Здесь скрывается журналист, осужденный за клевету

К тексту прилагалась фотография, снятая телеобъективом с церковного холма с другой стороны моста. На ней Микаэль был изображен выходящим из дверей домика.

Репортеру Конни Турссону удалось с успехом выступить в жанре памфлета. В статье кратко излагалось дело Веннерстрёма и подчеркивалось, что Микаэль позорно бежал из «Миллениума» и только что вышел из тюрьмы. Текст завершался вполне привычной сентенцией, что Микаэль отказался давать интервью «Хедестадс-курирен». По тону статьи жители Хедестада должны были понять: по их городку разгуливает столичный типчик с чертовски подмоченной репутацией. Ни к одному слову нельзя было придраться, чтобы подать в суд за клевету, но Микаэля изобразили как весьма подозрительную личность. А по стилистике статья напоминала те, в которых описываются политические террористы. «Миллениум» называли «агитационным журналом», не слишком заслуживающим доверия, а книгу Микаэля об экономической журналистике автор статьи характеризовал как сборник «противоречивых утверждений» об уважаемых профессионалах.

– Микаэль… Мне не хватает слов, чтобы выразить мои чувства по поводу этой статьи. Это чернуха.

– Это заказуха, – спокойно сказал Микаэль и внимательно посмотрел на собеседника.

– Надеюсь, вы понимаете, что я не имею к этому ни малейшего отношения… Я чуть кофе не подавился, когда это увидел.

– Но кто за этим стоит?

– Я позвонил утром осведомленным людям… Конни Турссон кого-то замещает на лето. Но статью он написал по заданию Биргера.

– Неужели Биргер имеет влияние на редакцию? Ведь он как-никак муниципальный советник и политик.

– Формально – не имеет. Но главным редактором газеты является Гуннар Карлман, сын Ингрид Вангер, – это линия Юхана Вангера. Биргера с Гуннаром связывает многолетняя дружба.

– Вот оно что… Понятно.

– Турссона незамедлительно уволят.

– Сколько ему лет?

– Честно говоря, я не знаю. Я с ним никогда не встречался.

– Не увольняйте его. Он звонил мне; судя по голосу, это молодой и неопытный репортер.

– Но такие акции нельзя оставлять без последствий.

– Если хотите знать мое мнение, то ситуация, когда главный редактор газеты, принадлежащей семье Вангеров, нападает на журнал, совладельцем и членом правления которого является Хенрик Вангер, представляется мне несколько абсурдной. Получается, что главный редактор Карлман нападает на вас с Хенриком.

Мартин Вангер задумался, затем медленно покачал головой:

– Я понимаю, что вы хотите сказать. Но я должен возложить ответственность на действительного виновника. Карлман является совладельцем концерна и ведет против меня давнюю войну, но этот случай гораздо больше похож на месть Биргера за то, что вы осадили его в коридоре больницы. Вы для него как соринка в глазу.

– Я знаю. Поэтому и считаю, что Турссон здесь ни при чем. Разве может юный практикант или стажер отказаться, когда главный редактор диктует ему, что писать и как писать?

– Я могу потребовать, чтобы перед вами завтра же извинились, причем на первой полосе.

– Не стоит. Это приведет к долгой войне, которая крайне осложнит ситуацию.

– Значит, вы считаете, что мне не следует что-либо предпринимать?

– Это бессмысленно. Карлман будет сопротивляться, и вас могут выставить в невыгодном свете: мол, владелец газеты пытается незаконно повлиять на свободу слова и общественное мнение.

– Простите, Микаэль, но я с вами не согласен. У меня ведь тоже есть право на свое мнение. Я считаю эту статью предвзятой и клеветнической и намерен открыто заявить о своей позиции. Я ведь замещаю Хенрика в правлении «Миллениума» и в этой роли не могу допустить, чтобы подобные нападки на наш журнал оставались без ответа.

– Ну что ж, согласен.

– Я потребую, чтобы моя реплика была опубликована. И я выставлю Карлмана полным идиотом. Пусть пеняет на себя.

– Что ж, вы имеете право поступать согласно собственным убеждениям.

– Для меня также важно убедить вас в том, что я не имею никакого отношения к этому позору.

– Я вам верю, – сказал Микаэль.

– Кроме того, я не хочу сейчас касаться этой темы, но после этой статьи становится еще более актуально то, о чем мы уже говорили. Вам необходимо вернуться в редакцию «Миллениума», чтобы мы могли выступать единым фронтом. Пока вас там нет, вся эта брехня не затихнет. Лично я верю в «Миллениум» и убежден, что вместе мы в силах выиграть это сражение.

– Мне понятна ваша позиция, но теперь уже моя очередь не согласиться с вами. Я не могу разорвать контракт с Хенриком и на самом деле вовсе не хочу этого делать. Видите ли, я действительно привязался к Хенрику. А вся эта история с Харриет…

– Да?

– Я понимаю, что для вас это тяжело и что Хенрик сосредоточен на этой истории уже много лет…

– Между нами говоря, я очень люблю Хенрика, и он мой учитель, но когда речь заходит о Харриет, он буквально теряет чувство реальности…

– В самом начале, когда Хенрик предложил мне эту работу, я относился к ней как к пустой трате времени. Но дело в том, что вопреки ожиданиям мы обнаружили новые материалы. Не исключено, что очень скоро мы, возможно, сумеем дать ответ на вопрос, что же с ней произошло.

– А вы не можете сказать, что именно нашли?

– Согласно контракту, я не имею права обсуждать это с кем-либо без личного разрешения Хенрика.

Мартин упер подбородок в руку, и Микаэль прочитал в его глазах сомнение. В конце концов Вангер принял решение:

– Ладно, в таком случае самое лучшее, что мы можем сделать, – как можно скорее разобраться с загадкой Харриет. Тогда договоримся так: я буду оказывать вам всяческую поддержку, чтобы вы как можно скорее смогли успешно завершить свою работу и вернуться в «Миллениум».

– Отлично. Мне бы не хотелось сражаться еще и с вами.

– Сражаться со мною не нужно. Я буду полностью вас поддерживать. Если у вас возникнут проблемы, можете на меня рассчитывать. Я буду прессовать Биргера, чтобы тот не смел чинить вам никаких препятствий. А еще поговорю с Сесилией и постараюсь успокоить ее.

– Спасибо. Мне необходимо задать ей кое-какие вопросы, а она уже месяц игнорирует мои попытки с ней поговорить.

Мартин Вангер внезапно улыбнулся:

– Возможно, вам следует для начала просто выяснить с ней отношения… Но уж тут я ни при чем.

Они пожали друг другу руки.

 

Лисбет Саландер молча прислушивалась к беседе Микаэля и Мартина. Когда последний ушел, она потянулась за «Хедестадс-курирен» и пробежала глазами статью. Потом отодвинула газету, но ее содержание комментировать не стала.

А Микаэль задумался.

Гуннар Карлман родился в 1942 году, и, следовательно, в 1966‑м ему было двадцать четыре года. И он тоже находился на острове в тот день, когда исчезла Харриет.

 

После завтрака Микаэль усадил «ассистента-исследователя» читать полицейские протоколы по поводу исчезновения Харриет. Кроме того, он передал ей материалы частного расследования Хенрика, а также все фотографии аварии на мосту. А сам отправился к Дирку Фруде и попросил его составить контракт, согласно которому они нанимали Лисбет сотрудником сроком на месяц.

Вернувшись в дом, Блумквист обнаружил, что девушка перешла в сад и сидит, с головой погруженная в полицейские протоколы. Микаэль зашел в дом и подогрел кофе, параллельно наблюдая за ней из окна кухни. Саландер, казалось, просто перелистывала дела, уделяя каждой странице не более десяти или пятнадцати секунд. Микаэля изумило, каким образом она при таком небрежном подходе к материалам умудряется отпускать такие компетентные комментарии. Он взял с собой две чашки кофе и составил ей компанию за столиком в саду.

– Ты написал вот это об исчезновении Харриет до того, как тебе пришло в голову, что мы ищем серийного убийцу? – спросила она.

– Да. Я записывал то, что считал важным – вопросы, которые я хотел задать Хенрику Вангеру, и все прочее. Ты наверняка обратила внимание, что весь материал изложен довольно бессистемно. До сих пор я, собственно говоря, просто бродил в потемках наугад, пытаясь написать некую историю – в формате одной главы из биографии Хенрика Вангера.

– А что теперь?

– Раньше все внимание исследователей было сосредоточено на острове и на происходивших там событиях. Теперь же я уверен, что история началась в Хедестаде, на несколько часов раньше. Это меняет угол зрения.

Лисбет кивнула. Она задумалась.

– А ты просто молодец, что сообразил насчет тех снимков, – сказала она.

Микаэль поднял брови. Лисбет Саландер, казалось, не слишком склонна расточать похвалы, и он почувствовал себя крайне польщенным. С другой стороны, с журналистской точки зрения, он действительно достиг в этом деле успеха.

– Теперь тебе пора уточнить детали, – продолжала она. – Кстати, чем закончилась история с тем снимком, за которым ты охотился в Нуршё?

– Ты хочешь сказать, что не посмотрела снимки в моем компьютере?

– Еще не успела. Мне хотелось прочитать, каким образом ты рассуждал и какие сделал выводы.

Микаэль вздохнул, включил лэптоп и загрузил папку с фотографиями.

– Ты не поверишь. Посещение Нуршё оказалось успешным, но результат меня полностью разочаровал. Иными словами, ту фотографию я нашел, но толку от нее почти никакого. Та женщина, Милдред Берггрен, аккуратно вклеивала в альбом и хранила все до единой отпускные фотографии – и большие, и маленькие. Среди них была и эта, снятая на дешевой цветной пленке. За тридцать семь лет она поблекла и местами сильно пожелтела, но у Милдред в коробке из-под туфель сохранились негативы. Она отдала их мне, чтобы я отсканировал все негативы из Хедестада. Вот то, что увидела Харриет.

Он кликнул на фотографию с номером документа [Harriet/bd‑19.esp].

Лисбет поняла, почему он так расстроен. Она увидела снятую широким объективом не слишком четкую фотографию, на которой плясали клоуны на детском празднике. На заднем плане просматривался угол магазина модной мужской одежды Сундстрёма. На тротуаре, тоже в отдалении, стояли человек десять, между клоунами и капотом движущегося грузовика.

– Я полагаю, что она смотрела вот на этого человека. Во-первых, потому, что использовал методику триангуляции, с учетом угла поворота ее лица – я точно изобразил этот перекресток. А во-вторых, потому, что только этот человек, похоже, смотрит прямо в объектив. То есть он смотрит на Харриет.

Лисбет увидела нечеткую фигуру, стоящую чуть позади зрителей, возле самого угла поперечной улицы. На нем (или на ней) была темная стеганая куртка с красными вставками на плечах и темные брюки, возможно, джинсы. Микаэль увеличил фотографию так, что верхняя часть фигуры – выше талии – заполнила весь экран. Изображение сразу стало еще более расплывчатым.

– Это мужчина. Рост примерно метр восемьдесят, телосложение обычное. У него средней длины русые волосы, бороды нет. Но различить черты лица невозможно, равно как и прикинуть возраст – он может колебаться от подросткового до среднего.

– С фотографией можно поработать…

– Я пробовал. Даже посылал ее Кристеру Мальму из «Миллениума», а ему в этом деле нет равных.

Микаэль кликнул на другую фотографию.

– Вот самый лучший вариант из тех, что удалось получить. Но снимок сделан очень примитивной фотокамерой и на слишком большом расстоянии.

– А ты кому-нибудь его показывал? Люди могут узнать его по осанке…

– Я показывал снимок Дирку Фруде. Он понятия не имеет, кто это может быть.

– Дирк Фруде, как вариант, не самый наблюдательный человек в Хедестаде.

– Да, но ведь я работаю на него и на Хенрика Вангера. Я хочу сперва показать снимок Хенрику, а потом уже двигаться дальше.

– Он может быть просто случайным персонажем.

– Не исключено. Однако, похоже, именно он произвел на Харриет такое мощное впечатление.

 

Всю следующую неделю практически все время Микаэль и Лисбет занимались делом Харриет, если не считать часов, потраченных на сон. Лисбет продолжала читать материалы следствия и по-прежнему задавала Микаэлю вопросы, на которые тот отвечал или пытался отвечать. Она требовала точных и однозначных ответов; любая неясность приводила к продолжительным дискуссиям. Они потратили почти целый день на то, что изучали передвижения всех фигурантов дела во время аварии на мосту.

А Лисбет все больше и больше покоряла Микаэля, он открывал в ней новые черты. Всего лишь бегло листая материалы расследования, в каждом эпизоде она безошибочно находила самые запутанные и противоречивые детали.

Во второй половине дня, когда их донимала жара в саду, они делали перерыв. Несколько раз ходили купаться в канале или прогуливались до террасы «Кафе Сусанны». Его хозяйка, кстати, вдруг стала обращаться с Микаэлем демонстративно холодно. Блумквист предполагал, что причина – в Лисбет. Ведь Саландер выглядела намного моложе своих лет, и в глазах Сусанны он, похоже, превратился в типа с замашками педофила. Ничего себе…

Каждый вечер Микаэль совершал пробежки. Когда он, весь мокрый и запыхавшийся, возвращался домой, Лисбет воздерживалась от комментариев, но беготня по пересеченной местности явно не соответствовала ее представлениям о летних удовольствиях.

– Мне сорок с небольшим, – объяснил ей Микаэль. – Чтобы моя талия не расползлась безобразным образом, я должен двигаться.

– Угу.

– Ты никогда не тренируешься?

– Иногда боксирую.

– Боксируешь?

– Ага. Ну, знаешь, в перчатках.

Микаэль пошел в душ и попытался представить себе Лисбет на боксерском ринге. Она вполне могла над ним и подшучивать, и это стоило уточнить.

– В каком весе ты боксируешь?

– Ни в каком. Просто иногда боксирую с парнями в клубе.

«Почему-то я не удивлен», – подумал Микаэль.

Однако он отметил, что Саландер наконец-то хоть что-то рассказала о себе. Впрочем, основные факты ее биографии оставались для него по-прежнему загадкой: как получилось, что она стала работать у Арманского, какое у нее образование или чем занимаются ее родители. Как только Микаэль пытался задавать ей вопросы о личной жизни, Лисбет сразу закрывалась, как ракушка, и отвечала односложно – или не отвечала вовсе.

 

Однажды днем девушка вдруг отложила папку и взглянула на Микаэля, нахмурив брови:

– Что тебе известно об Отто Фальке? О пасторе?

– Почти ничего. Теперь здесь пастор – женщина. В начале года я несколько раз встречался с нею в церкви, и она рассказала, что Фальк еще жив, но находится в гериатрическом центре в Хедестаде. У него болезнь Альцгеймера.

– А откуда он родом?

– Из Хедестада. Учился в Уппсале, примерно в тридцатилетнем возрасте вернулся домой.

– Он не был женат. И Харриет с ним общалась.

– Почему ты спрашиваешь?

– Я просто отметила, что этот сыскарь, Морелль, допрашивал его довольно обходительно.

– В шестидесятые годы священники все еще занимали довольно высокое положение в обществе. И то, что он жил на острове, так сказать, рядом с власть имущими, было вполне нормально.

– Меня интересует, насколько тщательно полиция обыскивала пасторскую усадьбу. На снимках виден большой деревянный дом; там наверняка имелось много мест, где можно было ненадолго спрятать тело.

– Верно. Однако ничто в материале не указывает на связь пастора с серийными убийствами или с исчезновением Харриет.

– Как раз напротив, – возразила Лисбет Саландер и усмехнулась. – Во-первых, он пастор, а у пасторов особое отношение к Библии. Во-вторых, он был последним человеком, который видел Харриет и разговаривал с ней.

– Но он ведь сразу же направился к месту аварии и провел там несколько часов. Он виден на многих снимках, особенно в то время, когда, предположительно, исчезла Харриет.

– Я могу опровергнуть его алиби. Но вообще-то мне сейчас подумалось о другом. Тут речь идет о садисте, убивающем женщин.

– И что из этого?

– Я тут… Короче, у меня весной образовалось немного свободного времени, и я кое-что почитала о садистах, совершенно по другому поводу. В частности, мне попалось руководство, выпущенное ФБР, где утверждается, что подавляющее большинство серийных убийц, которых удалось поймать и разоблачить, происходят из проблемных семей и что они еще в детстве любили издеваться над животными. Кроме того, в Штатах многие серийные убийцы были пойманы при поджогах.

– Ты имеешь в виду принесение в жертву животных и сожжение тел?

– Да. Во всех отмеченных Харриет убийствах фигурируют издевательства над животными и огонь. Но вообще-то я имела в виду то, что пасторская усадьба в конце семидесятых сгорела.

Микаэль задумался.

– Не очень убедительно, – сказал он наконец.

Лисбет Саландер кивнула:

– Согласна. Но это стоит взять на заметку. В расследовании я ничего не обнаружила о причинах пожара, и было бы любопытно узнать, происходили ли в шестидесятых годах другие «странные» пожары. Кроме того, неплохо бы проверить, не отмечались ли тогда в этих краях случаи издевательства над животными или нанесения им увечий.

 

Когда на седьмой вечер своего пребывания в Хедебю Лисбет отправилась спать, она несколько злилась на Микаэля Блумквиста. Всю неделю она проводила с ним практически каждую минуту, конечно, кроме времени, отведенного на сон. Обычно же оказывалось достаточным семи минут в обществе другого человека, чтобы у нее начиналась головная боль.

Лисбет давно уже отметила, что ей не так-то легко общаться с окружающими, и она уже свыклась с жизнью затворника. И она бы вполне ее удовлетворяла, только бы окружающие оставляли ее в покое и не мешали заниматься своими делами. Но, к сожалению, окружающие не проявляли достаточной мудрости и терпения. Ей приходилось отбиваться от разных социальных структур, детских воспитательно-исправительных учреждений, опекунского совета муниципалитета, налоговых управлений, полиции, кураторов, психологов, психиатров, учителей и гардеробщиков, которые (за исключением уже знавших ее вахтеров кафе «Мельница») не хотели пропускать ее в шалманы, хотя ей уже исполнилось двадцать пять лет. Целая толпа людей, казалось, не могла найти себе более достойного применения, кроме как при малейшей возможности пытаться контролировать ее жизнь и вносить свои коррективы в избранный ею способ существования.

Лисбет рано усвоила, что слезами горю не поможешь. Она также поняла, что любая попытка привлечь чье-либо внимание к обстоятельствам ее жизни только портит эту самую жизнь. Следовательно, она должна была сама решать свои проблемы и использовать те методы, которые считала оптимальными. Адвокату Нильсу Бьюрману довелось испробовать это на себе.

Микаэль Блумквист, как и все остальные, не мог отказать себе в удовольствии копаться в ее личной жизни и задавать вопросы, на которые ей не хотелось отвечать. Зато реагировал он совершенно не так, как остальные.

Когда она игнорировала его вопросы, он только пожимал плечами, переключался на другую тему и оставлял ее в покое. Вот это да!

Когда в первое утро Лисбет добралась до его лэптопа, она, разумеется, перекачала оттуда всю информацию в свой компьютер. Теперь уже неважно, отстегнет ли он ее от дальнейшей работы, – доступ к материалу у нее все равно есть.

Потом она попыталась намеренно спровоцировать его, демонстративно читая документы в его лэптопе. Она ожидала взрыва раздражения. А он лишь посмотрел на нее с каким-то побитым видом, попытался что-то сострить, отправился в душ, а потом начал обсуждать с ней то, что она прочла. Вот чудик. Она чуть не поверила в то, что он ей доверяет.

Но вот то, что он в курсе ее хакерских замашек, представлялось ей делом серьезным. Лисбет Саландер знала, что хакерство, которым она занималась – и выполняя свои рабочие задания, и в качестве хобби, – на юридическом языке называлось незаконным проникновением в чужую компьютерную систему, квалифицировалось как компьютерное преступление и могло закончиться тюремным заключением сроком до двух лет. Для Лисбет это было очень чувствительно – конечно, ей не хотелось сидеть взаперти, а еще в тюрьме у нее, скорее всего, отнимут компьютер, лишив тем самым единственного занятия, которое у нее действительно хорошо получалась. Ей даже в голову не приходило делиться с Драганом Арманским или с кем-нибудь еще, каким образом она добывает информацию, за которую они платят.

За исключением Чумы и нескольких персонажей из Сети – таких же, как и она, профессиональных хакеров, большинство из которых знали ее только как Осу и понятия не имели, кто она такая и где живет, – в ее тайну проник только Калле Блумквист. Он разоблачил ее, потому что она совершила оплошность, которой не позволит себе даже двенадцатилетний сопливый «зеленый» хакер, и это свидетельствовало о том, что она утратила бдительность и заслуживает приличной порки. Но он не пришел в бешенство и не перевернул все вверх дном, а вместо этого предложил ей работу.

Поэтому Лисбет и злилась на него.

Когда они съели по бутерброду на ночь и собрались идти спать, он вдруг спросил ее, классный ли она хакер. К собственному удивлению, Саландер ответила не задумываясь:

– Наверное, лучший в стране. Ну, может, есть еще двое или трое моего уровня.

В своей правоте Лисбет ничуть не сомневалась. Когда-то Чума был лучше ее, но она давно его опередила.

В то же время ей было непривычно произносить эти слова вслух, раньше она никогда такое не говорила. Да собственно, ей и некому было об этом рассказывать, и вдруг ей стало приятно, что Блумквист восхищается ее способностями. Но потом, когда он спросил, как она освоила хакерские премудрости, Саландер напряглась.

Да она и не знала, что отвечать. «Я всегда это умела», – могла бы она сказать. Но ничего не ответила, ушла и легла спать, даже не пожелав Микаэлю спокойной ночи.

Тот никак не отреагировал на эту выходку – наверное, чтобы еще больше разозлить ее. Лисбет лежала, прислушиваясь к тому, как он перемещается по кухне, убирает и моет посуду. Он всегда ложился позже нее, но сейчас явно тоже отправится спать. Она слышала, что он прошел в ванную, а потом пошел к себе в спальню и закрыл дверь. Через некоторое время до нее донесся скрип его кровати, находившейся в полуметре от нее, за стеной.

За неделю, которую она прожила у Блумквиста, он ни разу не попытался с ней флиртовать. Надо же – он работал вместе с ней, он интересовался ее мнением, он поправлял ее, когда она заблуждалась, он признавал ее правоту, когда она его отчитывала… Он обращался с ней по-человечески. Черт побери!

Лисбет внезапно осознала, что ей нравится общество Микаэля Блумквиста и что она даже может ему доверять. Раньше она никому не доверяла, разве что Хольгеру Пальмгрену. Правда, совершенно по другой причине: Пальмгрен был предсказуемым и к тому же благодетелем.

Лисбет встала, подошла к окну и, волнуясь, уставилась в темноту. Самым трудным для нее всегда было впервые показаться голой другому человеку. Она была уверена в том, что ее жилистое тело производит отталкивающее впечатление. Грудь – не грудь, просто насмешка какая-то, о бедрах и говорить нечего… С ее точки зрения, предлагать ей было особенно нечего. Но тем не менее она была самой обычной женщиной, с теми же плотскими желаниями, что и у других. Почти двадцать минут Лисбет раздумывала, а потом, собравшись с духом, приняла решение.

 

Микаэль улегся и открыл роман Сары Парецки^[87], как вдруг услышал скрип открывающейся двери и встретился взглядом с Лисбет Саландер, замотанной в простыню. Она молча стояла в дверях, словно о чем-то размышляла.

– Что случилось? – спросил Микаэль.

Она покачала головой.

– Тебе что-нибудь нужно?

Она подошла к нему, взяла книгу и положила ее на ночной столик. Потом наклонилась и поцеловала Микаэля в губы. Какие еще нужны намеки? Затем быстро проскользнула в его кровать, уселась и посмотрела на него изучающим взглядом. Опустила руку на простыню у него на животе. Поскольку никакого протеста с его стороны не последовало, она склонилась и укусила его за сосок.

Микаэль пришел в полное замешательство. Через мгновение он схватил ее за плечи и отодвинул от себя, чтобы разглядеть ее лицо. Он нервничал.

– Лисбет… не думаю, что это удачная идея. Нам ведь предстоит вместе работать.

– Я хочу заняться с тобой сексом. Я буду по-прежнему работать с тобой, но мне будет с тобой чертовски трудно общаться, если ты меня отсюда выставишь.

– Но мы ведь едва знаем друг друга.

Девушка вдруг коротко усмехнулась, словно кашлянула:

– Когда я собирала о тебе досье, то убедилась, что прежде тебе это не мешало. Наоборот, ты из тех, кто не пропускает ни одной юбки. В чем же дело? Ты считаешь, что мне не хватает сексуальности?

Микаэль покачал головой, пытаясь подобрать какие-нибудь убедительные доводы. Не дождавшись ответа, Лисбет стянула с него простыню и уселась на него верхом.

– У меня нет презервативов, – сказал Блумквист.

– Ну и фиг с ними.

 

Когда Микаэль проснулся, Лисбет уже встала. Он услышал, как она возится с кофейником на кухне. Стрелка приближалась к семичасовой отметке. Ему удалось поспать всего два часа, поэтому он еще немного повалялся с закрытыми глазами.

Микаэль совершенно не понимал Лисбет Саландер. До этого она ни разу даже взглядом не намекнула, что проявляет к нему какой-то личный интерес.

– Доброе утро, – сказала Лисбет, заглянув в дверь.

Она улыбалась.

– Привет, – отозвался Микаэль.

– У нас кончилось молоко. Я съезжу на бензоколонку. Они открываются в семь.

Она развернулась так быстро, что Микаэль не успел ответить. Он слышал, как Саландер надела туфли, взяла сумку и мотоциклетный шлем и выскользнула за дверь. Он закрыл глаза. Потом услышал, как входная дверь снова открылась, и буквально через несколько секунд Лисбет опять возникла в дверях. На этот раз она не улыбалась.

– Тебе лучше выйти и посмотреть, – сказала она.

Голос ее звучал непривычно.

Микаэль тут же вскочил и натянул джинсы.

Ночью кто-то посетил гостевой домик и оставил зловещий сюрприз. На крыльце лежал наполовину обугленный труп расчлененной кошки. Ей отрубили голову и лапы, после чего содрали шкуру и вытащили кишки и желудок. Их остатки валялись возле трупа, который скорее всего поджигали на огне. Голову оставили нетронутой и прикрепили к седлу мотоцикла Лисбет Саландер. Микаэль узнал рыже-коричневую шкурку.

Глава 22
Четверг, 10 июля

Они молча завтракали в саду и пили кофе без молока. Лисбет достала маленький цифровой фотоаппарат «Кэнон» и запечатлела кошмарное зрелище, а потом Микаэль принес мешок для мусора и убрал все. Он поместил кошачьи останки в багажник одолженной машины, но пока не знал, что ему с ними делать. Наверняка следовало бы сообщить в полицию об издевательстве над животным и, возможно, об угрозе насилия, но он плохо представлял себе, как ему объяснить этот кошмарный эпизод.

В половине девятого мимо них в сторону моста прошествовала Изабелла Вангер. Она их не заметила – или притворилась, что не заметила.

– Как ты себя чувствуешь? – наконец спросил Микаэль.

– Нормально.

Она озадаченно посмотрела на него. «Ладно. Значит, ему хочется, чтобы я разволновалась», – отметила она.

– Когда я найду эту сволочь, которая замучила невинную кошку только для того, чтобы запугать нас, я пущу в ход бейсбольную биту.

– А ты считаешь, что это запугивание?

– А у тебя есть объяснение получше? Кстати, это означает еще кое-что.

Микаэль кивнул:

– Как бы там ни было, мы явно задели кого-то настолько, что спровоцировали его на дикую выходку. Но тут есть и еще один аспект.

– Знаю. В пятьдесят четвертом и шестидесятом годах животных приносили в жертву. Но маловероятно, чтобы убийца, который действовал пятьдесят лет назад, теперь бегал тут и раскладывал на твоем пороге останки замученных животных.

Микаэль согласился.

– Ну, тогда речь может идти только о Харальде Вангере и Изабелле Вангер. Есть и другие родственники солидного возраста по линии Юхана Вангера, но в здешних местах никто из них не живет.

– Изабелла – жуткая стерва, – вздохнул Микаэль. – Она, конечно, могла бы убить кошку, но вряд ли она носилась по стране и убивала женщин в пятидесятых годах. Харальд Вангер… Я, конечно, не дам голову на отсечение, но он кажется таким беспомощным, что едва ходит, и мне трудно себе представить, чтобы он выскользнул ночью из дома, поймал кошку и вытворил все это.

– Если тут не действовали двое. Старик и кое-кто помоложе.

До Микаэля донесся шум мотора, он поднял взгляд и увидел, что в сторону моста удаляется машина Сесилии.

«Харальд и Сесилия?» – подумал он.

Однако подозревать эту парочку в сговоре он не мог: отец с дочерью не общаются и даже не разговаривают друг с другом. Несмотря на заверения Мартина Вангера, что он поговорит с Сесилией, она по-прежнему не отвечала на звонки Микаэля.

– Это должен быть кто-то, кому стало известно, что мы что-то раскопали и движемся вперед, – сказала Лисбет Саландер.

Она встала и пошла в дом. Когда вернулась, на ней уже был кожаный комбинезон.

– Я еду в Стокгольм. Вернусь вечером.

– Что ты задумала?

– Я должна кое-что привезти. Если у кого-то настолько съехала крыша, что он расчленил кошку, он или она может с таким же успехом напасть в следующий раз на нас самих. Или запалить дом ночью. Я хочу, чтобы ты сегодня съездил в Хедестад и купил два огнетушителя и два пожарных датчика. Один из огнетушителей должен быть хладоновым.

Не сказав больше ни слова, она надела шлем, завела мотоцикл и укатила через мост.

 

Микаэль выкинул останки кошки в мусорный бак у бензоколонки, а потом поехал в Хедестад и купил огнетушители и пожарные датчики. Он сложил их в багажник машины, после чего отправился в больницу. Микаэль заранее созвонился с Дирком Фруде и договорился о встрече в больничном кафетерии, где рассказал ему об утреннем инциденте. Адвокат побледнел.

– Микаэль, я никак не ожидал, что вся эта история может оказаться опасной.

– Серьезно? Но ведь поручение заключается в том, чтобы найти и разоблачить убийцу.

– Но кто же мог… Да ведь это же за пределами здравого смысла. Если вашим с фрёкен Саландер жизням что-то угрожает, мы должны остановить наше дело. Я могу поговорить с Хенриком…

– Ни в коем случае. Я не хочу, чтобы он получил еще один инфаркт.

– Он все время спрашивает, как у вас идут дела.

– Передайте ему, что я продолжаю распутывать историю и намерен двигаться дальше.

– Но что именно вы собираетесь делать?

– У меня накопилось несколько вопросов. Первый инцидент произошел сразу после того, как у Хенрика случился инфаркт, когда я на день уезжал в Стокгольм. Кто-то обыскивал мой кабинет. К тому времени я как раз раскрыл библейский код и обнаружил снимки с Йернвегсгатан. Я рассказал об этом вам и Хенрику. Мартин оказался в курсе, поскольку помогал мне попасть в «Хедестадс-курирен». Кто еще мог быть в курсе?

– Не скажу наверняка, с кем Мартин мог обсуждать эту тему. Однако Биргер с Сесилией знали. Они комментировали вашу охоту за снимками. Александр тоже знал. А еще Гуннар и Хелен Нильссоны. Они тогда как раз навещали Хенрика и присутствовали при разговоре. И Анита Вангер.

– Анита? Та, что живет в Лондоне?

– Да, сестра Сесилии. Когда у Хенрика случился инфаркт, она прилетела сюда вместе с Сесилией, но остановилась в отеле и, насколько мне известно, на остров не приезжала. Анита, как и Сесилия, не хочет встречаться с отцом. Но неделю назад она улетела обратно, когда Хенрика перевели из реанимации.

– А где сейчас живет Сесилия? Я видел, как она утром переезжала через мост, но у нее в доме темно и все заперто.

– Вы ее подозреваете?

– Нет, просто интересуюсь, где она находится.

– Она живет у своего брата Биргера. Оттуда близко до больницы, и до Хенрика можно дойти пешком.

– Вы знаете, где она сейчас?

– Нет. Но, во всяком случае, не в больнице.

– Спасибо, – сказал Микаэль и встал.

 

Семейство Вангеров буквально оккупировало больницу Хедестада. Через холл, в сторону лифтов, направлялся Биргер Вангер. Микаэль не горел желанием сталкиваться с ним и подождал, пока тот скрылся, а затем вышел в холл. Зато в дверях, почти на том же месте, где Блумквист встретился с Сесилией Вангер во время прошлого посещения больницы, он столкнулся с Мартином Вангером. Они поздоровались и пожали друг другу руки.

– Вы навещали Хенрика?

– Нет, у меня была встреча с Дирком Фруде.

Мартин Вангер выглядел уставшим, глаза ввалились. А ведь за полгода их знакомства Мартин здорово постарел, подумал Микаэль. Борьба за спасение империи обходилась ему дорого, и неожиданная болезнь Хенрика только прибавляла хлопот.

– Как ваши дела? – спросил Мартин.

Микаэль еще раз подчеркнул, что не собирается прекращать работу и уезжать в Стокгольм.

– Спасибо, неплохо. Ситуация с каждым днем становится все более любопытной. Когда Хенрику станет лучше, я надеюсь, что смогу удовлетворить его интерес.

 

Биргер Вангер жил в одном из домов из белого кирпича по другую сторону дороги, всего в пяти минутах ходьбы от больницы. Его окна выходили на море и гостевую гавань. Микаэль позвонил в дверь, но никто не открыл. Позвонил Сесилии на мобильный, но тоже без успеха. Он немного посидел в машине, постукивая пальцами по рулю. Биргер Вангер был джокером в этом семействе. Он родился в 1939 году, стало быть, к моменту убийства Ребекки Якобссон ему было десять лет. Однако когда исчезла Харриет, ему уже стукнуло двадцать семь.

По мнению Хенрика, Биргер и Харриет почти не общались. Он вырос в Уппсале, где тогда жила его семья, и переехал в Хедестад, чтобы работать в концерне, но через пару лет увлекся политикой. Правда, когда убили Лену Андерссон, он был в Уппсале.

Распутать эту историю Микаэль не мог, но инцидент с кошкой не оставлял сомнений – над ним нависла угроза и ему необходимо поторопиться.

 

Когда исчезла Харриет, прежнему пастору Хедебю Отто Фальку было тридцать шесть лет. Сейчас ему исполнилось уже семьдесят два года, он был моложе Хенрика Вангера, но по части интеллектуальной кондиции значительно уступал патриарху шведской индустрии.

Микаэль нашел его в больничном пансионате «Ласточка» – желтом кирпичном здании, расположенном поблизости от реки Хедеон, на другом конце города. Журналист представился больничному персоналу и попросил разрешения поговорить с пастором Фальком. Он объяснил, что знает про болезнь Альцгеймера у пастора, и поинтересовался, насколько тот коммуникабелен. Старшая сестра ответила, что диагноз пастору Фальку поставили три года назад и что болезнь стремительно прогрессирует. Он вполне общителен, но плохо помнит недавние события, не узнает некоторых родственников, и вообще с каждым днем его сознание тает все больше и больше. Микаэля также предупредили, что у старика может начаться паника, если ему задавать вопросы, на которые он не в силах ответить.

Старый пастор сидел на скамейке в парке, вместе с тремя другими пациентами и санитаром. Микаэль целый час пытался разговорить его.

Пастор Фальк утверждал, что прекрасно помнит Харриет Вангер. Он моментально просветлел и отозвался о ней как об очаровательной девушке. Однако Микаэль быстро понял: пастор благополучно забыл о том, что она пропала почти тридцать семь лет назад. Он говорил о ней так, словно виделся с нею лишь недавно, и просил Микаэля передать ей привет и уговорить ее как-нибудь его навестить. Блумквист пообещал выполнить его просьбу.

Когда он спросил о том, что произошло в день исчезновения Харриет, пастор растерялся. Он явно забыл про аварию на мосту. Только к концу беседы старик выдал что-то, что заставило журналиста насторожиться.

Когда Микаэль напомнил о том, что Харриет интересовалась религией, пастор вдруг призадумался. По его лицу словно скользнуло облачко. Он немного посидел, раскачиваясь взад и вперед, а потом внезапно взглянул на Микаэля и спросил, кто он такой. Блумквист снова представился, и старик подумал еще немного. Затем он сердито покачал головой:

– Она все еще не нашла то, чт