Как становятся горожанином? Социологи, антропологи и культурологи о городском образе жизни

«Вот, например, дэрхемовское предприятие — оно принадлежит человеку, который желает извлечь из него побольше прибыли и при этом отнюдь не стесняется в способах. А за владельцем, в порядке рангов и званий, словно чины в армии, идут директора, управляющие, мастера, и все они пришпоривают тех, кто зависит от них, и стараются выжать из своих подчиненных как можно больше работы. А люди одного ранга только и делают, что интригуют друг против друга. Их отчеты держатся в тайне, и каждый боится потерять работу, если у другого результаты окажутся лучше, чем у него. И сверху донизу, словно в котле, здесь бурлят зависть и ненависть, здесь нет ни верности, ни порядочности, здесь человек ценится дешевле, чем доллар. И не только порядочности, — здесь нет даже самой простой честности. Почему? Кто может ответить? …Пройдет немного времени, и Юргис сам все увидит: людей, которые делают грязную работу, нельзя провести, они все видят, они заражаются общим духом и начинают поступать, как остальные. Вот Юргис пришел на бойни с намерением стать полезным, выдвинуться, сделаться квалифицированным рабочим, но он скоро поймет свое заблуждение, потому что в Мясном городке добросовестная работа никому еще не помогла выдвинуться. Можно не сомневаться, если кто-нибудь тут выдвинулся, — значит, это отъявленный мерзавец». Так описывает атмосферу чикагских боен автор повести «Джунгли» Эптон Билл Синклер[64]

«Город – это ад» – именно это состояние, состояние жизни среди нищеты и подлости, когда действует принцип «сегодня умри ты, а я завтра», пропитывает большинство повествований начала века, где в фокусе внимания обычно судьба честного, доброго, сильного деревенского парня, приезжающего в город в надежде найти работу, любовь и счастье, но находящего мерзость, водку, преступления и смерть. Чем же так пугал город? Как мы уже говорили, классики социологии (Ф. Тенис, Г. Зиммель) боялись распространения городской рациональности, победы разума над чувствами, расчета над солидарностью, обмена над родством. Зиммелевские городские невротики, жестокие и расчетливые, формируются в условиях быстрой смены впечатлений и ориентированы только на рациональные денежные отношения. Рвутся традиционные социальные связи, о что приходит им на смену?

Новые «точки сборки» и новая солидарность. Один из первых социологов Луис Вирт определял город «как относительно крупное, плотное и постоянное поселение социально неоднородных индивидов». Отсюда следуют основные характеристики построения социальных отношений в городе, контакты «безличны, поверхностны, мимолетны и сегментарны». Горожане скрыты, равнодушны и скептичны, так как это для них средства огораживания от личных притязаний и ожиданий других[65]. В этих условиях единственным способом избежать бессилия становятся объединения горожан по интересам, что вызывает рост организаций, опосредующих отношения. Экономические, культурные, религиозные, политические объединения выступают средством реализации личности, статусные характеристики в них – мерилом жизненного успеха и одновременно порождают личностную дезориентацию, коррупцию, суицидальное поведение в большей степени, чем в сельских сообществах. Городское население может контролироваться только «сверху», через формальные организации и средства массовой информации.

Традиции чикагской школы (Р. Парк), выделять в городе два пласта жизни, связанных с проживанием, ресурсами и конкуренцией – экологический и моральный, нашли отражения в современных исследованиях Москвы.[66] Первый, экологический пласт существует в природе и связан с конкуренцией, второй связан с культурой и способностью человека преобразовывать среду, в которой он живет. Связь между этими пластами может быть описана через концепты доверия, чувства безопасности и социального капитала. Доверие здесь выступает как наиболее значимая инклюзивная характеристика и может быть рассмотрена как доверие институтам, межличностным отношениям и сформированным стереотипам, связанным с территорией проживания (образу обобщенного другого). Например, житель Москвы знает, что условный житель «Арбата» отличается от условного жителя «Бутово», и, соответственно воспринимает территориальную среду как безопасную или враждебную. Доверяя своим стереотипам, он с большей уверенностью будет стремиться проводить время (отпускать детей гулять) в безопасном районе, чем в опасном. А далее возникает интересный феномен «чужака», жители центра, обычно связанные сильными межличностными связями (соседи, давно живущие в районе), воспринимают приходящих на территорию, как потенциальную опасность, что и продемонстрировал кейс «Патриарших прудов», когда в 2016 г. местное сообщество организовано выступило против работы местных ночных кафе и ресторанов, притягивавших жителей других районов. В этом случае можно предположить, что благоустройство новых районов, где еще нет сложившихся стереотипов и межличностных связей, скорее будет работать на увеличение доверия, чувства безопасности и социального капитала, а в центральных районах – на их уменьшение. Таким образом, одни и те же меры изменения материальной среды могут быть восприняты по-разному различными территориальными сообществами.

Особый вклад в изучении горожан внесли антропологи. Первооткрывателем этого направления принято считать Уильяма Ллойд Уорнера, который в 1929 г., вернувшись из Австралии и получивший там опыт исследования аборигенов, применил полученные методы к изучению своих соотечественников в городе Ньюберипорт, фигурирующем в его работах как Янки-Сити. Веря в единство человеческой природы, он в течение 6 лет с 30 помощниками опрашивал, описывал и наблюдал жизнь 17-тысячного американского городка, придя к выводу, что она мало отличается от жизни традиционных племен. Он, рассматривая свою культуру как чужую, находил в ней ритуалы, близкие ритуалам этнических культур, показывая ролевое распределение в городских праздниках, похоронах и даже выборах мэра.

Идея наблюдать сообщества «как племена» получила дальнейшее развитие в работах Уильяма Фут Уайта, написавшего по итогам исследования молодежных итальянских банд из неблагополучной части города книгу «Общество на углу улицы: социальная жизнь итальянского трущобного района». Практически четыре года автор жил вместе со своими героями, подружился с ними и объяснил, что образование сообществ происходит не столько по месту проживания, сколько по месту проведения отдыха в барах, ресторанах и кафе. Банда со временем для молодого человека становится важнее чем родственники, в ней формируются нормы, опирающиеся на культ мужской дружбы и силы. Группировки органично вписываются в жизнь района и становятся его неотъемлемым элементом.

Отдельная заслуга в изучении городских субкультур бедности принадлежит Оскару Льюису в 50-60 е годы. Его книги были написаны настолько эмоционально, что по ним даже вышла голливудская экранизация. Фильм «Дети Санчеса» номинировался на «Оскар» в 1961 г., был снят по одноименной монографии и показывал механизмы самовоспроизводства бедности, молодые люди привыкают к бедному образу жизни и боятся выйти из состояния нищеты. Последнее, кстати, некоторым образом негативно повлияло на репутацию автора, обвинённого в оправдании социального неравенства и переносившего вину за свое положение на представителей незащищенных слоев.

В целом, у городской антропологии при отличных описаниях всегда страдает теоретическая концептуализация. Живописные описания и яркие цитаты при всей привлекательности и широком общественном резонансе, например, труды Льюиса и феномен «культуры самовоспроизводства бедности» оказали серьезное влияние на формирование идеологии государственных программ по борьбе с нищетой в 60-е годы в США, с научной точки, зрения признавались малосостоятельными. Михаил Алексеевский [67]в своей статье показывает, чем вызвано смещение внимания авторов полевых исследований от района проживания к другим элементам личностной идентификации, и почему идея «деревень в городе» со временем уступила свое место другим исследовательским подходам. С научной точки зрения, «мозаичность» не позволяла выделять закономерности, фиксировать изменения и делать обобщения, да и сам выбор маргинальных сообществ, мигрантов и преступников не способствовал пониманию жизни других социальных групп, например благополучного среднего класса. Кроме этого, со временем приезжающие все реже и реже селились в одном районе, с развитием транспортной системы обычным стала маятниковая ежедневная миграция, и часть жителей стали не столько жить, сколько ночевать в своем районе. Специфика крупных городов состояла в том, что в них стало образовываться множество сообществ, задающих основные ролевые модели поведения, и, следовательно, идентификация с множеством групп стала определяющей и намного более значимой, чем место проживания или класс. Студент и топ-менеджер, врач и рабочий могут быть байкерами и составлять, по сути, отдельное племя со своей иерархией, ритуалами посвящения, календарем мероприятий, стиля одежды, набором правил.

Конечно, отдельную перспективу составили исследования людей одной профессии. Фредерик Гамст поступил на железную дорогу и шесть лет, проработав в цеху и далее еще пять, уже извне, исследовал субкультуру железнодорожников. У нас интересные идеи предложены и развиты Григорием Ревзиным. Здесь город представляет собой территориальное пространство, которое развивается, делится и потребляется, прежде всего, профессиональными сообществами[68]. Хотя теоретические основания (индийские веды и некоторые результаты исследований советского социолога И. В. Бестужева-Лады), мягко скажем, небезукоризненные, но есть вполне рациональное основание считать, что ценности профессии, профессиональная повестка дня служит основой объединения индивидов в сообщества в большей степени, чем территория (обычно, до возникновения какой либо внешней угрозы, соседи просто не знают друг друга), или их интересы не связаны с городом. Город нужен велосипедистам, но не культуристам или футбольным фанатам. В то же время люди власти (кшатрии-воины), интеллигенция (брахманы жрецы), обслуживание (вайшьи-торговля) и рабочие (шудры) преобразуют городское пространство в соответствии со своими профессиональными интересами и вступают в многочисленные конфликты, организуя политические альянсы и коалиции.

Посмотрите на любой городской представительный орган власти, и Вы всегда найдете в нем в том или ином объеме: работников правоохранительных органов, пару тройку врачей и педагогов, пяток местных бизнесменов (обычно строителей, дорожников и владельцев торговых сетей и людей от местного индустриального гиганта разного масштаба. Именно в профессиональной сфере люди хорошо знают и оценивают друг друга, отлично понимают свои интересы, проходят специфическую подготовку и обладают возможностью их отстаивать и защищать. Профессия формирует габитус – ценностную систему диспозиций восприятия, оценивания, классификаций, результат опыта и интериоризации социальных структур, носящая неосознанный характер.[69] Как мы уже говорили, в соответствии со своими предрасположенностями эти четыре группы стремятся перестроить город под себя, закрепляя собственные ценности в территориальном пространстве. «Торговцы двигаются к более совершенному состоянию путем обмена, жрецы — путем соотнесения реальности с высшим миром, а власть — путем формирования должного положения дел из наличного хаоса. Рабочие производят новый мир как на заводе, технология для них большая ценность, чем произведение. Поэтому их ценностью оказывается стандарт, типовое изделие, то, что можно тиражировать. Для города в его физическом измерении это так же важно, как уникальное и неповторимое. Но куда важнее рабочие для города как сообщество. Ценность власти — первенство, ценность жрецов — уникальность, ценность торговцев — различия. Ценность рабочих — равенство. Равные могут создавать мир с начала».[70]

Со временем описание группы как «городского племени» стало подвергаться критике. «Сообщества по интересам» и изучение молодёжных субкультур начали исчезать из исследовательской практики, так как исследователь в этом случае с большей или меньшей степенью осознанности начинает конструировать группу, выдавая желаемое за действительное. Резкий поворот в исследованиях произошел после перевода в начале 90-х на английский книги Анри Лефевра «Производство пространства», где город стал рассматриваться не столько как среда обитания, сколько как места производства властных отношений, и механизмов конструирования городского пространства. Новые методы, совмещающие включенное наблюдение, глубинные интервью погружение в историко-социальный контекст, позволили выделить область конфликтов между властью, ориентированной на смыслы, порождённые процессами глобализации труда и капитала, и горожанами, конструирующими образ места на основе индивидуального опыта и коллективных воспоминаний.

К «профессиональным» теориям близки подходы набирающей популярность в последние годы «креативной» модели города американского исследователя Ричарда Флориды[71]. Основной тезис его работ состоит в том, что так как драйвером развития сейчас выступают технологии, а традиционные земля, труд и капитал теряют свое значение, то будущее принадлежит городам, в которых люди занимающиеся творческим трудом, найдут оптимальные возможности для своего развития, талантам интересно общаться с другими талантами. Знания выступают как основа информационной экономики, и их источником выступают люди творческих профессий: художники, ученые и технологи. Расширение экономики возможно при сочетании технологий (для которых нужны университеты и наука), нужны таланты, которые нужно находить и удерживать, и необходима толерантность, чтобы обеспечить взаимодействие людей самых разных взглядов и срезов общества. Главным структурным элементом в этом случае выступают не фабрики и стадионы, а города и сообщества. В итоге, выбор города – выбор профессиональной состоятельности и богатства и самое важное решение, которое может принять человек – в каком городе ему жить.

В общем мы видим, как ситуация с жителем города от «Ужас…Ужас …Ужас» в течение 100 лет переходит в ситуацию «Города, где жизнь по -кайфу» или, как уже заявил упомянутый Янг, «Хороший город – это как хорошая вечеринка». Учтем, что за это время горожанин перестал прилипать к своему локальному сообществу и значительно расширил, по крайне мере, в рамках западной культуры, свой репертуар поведения, включаясь в самые разные племена и в самые разные потоки. Последние, а именно потоки труда, товаров и капитала стали много определять в жизни глобального мира. Теодор Бестор, следуя за выловленном тунцом, от мест его добычи до элитных ресторанов, показал, как современный процесс разделения труда влияет на разных уровнях на жизнь в разных странах. Трекинговые исследования задают новые перспективы понимания миграционных процессов, так как позволяют проследить движения человеческих судеб от маленького традиционного среднеазиатского кишлака до переезда в отдельные кварталы мегаполиса и последующей адаптации.

Несколько сместилась перспектива оценок моральных качеств горожан. Например, эксперименты Дарли и Латане в 1973 году показали, что метафора «городского отчуждения» (в духе «Полуночного ковбоя», где герой, увидев, что кому то становится плохо, бросается на помощь, но поняв, что никто не обращает на происшествие внимание, отходит), несмотря на ее привлекательность, не вполне состоятельна, и вполне возможны другие интерпретации, например, «эффект свидетеля». Несколько студентов семинарии получили приглашение прочесть радиопроповедь, посвященную доброму самаритянину, но были вызваны на нее раньше планируемого времени. По дороге, торопясь, они увидели, как на тротуар падает человек и бьется в эпилептическом припадке, как позднее они узнавали, нанятый актер. В случае, если они опаздывали, две трети пробегали мимо в случае, если у них оставался достаточный запас времени, помогли практически все. За экспериментом стояла вполне конкретная ситуация. За десять лет до эксперимента Китти Дженовезе была убита, возвращаясь домой. Авторитетная газета написала о том, что 38 (на самом деле 10) человек стали свидетелями этого события, и ни один из них не позвонил в полицию. Каждый из них подумал, что кто-то другой сообщит, поэтому девушка была убита. Знаменитый гронинский эксперимент (если что, Гронинг – образцовый студенческий город, где бросать бумаги на улице приравнивается к дебошу) показал, что законопослушные голландские студенты в условиях анонимности и нарушения правил ведут себя также, как афроамериканцы из неблагополучного района[72].

Обзор проблем и имен исследователей был бы неполон без упоминания вклада Джейн Джекобс, внесшей свою лепту в теорию и практику создания городских сообществ. Ее книга «Жизнь и смерть американских городов», изданная в 1961 г. при жизни, стала классикой, а ее умение отстаивать свои права, публично полемизировать с «акулами» массовой застройки, напрочь лишенными сентиментальности и такта, должно пошагово изучаться каждым активистом, кто решил попробовать свои силы в территориальных общественных слушаньях. Главной принцип, который она выдвигала, борясь против рационального городского планирования, город – это саморегулирующийся механизм в нем, смешение порождает разнообразие и стимулирует решение любых проблем. «Если единственными видами городской округи, полезными для самоуправления в реальной жизни, является город как целое, улица и район, то эффективное градостроительство в крупных городах должно выполнять следующие задачи:

1. Способствовать появлению живых и интересных улиц.
2. Делать так, чтобы уличная ткань была как можно более сплошной на всей территории района, который по размеру и потенциальной мощи должен тянуть на город средней величины.
3. Использовать парки, площади, скверы и общественные здания как часть этой уличной ткани; использовать их для увеличения ее целостности, для ее обогащения, усложнения и диверсификации. Они не должны отгораживать друг от друга различные способы использования или соседние округи внутри района.
4. Подчеркивать функциональную идентичность, самобытность территории, достаточно обширной, чтобы действовать как район.

Разнообразие, а не дублирование — вот что стимулирует перекрестное использование и, следовательно, создает условия для идентификации человека с более обширным куском города, чем несколько ближайших улиц. Однообразие – враг перекрестного использования, а значит, и функционального единства.»[73]

Контрольные вопросы и задания

1. Как рассматривается городская специфика в классических и современных работах социологов? Опишите переход от идей Г. Зиммеля, Ф. Тенниса и К. Маркса к выводам Д. Джекобс, Р. Сеннета и Д. Харви.

2. Антропология города. В чем новаторство американских антропологов (У. Уорнера, У. Уайта и О. Льюиса)?

3. В современной культурологии есть точка зрения (подробное обоснование можно почитать у В. Куренного), что городской образ жизни – это, прежде всего, право на одиночество и возможность не быть частью целого: семьи, религиозного сообщества, сословия. Как вы считаете, городской индивидуализм, тяга к обособленности и стремление не вступать в долгие взаимообязывающие отношения – это основная тенденция современности или некоторое маргинальное явление?

4. Ориентируясь на подход американского исследователя Р. Флориды, назовите пять–шесть навыков, которые обязательны для жизни современного успешного горожанина «креативного класса» и совершенно не нужны для жителя деревни.

5. В чем видит особенности поведения современных городских каст (интеллигенции, власти, бизнеса и рабочих) российский урбанист Г. Ревзин. Согласны ли вы с его типологией?

Задания.

1. Посмотрите фильм «Полуночный ковбой» (1969, США, Дж. Шлезенгер). Как происходит превращение деревенского парня в горожанина? Что в нем меняется, от чего он отказывается и что приобретает? Встреча города и деревни происходит в это же время и в советском кинематографе. Фильм «Три тополя на Плющихе», 1968, СССР, Т. Лионозова) рассказывает о встрече симпатичной деревенской женщины и московского шофера такси, в результате которой герои пересматривают свою жизнь.

2. Прочитайте отрывок из эссе Ж. Бодрияра «Город и ненависть» (Режим доступа http://www.ruthenia.ru/logos/number/1997_09/06.htm). Насколько проблемы, выделенные французским философом, характерны для современных российских городов?

«Вам, наверное, известно, какой огромный успех принес недавно французской кинематографии фильм под названием “Ненависть”. В фильме показан ряд бурных событий, происходящих на окраинах городов и в пригородах; в качестве актеров (а, может быть, статистов?) в нем выступают группы молодых людей, в которых “сидит ненависть”. “Во мне сидит ненависть” — выражение почти безличное, оно означает не столько субъективную эмоцию или субъективное состояние, сколько объективную и беспричинную ярость, рождающуюся в городской пустыне, прежде всего в пригородах, превращенных в настоящую свалку. Тот факт, что окраинная “преступность” приобрела невиданный размах (ведь фильм, подобный “Ненависти”, можно снимать хоть каждый день), свидетельствует о том, что перед нами целостное общественное явление, в котором находит свое отражение определенный универсальный процесс — процесс концентрации населении и увеличения производства отходов. Речь идет о всемирной проблеме отбросов, ибо, если насилие порождается угнетением, то ненависть зарождается, когда человека отправляют на помойку.

Понятие отбросов следует модифицировать и расширить. Материальные, количественные отбросы, образующиеся вследствие концентрации промышленности и населения в больших городах — это всего лишь симптом качественных, человеческих, структурных отбросов, образующихся в результате предпринимаемой в глобальном масштабе попытки идеального программирования, искусственного моделирования мира, специализации и централизации функций (современная метрополия очевидным образом символизирует этот процесс) и распространения по всему миру этих искусственных построений.

Хуже всего не то, что мы завалены со всех сторон отбросами, а то, что мы сами становимся ими. Вся естественная среда превратилась в отбросы, т. е. в ненужную, всем мешающую субстанцию, от которой, как от трупа, никто не знает, как избавиться. По сравнению с этим горы органических промышленных отходов просто пустяк. Вся биосфера целиком в пределе грозит превратиться в некий архаический остаток, место которого — на помойке истории. Впрочем, сама история оказалась выброшенной на собственную помойку, где скапливаются не только пройденное нами и отошедшее в прошлое, но и все текущие события; не успев закончиться, они тут же лишаются всякого смысла в результате демпинга средств массовой информации, способных превратить их в субстанцию, непосредственно готовую для употребления, а затем и в отбросы. Помойка истории превратилась в информационную помойку.

Когда строят образцовые города, создают образцовые функции, образцовые искусственные ансамбли, все остальное превращается как бы в остатки, в отбросы, в бесполезное наследие прошлого. Строя автостраду, супермаркет, супергород, вы автоматически превращаете все, что их окружает, в пустыню. Создавая автономные сети сверхскоростного, программируемого передвижения, вы тут же превращаете обычное, традиционное пространство взаимообщения в пустынную зону. Именно так обстоит дело с транспортными артериями, рядом с которыми образуются пустующие территории. Именно так будет обстоять дело и в будущем, когда рядом с информационными артериями образуются информационные пустыни, возникнет своего рода информационный четвертый мир — убежище всех изгоев, всех тех, кого отвергли средства массовой информации. К нему добавится интеллектуальная пустыня, населенная мозгами, оставшимися без работы по причине предельной усложненности самих информационных сетей. Ее будут населять, но уже в неизмеримо большем количестве, потомки тех миллионов безработных, что ныне изгнаны из мира труда.

Пространства, как и люди, становятся безработными. Строятся целые кварталы жилых домов и офисов, но они обречены навеки оставаться пустыми из-за экономического кризиса или спекуляции. Они — отходы, всего лишь отходы и навсегда останутся таковыми, это не следы прошлого и не руины, которые все-таки представляют собой почтенные памятники старины. Эти дома — памятники бездушию предпринимательской деятельности человека. И тогда хочется спросить, как же может ненавидеть и презирать самое себя цивилизация, которая с самого начала производит себя, причем умышленно, в виде отбросов, трудится над своим собственным бесполезным построением, создавая города и метрополии, подобные огромным холостым механизмам, бесконечно себя воспроизводящим; эти фантомы — результат доведенных до абсурдных размеров капиталовложений, равно как и все большей их нехватки.»