Исповедь бывшей послушницы. Главы 10, 11

10

В Кариже я провела все лето, сентябрь и октябрь. Обычно осенью коров в Монастырь пригоняли в сентябре, но этот год был особенный: 21 октября к нам должен был приехать Патриарх Кирилл. Коров решили оставить пока в Кариже, чтобы не портить монастырский вид кучами навоза. В монастыре уже с конца августа все готовились к этому важному событию. В трех монастырских храмах все начищали и полировали, дети и сестры репетировали песни к праздничному концерту, повара закупали продукты и сочиняли новые блюда. На протяжении нескольких недель никто в монастыре не имел отдыха, все трудились день и ночь. Я была рада избежать этой суеты, у нас в Кариже было более чем спокойно. Господь послал мне средство от уныния, о котором я даже и не догадалась бы. Оказалось, у меня есть музыкальный слух и даже голос. Это каким-то образом заметила м.Елисавета, когда мы служили наши службы. Служба в скиту — это последование вечерни, повечерия и утрени с полунощницой, а также часов и изобразительных, которое можно служить без священника. Литургию, разумеется, мы посещали в храме раз в неделю. Мы сами пели тропари и читали каноны с молитвами в маленькой комнатке, увешанной бумажными иконами, которая у нас называлась храмом. Там пахло ладаном и свечами, а вдоль стены стояли старые черные стасидии с высокими подлокотниками, на которых удобно помещалась голова и можно было немножко поспать. Не то чтобы мы были лентяями или не любили молиться, просто от постоянного недосыпания и усталости ничего не могли поделать. Если хотелось помолиться, или служба была интересной, ни в коем случае нельзя было садиться. Я заметила, что стоило только сесть, и все, в следующее же мгновение уже засыпаешь.
В скиту пели все, кроме м.Евстолии, и я тоже потихоньку начала учиться. Пели мы знаменным и византийским распевами на два голоса: основной и иссон. Приходилось разучивать на слух напевы для всех восьми гласов, но, когда сам служишь почти каждый день, все запоминается само собой. Мне это было очень интересно и очень тяжело. Сначала я пела со всеми, а потом м.Елисавета начала учить меня петь партию второго голоса, иссона. Там всего одна нота, на нее, как на ниточку, нанизывается мелодия, в некоторых гласах она менялась, но ее нужно было держать на постоянной высоте и чисто. Кажется просто, но мне это давалось с огромным трудом. От волнения я вообще часто переставала что-либо слышать, и, пока снова на давали тон, стояла молча, что было очень неприятно. Если я не попадала в ноты, сестрам было тяжело и даже невозможно петь свою партию, я их сбивала. Я уже начала сомневаться, что у меня и правда есть хоть какой-то слух. Мне очень хотелось научиться, но учиться можно было только во время службы, в другое время со мной никто не занимался, а постоянно портить службы и действовать всем на нервы было очень тяжело. Петь первым голосом, вместе во всеми, м.Елисавета мне не разрешала, ей очень хотелось, чтобы я выучила партию второго голоса, вторых голосов в монастыре не хватало. После долгих мучений я наконец придумала, как мне научиться. Я попросила маму привезти мне диктофон-плейер, записала на него наши службы, а потом на послушаниях или в келье в наушниках слушала и пела свою партию. Конечно, все это было тайно, нечего было и мечтать, чтобы Матушка благословила меня завести диктофон. Такие вещи сестрам иметь не благословлялось. Я его прятала в кармане, а маленькие наушники были не видны под платком. Зато это помогло мне быстро научиться петь.

В начале октября начались заморозки. Коровник в Кариже был летний и к холодам неприспособленный. Каждая дойка превращалась в мучение. По утрам в трубах часто замерзала вода и нечем было поить коров и мыть доильный аппарат. Приходилось носить воду из дома и топить лед на печке в больших железных баках. Коров уже не мыли, как летом, выгоняли из коровника редко, а у нас появилось больше времени на службы и молитву. В монастыре была страшная суета в связи с приездом Патриарха, часто нам даже забывали привозить продукты и забирать баки с молоком. М.Елисавета уехала в монастырь проводить спевки хора и готовиться к патриаршей службе. Детей тоже забрали, в скиту остались только я, м.Гергия, м.Киприана и м.Евстолия. Нам всем обещали, что сразу после визита Патриарха нас тоже заберут в монастырь. В скиту на зиму оставалась только старенькая м.Евстолия, она здесь жила постоянно. М.Киприана тоже попросилась остаться тут на зиму, ей хотелось пожить в уединении, как древние отшельники, но Матушка ей не благословила — в монастыре не хватало рабочих рук.
Утром в день приезда Патриарха за нами приехала инокиня Фомаида — монастырский водитель и эконом и отвезла нас в монастырь. Коров на целый день заперли в коровнике, предварительно накормив двойной порцией сена и комбикорма. Мы были во всем парадном. В монастыре сестрам специально к этому дню сшили новые апостольники, платки и рясы. Как только мы приехали, нас сразу же отправили помогать на кухню. Там было много мужчин в костюмах с наушниками, видимо из патриаршей охраны, а на кухне у плиты была не м.Антония, главный монастырский повар, а двое мужчин в черных шелковых костюмах, наподобие тех, какие носят повара в суши-барах. Это были два личных повара Патриарха, они пробовали суп и что-то жарили на сковороде. Эти люди отвечали за патриарший стол, а все остальные повара с м.Антонией накрывали длиные столы для сестер и гостей в украшенной по этому поводу трапезной. Сестры уже все приготовили накануне, оставалось только расставить еду на столах. У всех был жутко уставший вид. В десять часов все сестры должны были выстроиться в два ряда по бокам дорожки, ведущей в храм встречать Патриарха. Хотя все очень молились о хорошей погоде, с погодой нам не повезло. Хуже и представить себе было нельзя. С раннего утра шел нескончаемый мокрый снег с дождем, причем в таком количестве, что эту мокрую серую массу приходилось постоянно сгребать с дорожек лопатами, чтобы можно было хоть как-то пройти. Около пяти сестер и дворники уже несколько часов были заняты только этим. Небо было темно-серое, тяжелое, на улице было невозможно что-либо разглядеть. Нас построили вдоль дорожки, Патриарх должен был приехать с минуты на минуту. Мы стояли в куртках, кто-то был в пальто, под этим мокрым снегом и ждали больше часа. Я промокла до трусов, чувствовала, как по спине пробегают тепловатые струйки воды и стекают в ботинки. Наконец кортеж Патриарха подъехал. Патриарх вышел из машины, в сопровождении охраны быстро и достойно прошел между рядами мокрых и замерзших сестер и скрылся в храме. Мы тоже поспешили в храм, снимая на ходу тяжелые от воды куртки и чавкая ботинками. Служба была очень пышной и торжественной, по этому случаю в Никольский храме провели микрофоны. Сестрам на втором этаже, хоть и не было видно ничего из того, что происходило в храме, но было слышно каждое патриаршее слово и возглас. После службы Патриарх произнес проповедь, но сестер в храме к тому времени уже не было, нужно было разносить горячее на столы в трапезной. После трапезы был детский концерт, Патриарх произнес речь, где поблагодарил Матушку Николаю за труды, сфотографировался с маленькими приютскими девочками и пообещал в скором времени приехать к нам снова.
На следующий день в монастыре был объявлен отдых после всех этих трудов: весь день жили по воскресному уставу, а это значило: подъем в 7 утра и целых 4 часа отдыха днем!

11

По прибытии из Карижи мне дали новое послушание. Как-то на занятиях Матушка сильно ругала сестер и «мам», которые трудились в приюте. Уже не помню, чем они ее так расстроили. Старшую по приюту монахиню Александру Матушка разжаловала и поставила мыть посуду в сестринской кухне, на ее место она назначила свою «правую руку» и благочинную монастыря — монахиню Серафиму. Мать Серафима должна была навести там порядок. Ей в помощницы Матушка дала, как она сказала: «Самых лучших сестер». Это были: монахиня Михаила, послушница Ольга и я. Лучшими мы, конечно, не были, просто это было сказано, чтобы мы такими захотели стать. И еще потому, что послушание в приюте — это в миллион раз тяжелее, чем 100 коровников. Никто там долго не выдерживал. Не из-за детей, а потому, что сестры и «мамы», находящиеся на этом послушании, жили по особому уставу. Этот устав должно быть придумал какой-нибудь суперчеловек или инопланетянин, или уже святой, которому на этой земле уже не нужен был отдых и сон. Эти «приютские» работали целыми днями даже без часа отдыха и служб. Только в воскресенье они могли отдохнуть в течение трех часов.
Приют помещался в красивом белом здании со стеклянными дверями. Он был соединен проходом с детской и гостевой трапезными. Летом он весь утопал в цветах, а на по газонам прыгали ручные кролики.

Послушания в приюте начинались в восемь. Считалось, что если ты проспал столько времени, днем отдых тебе уже ни к чему и ты теперь можешь трудиться до 23.00. Не было даже того часа отдыха в день, что полагался сестрам. Но поспать до восьми нам никогда не удавалось, потому что мы не могли пойти спать к себе в кельи, спать нужно было на свободных кроватях в общих детских комнатах, если таковые имелись, или в холле на кушетке. Ночью приют тоже читал неусыпаемую псалтирь, а это значило, что, нужно было вставать по очереди и по 2 часа читать помяник с кафизмами. Утром было шумно, вокруг ходили и разговаривали, какой уж тут сон. Пойти ночевать к себе сестры не могли из-за того, что послушание в приюте заканчивалось после 23.00, а ворота, отделяющие сестринскую территорию от приютской, закрывали раньше. Хотя через них можно было легко перелезть, и часто так делали, Матушка за это наказывала. К тому же ночью нужно было тоже следить за детьми. Службы в храме приютские сестры не посещали, времени на выполнения монашеского молитвенного правила они тоже были лишены. Целый день только послушание и ничего больше.
У детей распорядок дня был примерно такой же, как и у сестер, только они еще и учились. Их, так же как и сестер, тоже ставили на послушания на территории приюта, весь день у них был расписан по минутам. Посещение служб в храме для них было обязательным. Долгие монашеские богослужения очень утомляли детей, они их просто ненавидели. Странно, ни у кого из детей не было игрушек. Были какие-то мягкие игрушки в холле, но я ни разу не видела, чтобы там кто-то играл. По самому приюту дети везде ходили строем, парами, за ними постоянно присматривал воспитатель, даже за большими девочками, их вообще никогда не оставляли в покое, все время они были должны что-то делать. Ни одной свободной минуты у этих детей не было, все было подчинено строгому распорядку и происходило под строгим наблюдением сестер. Здоровую психику в таких условиях сохранить невозможно, почти каждый день с кем-нибудь из детей случалась истерика с криками, ребенка за это наказывали, как правило мытьем полов или посуды на кухне поздно вечером. Самое страшное наказание — отвести к Матушке на беседу, дети этого боялись больше всего. Часто дети убегали из приюта, что становилось темой очередных монашеских занятий.

Однажды сбежали две взрослые девочки шестнадцати лет: Лена и Ника. На занятиях Матушка долго расписывала нам испорченность и развращенность этих молодых девиц (не понятно было, когда они успели так развратиться в приюте). Причиной их ухода по словам м.Николаи был блуд, другими словами они были лесбиянками, и эта страсть толкнула их на грех ухода из монастырского приюта. Все знали, что девченки были подружками. Они давно хотели уйти из приюта и из монастыря, просто потому, что не могли больше жить такой жизнью, но Матушка их не отпускала, как несовершеннолетних. Поэтому девчонки сбежали тайно, без документов, которые были в сейфе у игумении. Идти им было некуда, некоторое время они перебивались у Никиной знакомой на квартире, а потом все-таки вернулись, но не в монастырский приют, а в один из скитов. В монастыре я их больше не видела. Рассказывали, что через некоторое время Лена вышла замуж и родила ребенка, а как сложилась судьба Ники, не знаю. Никакими лесбиянками они разумеется не были, но Матушке нужно было весомое объяснение для милиции и сестер: почему две девочки сбежали из приюта. Интересно, что к такому пикантному объяснению ухода из приюта или из монастыря м.Николая прибегала почти всегда, если уходили двое. Также этим грехом клеймились все те, кто пробовал дружить друг с другом в стенах обители, и даже просто общаться. Я вообще никогда раньше не видела такого скопления «лесбиянок». Ну а как можно доказать, что ты не верблюд?

Матушка часто говорила, что наш монастырь существует только благодаря приюту. На «деток» спонсоры жертвовали огромные средства. Странно только, неужели из этих средств невозможно было выделить сколько-то, чтобы нанять нормальных воспитателей для детей, с профильным образованием, как это и положено в таком заведении? Почему воспитанием детей должны были заниматься сестры, к этому часто совсем не годные, к тому же пришедшие в монастырь совсем не для этого? Обычному мирскому человеку вряд ли придет в голову устанавливать в приюте монастырские правила с уставом, который придуман для монахов, а не для детей. Я еще застала время, когда девчонок заставляли ходить в черных длинных до пят платьях и платках, повязанных на лоб. Сейчас это отменили. Платья стали красными, но все остальное осталось по-прежнему.

В приюте я должна была заниматься с тремя группами детей разного возраста. Плюс к этому Матушка благословила мне вести биологию у пяти классов детей в гимназии, там неожиданно ушел педагог. Педагогического образования у меня нет, а биологию я изучала в медицинском университете. Когда я попросила себе дополнительно хотя бы час времени в день на подготовку к урокам, мне не благословили. К урокам нужно было готовиться, тем более классы были разные от пятого до одиннадцатого, а школьный курс биологии я помнила с трудом. Как-то м.Серафима застала меня одну в приютской библиотеке за подготовкой к уроку. Спросила, почему я не на послушании. У меня было «окно», потому что дети были на хореографии, а по правилам я должна была в этом случае найти м.Серафиму и спросить, что мне делать. В таких случаях обычно назначали на какую-нибудь уборку. Но я не подошла, а занималась своими делами - биологией. М.Серафиму это возмутило. Меня в свою очередь возмутила несправедливость, я ведь не занималась своими делами. С м.Серафимой такие фокусы не проходили, и меня повели к Матушке, как злостную нарушительницу устава и порядка. Матушка сказала, что раз я не слушаюсь м.Серафиму, она отправит меня на коровник. Я не стала ее упрашивать оставить меня в приюте. Мне очень тяжело было жить там без служб, а приютский устав мне казался непосильно тяжелым. В наказание за все это я была лишена причастия на весь Великий пост. Биологию преподавать все равно, кроме меня, было некому, и я продолжала ходить по утрам в приют, потом мыла посуду на кухне и шла на коровник. Зато вечером можно было посещать службы вместе со всеми сестрами, что для меня было самым важным и любимым делом.

Для меня ситуация в приюте была новостью, я не думала, что в здесь так строго. Я видела этих девочек на праздниках, нарядных и веселых, я не думала, что они живут такой тяжелой, даже для взрослого человека, жизнью. Сестры и те не жили в такой строгости, как приютские девочки. Матушка очень гордилась своим приютом, на каждом празднике дети выступали с песнями и танцами, они часто ездили вместе с Матушкой с концертами заграницу. Матушка следила, чтобы в приюте были хорошие преподаватели по хоровому пению и хореографии. Самыми талантливыми на выступлениях были, как правило, не те дети, которых брали из детских домов, а дети, приходившие с «мамами», дети, выросшие в семье. Это еще одна причина, по которой Матушка брала «мам». Эти детские выступления были своего рода визитной карточкой мать Николаи, она считала, что раз дети поют и танцуют, значит все у нас в монастыре замечательно. Понять, как живется этим поющим и пляшущим детям, когда праздник заканчивается, можно лишь пожив или поработав в приюте, а никак не со стороны. Сосредоточенность игумении Николаи на имидже, на всем внешнем, как на красивой упаковке: концертах, пышных трапезах, дорогих угощениях, бантах и облачениях, наградах и машинах, свидетельствует о ее поверхностности. Ее заботило только то, как монастырская и приютская жизнь выглядит со стороны спонсоров, церковного начальства и прессы. Внутренняя, духовная жизнь, да и просто человеческая жизнь каждого отдельного члена этого королевства ее нисколько не интересовала. Степень духовности наставника обычно обратно пропорциональна его великолепию. Тем более, вся та роскошь, которой Матушка Николая окружила собственную персону, весьма нелепо сочеталась с повседневной жизнью сестер и детей, а также с ее собственными проповедями на занятиях о бескорыстии, самопожертвовании, аскетизме, исихазме, альтруизме, и тому подобным. Интересно, но саму м.Николаю ничуть не смущало это противоречие. Более того, она постоянно говорила, что и сама так же нестяжательна и бескорыстна, как Иисус Христос, Божия Матерь, Иоанн Предтеча и другие аскеты прошлого, просто потому, что официально не имеет никакой личной собственности, а все эти роскошные дворцы, машины и осетры с дорадо принадлежат не ей одной, но всему монастырю.