Вместо введения. Старый Барабас

Истероид

Наконец-то мы добрались до первого психопата. Зачем нужен был этот занудный обходной маневр? Чтобы сравнить истероида и субъекта с истерическим неврозом. Благодаря исследованиям Брейера и Фройда, об истерии известно все, что только можно. Воспользуемся этим знанием, чтобы понять суть истероидной психопатии.

Само слово “истероид” означает буквально “подобный больному истерией”. Однако не поддавайтесь на лингвистические провокации. У истероидного психопата нет никакой истерии. Нет и не может быть.

Истерия — это недобитый Эдипов комплекс. То есть комплекс оказался сильнее естественных психических сил. Если угодно, у истериков Эдип слишком сложен и глубок, поэтому психика не может его быстро переварить. Психоанализ дает истерику нужную атмосферу, достаточно времени и ресурсов для постепенного выкапывания и разрушения комплекса.

У психопата нет классического Эдипова комплекса, есть только карикатура на греческого царя. В чем карикатурность? Настоящий царь может быть только один. На карикатурах каждый — и царь, и раб, и червь, и бог.

Замечание. В скобках заметим, что оптимальное количество царей — два, как в рокированном Тандеме или в дуалистической Дунайской монархии. В работах Шандора Ференци показано, что в психике параллельно и независимо развиваются два Эдипова комплекса. Просто имейте это в виду, если занимаетесь психоаналитической практикой.

Истерик хранит в бессознательном портрет идеального, недостижимого, запретного объекта. Объект перегружен либидозной энергией, на нем сфокусировано множество вытесненных влечений. Докопайтесь до объекта — и истерия пойдет на спад.

Истероид ничего в бессознательном не хранит. Любой случайный прохожий является идеальным запретным объектом. Буквально. Никаких “он бессознательно напомнил ей отца”, “он курит такие же сигары”, “у него властный отцовский характер”. Нет-нет. Полутона уместны при истерии. Для истероида: ты отец, он отец, она отец, начальник — отец, подчиненный — отец. Кругом одни отцы. Или сплошной роман Горького “Мать”. Короче, родительские объекты.

И с каждым — с каждым! — истероид взаимодействует по примитивному эдипальному сценарию. Сейчас мы перечислим и разберем основные истероидные черты, чтобы вы могли легко распознать истериода и прочувствовать всю глубину современной греческой трагедии.

Гипертим

Вернемся на шаг назад, к классическому Эдипу. Есть один вытесненный запретный объект, который из тьмы бессознательного плетет свои интриги. В частности, бурно обменивается либидо с другими объектами, порождая чехарду с соблазнением и бегством.

А как бы выглядел анти-Эдип? Вместо одно запретного объекта — много разрешенных. Ядро комплекса лишено возможности обмениваться либидо с соседями. Таковой безопасный, “энергетически обедненный”, объект может вполне остаться в сознании. Но вместо одного мощного источника хаоса появляются много мелких. Получается слишком удачная сублимация — человек занимается множеством разных дел, тратя всю энергию на безопасную, несексуальную, неагрессивную и порой абсолютно бесполезную активность.

Анти-Эдип — вполне устойчивая структура. Субъект находит пару-тройку общественно одобряемых видов деятельности и полностью отдается своей карьере, хобби, политической боротьбе… Но устойчивость сохраняется только при условии, что запретных объектов мало, а все остальные объекты — разрешенные и таковыми останутся.

Это был классический (непсихопатический) случай. Теперь переходим к гипертимной психопатии. Здесь каждый объект, даже самый безопасный и разрешенный, рано или поздно обязан стать ядром нового комплекса, то есть попасть под запрет. Получается, что либидо не может найти себе пристанища. Все точки психического пространства “расталкивают” энергию. Неприкаянное либидо носится от объекта к объекту, от увлечения к увлечению, от хобби к хобби — в итоге у человека столько этих хоббей заводится…

Циклоид

Воронка для лисицы

Этюд в циклоидных тонах

Лишь с востока ветр могучий по небу разгонит тучи,

И над мельницей, бледна, встанет полная луна,

Из бездонного колодца лютый Зверь на волю рвется.

Шеффилд. Ламбет бессмертный

Только наш человек может бесконечно обещать себе не засиживаться на работе допоздна. А потом, бесконечно это обещание нарушая, удивляться: почему руководство вытирает об него ноги вместо того, чтобы выписать премию за усердие. Наш человек свято верит, что для начальника составляет высшее удовольствие постоянно созерцать взмыленные измотанные физиономии подчиненных. И, исходя из этой святой уверенности, наш человек умудряется пахать по два года без отпуска, изображая живую скульптурную композицию римского периода упадка. Стоит ли удивляться, что именно таких галерных рабов увольняют при первом же кризисе? Увольняют накануне ожидаемого повышения, фантазии о котором зародились где-то в недрах мозга, атрофированного от монотонного каторжного труда.

Пожалуй, единственная возможность для таких черных лошадок заявить о себе и сохранить должность — подняться одним прыжком как можно выше, где нет хитрых начальников и самодовольных ленивых коллег. Откуда невозможно сковырнуть, уволить или свергнуть. И, уже добравшись до вершины, заставить пахать всю вертикаль, превратив генеральную линию партии в натянутую по самые гланды струну.

Остапенко знал цену офисному планктону, равно как и властной вертикали. Он вообще всему знал цену. И ни в каких офисах он допоздна не засиживался. У него вообще не было офиса. Ни одного. Зато успешных бизнес-проектов — несколько десятков. Что не мешало этому гражданину регулярно рассказывать на радио “Эхо свободы” о том, как злобная власть мешает всем (и ему в первую очередь) строить бизнес. Впрочем, ругань в адрес Кремля за последние несколько лет тоже стала чем-то вроде хорошего бизнеса.

Эфир — не офис. Время летит незаметно. Особенно если после передачи главред приглашает на рюмку чая. Главред: лохматый, в меру умный, не в меру болтливый, тоже любит ругать власть. У лохматого главреда тоже свой бизнес. Они почти коллеги. Жаль, что Остапенко за рулем, и рюмка чая превращается в обычную чашку. Но беседа все равно затягивается до позднего вечера: жизнь-то бурлит, кипит, а информационную пенку снимать некому. Не порядок.

Весенние сумерки подло застигают Остапенко на пустом участке Рублево-Успенского шоссе. Почему пустом? Он сам удивляется. Есть в области такие загадочные места, которые в самый час-пик внезапно вымирают. Раз — и нет машин. Моргнешь — есть машины. Остапенко всегда был любопытным, даже звонил Лоскутову узнавать: не перекрывает ли кто движение там-то и там-то. Но заммэра только отмахивался: как тут перекроешь, если по всей стране тлеет и коптит пожарище бунта? Действительно. Коптит. На этих пустынных участках всегда пахнет гарью. И если тебе удается без приключений проскочить такую зону отчуждения, то будь готов выложить хорошие деньги за очистку машины от сажи и копоти.

Из сумерек, напоенных пеплом далеких горящих торфяников, выплыл гаишник. Да правда, что ли? Пустая дорога, кроме Остапенко — никого. Выходит, именно ему это дитя тьмы машет жезлом? Уставший бизнесмен прижался к обочине и опустил стекло.

Ёперный балет, никакой это не гаец! Все, пора завязывать с круглосуточной деловой активностью. Обычный гражданин голосовал. И не жезлом, а зонтиком. Хотя прикид у него — будь здоров. Вроде белый костюм, а похож на офицерскую форму. Зрительная память у Остапенко была отменная, фотографическая. Он сразу вспомнил кадр из какой-то патриотической кинохроники. Вот стоит над картой фельдмаршал, втолковывает что-то… кому? Нет, не фюреру. И не товарищу Сталину. Да хоспади, чей же это офицер? Белые мундиры, у кого были белые мундиры?

— Гутен абенд в хату, герр Остапенко. Нарушаем?

Бррррр. Мент все-таки? А почему по-немецки? Стебется? Хотя время сейчас такое, может и грабануть запросто. Муха на бляхе, зачем только тормознул? Вот же дурья башка.

— Ничего не нарушаем. Едем сотку, как на знаке, — какого-то черта оправдываться начал.

— Нарушаем режим информационного перемирия, герр Остапенко.

Со второго раза бизнесмен осознал, что гражданин обращается к нему конкретно по фамилии.

— Какого…?! — “перемирия”, хотел спросить одинокий автостранник, но когда мужчина с зонтиком уселся на соседнее сидение, вопрос сам по себе обрел именно такую форму.

— Обычного. Вялого. Вы разве не видите, что в стране происходит? Поэтому сейчас все вменяемые политические силы договорились соблюдать тишину и не срываться с цепи. А к невменяемым посылают меня. Энгельрот фон Морфних, sehr angenehm!

Остапенко вспомнил. Та кинохроника с офицером была постановочной и относилась она не к Великой Отечественной, а к Первой мировой. Белые мундиры были у австрийцев. Выходит, что слухи не врали, и на помощь Кремлю из Высокого дома* действительно прискакал политтехнолог особого назначения.

*сноска* Высокий дом, или Hohes Haus — здание австрийского парламента.

— Я конечно все понимаю. Деньги превыше политики. Поэтому формально на вас информационное табу не распространяется. Но ситуация, герр Остапенко, ситуация на фронтах обостряется, — пассажир продолжал монологичное мурчание. — По инструкции, мне бы следовало вас тут же и ликвидировать. Но, на ваше счастье, все инструкции я составляю сам, поэтому сегодня для вас действует спецпредложение.

Морфинх замолчал так внезапно, что бизнесмен еще несколько минут внимательно вслушивался в мурчание — но не пассажира, а не заглушенного мотора.

— Какое предложение? — рефлексы взяли свое, и предприниматель, услышав знакомое слово, не преминул прояснить ситуацию.

— Ничего особенного, чистая логистика, — зонтик указал куда-то вперед. — Надо довести одну девушку, тут недалеко.

— Куда довезти? — не расслышал Остапенко. — В принципе, не вопрос. Пусть садится, довезем.

— Не довезти, а довести. Вот она, впереди, в свете фар.

Бизнесмен усилием воли перестал отслеживать круговые движения зонтика, внутри которого его испуганный разум уже поместил пару пулеметов Томпсона, ПЗРК и шприц с “Новичком”. В нескольких шагах от капота топталась, пританцовывая и изредка подпрыгивая на одной ноге, прилично одетая девица. Она то приближалась к краю освещенной фарами области, то отскакивала в самый ее центр, с трудом удерживая равновесие. А еще она издавала звуки, под которыми подразумевался хохот, но которые больше напоминали лай рассерженной лисицы.

— А что с ней? — Остапенко поднял стекло, чтобы не вслушиваться в этот искаженный смех. — Фигли ей так весело? Она под грибами? Может, просто вызвать скорую?

— Не знаю, — честно ответил фон Морфинх. — Полчаса назад у нее слезы шли тремя ручьями. Вы же сами знаете, насколько загадочны могут быть женщины. Сейчас главное ехать медленно вперед, не выключая фары.

— И…?

— И не задавая лишних вопросов.

Тише едешь, дальше будешь. Дальше от попыток рационально объяснить происходящее. Чувствовать каждую секунду, остро переживая за каждые десять градусов поворота колес — о таком тайм-менеджменте можно было только мечтать. В иной ситуации, разумеется. Хотя чем дальше ползла машина бизнесмена, тем яснее он осознавал — вот как раз и она, иная ситуация. Иные смыслы, иные законы.

Пустое шоссе, темнота, дым с горящих торфяников, странный субъект на соседнем сидении. И девушка, упруго отскакивающая от границы светового конуса. Ее клокочущий истеричный смех рвал стальные бизнес-нервы в клочья, не оставляя нервным клеткам и шанса на счастливую реинкарнацию.

Остапенко, пытаясь заглушить мерзкие звуки, включил радио. «Wohl auf, Kameraden! Aufs Pferd, aufs Pferd! Ins Feld, in die Freiheit gezogen» — грянул бравурный марш из динамиков. Из огня да в полымя. Где тут шансон? «Mädel, gib acht! Schließ dein Fenster heute Nacht!» — откликнулись на другой волне опереттой Кальмана. Третья, контрольная попытка. Гитарные рифы — и несколько хриплых венгров нестройным хором запели что-то про пастушьи костры. Понял, не дурак. Будем слушать венгров. А то такими темпами недолго настроиться на трансляцию выступления Дольфуса.

— Вы фанат «Карпатьи»? Хороший вкус, — с издевкой заметил Морфинх. — Так-так-так. Ну все, приехали. Здравствуйте, девочки. Можете тормозить.

— Куда мы приехали? — не понял бизнесмен, озираясь.

— Я в том смысле, что эксперимент вступает в решающую фазу.

— Это что? Электрошокер?!

— Успокойтесь. Это не для вас, а для безопасности экспериментатора. Ваша безопасность, увы, методикой эксперимента не предусмотрена. Выключайте фары. И не надо шуметь, а то спугнете нашу бешеную лисицу.

Внезапно Остапенко обнаружил, что может легко конвертировать ощущение нереальности происходящего в опционы спокойствия и умеренного бесстрашия. По самому выгодному курсу. Шокер был выбит из рук пассажира резким и точным ударом. Девушка впереди, словно почуяв опасность, застыла в напряженной до судорог позе, оставаясь спиной к машине.

— Не советую, — ледяным тоном предупредил пассажир.

— Да плевал я на твои советы, — бизнесмен уверенно зафиксировал прибыль от опционов бесстрашия, вложившись в облигации решительных действий.

Жаль, что пространство иномарки не позволило как следует размахнуться. Но и этого бокового удара кулаком под кадык хватило, чтобы Морфинх захрипел и стал медленно сползать по сидению. Бизнесмен уже прикинул направление второго удара, когда у его виска просвистела тяжелая рукоятка зонтика. Облигации пошли вверх, он угадал тренд. Можно и дальше играть на повышение.

Остапенко самонадеянно хмыкнул и замахнулся, чтобы навсегда лишить Кремль этой австрийской снайперской противотанковой винтовки ближнего боя. Сейчас он обрушит рынок, сконсолидировав и с малой задержкой сбросив несколько пакетов.

И только когда слева разбилось стекло, когда самого бизнесмена кто-то поволок наружу, когда до зрительных нервов дошла новость о резкой смене освещенности… Только тогда Остапенко понял, что его пассажир целился зонтиком вовсе не в висок. Линия тренда ударилась об уровень сопротивления и отскочила.

Фон Морфинх не промахнулся. Цель была поражена. Цель — рычажок выключения фар.

Как это часто бывает на бирже, Остапенко вдруг оказался полным банкротом. В сконсолидированных пакетах вместо акций обнаружились части расчлененного тела.

Два часа назад

— На мне лежит родовое проклятье! Уверяю вас. Я это чувствую. Я это знаю. И не пытайтесь меня разубедить, фон Морфинх!

— Для вас, фрауляйн, просто Бэзил.

У камина примостилась хрупкая барышня, заламывая руки и мелкими частыми укусами укладывая бледные губы черепицей из засохшей кожи. На фоне чугунной решетки, мраморного гербового панно и вороньих лап канделябров урожденная княжна Волкова беспощадно терялась и блекла. Да, княжна. Подумаешь, что в фамильных древах русского нобилитета нет никаких Волковых. Власть же взяла курс на возрождение духовности и исторического наследия. Почему бы не стать маленькой духовной скрепочкой, пусть и чисто декоративной, пусть еще и за свои собственные деньги?

— Раз вы все знаете, то зачем меня пригласили? — в фамильном кресле вальяжно развалился демонолог. Да, в фамильном. Подумаешь, что изначально мебель принадлежала совершенно другой фамилии.

— Снимите же его с меня! — всплеснула руками барышня.

— А больше с вас ничего не надо снять? — этот господин, только что расправившийся с авансом в виде парочки запеченных тушек черной трески, мог позволить себе подобный тон. Он был единственным в Европе демонологом-консультантом. Монополия развращает.

— Что, например? — растерялась дворянка.

— Например, все, — зрачки чернильными пятнами полезли за пределы радужки, но вовремя опомнились. — Потому что иных способов решить вашу проблему я не вижу.

— Да что вы себе позволяете?!

— Что? Например, все, — снова маневр зрачками. — Вы же мне позволяете позволять. Лучше повторите ваши основные жалобы.

— Приступы страха, чувство одиночество, тоска на закате…

— Позвольте! Проклятьем тут и не пахнет. Это тот досадный вид женского недомогания, когда никто не домогается. Достаточно понаблюдать за вами краем глаза: судорожное напряжение икроножных мышц, вертикальные движения бровями. Озабоченная голова рукам покоя не дает.

— Оставьте в покое мои движения! Я бальными танцами профессионально занимаюсь.

— Конечно-конечно. Я-бальными надо заниматься в вашем возрасте, а не бальными.

— Следите за речью! Вы барон, а не ефрейтор!

— Не стоит недооценивать низшие офицерские чины, им иногда патологически везет на власть. Да и какой я, к дьяволу, барон? Ни земли, ни наследства, ни свиты. Вас благородная кровь тоже не особо спасает. Слова-то что? Их можно выучить и произносить в нужные моменты. С жестами труднее. Они выдают вас с потрохами. Точнее, с лоном. Стоило мне затронуть тему интимной жизни, как вы начали буквально полировать канделябр вашей изысканной ладошкой.

Жертва строгого воспитания отдернула руку от толстого подсвечника.

— Тоска — это всего лишь предвестник! Вы даже не пытаетесь дослушать, — преодолевая смущение с помощью воинственного тона, воскликнула девушка. — Сперва смутное беспокойство на закате. Постепенно тревога разрастается, захватывая весь разум. А потом начинается.

— И что же у вас потом начинается?

— Не помню.

— Ну например? Например, все? — в третий раз щелкнул зрачковыми диафрагмами демонолог.

— Не смешно! Не смешно! — поток пресных слез из ее больших темно-синих глаз быстро иссяк, не найдя никакого сочувствия со стороны собеседника. — Я не хочу попасть под грузовик, как моя матушка десять лет назад!

— Внезапно из-за угла нелепого повествования выехал еще более нелепый грузовик, — усмехнулся мужчина. — Что будет дальше?

Множественный сарказм был прерван брошенной в лицо тряпкой.

— Если не хотите слушать меня, фон Морфинх, то взгляните на это.

— А что это у нас такое? — Бэзил брезгливо развернул подарок. — Обычная ночнушка, с дурацкими рюшечками и бантиками. Детский сад какой-то. А я-то надеялся, что в лицо мне сейчас прилетят ваши трусики... Руки!

Княжна отошла от подсвечника подальше.

— Вы не понимаете! — трагически зашептала она. — Последнее время я стала просыпаться не только с амнезией, но и с мелкими ушибами по всему телу. А сегодня утром обнаружила на ночной сорочке след от колеса. Там, сбоку.

— Действительно. Отпечаток зимних шин. Кто-то явно не торопится менять резину. А еще, — демонолог принюхался. — А еще я чувствую запах крови. Хотя никаких кровавых пятен не вижу. Или это прелые яблоки? Не разберу.

— Боже мой! Я кого-то убила! — Волкова демонстративно пошатнулась, готовясь лишиться чувств, но мужчина не шелохнулся. Обморок пришлось отложить. — Так и знала. Эффект лисицы.

— С каких пор лисы охотятся на людей?

— Бешеные лисицы выходят к людям, забыв о своей любви к одиночеству. Видите наш герб? — костяшки пальцем легким перестуком прошлись по червонно-золотому панно. — Две лисицы по краям. Две. Каждая из них нарушила обет одиночества.

— Может, они просто готовятся к спариванию? — с самым невинным видом предположил Бэзил, искоса наблюдая, как Волкова избегает контактов с подсвечником.

— Опять вы за свое. Нет, это родовое проклятье, передается по женской линии. Единственный способ его обуздать — жить здесь, в тихом уединенном поместье.

— Так. Бла-бла-бла заканчиваем. Княжеский титул ваше семейство купило относительно недавно. Герб вам составил дизайнер-фрилансер. И никакое это не поместье, а обычный загородный домик. Тут до шоссе рукой подать.

Княжна стояла, понурив голову и едва сдерживая рыдания. Демонолог, тем временем, продолжал свою фривольную лекцию.

— В отличие от одной озерной ведьмы, я не силен во всякой там психиатрии, но уверен: все дело именно в затворническом образе жизни. От вас же пышет молодостью и жаждой приключений! Хотите, как вариант, познакомлю вас с Морисиком? Это тот паренек, который меня сюда привез и сейчас смиренно ждет в холле... Языческие боги, бедный канделябр!

Девушка была готова удушить подсвечник в мануальных объятиях.

— Ладно, уговорили. Я берусь за это дело, как бы по-бейкерстритски п о шло это ни звучало, — Бэзил достал из нагрудного кармана черный маркер, начертил что-то на салфетке и протянул послание клиентке. — Осталась одна мелочь. Оплата.

— Мелочь?! — Волкова бросила полный ужаса взгляд на шестизначное число. — Откуда тут столько нулей?!

— Это на благотворительность!

— На какую?

— На какую?!

— Да! На какую-такую? — большие темно-синие глазища смотрели на Бэзила со смесью осуждения, непонимания и восхищения.

— На такую, на какую! Маракуйю атакую, — демонолог подвис на пару секунд. — Ах да! На такую! На строительство, ремонт и содержание больницы. Я же больницу строю. Целый больничный комплекс! Представляете? Один мааааленький демонолог на целую большуууую больницу, населенную всякой картонной нечистью и бомжами.

— Хорошо-хорошо, пусть будет больница! — гость произвел на княжну такое впечатление, что она была готова с упоением вслушиваться в любую красивую ложь. Но больница, увы, существовала в реальности. В нескольких реальностях. — Предположим, я теперь хочу зачеркнуть не три нуля, а два. Но все-таки хочу.

— Нет у вас сердца, фрауляйн! А как же дети?

— Больница детская?

— Не дай бог. Еще мне не хватало с вашим уполномоченным по правам ребенка связываться. Она уже грозилась бригаду попов на меня натравить.

— Тогда какие дети?

— Ну как какие?! Мои, наверное. Шесть или семь детишек, которые растут без отца.

— Погодите минутку. Вы же отец. Почему без отца?

— Видите ли, фрауляйн! — Бэзил медленно покинул теплое пространство кресла и принялся неторопливо расхаживать по комнате. — Демонолог — это вымирающая профессия, передающаяся только по наследству. Почти как болезнь, только наоборот. У особо везучего наследника внезапно проявляется целый букет рецессивных признаков: интеллект, харизма, стальные нервы, оккультное чутье... А как добиться такой геномной экспрессии? Правильно: найти подходящую пару, у которой будет свой набор, кхм, особенностей.

— Так какая проблема? Интернет-знакомства и…

— Тише-тише-тише, — Морфинх, проходя мимо княжны, не удержался и закрыл ее ротик ладонью. — Перебивать нехорошо. Вы послушайте, что это за признаки идеальной женщины. Легкое безумие. Раз. Нездоровый интерес к аномальщине. Два. Необычный узор на радужке правого глаза. Три. И самое главное — нулевые, абсолютно нулевые навыки готовки. Чтобы ни разу в жизни близко к плите не подходила!

— А при чем тут готовка и плита?

— При том, что свободное развитие личности заканчивается там, где начинается бытовой ад. Прикованная к плите женщина не способна проявить себя в отношениях, что уж говорить о талантливом потомстве. Талант задыхается в кухонной копоти.

— Я не знаю, из какого средневековья вы вылезли, — пробубнила сквозь забрало чужих пальцев княжна. — Но евгеника давно признана антинаукой.

— Кем признана? — Бэзил усилил речеподавляющий барьер. — Леволибералами, которые захватили научный дискурс и средства массовой информации! Но это нам только на пользу. Иногда лучше опасному знанию лучше попасть под поток наспешек, чем быть уничтоженным или, того хуже, превратиться в общедоступную безделицу. А то люмпены начнут массово экспериментировать с выведением идеальных менеджеров да топ-моделей. Такого наплодят! Они и без евгеники умудрились за шестьдесят лет превратить Европу в генетический отстойник.

Фон Морфинх глубоко вздохнул, загоняя праведный геополитический гнев поглубже. В России этот австриец чувствовал себя, как ни странно, в полной безопасности. И дело даже не в том, что он приехал сюда по особому приглашению. Здесь, хотя бы, его не пытались арестовать за мурчание под нос любимых маршей.

— Вот, а теперь представьте этот образ идеальной женщины. С такой опасно жить в одном городе, не то что под одной крышей. Поэтому каждый демонолог обязан совершить турне по Европе, найти в разных странах несколько идеальных вторых половинок и произвести должное впечатление. Своеобразное паломничество.

— Все время мало? — сумел разобрать демонолог. Княжна не пыталась освободиться, только прожигала собеседника темно-синим пламенем глаз-плошек.

— Намекаете на мужской азарт? Не буду спорить. Но дело здесь в теории вероятностей. Мы же не знаем наверняка, какая новая мутация возникнет у наследника на фоне такой интеллектуальной селекции. К тому же не факт, что талантливая молодежь решит заниматься именно демонологией. Я вас убедил? Ну что вы молчите? Ах да, — Морфинх второй рукой аккуратно зафиксировал затылок княжны и изобразил ее головой кивок. — Будем считать, что формальности соблюдены. Приступим.

Не тратя больше времени на разговоры, Бэзил включил небольшой диодный фонарик и обвенчал зрачок клиентки сияющим фотонным нимбом.

 

— Что можно там так долго разглядывать? — возмутилась княжна спустя пару минут офтальмологического обследования.

— Да глаза у вас красивые, черт побери, — признался демонолог. — Вот из-за таких глаз раньше гремели пушечные залпы. А теперь только щелкают счетчики лайков в социальных сетях. Какие узоры! Дурная наследственность сплела свою паутину на вашей радужке, не иначе.

— Как хорошо, что вы не гинеколог.

— Но посмотреть могу, — луч фонарика переместился к другому глазу, попутно описав мертвую петлю между ног девушки. — Хотя зрачки у вас сейчас трепещут ничуть не хуже, чем…

Демонологу пришлось уворачиваться от пощечины. Потом еще от одной. Княжна вовсе не пыталась защитить оскорбленные чувства — нахальное внимание ей только льстило. Она атаковала, пыталась вогнать ногти поглубже в чужую плоть. Зачем? А действительно, зачем?..

— Ой! Я вас не ранила?

— Не дождетесь! — ответил Морфинх, выключая фонарик. — Так это и есть ваше фамильное проклятие? Распускать ногти по любому незначительному поводу?

— Простите. Я не знаю, что на меня нашло. Я правда не знаю!

— Важнее другое. Когда именно это на вас нашло? Когда я светил в левый глаз? Нет. В правый? Тоже нет, агрессия возникла чуть раньше. Значит, где-то посередине. Так, проверка...

Световое пятно снова посетила дворянскую паховую область. Ноль реакции. Бэзил для верности изобразил фонариком несколько примитивных фигур. Ухмыльнулся. Поймал на себе внимательный, укоряющий, негодующий, но уже наполняющийся обожанием взгляд княжны. Снова ухмыльнулся. Зажмурился, не в силах устоять перед темно-синими омутами, покрытыми ряской меланиновых росчерков. Почувствовал на щеке горячее дыхание княжны.

— Стоять! — он добавил последние остатки льда в океанический прибой собственного голоса. — Хотя бы один человек тут должен думать головой. Идите потеребите канделябр, вас это успокоит.

Разочарованный, укоряющий выдох ударился о губы демонолога. Девушка успела отойти к каминной стойке до того, как у Бэзила выбило последние пробки. Убедившись, что нанимательница вернулась на свое привычное место и тискает подсвечник, Морфинх открыл глаза. Странно, но всего несколько шагов свели на нет действие ее чар. Да, глаза, да, фигура. Маловато, чтобы терять над собой контроль. И голос у нее, конечно, богат обертонами, но какой-то уставший, без огонька.

Запах? Бэзил втянул воздух. На раскаленную сковородку бросили щедрую горсть высушенной гвоздики. Потом в этом буйстве эфирных масел попытались поджарить прелые яблоки и ржавые гвозди. Выдыхай, бобер, выдыхай!

Демонолог вытер испарину первой попавшейся под руку тряпкой. В нос ударил тот же букет ароматов. Что за черт? Австриец задумчиво уставился на ночнушку, которую княжна пыталась выдать за вещдок. Отпечаток шины. Нет, грузовики так не пахнут. Кровь. Мужчина помахал ладонью над пятном, направляя воздух к себе — так нюхают опасные реактивы. Картина начала складываться.

— Как погибла ваша матушка?

— Она ушла гулять в очередное полнолуние, вышла на шоссе. Там ее настигла фура.

— Прямо настигла? — демонолог пожалел, что здесь не присутствует пранкер Вольнов, признанный специалист по чужим матушкам и дальнобойщикам.

— Да. Она не смогла убежать от машины.

— Удивительно. Она что, бежала по прямой?

— Я же вам говорила! Эффект лисицы. Лиса, попав в свет фар, не может выбежать из освещенной воронки. Поэтому лисы массово гибнут под колесами. Это наше проклятье.

— И безумие начинается ровно в полнолуние?

— Ну…

— Да или нет?

— Не знаю. Может, днем раньше, днем позже.

— Вот теперь все стало ясно.

— Тогда что вы молчите? Мерзкий, циничный хер…

— Херр демонолог! — ворвался в комнату молодой человек с гривой каштановых волос. — У нас злостное нарушение перемирия!

— Морисик, ну как тебе не стыдно так внезапно врываться?

— Это ему как не стыдно врываться в эфир с призывами к экономическому мятежу?!

— Кому?

— Ну этому. Ну как его там. Ну там короче бизнесмен есть. Он сейчас по радио призывает массово капитал вывозить и отстреливаться от ментов.

— Было бы что вывозить… — пробормотала княжна.

— Разберемся, — спокойно, но решительно заявил демонолог. — Когда там эфир заканчивается?

— Минут через двадцать.

— Ага. Сделаем скидку на любовь либеральной публики к долгим посиделкам. Часа полтора у нас в запасе есть. Сейчас мне нужно подумать. Фройляйн, вы танцуете?

— Я?!

Не дождавшись ответа, Бэзил крепко обхватил девушку за талию и кивнул Морису. Тот включил на смартфоне “Во глубине” Тимура Шаова. Околдованная нефтяными пятнами австрийских зрачков, княжна медленно плыла в пространстве в такт музыке. Лень да скука, скука да лень, окутавшие страну, сгустились и опаясывающим лишаем крепких рук сомкнулись на девичьей талии. Она успокоилась, отдыхая перед решающим броском. Полная луна заглянула в окно — проверить боеготовность своей подопечной.

Песня смолкла. Княжна застыла, распахнув свои безумно-синие глаза навстречу лунному свету. Демонолог поспешил высводить шею из ледяных ладоней девушки.

— Где там наш нарушитель?

— В двадцати минутах езды отсюда, — Морис сверился со смартфоном.

— Уверен?

— Данные идут прямиком с навигатора.

Австрийцу повезло, что лохматый главред “Эха свободы” оказался достаточно умным и пошел на сделку с контрреволюцией. По договору, он подбрасывал отслеживающие маячки всем оппозиционным гостям оппозиционной радиостанции. Как бы оппозиционной. Как бы радиостанции.

— Давайте активировать нашу маленькую машинку для убийства.

Луч фонарика уставился в правый глаз княжны. Затем в левый.

Никакой реакции.

Демонолог забеспокоился. Он ошибся в расчетах?

Луч принялся перемещаться от одного глаза к другому. Все быстрее и быстрее.

Княжна издала утробный рык и шагнула к австрийцу. Еще несколько шагов — и мужчине пришлось пятиться. Еще немного, и дворяночка прыгнет, чтобы вонзить зубы в шею гостя.

Австриец вспомнил о лисице, которая не может покинуть световую воронку. Что не так? Вот же у него в руках рукотворная фара. А фар у нас сколько? Две.

— Морис! У тебя в смартфоне есть фонарик?

— Есть.

— Врубай! На полную мощность. Скорей!

— Но если я включу фонарик, смартфон испортится.

— А если не включишь, тогда испорчусь я!

Ловить светящийся телефон Бэзилу пришлось уже в прыжке, уворачиваясь от броска княжны. Она упала на четвереньки, залаяла, как плохо одомашненная лисица, и предприняла еще одну атаку.

Ее белоснежные зубки уже коснулись шеи демонолога, когда два луча одновременно ударили ей в оба глаза. Девушка встала, как вкопанная, не в силах ни отвести взгляда, ни пошевелиться. Только судорожная улыбка иногда пробегала по ее личику.

Демонолог шагнул вперед. Княжна шагнула назад.

Демонолог шагнул назад. Княжна шагнула навстречу.

— Идеально, zum Teufel, идеально. Морисик, откроешь нам дверь?

— Машина нужна?

— Нет. Нам тут недалеко. Мы только штрафанем одного проштрафившегося бизнесмена и вернемся. Одна нога туда. Другая нога и другие части тела — оттуда.

 

Спустя несколько часов

— Вы уж простите за электрошокер. Не болит?

Княжна слегка мотнула головой, стараясь не мешать чистке зубов. Демонолог, вооружившись пинцетом, иглой от железного шприца и нитью, освобождал ротик девушки от останков чужой плоти. Она сидела на софе, ужасаясь и упиваясь опытом первой охоты. Ее мышцы, наконец-то расслабленные после длительного стресса, слегка дрожали.

В камине горел живой огонь. Горели свечи на канделябре, до блеска отполированном ищяной ладошкой. Труп луны, сделав свое дело, деликатно спрятался за тучи, рядом с мертвым ликом Сатурна.

— Я все понял, когда вы поставили под сомнение абсолютную власть луны. Днем раньше, днем позже. Это уже не полнолуние. Затем ваша ночная рубашка. Морис проверил все криминальные сводки. Никаких убийств или ДТП за последние месяцы в этом районе. До сегодняшнего дня. Хе-хе. Так что это была ваша кровь. Не та кровь, которая струится в жилах и изливается в момент убийства.

— Как вы это поняли?

— Запах.

Демонолог завершил стоматологические процедуры, взял девушку за подбородок, и наклоняя ее голову в разные стороны, придирчиво оглядел результат.

— Запах?

— Да. Обычная кровь так не пахнет. Здесь аромат более тяжелый. С нотками ржавчины, запеченых яблок и жареной гвоздики. Ни с чем не спутаешь. А я-то все думал, почему вы мне так голову вскружили...

Он растянулся на софе, нагло используя колени княжны в качестве подушки и, раздувая ноздри, втянул воздух.

— Критические дни, не так ли?

То ли свет пламени, то ли княжна слегка покраснела.

— Ни одно полнолуние не сравнится по силе с вашими персональными лунными циклами. Проклятье действительно есть, но оно простирается на всю прекрасную половину человечества.

— То есть я не оборотень? И у меня не ликантропия?

— Гораздо хуже, — улыбнулся демонолог, демонстрируя острые треугольные зубы. — У вас обыкновенный ПМС. И необыкновенные глаза.

Княжна вспомнила о чем-то важном и наклонила голову. Их взгляды встретились.

— Право, что такого необыкновенного может быть в глазах?

— Узоры на радужке. И взгляд слегка безумной поклонницы аномальных явлений.

Она осторожно прикоснулась подушечками ледяных пальцев к его виску.

— А еще я совершенно не умею готовить.

Параноид

Наполеоновские морды

Этюд в параноидных тонах

Не зевай, историк, сочиняй книгу,

Наблюдай вращение земли.

Каждому столетью, году, дню, мигу

Сколько нужно, ты удели.

Щербаков. Ad Leuconoen

Чем монументальнее фигура гения, тем величественней черная тень за его спиной. Таков закон.

У каждого великого писателя или главного героя должен быть злой гений. Сущность, взращенная в толще черного обелиска на краю психики. Демон, сквозь дрему с завистью и презрением наблюдающий за первыми шагами своего хозяина. Наступит миг — и он вырвется на волю, спроецируется вовне. Добрый художник, которого каждый может обидеть, не заметит и не захочет замечать бегства своего главного детища в реальность. И вот тогда-то и наступает подлинный триумф гения. Не раньше, ведь гений и злодейство — две вещи несовместные. Не позже, ведь демон моментально воплощает в жизнь все запретные фантазии гений, который теперь имеет безлимитную индульгенцию. Какие злодеяния? Это не он. Это все злой двойник.

Черный человек, Сальери, Мориарти, безголовый всадник, Балрог, пирамидоголовый. На них можно свалить все зловещие совпадения и роковые случайности, которые вдруг сгущаются вокруг беззлобного гения. Преступная сеть Лондона? Не смотрите косо на скучающего Шерлока — это Мориарти виноват. Суицидальные наклонности Моцарта — это Сальери яд подсыпал. Беспробудное пьянство, беспорядочные