Избранные стихотворения и поэмы

 

 

…А я бы над костром горящим

Сумела руку продержать,

Когда б о правде настоящей

Хоть так позволили писать.

 

Рукой, точащей кровь и пламя,

Я написала б обо всем,

О настоящей нашей славе,

О страшном подвиге Твоем.

…………………………………

Меж строк безжизненных и лживых

Вы не сумеете прочесть,

Как сберегали мы ревниво

Знамен поруганную честь.

 

Пусть продадут и разбазарят,

Я верю — смертью на лету

Вся кровь прапрадедов ударит

В сердца, предавшие мечту.

 

<Конец 1930-х>

 

КАМЕННАЯ ДУДКА

 

 

Я каменная утка,

я каменная дудка,

я песни простые пою.

Ко рту прислони,

тихонько дыхни —

и песню услышишь мою.

Лежала я у речки

простою землею,

бродили по мне журавли,

а люди с лопатой

приехали за мною,

в телегах меня увезли.

Мяли меня, мяли

руками и ногами,

сделали птицу из меня.

Поставили в печку,

в самое пламя,

горела я там три дня.

Стала я тонкой,

стала я звонкой,

точно огонь, я красна.

Я каменная утка,

я каменная дудка,

пою потому, что весна.

 

1926, 1930  

 

БЕАТРИЧЕ

 

 

В небе грозно бродят тучи,

закрываю Данте я…

В сумрак стройный и дремучий

входит комната моя…

 

Часто-часто сердце кличет

в эти злые вечера:

Беатриче, Беатриче,

неизвестная сестра…

 

Почему у нас не могут

так лелеять и любить?

Даже радость и тревогу

не укроешь от обид…

 

Почему у нас не верят,

а позорно и смешно

так любить, как Алигьери

полюбил тебя — давно?..

 

Тупорылыми словами

может броситься любой,

заклеймили сами, сами

эту строгую любовь…

 

И напрасно сердце кличет,

затихая ввечеру,

Беатриче, Беатриче,

непонятную сестру.

 

1 октября 1927  

 

"Вот затихает, затихает…"

 

 

Вот затихает, затихает

и в сумерки ютится день.

Я шепотом перебираю

названья дальних деревень.

 

Ты вечереешь, Заручевье,

и не смутит твоих огней

на дикой улице кочевье

пугливых молодых коней…

 

Ты знаешь, что за темным полем

стоит старинный, смуглый Бор

и звездным заводям Заполек

вручает прясла и забор…

 

Крепки в Неронове уставы

старообрядческих годов,

и скобки древние у ставен,

и винный запах у садов.

 

А заповедные кладбища

шмурыгой-лесом занесло,

и соглядатай не разыщет

и не прочтет заветных слов.

 

Ты вечереешь, Заручевье,

грибами пахнет по дворам…

……………………………

А ты? Не знаю, где ты, чей ты

и кто с тобой по вечерам…

 

Ленинград  

Октябрь 1927  

 

"О, если б ясную, как пламя…"

 

 

О, если б ясную, как пламя,

иную душу раздобыть.

Одной из лучших между вами,

друзья, прославиться, прожить.

 

Не для корысти и забавы,

не для тщеславия хочу

людской любви и верной славы,

подобной звездному лучу.

 

Звезда умрет — сиянье мчится

сквозь бездны душ, и лет, и тьмы, —

и скажет тот, кто вновь родится:

«Ее впервые видим мы».

 

Быть может, с дальним поколеньем,

жива, горда и хороша,

его труды и вдохновенья

переживет моя душа.

 

И вот тружусь и не скрываю:

о да, я лучшей быть хочу,

о да, любви людской желаю,

подобной звездному лучу.

 

Невская застава  

1927  

 

ПЕСНЯ

 

 

Мы больше не увидимся —

прощай, улыбнись…

Скажи, не в обиде ты

на быстрые дни?..

 

Прошли, прошли — не мимо ли,

как сквозняки по комнате,

как тростниковый стон…

 

…Не вспомнишь

как любимую,

не вспомни — как знакомую,

а вспомни как сон…

 

Мои шальные песенки

да косы на ветру,

к сеновалу лесенку,

дрожь поутру…

 

1927  

 

"Потеряла я вечером слово…"

 

Б. К.

 

 

Потеряла я вечером слово,

что придумала для тебя.

Начинала снова и снова

эту песнь — сердясь, любя…

И уснула в слезах, не веря,

что увижу к утру во сне,

как найдешь ты мою потерю,

начиная песнь обо мне.

 

Март — апрель 1927 или 1928  

 

ПОСВЯЩЕНИЕ

 

 

Позволь мне как другу — не ворогу —

руками беду развести.

Позволь мне с четыре короба

сегодня тебе наплести.

 

Ты должен поверить напраслинам

на горе, на мир, на себя,

затем что я молодость праздную,

затем что люблю тебя.

 

1927 или 1928  

 

"Вешний утренник прянул по грядкам…"

 

 

Вешний утренник прянул по грядкам,

мерзлотой под шагами звеня,

и скворешня летит без оглядки

мимо туч молодых — на меня…

 

Глядя в темное око скворешни,

я решаю опять и опять

быть спокойной, как утренник вешний,

никогда

никого

не встречать.

 

Февраль 1928  

 

"Какая мне убыль, какая беда…"

 

 

Какая мне убыль, какая беда,

Что я не увижу тебя никогда,

 

что хмурому не обещалась тебе,

как самой своей неразумной судьбе?

 

Ты бросишь жилище, хозяйство, жену,

уйдешь на охоту, на пир, на войну,

 

и будешь ты счастлив,

и будешь тосклив,

коней укрощая, водя корабли.

 

Бок о бок с тобою пройдется гроза,

и хмель, и весна опаляют глаза,

 

и всё это минет,

и всё без следа,

и я не увижу тебя. Никогда.

 

Какая ж мне доля,

какой же мне сон,

какой же у песни исполнится звон?..

 

Октябрь 1928  

 

"Мне многое в мире открыто…"

 

 

Мне многое в мире открыто,

безвестное темным словам,

как сон — беломорскому скиту,

как пена — морским берегам.

 

Не сразу, не всем и не громко

должна я об этом сказать,

то строчкой мальчишески ломкой,

то просто поглядом в глаза.

 

И каждый, узнавший об этом,

уже не утешится сам

и снова придет за ответом

к моим беспокойным глазам…

 

1928  

 

"Я не куплю воскресного венка…"

 

 

Я не куплю воскресного венка

у кладбища, из розоватых стружек —

ведь под апрельским дерном бугорка

нет у меня ни матери, ни мужа.

Но я люблю забвенные кресты

и надписей беспомощные скорби.

………………………………………

………………………………………

Я ничего не знаю о судьбе

меня забывшего, неузнанного, злого…

Он десять месяцев не подал о себе

ни скудного, ни радостного слова…

 

Он собирался с севера уйти, —

куда, зачем — я странно позабыла.

И если он умрет — мне не найти

его непримиримую могилу.

 

< 1928>  

 

ОСЕНЬ

 

 

Мне осень озерного края,

как милая ноша, легка.

Уж яблочным соком, играя,

веселая плоть налита.

Мы взяли наш сад на поруки,

мы зрелостью окружены,

мы слышим плодов перестуки,

сорвавшихся с вышины.

Ты скажешь, что падает время,

как яблоко ночью в саду,

как изморозь пала на темя

в каком неизвестно году…

Но круглое и золотое,

как будто одна из планет,

но яблоко молодое

тебе протяну я в ответ.

Оно запотело немного

от теплой руки и огня…

Прими его как тревогу,

как первый упрек от меня.

 

7 ноября 1929  

 

"Будет весело тебе со мною…"

 

 

Будет весело тебе со мною,

если ты со мной захочешь жить:

и спою и расскажу смешное,

руки протяну тебе — держи.

 

Приведу к товарищам, к подругам

(как я долго этого ждала!).

«Вот, — скажу, — еще нашла вам друга,

самого хорошего нашла.

 

Жалуйте, любите, не робейте.

Он упрямый, ласковый, простой.

Но прошу, подруги, не отбейте:

я сама отбила у другой».

 

Вот что я товарищам сказала б,

вот как жили б весело с тобой —

без обиды, горечи и жалоб,

без прощаний в полночь на вокзалах…

 

1932  

 

ПОРУКА

 

 

У нас еще с три короба разлуки,

ночных перронов,

дальних поездов.

Но, как друзья, берут нас на поруки

Республика, работа и любовь.

У нас еще — не перемерить — горя…

И все-таки не пропадет любой:

ручаются,

с тоской и горем споря,

Республика, работа и любовь.

Прекрасна жизнь,

и мир ничуть не страшен,

и если надо только — вновь и вновь

мы отдадим всю молодость —

за нашу

Республику, работу и любовь.

 

1933

 

ПЕСНЯ

 

 

Слышала — приедешь к нам не скоро ты.

Говорят товарищи: не ждем.

Брошу всё. Пойду бродить по городу,

по дорогам, пройденным вдвоем.

 

До Невы дойду, спущусь по лесенке.

Рядом ходит черная вода.

На унылой, безголосой песенке

вымещу обиду навсегда.

 

Все следы размоет дождик начисто.

Все мосты за мною разведут.

А приедешь, пожалеешь, схватишься —

не найдешь, и справок не дадут.

 

Декабрь 1933  

 

МАЙЯ

 

 

Как маленькие дети умирают…

Чистейшие, веселые глаза

им влажной ваткой сразу прикрывают.

Четыре дня — бессонница и жалость.

Четыре дня Республика сражалась

за девочку в удушье и жару,

вливала кровь свою и камфару…

Я с кладбища зеленого иду,

оглядываясь часто и упорно

на маленькую красную звезду

над грядкою сырого дерна…

Но я — живу и буду жить, работать,

еще упрямей буду я и злей,

чтобы скорей свести с природой счеты

за боль, и смерть, и горе на земле.

 

1933  

 

ПАМЯТЬ

 

 

О девочка, всё связано с тобою:

морской весны первоначальный цвет,

окраина в дыму, трамваи с бою,

холодный чай, нетронутый обед…

 

Вся белизна, сравнимая с палатой,

вся тишина и грохот за окном.

Всё, чем перед тобою виновата, —

работа, спешка, неуютный дом.

 

И все слова, которые ты знала

и, как скворец, могла произносить,

и всё, что на земле зовется «жалость»,

и всё, что хочет зеленеть и жить…

 

И странно знать и невозможно верить,

что эту память называем смертью.

 

1934  

 

ВСТРЕЧА

 

 

На углу случилась остановка,

поглядела я в окно мельком:

в желтой куртке, молодой и ловкий,

проходил товарищ военком.

 

Я не знаю — может быть, ошибка,

может быть, напротив, — повезло:

самой замечательной улыбкой

обменялись мы через стекло.

 

А потом вперед пошел автобус,

закачался город у окна…

Я не знаю — может быть, мы оба

пожалели, может — я одна.

 

Я простая. Не люблю таиться.

Слушайте, товарищ военком:

вот мой адрес. Может, пригодится?

Может, забежите вечерком?

 

Если ж снова я вас повстречаю

в Доме Красной Армии, в саду

или на проспекте — не смущайтесь, —

я к вам непременно подойду.

 

Очень страшно, что, случайно встретив,

только из-за странного стыда,

может быть, вернейшего на свете

друга потеряешь навсегда…

 

1934

 

КАТОРГА

 

 

…Бродяга к Байкалу подходит.

Убогую лодку берет.

Унылую песню заводит,

О родине что-то поет…

 

Народная песня

 

 

И в сказке, и в были, и в дрёме

стоит одичалой судьбой

острожная песня на стрёме

над русской землей и водой.

Она над любою дорогой,

и каждый не знает того —

он минет ли в жизни острога,

а может, не минет его.

Тогда за гульбу и свободу,

за славные бубны, за бунт —

три тысячи верст переходу,

железо и плети — в судьбу…

И вот закачаются — много —

не люди, не звери, не дым,

Владимирской торной дорогой

да трактом сибирским твоим.

Проходят они, запевают,

проносят щепотку земли,

где весны родные играют,

откуда их всех увели.

Но глухо бормочет земля им,

что, может, оправишься сам?

Варнак-баргузин замышляет

шалить по дремучим лесам,

свой след заметаючи куний,

да ждать небывалой поры…

…И тщетно Михайло Бакунин,

забредив, зовет в топоры…

И стонет, листы переметив

кандальною сталью пера,

высокий и злой эпилептик,

за скудной свечой до утра

опять вспоминая дороги,

и клейма, и каторжный дым…

А стены седые острога

до неба, до смерти над ним.

Он бьется о грузные пали,

он беса и Бога зовет,

пока конвульсивной печалью

его на полу не сведет.

…И я отдираю ресницы

с его воспаленных страниц.

Ты знаешь, мне каторга снится

сквозь эти прозрачные дни.

Откуда мне дума такая?..

Уйди же, души не тяни!

Но каторга снится седая

сквозь эти просторные дни…

Я ж песен ее не завою,

ни муж мой, ни сын мой, ни брат.

Я с вольной моею землею

бреду и пою наугад…

Ты скажешь — обида забыта,

и сказки, и мертвые сны,

но жирных камней Моабита

всё те же слышны кандалы.

А каторга за рубежами

грозится бывалой лихвой?..

Но верь мне, ее каторжане

уже запевают со мной.

 

Первая половина 1930-х годов  

 

ПЕРЕЛЕТНАЯ

 

 

Скворешницы темное око

глядит в зацветающий сад,

и в небе высоко-высоко

на родину птицы летят.

 

Так много вас, быстрые птицы,

что голову только закинь —

лицо опаляя, помчится

крылатая, шумная синь.

 

О летный, о реющий воздух,

серебряный воздух высот!

Дневные, могучие звезды

вплелись по пути в перелет…

 

Скворешницы темное око

глядит в зацветающий сад,

и в небе высоко-высоко

пилоты и птицы летят.

 

1935  

 

ГОРОД

 

 

1

 

Как уходила по утрам

и как старалась быть веселой!

Калитки пели по дворам,

и школьники спешили в школы…

Тихонько, ощупью, впотьмах,

в ознобе утро проступает.

Окошки теплились в домах,

обледенев, брели трамваи.

Как будто с полюса они

брели, в молочном блеске стекол,

зеленоватые огни

сияли на дуге высокой…

Особый свет у фонарей —

тревожный, желтый и непрочный…

Шли на работу. У дверей

крестьянский говорок молочниц.

Морозит, брезжит. Всё нежней

и трепетней огни. Светает.

Но знаю, в комнате твоей

темно и дым табачный тает.

Бессонный папиросный чад

и чаепитья беспорядок,

и только часики стучат

с холодной пепельницей рядом…

 

 

2

 

А ночь шумит еще в ушах

с неутихающею силой,

и осторожная душа

нарочно сонной притворилась.

Она пока утолена

беседой милого свиданья,

не обращается она

ни к слову, ни к воспоминанью…

 

 

3

 

И утренний шумит вокзал.

Здесь рубежи просторов, странствий.

Он все такой же, как сказал, —

вне времени и вне пространства.

Он все такой же, старый друг,

свидетель всех моих скитаний,

неубывающих разлук,

неубывающих свиданий…

 

1935  

 

ТРИ ПЕСНИ

 

 

1

 

Как я за тобой ходила,

сколько сбила каблуков,

сколько тапочек сносила,

чистых извела платков.

Те платки слезами выжгла,

те — в клочки изорвала.

Как хотела — так и вышло,

так и стало, как ждала.

Нам теперь с тобою долго

горевать, работать, жить,

точно нитка за иголкой

друг за дружкою ходить.

 

 

2

 

Так порою затоскую,

точно в проруби тону:

ах, наверно, не такую

надо бы тебе жену.

Только я тебя к другой

не пущу, хороший мой.

Уж придется горе мыкать,

уж придется жить со мной.

 

 

3

 

Вот подруга хитрая спросила:

«Отчего о муже не споешь?»

Я подруге хитрой, некрасивой

отвечала правду, а не ложь:

«Если я о нем спою,

да заветную мою,

да еще на весь Союз —

отобьют его, боюсь…»

 

1935  

 

СИДЕЛКА

 

 

Ночная, горькая больница,

палаты, горе, полутьма…

В сиделках — Жизнь, и ей не спится,

и с каждым нянчится сама.

Косынкой повязалась гладко,

и рыжевата, как всегда.

А на груди, поверх халата,

знак Обороны и Труда.

И все, кому она подушки

поправит, в бред и забытье

уносят нежные веснушки

и руки жесткие ее.

И все, кому она прилежно

прохладное подаст питье,

запоминают говор нежный

и руки жесткие ее.

И каждый, костенея, труся,

о смерти зная наперед,

зовет ее к себе:

«Маруся,

Марусенька…»

И Жизнь идет.

 

1935  

 

"Как много пережито в эти лета…"

 

 

Как много пережито в эти лета

любви и горя, счастья и утрат…

Свистя, обратно падал на планету

мешком обледеневшим стратостат.

 

А перебитое крыло косое

огромного, как слава, самолета,

а лодка, павшая на дно морское,

краса орденоносного Балтфлота?

 

Но даже скорбь, смущаясь, отступала

и вечность нам приоткрывалась даже,

когда невнятно смерть повествовала —

как погибали наши экипажи.

 

Они держали руку на приборах,

хранящих стратосферы откровенья,

и успевали выключить моторы,

чтобы земные уберечь селенья.

 

Так велика любовь была и память,

в смертельную минуту не померкнув,

у них о нас, — что мы как будто сами,

как и они, становимся бессмертны.

 

1935

 

ПРИЯТЕЛЯМ

 

 

Мы прощаемся, мы наготове,

мы разъедемся кто куда.

Нет, не вспомнит на добром слове

обо мне никто, никогда.

 

Сколько раз посмеетесь, сколько

оклевещете, не ценя,

за веселую скороговорку,

за упрямство мое меня?

 

Не потрафила — что ж, простите,

обращаюсь сразу ко всем.

Что ж, попробуйте разлюбите,

позабудьте меня совсем.

 

Я исхода не предрекаю,

я не жалуюсь, не горжусь…

Я ведь знаю, что я — такая,

одному в подруги гожусь.

 

Он один меня не осудит,

как любой и лучший из вас,

на мгновение не забудет,

под угрозами не предаст.

 

…И когда зарастут дорожки,

где ходила с вами вдвоем,

я-то вспомню вас на хорошем,

на певучем слове своем.

 

Я-то знаю, кто вы такие, —

бережете сердца свои…

Дорогие мои, дорогие,

ненадежные вы мои…

 

1935, 1936  

 

ДВА СТИХОТВОРЕНИЯ ДОЧЕРЯМ

 

 

1

 

Сама я тебя отпустила,

сама угадала конец,

мой ласковый, рыженький, милый,

мой первый, мой лучший птенец…

 

Как дико пустует жилище,

как стынут объятья мои:

разжатые руки не сыщут

веселых ручонок твоих.

 

Они ль хлопотали, они ли,

теплом озарив бытие,

играли, и в ладушки били,

и сердце держали мое?

 

Зачем я тебя отпустила,

зачем угадала конец,

мой ласковый, рыженький, милый,

мой первый, мой лучший птенец?

 

1937  

 

2

 

На Сиверской, на станции сосновой,

какой мы страшный месяц провели,

не вспоминая, не обмолвясь словом

о холмике из дерна и земли.

Мы обживались, будто новоселы,

всему учились заново подряд

на Сиверской, на станции веселой,

в краю пилотов, дюн и октябрят.

А по кустам играли в прятки дети,

парашютисты прыгали с небес,

фанфары ликовали на рассвете,

грибным дождем затягивало лес,

и кто-то маленький, не уставая,

кричал в соседнем молодом саду

баском, в ладошки: «Майя, Майя!

Майя!..»

И отзывалась девочка: «Иду…»

 

1935  

 

ПРЕДЧУВСТВИЕ

 

 

Нет, я не знаю, как придется

тебя на битву провожать,

как вдруг дыханье оборвется,

как за конем твоим бежать…

И где придется нам проститься,

где мы расстанемся с тобой:

на перепутье в поле чистом

иль у заставы городской?

Сигнал ли огненный взовьется,

иль просто скажет командир:

«Пора, пускай жена вернется.

Пора, простись и уходи…»

Но в ту минуту сердце станет

простым и чистым, как стекло.

И в очи Родина заглянет

спокойно, строго и светло.

И в ней, готовой к муке боя,

как никогда, почуем вновь

нас окрылявшую обоих

единую свою любовь.

И снова станет сердце чистым,

разлука страшная легка…

И разгласит труба горниста

победу твоего полка.

 

1936

 

"Ты у жизни мною добыт…"

 

 

Ты у жизни мною д о  быт,

словно искра из кремня,

чтобы не расстаться,

чтобы ты всегда любил меня.

Ты прости, что я такая,

что который год подряд

то влюбляюсь, то скитаюсь,

только люди говорят…

 

Друг мой верный, в час тревоги,

в час раздумья о судьбе

все пути мои, дороги

приведут меня к тебе,

все пути мои, дороги

на твоем сошлись пороге…

 

Я ж сильней всего скучаю,

коль в глазах твоих порой

ласковой не замечаю

искры темно-золотой,

дорогой усмешки той —

искры темно-золотой.

 

Не ее ли я искала,

в очи каждому взглянув,

не ее ли высекала

в ту холодную весну?..

 

1936

 

"Я уеду, я уеду по открытию воды!.."

 

 

Я уеду, я уеду

по открытию воды!..

Не ищи меня по следу —

смоет беглые следы.

 

А за мною для начала

все мосты поразведут

и на пристанях-вокзалах

даже справок не дадут.

 

…Вспоминай мой легкий голос,

голос песенки простой,

мой послушный мягкий волос

масти светло-золотой…

 

Но не спрашивай прохожих

о приметах — не поймут:

новой стану, непохожей,

не известной никому.

И когда вернусь иная,

возмужалой и простой,

поклонюсь — и не узнаешь,

кто здоровался с тобой.

Но внезапно затоскуешь,

спросишь, руку не отняв:

«Ты не знаешь ли такую,

разлюбившую меня?»

«Да, — отвечу, — я встречала

эту женщину в пути.

Как она тогда скучала —

места не могла найти…

Не давала мне покою,

что-то путала, плела…

Чуждой власти над собою

Эта женщина ждала.

Я давно рассталась с нею,

я жила совсем одна,

я судить ее не смею

и не знаю, где она».

 

1936  

 

"Не утаю от Тебя печали…"

 

 

Не утаю от Тебя печали,

так же как радости не утаю.

Сердце свое раскрываю вначале,

как достоверную повесть Твою.

 

Не в монументах и не в обелисках,

не в застекленно-бетонных дворцах —

Ты возникаешь невидимо, близко,

в древних и жадных наших сердцах.

 

Ты возникаешь естественней вздоха,

крови моей клокотанье и тишь,

и я Тобой становлюсь, Эпоха,

и Ты через сердце мое говоришь.

 

И я не таю от Тебя печали

и самого тайного не таю:

сердце свое раскрываю вначале,

как исповедную повесть Твою…

 

1937  

 

ПАМЯТЬ

 

 

1

 

Не выплакалась я, не накричалась,

о камни я не билась головой:

о девочка, я думала сначала,

что ты вернешься прежней и живой…

 

Нет, не безумием и не рассудком,

я верила страшнее и теплей —

всем, что во мне заложено, — с минуты

возникновенья жизни на земле…

 

И как взгляну теперь я на весенний

веселый сад детей и матерей?

Чем станет мир моложе и нетленней,

тем скорбь завистливее и старей.

 

Как примирю теперь я мой нескладный,

и утлый мой, и вдохновенный быт

с твоею ручкой, легкой и прохладной,

что, как снежок, в руке моей лежит?

 

Неудержимая, не согреваясь, тает…

Ни сердцем, ни дыханьем, ни слезой

мне не согреть ее, мне не заставить,

чтоб шевельнулась прежней и живой…

 

И мне теперь без слез, без утоленья

тот холодок руки твоей хранить…

Но — только б ничего не позабыть,

но только бы не пожелать забвенья!

 

 

2

 

О душа моя, проси забвенья:

ты сама не справишься с тоской.

Умоляй с надеждой и терпеньем

вешний ветер, теплый и сырой,

умоляй мерцающую землю,

клейкие, в сережках, тополя

и траву, которой еле-еле

городская убрана земля.

Умоляй без гордости, без воли

всю прекрасную земную твердь —

пусть она забыть тебе позволит

существа возлюбленного смерть.

И чего б ни стоило смиренье,

как ни отомстило бы потом —

о душа моя, проси забвенья

так, как я прошу тебя о том.

 

1937  

 

<СТИХИ ИЗ ДНЕВНИКА>

 

 

Так цепко обнимала,

так ловила,

так подождать молила я тебя,

а ты всё уходила,

уходила,

другую оставляла за себя.

Не ту, с улыбкой доброй и веселой, —

другую, с гордой скорбью

на устах.

Нет, этой тихой, мудрой и

тяжелой

не знала я…

А где ж моя, где та?

И вдруг по крови собственной,

по стону,

по боли, но не прежней, не такой,

я поняла, что ты вернулась в лоно,

в меня вернулась —

смертною тоской.

О, как она томит и раздирает,

как одевает в траур бытие,

да будет вечной жизнь

твоя вторая,

дитя несбереженное мое…

 

<1936, 1954>  

 

"Нет, не наступит примиренья…"

 

 

Нет, не наступит примиренья

с твоею гибелью, поверь.

Рубеж безумья и прозренья

так часто чувствую теперь.

Мне всё знакомей, всё привычней

у края жизни быть одной,

где, точно столбик пограничный,

дощечка с траурной звездой.

Шуршанье листьев прошлогодних…

Смотрю и знаю: подхожу

к невидимому рубежу.

Страшнее сердцу — и свободней.

Еще мгновенье — и понятной

не только станет смерть твоя,

но вся бесцельность, невозвратность,

неудержимость бытия.

…И вдруг разгневанная сила

отбрасывает с рубежа,

и только на могиле милой

цветы засохшие дрожат…

 

1937, март 1938  

 

ЛИСТОПАД

 

Осенью в Москве на бульварах вывешивают дощечки с надписью: «Осторожно, листопад!»

 

В. Л.

 

 

Осень, осень! Над Москвою

журавли, туман и дым.

Златосумрачной листвою

загораются сады,

и дощечки на бульварах

всем прохожим говорят,

одиночкам или парам:

«Осторожно, листопад!»

 

О, как сердцу одиноко

в переулочке чужом!

Вечер бродит мимо окон,

вздрагивая под дождем.

Для кого же здесь одна я,

кто мне дорог, кто мне рад?

Почему припоминаю:

«Осторожно, листопад!»?

 

Ничего не нужно было —

значит, нечего терять:

даже близким, даже милым,

даже другом не назвать.

Почему же мне тоскливо,

что прощаемся навек,

невеселый, несчастливый,

одинокий человек?

 

Что усмешки, что небрежность?

Перетерпишь, переждешь…

Нет, всего страшнее нежность

На прощание, как дождь.

Темный ливень, теплый ливень,

весь — сверкание и дрожь!

Будь веселым, будь счастливым

за прощание, как дождь.

…Я одна пойду к вокзалу,

провожатым откажу.

Я не всё тебе сказала,

но теперь уж не скажу.

Переулок полон ночью,

а дощечки говорят

проходящим одиночкам:

«Осторожно, листопад!..»

 

1938  

 

"Знаю, знаю — в доме каменном…"

 

 

Знаю, знаю — в доме каменном

Судят, рядят, говорят

О душе моей о пламенной,

Заточить ее хотят.

За страдание за правое,

За неписаных друзей

Мне окно присудят ржавое,

Часового у дверей…

 

1938  

 

ИСПЫТАНИЕ

 

 

1

 

…И снова хватит сил

увидеть и узнать,

как всё, что ты любил,

начнет тебя терзать.

И оборотнем вдруг

предстанет пред тобой

и оклевещет друг,

и оттолкнет другой.

И станут искушать,

прикажут: «Отрекись!» —

и скорчится душа

от страха и тоски.

И снова хватит сил

одно твердить в ответ:

«Ото всего, чем жил,

не отрекаюсь, нет!»

И снова хватит сил,

запомнив эти дни,

всему, что ты любил,

кричать: «Вернись! Верни…»

 

Январь 1939  

Камера 33  

 

2

 

Дни проводила в диком молчании,

Зубы сцепив, охватив колени.

Сердце мое сторожило отчаянье,

Разум — безумия цепкие тени.

Друг мой, ты спросишь —

как же я выжила,

Как не лишилась ума, души?

Голос твой милый все время слышала,

Его ничто

не могло

заглушить.

 

Ни стоны друзей озверевшей ночью,

Ни скрип дверей и ни лязг замка,

Ни тишина моей одиночки,

Ни грохот квадратного грузовика.

 

Все отошло, ничего не осталося,

Молодость, счастие — все равно.

Голос твой, полный любви и жалости,

Голос отчизны моей больной…

 

Он не шептал утешений без устали,

Слов мне возвышенных не говорил —

Только одно мое имя русское,

Имя простое мое твердил…

 

И знала я, что еще жива я,

Что много жизни

еще

впереди,

Пока твой голос, моля, взывая,

Имя мое — на воле! — твердит…

 

Январь 1939  

К<амера> 33  

 

3

 

Как странно знать, что в городе одном

Почти что рядом мы с тобой живем…

Я знаю, как домой дойти: пятнадцать

Минут ходьбы, пять улиц миновать.

По лестнице на самый верх подняться

И в дверь условным стуком постучать.

Ты ждешь меня, возлюбленный! Я знаю,

Ты ждешь меня, тоскуя и любя…

Нет, я не виновата, что страдаю,

Что заставляю мучиться тебя!

О, только бы домой дойти! Сумею

Рубцы и язвы от тебя укрыть,

И даже сердце снова отогрею,

И даже верить буду и любить.

О, только бы домой дойти! Пятнадцать

Минут ходьбы. Пять улиц миновать.

По лестнице на самый верх подняться

И в дверь условным стуком постучать…

 

Январь 1939  

Кам<ера> 33  

 

4

 

Из края тьмы, бессмысленной и дикой,

В забытое земное бытие

Я душу увожу, как Эвридику,

Нельзя мне оглянуться на нее.

Шуршат изодранные покрывала,

Скользят босые слабые ступни…

Нет, — не глядеть, не знать, какой ты стала

За эти смертью отнятые дни,

Нет, — если я условие нарушу

И обернусь к запретной стороне, —

Тогда навек я потеряю душу

И даже песни не помогут мне…

 

<1939> Май  

Одиночка 9  

 

5

 

Где жду я тебя, желанный сын?! —

В тюрьме, в тюрьме!

Ты точно далекий огонь, мой сын,

В пути, во тьме.

Вдали человеческое жилье,

Очаг тепла.

И мать пеленает дитя свое,

Лицом светла.

Не я ли это, желанный сын,

С тобой, с тобой?

Когда мы вернемся, желанный сын,

К себе домой?

Кругом пустынно, кругом темно,

И страх, и ложь,

И голубь пророчит за темным окном,

Что ты — умрешь…

 

Март 1939  

Одиночка 17  

 

6

 

Сестре  

 

Мне старое снилось жилище,

где раннее детство прошло,

где сердце, как прежде, отыщет

приют, и любовь, и тепло.

 

Мне снилось, что Святки, что елка,

что громко смеется сестра,

что искрятся нежно и колко

румяные окна с утра.

 

А вечером дарят подарки,

и сказками пахнет хвоя,

и звезд золотые огарки

над самою крышей стоят.

 

…Я знаю — убогим и ветхим

становится старый наш дом;

нагие унылые ветки

стучат за померкшим окном.

 

А в комнате с мебелью старой,

в обиде и тесноте,

живет одинокий, усталый,

покинутый нами отец…

 

Зачем же, зачем же мне снится

страна отгоревшей любви?

Мария, подруга, сестрица,

окликни меня, позови…

 

Март 1939  

 

Воспоминание

 

Ночника зеленоватый свет,

Бабочка и жук на абажуре.

Вот и легче… Отступает бред.

Это мама около дежурит.

 

Вот уже не страшно, снится лес,

пряничная, пестрая избушка…

Хорошо, что с горла снят компресс

и прохладной сделалась подушка.

 

Я сама не знаю — почему

мне из детства,

мне издалека

льется в эту каменную мглу

только свет зеленый ночника.

 

Тихий, кроткий, милый, милый

Свет, ты не оставляй меня одну.

Ты свети в удушье, в горе, в бред —

может быть, поплачу и — усну…

 

И в ребячьем свете ночника

мне приснится всё, что я люблю,

и родная мамина рука

снимет с горла белую петлю.

 

Апрель 1939  

Одиночка 17  

 

Малолетки на прогулке

 

Догоняя друг друга,

В желто-серых отрепьях,

Ходят дети по кругу

Мимо голых деревьев.

 

Точно малые звери,

Лисенята в темнице…

О, туман желто-серый

На ребяческих лицах!

 

Двух детей схоронила

Я на воле сама,

Третью дочь погубила

До рожденья — тюрьма…

 

Люди милые, хватит!

Матерей не казнят!

Вы хоть к этим ребятам

Подпустите меня.

 

Апрель 1939  

Арсеналка. Больница  

 

Желание

 

Кораблик сделала бы я

из сердца своего.

По темным ладожским волнам

пустила бы его.

Волна вечерняя, шуми,

неси кораблик вдаль.

Ему не страшно в темноте,

ему себя не жаль.

И маленький бы самолет

из сердца сделать мне,

и бросить вверх его,

чтоб он кружился в вышине.

Лети, свободный самолет,

блести своим крылом,

тебе не страшно в вышине,

в сиянии родном…

А я в тюрьме останусь жить,

не помня ничего,

и будет мне легко-легко

без сердца моего.

 

Май 1939  

Одиночка 29  

 

10

 

Костер пылает. До рассвета

угрюмый ельник озарен.

Туман и полночь, рядом где-то

томится песня-полусон…

Как мы зашли сюда? Не знаю.

Мы вместе будем до утра.

Июнь, туман, костер пылает,

звенит и плачет мошкара.

Я говорю:

«Теперь, как жажда,

во мне желание одно:

таким костром с