизу шёл бой, сменился день, прошла долгая осенняя ночь и снова настал новый день? О часах просто не думали.

Оправившийся Володя вместе с другими пионерами после ликвидации пожара под землёй получил задание: разносить на боевые посты еду, а потом снабжать партизан патронами, менять диски пулемётов. Женщины в оружейной мастерской смазывали, очищали от песка и пыли винтовки и пулемёты, а ребята носили оружие партизанам и получали от них засорившиеся, нуждавшиеся в чистке винтовки. Теперь ребята чувствовали себя в настоящем боевом деле. Они появлялись на самой линии огня, и тщетно партизаны отгоняли их в тыл. Мальчики подносили патроны, поили водой изнемогавших от жажды партизан, которые припадали сухими, запылёнными ртами к фляжкам, с благодарностью похлопывали пионеров по спине и снова брались за горячие винтовки.

Попал наконец Володя и в сектор «Киев», где нашёл своего наставника Корнилова. Лазарев с ударной группой в это время отправился через боковые галереи в обход немцам, проникшим здесь в глубину подземелья. Гитлеровцы и сюда подтащили мощные прожекторы, но из тёмных боковых коридоров в них неожиданно полетели гранаты. Любкин уложил двух солдат, тащивших прожектор. Разгорячённый боем, он выскочил из укрытия и сам ухватил обеими руками прожектор, свалившийся на пол. Прожектор потух, но Любкин продолжал тащить его за угол, а немецкие солдаты, шедшие за прожектором, уцепившись за толстый резиновый кабель, тянули его в свою сторону. Кончилось это тем, что повреждённый гранатой кабель оборвался, и ликующий Любкин через минуту примчался туда, где держали оборону Котло, Корнилов и Важенин.

– Во! Глядите, какой трофей взял! Теперь и у нас освещение будет.

– Дурень! – сказал ему добродушно Котло. – А кабель ты себе вилкой в ноздри вставлять будешь! Ток‑то ты где возьмёшь?

В пылу схватки Любкин совсем забыл про это. Теперь, огорчённый, он бросил свой трофейный прожектор на пол и зло пнул ногой никому не нужный тяжёлый железный жбан с зеркальным днищем.

– А я‑то тягал, тягал… Тьфу ты!..

Скоро затихли выстрелы и в секторе «Киев». Со всех участков поступали сообщения, что немцы выходят из штолен, отказавшись от попыток пробиться внутрь подземной крепости. Потом сообщили, что ко многим шурфам и штольням гитлеровцы подтаскивают бетономешалки и бочки с цементом. Очевидно, убедившись в том, что штурмом партизан не одолеть, гитлеровское командование решило наглухо замуровать партизан в каменоломнях.

Прогремел последний выстрел у центрального входа, где отходивший на поверхность отряд гитлеровцев попал под перекрёстный огонь партизан, поджидавших их в засаде. Пророкотал где‑то сорвавшийся в шурфе камень, и стало тихо под землёй, только слышно было, как тяжко стонет в санчасти изорванный гранатой Сергеев.

Лишь теперь все почувствовали непомерную усталость и жажду. Лазарев распорядился выдать всем по полстакана воды сверх нормы. Командиры собирались в штаб. Комиссар с трудом добрался до табурета, грузно повалился на него и стал клониться головой к столу. Но в это время он услышал голос Лазарева:

– А знаешь, комиссар, сколько наши насчитали гитлеровцев, что остались лежать в верхнем ярусе?

– Сколько? – Котло разом вскинул голову.

– Да свыше восьмидесяти. И в «автохозяйстве Любкина» ганса четыре завалились…

– А мы сколько потеряли?

– Шустов Иван Гаврилович приказал, старина, долго жить. Москаленко захватили. Ваня Сергеев совсем плох, говорят. Да ещё двое раненых и пятеро слегка пострадали.

– Эх, каких хороших людей лишились! Шустова жаль. И за Москаленко обидно, – проговорил Котло. – Упрямый старик – запытают они его. – Комиссар потёр ладонями усталые, обожжённые глаза. – Да, был моментик, командир! Надо ведь – ко всему ещё пожар… Ну, скажу тебе, здорово ребята‑пионеры действовали!… Кстати, из детишек никто не пострадал?

– Нет, – отвечал Лазарев, – вот, можешь убедиться.

В штаб вошёл Володя Дубинин.

– Ну как, цел, копчёный? – спросил Котло.

– Цел, товарищ комиссар. Угорел чуток. Теперь прошло. Я могу быть свободным?

– Можешь, можешь. Иди свободно спать, – проговорил Котло и, когда Володя вышел, вдруг порывисто, всем крупным своим телом повернулся к Лазареву: – Какие ребята растут, Лазарев! Народ у нас какой!

– Люди у нас, комиссар, золотые! – сказал Лазарев.

– И не было ещё таких никогда ни на земле, ни под землёй!

Комиссар откинулся назад и, вытянув усталые, пожжённые руки, медленно поставил на стол ребром свои крепко сжатые кулаки – словно приложил к сказанному две тяжёлые круглые печати.

 

Глава XIV. «Глаза и уши»

 

Пинь!.. там!.. пом!.. пинь!.. пом!.. тень!..

Володя проснулся в обычной темноте от странного звука, которого он никогда ещё не слышал в каменоломнях. За пять недель, проведённых под землёй, Володя научился распознавать любой звук, возникавший в подземных коридорах каменоломен. Звуки делились на добрые и злые. Они доносились из глубин непроглядной тьмы. Глаза здесь были беспомощны, но привычное ухо улавливало всё, что нужно было знать партизану. И Володя уже мог безошибочно узнавать не только по голосу, но и по походке любого из своих начальников. Вот, уверенно шагая в полной темноте, чтобы зря не тратить карбида в фонаре, прошёл в боковую штольню Владимир Андреевич Жученков. Старый шахтёр, он и под землёй чувствовал себя нисколько не хуже, чем на земле. Володя узнал его по особому пошлёпыванию: Жученков на ходу ладонью касался каменных стен, где каждый выступ, каждая неровность были ему хорошо знакомы. Медленно и увесисто ступая, прошагал в подземную пещеру, где помещался штаб отряда, комиссар Иван Захарович Котло. А вот это по‑строевому чёткий, прочный и в то же время удивительно лёгкий шаг политрука Георгия Ивановича Корнилова. Володя мог бы среди тысячи шагов различить поступь своего боевого наставника, к которому он страстно привязался.

Потом Володя услышал, как прошли в штаб ещё несколько партизан, и каждого из них узнал в темноте.

Должно быть, командир отряда Семён Михайлович Лазарев собрал к себе в штаб всех командиров для совещания.

Где‑то внизу, на третьем горизонте каменоломен, уже раздавались глухие выстрелы. Звук сперва быстро доходил до Володи через толщу камня‑ракушечника, а потом несколько раз повторялся эхом, бродя и затихая в коридорах подземелья. Там, на глубине каменоломен, партизаны вели учебную стрельбу в подземном тире. Всё это были звуки добрые, успокоительные, свои. Ухо привыкло к ним, механически отмечало в сознании услышанное, и они не вызывали тревоги.

Но Володя знал и другие звуки: они мгновенно насыщали душную тьму каменоломен острой тревогой. Володя хорошо запомнил треск автоматов, бесконечно повторенные подземным эхом раскаты взрывов, рокочущий грохот обвалов. От них, казалось, окружавшая партизан подземная тьма внезапно твердеет, сама становится сплошным чёрным камнем, который всё раздавит, всё задушит и сплющит.

Так было недели две назад, во время памятного боя, когда немцы пытались ворваться в каменоломни. И все эти недели в каменоломнях – и в штабе, и в столовке, и засыпая на узких, вырезанных из камня‑ракушечника топчанах‑лежанках – люди оплакивали Ивана Гавриловича Шустова, тихо поминали Пантелея Москаленко и томились горькой тревогой за него.

Да, это был тяжёлый бой! Дорого далась партизанам победа. Погиб бесстрашный Шустов. Подорвался сам, упав с гранатой, Ваня Сергеев, лейтенант, комсомолец, белокурый, складный, весёлый человек. Он лежал теперь в госпитальном отсеке каменоломен. Володя слышал его стоны в темноте, тихонько подбирался к слабо освещённой койке, подолгу молча смотрел в осунувшееся лицо, которое становилось всё менее и менее знакомым. И казалось, что черты Ваниного лица медленно растворяются в тяжёлой, глухой темноте.

Уже второй месяц держалась подземная крепость. Никто не знал, сколько ещё предстоит выдерживать эту немыслимую осаду. Положение партизан с каждым днём становилось всё более гибельным. Они были теперь полностью замурованы в камне – в сущности, заживо погребены. Все выходы из штолен и шурфов на поверхность немцы заминировали. Каждую лазейку, всякую мало‑мальски подозрительную расщелину гитлеровцы залили сверху бетоном или зацементировали. Присутствие невидимых партизан под землёй не давало покоя гитлеровцам, жгло им пятки. И фашисты решили задушить камнем законных хозяев захваченной земли, ушедших в недра её, но не сдавшихся.

Всё труднее и труднее становилось дышать под землёй, куда теперь почти не было доступа свежему воздуху. Изводила палящая жажда, и неизвестно было, на что ещё пустится враг, раздражённый упорством партизан.

Надо было непременно разведать, что творится на поверхности. Был один небольшой, очень далёкий выход, которого как будто не заметил враг. Зная, что всех мужчин, появляющихся вблизи каменоломен, гитлеровцы без предупреждения расстреливают на месте или, в лучшем случае, арестовывают, командование отряда решило попытаться отправить в разведку кого‑нибудь из девушек. Сначала подумывали, не послать ли пионеров, показавших себя отличными разведчиками, но комиссар запротестовал, считая, что ещё раз решиться на это можно только в случае самой крайней необходимости. Нина Ковалёва и Надя Шуль