Греки — предшественники Александра

 

Вполне можно утверждать, что если вторжение в Персидскую империю оказалось сравнительно легким делом, то это объяснялось не только тем, что ее исходили вдоль и поперек путешественники, дипломаты, врачи и торговцы начиная по меньшей мере с VI века до н. э., но потому, что повсюду в ней, за исключением Индии, утвердились и поддерживались очаги греческой культуры, имелись гнезда греческого ремесла и предпринимательства. Было бы заблуждением полагать, что балканские города и цари были непримиримо враждебны к персам: даже победители греко-персидских войн Мильтиад, Фемистокл, Павсаний, Каллий состояли на службе у Великого царя, проложив путь врачу и историку Ктесию, афинскому флотоводцу Алкивиаду, флотоводцам Лисандру, Конону, Анталкиду, полководцу и историку Ксенофонту… Македония и Фракия, именовавшиеся соответственно «Явана широкошляпная» и «Скудра» еще в IV веке рассматривались как часть азиатского царства, точно так же, как Явана (Иония) и эллинизированные царства на Кипре.

На обнаруженной 17 февраля 1970 года в основании дворца Дария I в Сузах закладной таблице перечислены страны и специалисты, которые приняли участие в его возведении в конце VI века до н. э. Царь называет свое имя и говорит: «Народы Ассирии доставили балки из ливанского кедра до Вавилона, а отсюда карийцы (из области Галикарнаса) и ионийские греки довезли их до Суз… Золото было доставлено из Сард и Бактрианы и обработано здесь. Редкие камни лазурит и сердолик, которые были обработаны здесь, происходят из Согдианы. Бирюза же происходит из хорезмийского края (к югу от Аральского моря, область Хивы), и она была обработана здесь. Серебро и эбеновое дерево были доставлены из Египта. Элементы убранства террасы были доставлены из Ионии. Каменотесы были ионийцами и уроженцами Сард». Итак, обосновавшиеся в пределах этой космополитической цивилизации греческие либо эллинизированные ремесленники и рабочие упоминаются в этих нескольких строках пять или шесть раз. Как правило, все закрывают глаза на то, что, вступив в Месопотамию и оказавшись затем на Иранском нагорье, участники экспедиции Греческого союза были вначале выведены из равновесия, а затем изумлены и взбешены тем фактом, что им довелось встретить здесь такое множество греческих ремесленников, ученых и поселенцев, состоявших на службе у Ахеменидов.

Хотя в V веке до н. э. персидские полководцы угрожали восставшим ионийским грекам депортацией в Бактриану (в Стафилы или в Нису в Гандхаре?), тем, что они разделят судьбу африканских баркейцев, которых Дарий, согласно Геродоту (IV, 204), увел с собой, многие греки обосновались в Персии добровольно и даже пустили здесь корни. Известно по меньшей мере семь мест, где они жили до прибытия в Азию Александра.

1. «В Киссии (ныне Хузистан в Иране), в поместье Дария, именуемом Ардерикка, в 210 стадиях (37 км) от Суз и в 40 стадиях (ок. 7 км) от колодца, из которого добывают три разных продукта: асфальт, соль и масло» (Геродот,  VI, 119; ср. Флавий Филострат  «Жизнь Аполлония Тианского», 1, 23–24).

2. «Колония милетян» (Плиний Старший  «Естествознание», VI, 28), основанная Дарием «на море, именуемом Эритрейским (Персидский залив), в городе Ампе, мимо которого протекает Тигр перед своим впадением в море» (Геродот,  VI, 20); место будущей Басры (Ирак).

3. Эвбейцы обосновались в Гортиене, недалеко от Джезирата, где 21 сентября 331 года армия Александра форсировала Тигр, в 160 километрах к северо-востоку от Мосула (Курций Руф,  IV, 12, 11). Селевкиды основали здесь Александрию Мигдонскую.

4. Милетяне, жрецы Аполлона и Бранха, которых, должно быть, Ксеркс поселил в Бактрии близ залежей нефти в Тармите (Термезе), если не в самой Тармите, где Александр основал свою Александрию на Оксе. «Нравы и обычаи предков они хранили (в 329 г.), однако стали двуязычными и постепенно отказывались от родного языка в пользу чужого» (Курций Руф,  VII, 5, 28–29). Судя по всему, Александр всех их перерезал как предателей греческого дела.

5. В Вавилоне была колония греческих коммерсантов, ремесленников и ученых, о чем свидетельствовал Геродот около 450 года до н. э.; 120 лет спустя их потомки оказали «великой армии» такой теплый прием, что Александр решил перенести сюда свою столицу. Следует вспомнить, что наиболее верными и надежными наемниками Дария были греки.

6. На окраине Персеполя в апреле 330 года «навстречу Александру, держа в руках оливковые ветви молящих, вышли греки, которых выселили сюда прежние персидские цари. Было их почти 800 человек, большинство весьма преклонных лет, и у всех тела были изувечены» (Диодор,  XVII, 69, 3). Курций Руф говорит, что их было 4 тысячи (V, 5, 5). Читая закладные таблицы ахеменидских дворцов, можно усомниться, действительно ли имело место намеренное калечение этих людей. Информаторы Клитарха приняли профессиональные недуги или признаки старости за следы жестокой расправы, между тем как ветви молящих у них в руках говорили о том, что здесь, как и в Тармите, грекам приходилось каяться в пособничестве врагу.

7. В Халонитиде (современный Луристан), на полпути между Багдадом и «парадисом», или царским парком, по соседству со знаменитыми Бехистунскими надписями, Ксеркс поселил греков, сведущих в горном деле: «Здесь и поныне обитает беотийское по своему происхождению население… Люди эти еще хранят память об обычаях своих предков. Они двуязычны, и в одном своем диалекте подобны местным жителям, а в другом сохранили по большей части греческие слова. Сохранилось у них и кое-что из былых занятий» (Диодор,  XVII, 110, 5).

Примечательно, что из семи перечисленных греческих поселений на Среднем Востоке до прихода сюда Александра по меньшей мере пять находились в непосредственной связи с производством асфальта и нефти¹⁰² и что три (или четыре?) из них оказались поглощены основанными здесь Александриями. Это говорит о том, что греческие коммерсанты проявляли большую заинтересованность в том, чтобы закрепить за собой добычу и продажу или перепродажу трех углеводородов, которые народы Вавилонии, Кармании и Согдианы использовали на протяжении более тысячи лет, чтобы обеспечить непроницаемость своих плавучих средств, а также при закладке домов и для растопки печей. Плутарх («Александр», 35; ср. Страбон,  XVI, 1, 15; Плиний Старший,  II, 235) говорит об изумлении, в которое пришли Александр и его товарищи, когда они увидели, как со скоростью мысли воспламенилась дорожка из нефти, проложенная из конца в конец улицы Арбел, недалеко от нынешних скважин Мосула. Тот же Плутарх («Александр», 57, 5–8; ср. Курций Руф,  VII, 10, 13–14; Арриан,  IV, 15, 7–8) рассказывает, что когда вблизи Тармиты (Термеза) македонянин Проксен рыл землю, подготавливая место для царской палатки, он обнаружил источник масла и воды, читай: нефтяной источник в центре современных нефтеразработок.

Мы не станем превращать Александра в изыскателя золота или нефти, но согласимся с тем, что он основывал города из экономических соображений и что его составленная из солдат армия была оружием, орудием или инструментом его же отряда коммерсантов. Занятие Согдианы прямо или косвенно связано с контролем над золотыми россыпями, разработкой самоцветов и залежами углеводородного сырья. Точно так же, как персидские вожди Бесс, Спитамен, Ариямаз, Сисимитр, македонский царь испытывал настоятельную нужду в экономических ресурсах Согдианы для обеспечения продовольствием войск, их экипировки, для получения свежих лошадей, а также предметов роскоши, необходимых для полноценного функционирования царского двора.

 

Люди делового мира

 

Все в армии, от полководца до последнего наемника, в равной мере постоянно нуждались в деньгах, которые они получали под процент. За много сотен дней кампаний жалованье, доход от добычи, премиальные и сбережения истощались. В последние годы приемы обходились так дорого, что интендантской службе пришлось ограничить расходы, отпускаемые на каждый пир, суммой в 10 тысяч драхм. Ситуацией пользовались ростовщики. Александр, как и все, стал добычей денежных мешков. Взойдя на престол, он обнаружил отцовскую казну пустой, а также 500 талантов долга. А для того, чтобы совершить поход против фракийцев, иллирийцев и восставших греков, ему надо было экипировать армию в 25 тысяч человек и выплатить им 4 тысячи талантов жалованья. Как это можно было сделать, не занимая деньги у чужеземных банкиров, не уступая деловым людям доходы с копей на горе Пангей, не отдавая на откуп таможни, порты, солеварни, царские земли, леса и прочее?¹⁰³ Повторяю, что, согласно Арриану (VII, 9, 6), Александр занял еще 800 талантов, чтобы, отправляясь в Амфиполь 21 марта 331 года, выплатить своим македонским войскам месячное жалованье, между тем как он уступил своим «друзьям» все царские владения, а золотые копи на горе Пангей, при Филиппе подвергшиеся чрезмерной эксплуатации, уже не приносили, как при отце, тысячи талантов в год.

Один только Гарпал, сын Махата, товарищ Александра, разделивший с ним опалу, крупный вельможа, негодный к военной службе по нездоровью, что-то смыслил в вопросах финансов (Арриан,  III, 6, 4–6). Начиная с 336 года на него было возложено попечение о македонской казне, то есть надзор за поступлениями и выплатами. На протяжении двух лет Гарпалу удавалось находить необходимые кредиты — возможно, на финансовых площадках Афин, Эгины и Коринфа. Затем вдруг, «незадолго до сражения при Иссе (в ноябре 333 г.) он согласился на уговоры некоего Тавриска, человека дурного, и бежал вместе с ним» (там же,  7). Через год Александр призвал Гарпала вновь и снова вверил ему верховное попечение о финансах новой империи. Александр пошел даже на то, чтобы в конце 330 года, после смерти Пармениона, поручить Гарпалу, с официальным титулом сатрапа, управление обширной территорией, которая простиралась от Вавилонии до Средиземноморья (Диодор,  XVII, 108). Однако этот своего рода вице-король, управляющий центральным казначейством, интендантской службой и доставлением провианта походным колоннам, которые двигались вдоль царских дорог, на которого была также возложена обязанность следить за сообщением с Грецией и Македонией, вновь бежал в марте 324 года. Через Таре он прибыл из Вавилона в Афины с 5 тысячами талантов и таким же числом наемников¹⁰⁴.

В Новое время было немало рассуждений относительно причины или причин, побудивших великого финансиста так предательски обмануть доверие своего начальника. Поскольку древние делали упор на природную трусость, малодушие, любовь к куртизанкам, политические амбиции, стыд оскандалившегося деятеля, уместно задаться вопросом, нельзя ли объяснить его поведение как-то иначе, нежели в терминах морали. Было много других министров финансов, уже в Новое время, которые внушали подозрение монархам своим стремительным обогащением; для Франции достаточно будет упомянуть Жака Кёра, Жака де Бона сеньора де Самблансэ и генерального контролера финансов Фуке[50]. В данном случае интересно не то, что Гарпал обогатился, но как это произошло. Историки почти единодушны в двух отношениях. Во-первых, очевидно, что после имевшего место зимой 325/24 года осуждения полудюжины сатрапов по возвращении Александра в Персию Гарпалу также предстояло отчитаться перед хозяином. Во-вторых, Гарпал со своими немногочисленными наемниками, 30 кораблями и незначительной оставшейся у него суммой денег оказался неспособен заручиться поддержкой Греции. Известно, что народное собрание в Афинах отказало ему в военной поддержке, приняло в городскую казну те немногие деньги, которые он сдал на хранение, и осудило Демосфена и Демада за то, что они позволили Гарпалу себя подкупить. Никакое другое греческое государство не предложило ему убежища, и вскоре он был убит на Крите своим товарищем по несчастью. Вот почему все смотрели на это золото как на позорную улику, как на проклятое — поскольку было оно чересчур уж ловко приобретено.

Однако Гарпал не возил с собой казны (газа)  Персидской державы. Сумма золотой наличности, которая доходила до 200 тысяч талантов, как в слитках и песке, так и в виде чеканной монеты, находилась под строгим надзором в крепостях древних столиц. Исчезновение 5 тысяч талантов было практически незаметным при таком количестве золота. Если весной 324 года великий финансист смог их увезти малой скоростью, на повозках, а кавалерия Александра, которая тогда находилась вблизи Вавилона, даже не сделала попытки его нагнать, и впоследствии эти деньги, положенные в банки Афин, не были у них истребованы, так это потому, что Гарпал мог рассматривать эти таланты как собственное добро, как личное вознаграждение, которое позволило ему вернуться в Грецию, чтобы жить здесь в свое удовольствие. Тогда же, когда и он, в то же самое время, в Сузах 11 тысяч македонян требовали демобилизации и премиальных по случаю окончания службы. Приобретя состояние, Гарпал, как и многие другие, после 12 лет приключений, шесть из которых прошли в самом нездоровом из возможных климате, желал лишь одного: вновь увидеть свою страну Интересно для нас в данном случае лишь то, каким образом Гарпал и некоторые другие смогли обогатиться. Будучи добропорядочными финансистами, они ограничились лишь спекуляциями с монетой, заменив систему накопления драгоценных металлов, характерную для прежних персидских царей, многообещающей системой денежного обращения. Короче говоря, они вдохнули в отношения между народами динамику, которая оказалась куда созидательнее кавалерийского натиска завоевателей.

Их нововведения вмещаются всего в несколько цифр¹⁰⁵. Филипп подал всей Греции пример биметаллизма, и этот пример имел огромные последствия в области политики, промышленности, торговли и даже морали: распространив по Греции свои статеры весом в 8,6 грамма золота (χρυσοί или φιλίππεοι) стоимостью в 20 серебряных аттических драхм или 14 серебряных эгинских драхм, он довел соотношение между двумя металлами до 1:10 вместо 1:13⅓, и 1:12. Статер стали даже предпочитать монете персидских сатрапов, поскольку дарик, имея ту же нарицательную стоимость, весил немного меньше статера, 8,4 грамма вместо 8,6 грамма.

На протяжении длительного времени монетный двор в Амфиполе, а затем в Пелле чеканил превосходные македонские монеты, которые пользовались громадным успехом на рынках Афин и Делоса и даже у казначеев бога Аполлона в Дельфах. Менялы в этом городе брали комиссионные в размере эгинской серебряной драхмы при размене одного золотого филиппея, то есть приблизительно 7 процентов. И наоборот, когда экспедиционный корпус овладел сокровищами Даскилия, Сард, Тарса и Дамаска (2600 талантов в дариках), была начата чеканка монеты уже от имени Александра, соотношение золота к серебру

1:10 было сохранено, и это в тех странах, где практиковался старинный обмен, то есть продавцы, давая меньше золота, получали на 30 процентов больше серебра. Поскольку в Персидской империи серебро было сравнительно дефицитным, в соотношении 1:13, деловым людям было тем более выгодно менять европейское серебро на азиатское. Если 166 ежемесячных драхм македонского фалангиста выплачивались ему золотом в виде 8,5 статера, он спешил перевести это золото в серебро на текущие расходы, и меняла дважды выигрывал при обмене. С другой стороны, если 300 золотых персидских монет, дариков, весили вначале 2,520 килограмма, между тем как 300 золотых статеров, или филиппеев, имевших ту же нарицательную стоимость, весили 2,580 килограмма, на каждом таланте греки теряли по 7 филиппеев. Казначеи, заменяя более тяжелую монету более легкой или переливая более тяжелую в более легкую, приобретали по 7 филиппеев на талант, то есть 140 серебряных аттических драхм, которые стоили дешевле персидского серебра, и т. д. Мы видим, вследствие каких операций, переводов денег и манипуляций с ними такие изобретательные деятели, как Гарпал, могли с легкостью обогатиться и провести Александра. Дурная монета всеми правдами и неправдами вытесняла полновесную.

Последствия этого денежного оборота тем более значительны, что мы не в состоянии их измерить и, быть может, даже вообразить их воздействие на общество. Казначеи, ростовщики и менялы, которые на всех финансовых площадках Греции, Македонии, Малой Азии и Египта скупали у демобилизованных солдат дарики их жалованья, государства и города, которые их заново переливали или переводили в золотые статеры весом от 8,5 до 8,6 грамма, производили очень выгодные операции. Серебряные статеры, стоившие 2 серебряные аттические драхмы, а также серебряные тетрадрахмы заняли место персидского серебра. Начиная с зимы 333/32 года золото стало притекать на все рынки восточного Средиземноморья. Можно полагать, что на момент смерти Александра золота здесь было в 20 раз больше, чем при его восшествии на престол.

Изобилие наличных средств внесло значительный вклад в развитие технического прогресса и рост производства. Золото привело к стремительной распродаже всего, что могло быть куплено — как необходимого, так и избыточного, как материального, так и нематериального, всего в полном смысле слова — от человеческих тел до умов и пристрастий. Поскольку бедным стало не по карману покупать на свои деньги из низкопробного серебра (или даже на свои серебряные монеты) товары, становившиеся все более дорогими по причине конкуренции со стороны золота, обнищание шло с той же скоростью, что и рост цен. Чтобы вырваться из нищеты, даже в Азии несчастной молодежи не оставалось ничего другого, кроме как записаться в войска завоевателя, то есть продаться, сделаться наемником и начать подталкивать своего полководца на завоевание новых богатых золотом стран. Новая система так потрясла все общественные отношения, как этого и не мог вообразить себе Александр.

Наконец, введя двойную монетную систему в странах Среднего Востока, которые до тех пор знали только меновую торговлю или использовали такие архаичные формы денег, как соль, амбру, раковины, жемчуг или полудрагоценные камни, коммерсанты и военные финансисты основали также и более утонченные, более художественные международные отношения. Чтобы в этом убедиться, достаточно бросить взгляд на восхитительные монеты греческих царей Бактрии.

 

Роль флота

 

В экономической сфере роль Александра свелась лишь к тому, чтобы основать несколько колоний или сторожевых постов на протяжении последнего периода царствования. Для потомства он, также символически, стал основателем всех эллинистических Александрий. Вообще говоря, это были укрепленные военные базы, в которых македонский элемент должен был преобладать над туземным или любым другим. На деле же предшествующий тип колонизации, преимущественно сельскохозяйственной, в которой звание колониста оправдывалось возделыванием, в том числе самих себя[51], Александр подменил другим, колонизацией торговцами, лавочниками и ремесленниками, как греческими, так и финикийскими, которые прекрасно ладили друг с другом в стремлении выжать все соки из военных и туземцев.

Можно сопоставить с этим, с соответствующими поправками, нараставшую как снежный ком активность торговцев из восточного Средиземноморья или Китая в колониях уже Нового времени и неспособность глав государств обуздать их и проконтролировать. Заслугу открытия нового торгового пути от Индийского океана, этой «дороги пряностей», следует считать заслугой не Александра, а его флота¹⁰⁶ со сменявшими друг друга флотоводцами и морскими инженерами. В течение зимы 333/32 года основная часть флота Дария переметнулась на службу к Греческому союзу и ее главнокомандующему. Летом 332 года флот, которым командовал македонянин Гегелох, насчитывал, согласно Арриану (II, 20, 1–3), приблизительно 225 военных кораблей: около 80 пришли из Арада (ныне Арвад), Библа и Сидона, 120 — с эллинизированного острова Кипр, 13 — из Киликии и Ликии, 10 — с Родоса. Не имей их Александр, ему никогда бы не взять Тира, точно так же, как финикийские торговцы никогда бы не уступили греческим, а продвижение сухопутных сил дальше — в Египет, Вавилонию и Индию — не могло бы продолжаться, поскольку в ходе его необходимо было переправляться через водные потоки, многократно более полноводные и широкие, чем реки Греции, подниматься по ним или спускаться, обследовать неизвестные моря. В 326–325 годах значительная часть экспедиционного корпуса, в первую очередь штатские, спустилась по течению Джелама и Инда вниз, погрузившись на 1800–2000 кораблей, 200 из которых были построены плотниками греческих военно-морских сил. Неарх выплыл из Паталы (близ Татты) в 155 километрах к востоку от Карачи примерно в конце октября 325 года со 120 наиболее крупными кораблями, на которых разместились приблизительно 10 тысяч человек. Накануне своей смерти Александр распорядился построить в Вавилоне и на юго-востоке озера Румия, там, где впоследствии была основана Александрия Харакена, причалы для тысячи судов, и Неарх готовился к тому, чтобы с флотом, способным принять на борт 40 тысяч человек, установить контроль над Аравийским полуостровом.

Арриан сохранил нам начало «Записок» Неарха, сына критянина Андротима, советника Филиппа II («Индика», 20, 1–2): «Александром овладело страстное желание (πόθος) проплыть от моря напротив Индии до Персидского моря. Сдерживала его как протяженность плавания, так и опасность того, что, угодив в пустынное место, непригодное для якорной стоянки или лишенное припасов, он загубит весь свой поход. А это поставило бы жирный крест на всех его великих подвигах и свело бы на нет все его везение. Однако в душе его все же взяло верх желание совершить что-то новое и небывалое».

Если читать между строк, мы видим, что царь проявлял больше честолюбия и тщеславия, чем мужества и компетентности, и признавал, что весь его великий поход являлся в большей мере делом солдат, а главное — военно-морских сил. В этой победе важнее всего было не число судов, а их форма, не количество, а качество. Наши историки упоминают суда, которые были неизвестны в V веке до н. э.: «пентеры» (πεντήρεις, Арриан,  II, 22, 3) или «квинкверемы» (Курицы Руф,  IV, 3, 11), «тетреры» (τετρήρεις, Арриан,  И, 21, 9) или «квадриремы» (Курций Руф,  IV, 3, 14–17), говорится также о «скоростных (ταχυναυτοΰσαι) триерах» (Арриан,  II, 21, 1), о «гемиолиях» (ήμιολία, Арриан,  III, 2, 4) или судах в «полтора ряда гребцов», о «триаконтерах» (τριακόντοροι, Арриан,  II, 21, 6), или кораблях с 30 гребцами, которые были подчас полностью перекрыты сверху и назывались тогда «катафрактами» (κατάφρακτοι), о «дикротах» (δίκροτοι, Арриан,  VI, 5, 2–3), или судах «с двумя рядами гребцов» по каждому борту, и о «керкурах», с кормой, похожей на «поднятый хвост» (κέρκουροι, Плиний Старший  «Естествознание», VII, 56, 209; Арриан,  VI, 18, 3 и др.)[52], уже не говоря о различных транспортных или грузовых судах, которые назывались буквально «круглыми кораблями» (στρογγυλά πλοία) — вспомогательных судах для лошадей и провианта, баржах, плотах и посудинах туземцев. Наиболее оригинальными и эффективными из всех этих судов были те, которые римляне называли «квадриремы» и «квинкверемы». В первой половине IV века до н. э. финикийцы задались целью усадить за каждое весло своих галер с широкой палубой и высокими фальшбортами по нескольку гребцов. Скамьи гребцов поставили под косым углом к борту. Так на свет появились суда, в которых было не по четыре, а по два этажа, и, если смотреть на гребцов с палубы, как с правого, так и с левого борта размещались по четыре человека: это были квадриремы или тетреры. Точно так же и на квинкверемах насчитывалось по пять рядов гребцов с каждого борта, которые были рассажены на двух или трех уровнях. Выигрыш в скорости мог доходить до 15–30 процентов, принимая в расчет прирост в силе, который получал валек каждого весла. Галеры, которые были вооружены бронзовыми таранами, могли в одно и то же время сражаться и транспортировать более 50 бойцов. Тяжелые и куда более устойчивые, нежели изящные греческие триеры, они были к тому же пригодны к связыванию попарно. Но интереснее всего, с точки зрения историка, кипрские керкуры с парусом и веслами, имитирующие финикийские «киркары». Александр привел за собой в Индию кипрских строителей. Их кораблями, которые в 325 году спускались по течению Инда, командовали Никокл, сын царя Сол на Кипре, и Нитафонт, сын царя кипрского Саламина. Судя по тому немногому, что мы знаем об этом судне на основании иконографии, очень вероятно, что он послужил образцом или прототипом для кораблей, называемых здесь «дунгия», которые использовались по берегам Индийского океана приблизительно вплоть до 1930 года. Макет такого корабля можно видеть в Военно-морском музее в Париже. Это были каботажные суда длиной в 13–15 метров, которые ходили под парусом и на веслах только во время муссонных ветров и для которых были характерны высокие фальшборта и полуют с двумя сильно наклоненными палубами. Те, кто управлял этими кораблями вдоль берегов Персидского залива, от Аравии до устья Инда и до Бомбея, утверждали, что это самые древние суда во всех индийских морях и что они восходят ко времени появления в Индии великого Искандера. Понимай: ко времени (с октября по декабрь 325 г.) экспедиции Неарха, этого истинного первооткрывателя морской дороги пряностей, по которой с этих пор всегда следовали моряки Месопотамии, а за ними — арабские и индийские. Точно так же, как для форсирования больших рек на платформах, поддерживаемых на плаву бурдюками, Завоевателю достаточно было использовать изобретения азиатов, а вовсе не греческие и не свои собственные.