До Прочного Окопа – 70 верст (р-н г. Армавира. – В.С.)

От Ставрополя

До Прочного Окопа – 70 верст (р-н г. Армавира. – В.С.)

До Царицынской – 15 верст (х. Северо-Кавказский. – В.С.)

До Григориполлис – 15 верст

До Кавказской – 30 верст. 13-го сентября ночлег

До Казанской – 28 верст

До Тифлисской – 15 верст

До Усть-Лабинской – 17 верст

До Корсунской – 30 верст

До Екатеринодара – 18 верст. 14 сентября ночлег

До Копанской – 30 верст (х. Копанский. – В.С.)

До Мышастовской – 18 верст (ст. Ново-Мышастовская. – В.С.)

До Кара-Кубанской – 24 версты (х. Водный. – В.С.)

До Копыла – 20 верст (г. Славянск-на-Кубани. – В.С.)

До Калауса – 28 верст. 15 сентября ночлег (у ст. Анастасиевской. – В.С.)

До Курки – 25 верст (х. Красный Октябрь. – В.С.)

До Темрюка – 18 верст

До Сенной – 17 верст

На берегу заветных вод

Цветут богатые станицы,

Веселый пляшет хоровод,

Бегите, русские певицы,

Спешите, красные, домой:

Чеченец ходит за рекой.

Стемнело. Станица, как и крепость, засыпала, и только со стороны майдана, где собиралась молодежь «на улицу», слышалось треньканье балалайки, топот ног да радостно-негодующее взвизгивание девок.

Пушкин одним из последних покинул место беседы: не хотелось идти в душную квартиру, где они мучились от жары с Николаем Раевским. И прежде, чем войти в распахнутую дверь, он оглянулся на Ставропольские ворота, уже караулом закрытые, на уснувшую за ними станицу:

 

…перед ним уже в туманах

Сверкали русские штыки,

И окликались на курганах

Сторожевые казаки.

Оставив слева от дороги Ивановский пост, Раевские выехали к Жирному кургану, который и ныне возвышается у восточной окраины города Кропоткина. Было видно, как у местного пикета курились затухающие костры, у которых виднелись неторопливые фигуры казаков-линейцев да бродили стреноженные лошади, отпущенные отдыхать после ночного дежурства. Сам же пикет был похож на огромную корзину с торчащей над ним дозорной вышкой, с которой дежурный казак изумленно смотрел на редкие в этих местах кареты, окруженные многочисленным конным конвоем. Позже к казакам, непосредственно охранявшим границу, и обратится Пушкин, призывая к бдительности и осторожности:

В реке бежит гремящий вал,

В горах безмолвие ночное,

Казак усталый задремал,

Склоняясь на копие стальное,

Не спи, казак, во тьме ночной

Чеченец ходит за рекой.

Ставропольский тракт, что вел Раевских вдоль Кавказской кордонной линии, то уходил вправо, в степь, и тогда русло Кубани становилось невидимым, то влево, прижимаясь к самому обрыву, и тогда далеко внизу, за купами плакучих ив, была видна желтая лента Кубани, а за рекой, среди лугов и лесов – дымки далеких и близких аулов, за которыми далеко-далеко, на самом краю горизонта, синели кавказские предгорья.

Проехали линейцы станицы Казанскую, Тифлисскую, а затем и Ладожскую, получившие свои наименования от редутов, построенных полками кавказского корпуса.

Сменив лошадей и конвой на Усть-Лабинской почтовой станции, Раевские проезжали мимо одноименной станицы и крепости, и валы которой и ныне видны у улицы Коммунистической в г. Усть-Лабинске. Останавливались ли они в крепости, чтобы осмотреть деяние великого Суворова, история умаличвает. От крепости спутники направились к станице Воронежской, самой западной станице Кавказского линейного войска, за которой в девяти верстах проходила граница Кавказской губернии и Черномории, земли черноморских казаков. Здесь, левее Ставропольского почтового тракта, в полусотне саженей, возвышался древний могильный курган, на вершине которого еще в первый год после заселения Кубани казаками был установлен высокий деревянный столб с гербами Кавказской и Таврической губерний. На этом месте конвой линейных казаков обязан был передать сопровождение генерала Раевского черноморским казакам.

Итак, первая часть маршрута пути Раевских осталась позади. Согласно «Дорожнику Кавказскому, составленному по Высочайшему разрешению в Тифлисе в 1847 году», Пушкин с Раевскими проехали мимо или через следующие посты, пикеты и станицы, входящие в состав Правого фланга Кавказской кордонной линии:

 

«От Прочного Окопа

До станицы Прочно-Окопской – 4 версты

До Новиньского пикета – 4 версты

До поста Царицынского – 4 версты

До поста Плетневого – 6 верст

До станицы Григориполисской – 8 верст

до поста Григориполисского – 1 ½ версты

До поста Тернового – 5 верст

До поста Воровского – 7 верст

до поста Больше-Тимежбекского – 6 ½ версты

До поста Дубового – 8 верст

Теперь у нас дороги плохи,

Мосты забытые гниют.

На станциях клопы и блохи

Заснуть минуты не дают.

Но молодой поэт не унывал ни от пылящей жары, ни от «удобств» почтовых станций, ни от плохих мостов и дорог, ибо считал, что

 

Со временем…

Лет через пятьсот дороги, верно:

У нас изменятся безмерно;

Шоссе,

Россию здесь и тут

Соединив, пересекут.

Однако возвратимся в жаркий день 9 августа 1820 года. Пушкин, страдающий, как и все его спутники от жары и насекомых, решил не сидеть в душной комнате, а осмотреть укрепление более подробно. Пошел с ним и Николай Раевский.

Заглянув в кордон, Пушкин заметил слева от ворот низенькую казарму из турлука, крытую камышом, для казаков, а за ней такой же офицерский флигелек для начальника кордона. Справа – конюшня и навес для полевой пушки с зарядным ящиком. Таким было первое укрепление Черноморской кордонной линии.

Вскоре со стороны поляны, что и ныне сохранилась западнее бывшего карантина, где были установлены походные коновязи, стали подходить казаки, ведущие коней к водопою, который был под обрывом упомянутого кордона. После порции овса коней седлали, проверяя состояние подпруг и путлищ, подсыпали порох на полки ружейных замков, вкладывая их в чехлы, сшитые из волчьих или барсучьих шкур.

Пушкин подошел к казакам, с интересом вслушивался в их мягкий малороссийский говор. Любовь к простому народу проявлялась у него с детских пор, что и отразилось на всей его литературной деятельности. Поэт любил смешиваться с толпой, чтобы ближе изучить народную жизнь, слушать меткие народные слова и выражения. Делал он это и здесь, в Черномории.

Позже внимание Пушкина привлечет несколько арб с запряженными в них низкорослыми горными лошадками, около виднелось с десяток невооруженных мужчин в горских одеждах. Поднявшись по дороге, проходившей мимо карантина, горцы отправились к меновому двору, желая продать дары своих лесов и полей: орехи, мед, меха, бурки, черкески и пр. А взамен приобрести ткани, гвозди, сахар, но главное – соль, в которой они очень нуждались. Желая иметь с горцами добрые отношения, казаки и основали к взаимной выгоде свои меновые дворы сразу же после переселения на Кубань.

Экипажи медленно катили под палящим солнцем вдоль невидимой под обрывами полноводной Кубани, и так же медленно тянулись часы жаркого августовского дня. И в этот день, как и в прошлые дни, за спиной путников вставало как бы нехотя огромное, как раскаленный медный поднос, солнце, которое сразу же начинало поливать широкую степь красной лавой своих лучей. Под этим иссушающим пламенем поникали перезревшие степные травы, в мельчайшую пыль превращались петли немеряных дорог, сворачивались в трубку листья редких кустарников, которые из-за отсутствия дождей уже давно были словно бархатными от налипшего на них толстого слоя пыли. На взгорках свистели суслики, поднявшись на задние лапки у своих норок, вытянув в бледно-синее небо острые мордочки, предсказывая очередной жаркий день. К полудню в степи, что лежала по правую руку, несло жарким степным духом, пропитанным запахом полыни. В небе над головами путников кружили степные орлы и кобчики, высматривая в степной траве свою добычу. Горизонт под беспощадно палящим солнцем постоянно дрожал колеблющемся мареве. И земля за день набирала столько в себя тепла, что и в желтозвездные ночи дышала жаром, словно раскаленная русская печь.

За селением Васюринским дорога несколько отошла от Кубани и пошла параллельно её берегу. Как и ранее, когда Пушкин ехал по землям, населенным донскими казаками, дорога, а она была и почтовой, была пустынной. Да, к тому же еще ничем не обозначена ни канавкой, ни деревьями. В темные ночи осени или зимнюю метель вся надежда была, как рассказывали черноморцы, только на редкие поверстные столбы, да на чуткость и память черноморских лошадок. Но, сейчас было лето с повседневным зноем, да надоедливыми облаками пыли. Вскоре проехали и станицу Старо-Корсунскую, которая, как и предыдущая, осталась на том месте, где была основана летом 1793 года, тогда как остальные селения, не выдержав нападений со стороны горцев, переселились в глубь кубанских степей – подальше от буйных соседей.

По своей кипучей натуре Пушкин не мог долго усидеть на одном месте. Он с молчаливого согласия генерала выпрашивал иногда у начальника конвоя какую-либо лошадь и, уступив свое место в коляске её хозяину, лихо гарцевал вокруг колонны, позволяя себе даже проскакивать вперед, за передовые дозоры, на что генерал сердито ворчал о несерьезности молодежи, забывая о том, каким он сам был в чине корнета. Так было и на этот раз, когда ехали вдоль болотистой поймы Кубани, что была влево от дороги, и когда вдали уже появились домишки селения Пашковского. Пушкин снова поскакал по дороге, подняв за собой длинный шлейф розовой пыли. Проскакав с полверсты, он поворотил коня назад и, высоко подпрыгивая в седле, подъехал к конвою. Казаки, утомленные дорогой, ехали молча. Пушкин, отстав немного, снова рысью нагнал конвой и поехал вблизи его, держась немного в стороне от пыльной дороги.

Вот позади осталась и Пашковская, селение, славящееся на всю Черноморию и окрестные губернии своими гончарными изделиями. До Екатеринодара оставались последние версты, довольно богатые различными урочищами, древними городищами, пограничными кордонами и пикетами.

Отсюда перед глазами Раевских и Пушкина открылся административный центр Екатеринодара, в те дни находившийся в почти первозданном состоянии. Слева от дороги виднелся остаток прикубанского леса (ныне горпарк им. М. Горького) с присутственными местами, слепленными из турлука; провиантские магазины и войсковой архив. Тут же, но только правее, на фоне пыльной зелени садов южной окраины города, возвышался частокол местного острога, необходимая принадлежность любого, даже самого захудалого городишка Российской империи. Прямо впереди виднелись земляные валы крепости с обширной Ярмарочной площадью, примыкавшей к ее северному фасу (стороне).

После бани и ужина путники еще долго сидели за самоваром под старой, отягощенной плодами грушей, слушая рассказы атамана о Запорожской Сечи, о Березани, Очакове и Измаиле, где он воевал в молодые годы под командой Суворова, когда бежал от помещика-крепостника в спасительную для него Сечь. Конечно, разговор был и о казаках-черноморцах, и обоснованных ими куренных селениях, и о самом Екатеринодаре, где им предстояло провести очередную жаркую ночь с ее жарой и комарами.

После ночного отдыха и завтрака в саду Раевские с Пушкиным в сопровождении атамана Матвеева осмотрели город. В крепости, кроме Воскресного собора и его внутреннего оборудования и хранимых в нем боевых знамен, их заинтересовали колокола, висевшие на дубовой звоннице напротив главного входа в собор, отлитые из трофейных турецких пушек, захваченных казаками на острове Березань в 1788 году.

После осмотра крепостных куреней, бастионов и Ярмарочной площади, занимавшей всю северную часть эспаланды (полосы незастроенной земли шириной в 100 саженей), и рассказа Матвеева о проходящих здесь ежегодных ярмарках Пушкин написал позже краткое, но очень емкое четверостишие:

До пикета № 18 – 4 версты

Я вижу берег отдаленный,

Земли полуденной волшебные края;

Забудет алчной брани глас,

Оставит стрелы боевые…

Хочется отметить, что образ Кубани, степей ее просторных, людей, здесь живших некогда, начертан в творчестве Пушкина четко и зримо.

Уверен, что посещение Пушкиным Кавказа и Кубани помогло ему стать великим национальным поэтом, ибо он любил свой народ, горячо был предан России. Таким был Пушкин в годы короткой жизни, таким, он останется и для своих потомков, которые в центре бывшей Черномории, в городе Екатеринодаре-Краснодаре, установили ему чудесный памятник.

От Ставрополя

до Прочного Окопа – 70 верст (р-н г. Армавира. – В.С.)