Постмодернизм, нанотехнологии и Мона Лиза

Развитие форм романа в последние два столетия протекало практически в полном соответствии с принципом диалектики, сформулированным великим немецким философом Гегелем как закон «отрицания отрицания».

В этом законе декларируется цикличность развития процессов и явлений, которая связана с прохождением ими трех стадий:

· Утверждение или положение (тезис). Таким тезисом является классическая литература прошлого.

· Отрицание или противоположение этого утверждения (антитезис). Антитезис – литература модернизма. Модернизм – направление в искусстве и литературе 20 века, объединяющее множество относительно самостоятельных идейно художественных течений, для которого характерны:

-разрыв с историческим опытом художественного творчества;

-стремление утвердить новые начала искусства;

-условность стиля;

-непрерывное обновлением художественных форм.

Модернизм отрицал не только устаревшие формы, но и старое мировоззрение. Литераторы прошлого, даже те из них, кто не были религиозными людьми, пытались понять и объяснить окружающий мир. Модернизм поменял культурную парадигму. Со смертью бога умер не только бог – погибла вера в правильность и разумность мироустройства (вспомним персонажа Вольтера - «все к лучшему в этом лучшем из миров»). Главная тема модернизма – абсурдность мира, мира, покинутого Богом и утрачивающего смысл (Зарубежная литература ХХ века. Под редакцией Л.Г.Андреева.)

· Отрицание отрицания, снятие противоположностей (синтез). Процесс развития по Гегелю носит поступательный характер. Поступательность и повторяемость придает уже упомянутой цикличности «спиралевидную» форму. При этом каждая новая ступень процесса развития богаче предыдущей по своему содержанию, поскольку включает в себя все лучшее, что было накоплено на предшествующей ступени.

В области литературы поступательность развития процессов не так очевидна, как, например, в сфере науки или материального производства. Тем не менее, она существует – не мог же великий философ ошибаться?

Направление, доминирующее в современной литературе и единственное, вне всякого сомнения. которое может претендовать на роль носителя «отрицания отрицания» - постмодернизм. Постмодернизм – явление не чисто литературное, а общекультурное, глобальное. И отражает, как считает большинство исследователей, не что иное, как «дух эпохи». Так же как о литературе, говорят о философии, социологии, архитектуре, живописи постмодернизма.

Дать определение этого понятия – достаточно непростая задача. Литературоведы признают: постмодернизм - один из наиболее обсуждаемых и в то же время наименее четко понимаемых предметов, спектр воззрений на который варьируется между приданием ему глобальной значимости и полным отрицанием права на существование. У. Эко как-то сказал в одном из интервью, что о постмодернизме уже с самого начала было сказано почти все (имея в виду статьи Р. Барта). Если это так, то жизнь в который раз подтверждает актуальность известного тезиса: по-настоящему широкая научная дискуссия разворачивается именно тогда, когда про ее предмет по сути уже нечего сказать.

Можно выделить три основных подхода к определению сущности постмодернизма - исторический, лирический и логико-теоретический.

Представители исторического подхода в своих работах, как правило, перечисляют бесчисленные имена писателей, названия произведений и литературных школ, являвшихся, по их представлению, дальними или близкими предтечами постмодернизма. Большинство сходятся на том, что первым постмодернистом был знаменитый древнегреческий сказитель Гомер, создатель «Илиады» и «Одиссеи» – и то лишь потому, что имена его предшественников не дошли до нашего времени. Статьи литературоведов-лириков заполнены красочным описанием многочисленных и многообразных эмоций, которые вызывают у них постмодернизм и его бесчисленные проявления в литературе и окружающей жизни. Любимый прием «лириков», как и следовало ожидать, –метафора. В одной из статей на тему постмодернизма в литературе я обнаружил более полудюжины определений этого понятия, ни одно из которых, при всей их образности, не давало ясного представления о сути предмета. Простенькая задачка: «аристократка и проститутка одновременно» – кто это? Бесполезно вспоминать имена светских львиц или «шоу-герл», чьи похождения служат постоянным предметов для пересудов. Речь идет всего лишь об еще одном определении понятия – вы, наверное, уже догадались, какого именно.

Наибольший интерес в познавательном плане представляют взгляды представителей логико-теоретического подхода (поскольку одна из школ названа мною «лириками», назовем другую для созвучия «метафизиками»). Метафизики стараются дать логически выверенное, всестороннее определение сущности этого понятия, выявив его характерные черты и особенности, связи с другими понятиями и концепциями (например, структурализмом, модернизмом и авангардизмом), а также процессами и явлениями окружающего мира.

К сожалению, многие их выводы, несмотря на всю свою логичность и убедительность, оставляют странное впечатление. Главным образом потому, что лежат в русле доминирующей тенденции к предельно широкому пониманию понятия и признанию того, что его «следует употреблять не как историко-литературное или теоретико-архитектурное, а как всемирно-историческое понятие» (Г.Кюнг. Цитируется по: Энциклопедия "Постмодернизм" (Минск, 2001г.).  

На мой взгляд, рассуждения литературоведов-метафизиков о постмодернизме - типичный пример того, что можно по аналогии с научно-технической сферой назвать гуманитарными или культурологическими «нанотехнологиями» (технологии будущего, оперирующие с ничтожно малыми величинами). Многие попытки дать определение этому понятию – не что иное, как стремление вместить в один термин едва ли не весь багаж культурологических или литературоведческих знаний, накопленных человечеством за последнее столетие.

Материальные нанотехнологии создают новый базис цивилизации. Благодаря им новейшие технические устройства, превращаясь в бесконечно малый объект, продолжают исполнять свои прежние функции – не говоря уже о том, что приобретают новые. Микроскопический лазер сохраняет свойства большого лазера, «наноробот», собранный из «нанодеталей», способен выполнять полезные действия (например, в области медицины), которые не могут произвести более крупные механизмы. К сожалению, в области гуманитарных исследований полезность «нанотехнологий» менее бесспорна. Стремление выразить все многообразие достижений современной культуры в одном нано- понятии не слишком продуктивна. Конечно, гуманитарные науки, в первую очередь философия, оперируют не только конкретными терминами, но и глобальными, характеризующимися высокой степенью абстракции понятиями. Такие понятия приобретают значение и смысл, если используются в рамках определенных теорий, систем и концепций, отражающих общие закономерности и тенденции развития окружающего мира. Постмодернизм же, как он понимается исследователями-«глобалистами» – не инструмент научной теории, а самодовлеющее, пустившееся в автономное плавание без какого-либо конкретного маршрута понятие, пытающиеся подменить собой все и вся (лозунг: «постмодернизм – это наше все»).

Литературовед или культуролог вряд ли станет духовно богаче только потому, что включит в свой и без того обширный интеллектуальный арсенал еще одно универсальное определение. Дилетантам такое понятие тоже не поможет - разобраться в его глубинной сути можно только после знакомства с многотомными комментариями, в качестве которых можно привлечь все культурное наследие прошлого. Определение термина, одной из главных черт которого является «интертекстовость», само превращается в интертекстовую цитату, единственное назначение которой служить рекламой, перевалочным пунктом или дорожным указателем на пути прилежного студента-культуролога.

Впрочем, бесконечное генерирование дефиниций, интерпретаций и комментариев – непременный атрибут исследователя-гуманитария еще со времен средневековья. В те далекие времена, когда я занимался изучением социологии, одной из научно-идеологических сенсаций в советском обществоведении стало появление понятия «образ жизни» (разумеется – образ жизни «советского человека»). Термин этот впервые прозвучал в докладе одного из партийных вождей – не исключено, что появление его там было результатом чистой случайности. Как бы то ни было, ученый мир воспринял идею с неподдельным энтузиазмом. Развернулась широкая дискуссия с участием виднейших представителей общественных наук и партийцев-идеологов. Коммунистическая доктрина, как известно, поставила социальным наукам достаточно жесткие рамки. Но даже в этих рамках представители не только различных дисциплин, но и разных научных школ умудрялись создавать десятки противоречащих друг другу определений сущности нового термина.

Большинство склонялось к тому, что образ жизни – комплексное понятие, включающее в себя все многообразие советской культуры и все достижения передовой социалистической системы (глобализация!). Глобальность понятия повлекла за собой глобальность и основательность исследований, размах которых мог бы вызвать зависть у смежников-гуманитариев, посвятивших себя делу освоения постмодернистской целины. Для изучения образа жизни стали создаваться научные коллективы, созываться конференции, проводиться исследования и опросы. Разумеется, по этой теме писались и защищались кандидатские и докторские диссертации, готовились объемные монографии. А потом как-то незаметно концепция «образа жизни» ушла в небытие – вместе с эпохой, ее породившей.

Было бы странным, если бы после столь обширного комментария автор не попытался дать еще одну, собственную дефиницию сущности постмодернизма, - основанную на так называемом «описательном подходе». Возможно, как формальное понятие постмодернизм и не существует – однако, вне всяких сомнений, существует как набор характерных черт.

Для меня символом этого направления является картина соотечественника Ортеги-и-Гассета Сальвадора Дали – та, которая воспроизводит знаменитое полотно Леонардо да Винчи «Мона Лиза» с пририсованными к портрету усами.

Итак, постмодернизм - это:

Ирония, олицетворяемая пририсованными к портрету бутафорскими усами. Постмодернизм, как часто пишут - «пародия на предшествующие эпохи». Прошлое и настоящее мирно сосуществуют в постмодернизме («отрицание отрицания»), но к ним примешана изрядная доля иронии.

Игра. Феномен постмодернизма – феномен игры. Тот, кого раздражает лишняя деталь образа, запечатленного на самом знаменитом женском портрете всех времен и народов может успокаивать себя тем, что это не святотатство или, выражаясь более деликатно –«иконоборчество» автора, а всего лишь игра. 

Самолюбование (явное). Картина Дали демонстрирует, что постмодернисты могут создавать произведения столь же профессионально, как и великие мастера прошлых эпох. Я бы добавил, что они не могут привнести в них ничего нового, за исключением усов – если бы не знал, что к творчеству Дали это уж точно не относится.

Восхищение классическим наследием (скрытое). Использование произведений классиков для создания собственных произведений – не что иное, как признание их величия.

Вторичность, цитатность, «интертекстуальность». Образ Моны Лизы используется художником, потому что он, как явление мировой культуры, принадлежит всем. Вся человеческая культура – единый текст (или, может быть, «интертекст»?). Перефразируя слова В. Шекспира, выдающегося постмодерниста своей эпохи, скажем: весь мир – интертекст (так и хочется сказать – «интертекст-театр), и книги в нем – цитаты (или симулякры?).

Индивидуальность автора книги постмодернизм заменил безликостью «скриптора» текста. Как писал Р. Барт: «интертекстуальность не следует понимать  так, что у текста есть какое-то происхождение; всякие поиски "источников" и  "влияний" соответствуют мифу о филиации произведения, текст же образуется  из анонимных, неуловимых и вместе с тем уже читанных цитат - цитат без  кавычек."

Стремление внести новое содержание в старые формы. Опять-таки – усы.

Главная черта постмодернизма, которую признают практически все исследователи - «интертекстуальность». Любой текст таит в себе следы иных, предшествующих текстов, - или, как говорил У.Эко, любая книга рассказывает о других книгах. Раньше писатели пытались скрыть то, что они брали у своих предшественников и коллег, опасаясь упреков во вторичности и плагиате, постмодернизм же сделал заимствование, цитатность и похожесть своим знаменем.

Эта идея постмодернизма стала идеологической платформой для создания римейков. Ортега-и-Гассет говорил об исчерпанности сюжетов и тем для новых романов. Казалось бы, раз уж жанр романа так и не умер, что значимость этой проблемы должна была вырасти до уровня катастрофы - ведь за истекшие три четверти века было создано бесчисленное количество новых литературных произведений.

Творчески применив идеи древних стратегов, романисты превратили источник слабости в источник силы. Наследие прошлого потеряло свою свинцовую тяжесть для литераторов, вырвавшихся на орбиту постмодернизма и ощутивших неведомое доселе пьянящее чувство невесомости-«интертекстуальности». Романы прошлого стало еще одним, едва ли не главным источником сюжетов для романов будущего. Потому что, как писал Р. Барт, постмодернизм - это художественная практика, сосущая соки из культуры прошлого («литература истощения»).

Писателю незачем исследовать реальный мир - подлинной действительностью для него становится мир библиотеки. Задача литератора-постмодерниста – изучать его, чтобы уметь создавать произведения не хуже классических образцов. А научившись - пририсовывать к ним собственные «усы». 

Прокруст против Интернета.

Далеко не все литературные эксперименты прошлого оказались успешными - многие из них оставили после себя не произведения, а скупые строчки в энциклопедиях и статьях историков литературы или, в лучшем случае – программы и манифесты (такие, как уже упомянутый манифест литераторов "поколения 1925 года").

Модернизм (понимаемый в широком смысле) в литературе повторяет судьбу модернизма в той сфере культуры, где кризис начался гораздо раньше - в живописи. Причиной кризиса изобразительного искусства стало теперь привычное, а когда-то фантастическое по своей новизне изобретение – дагерротип, или фотографический аппарат.

Художники были поставлены в ситуацию, когда им заново пришлось определять свое место в изменившемся мире. Начиная со второй половины 19 в. наступила эпоха многочисленных экспериментов в области формы и техники живописи. Эпоха, породившая много художественных направлений и талантов. И то, и другое, часто не совпадало - таланты творили шедевры, но не жанры, а бездарности придумывали новые направления, однако не могли создать подлинных произведений искусства.

Примером тупикового направления в живописи служит импрессионизм. Картины художников-импрессионистов первой волны – признанные шедевры мирового искусства. Однако как жанр, направление изобразительного искусства, импрессионизм стал тупиком для всех, - кроме его создателей.

Одним из литературных аналогов импрессионизма мне представляется интерактивный роман. Даже несмотря на то, что он имеет своего Клода Моне – сербского писателя М. Павича.

В основе творческого подхода М. Павича лежат две глобальные идеи - интерактивность и «скрещивание» романа.

«Способ чтения, который практиковался в течение тысячелетий, в настоящее время уже несколько устарел и может быть изменен, - утверждает Павич. Для этого писатель должен уступить часть своей работы читателю, сделав его более равноправным участником процесса создания литературного произведения». Автор должен предоставить читателю возможность самому прокладывать себе путь и создавать произведения, которыми можно пользоваться как интерактивной прозой. Новая техника создания романов получила еще одно наименование - «нелинейное повествование».

М. Павич имеет свою точку зрения и на проблему «кризиса романа». По мнению писателя, речь идет не о приближающемся кризисе или гибели жанра - подходит к концу определенный метод чтения. «Мы имеем дело не с кризисом самого романа, а с кризисом чтения романа. Такого романа, который напоминает улицу с односторонним движением». Задача писателя-новатора - изменить способ чтения за счет увеличения роли читателя в процессе создания произведения. Изменения способа чтения читателя требует, в свою очередь, изменения способа написания от писателя. Содержанию романа в течение двух тысяч лет безоговорочно навязывалось Прокрустово ложе одинаковой формальной модели. Теперь все должно измениться. Каждый роман может иметь свой неповторимый облик, искать и находить свою адекватную форму.

Одним словом, - «что за крики, что за хруст, уважаемый Прокруст?» - давно пора прекратить эти безобразия.

На мой взгляд, интерактивность – явление, чужеродное природе романа. Теоретики интерактивности – творческие люди, и как всякие люди, обладающие талантом, переоценивают его значение для других. Жадный человек не верит, что в мире есть другие ценности, кроме денег, мошенника невозможно убедить в том, что существуют честные и бескорыстные люди, футбольный фанат отказывается признать, что на свете существуют вещи важнее футбола. Творческий человек органически не способен поверить в то, что кто-то не желает участвовать в процессе созидания. Однако это действительно так – большинство людей вполне устраивает отведенная им роль потребителя, а не творца.

Тенденцией развития современного общества является дифференциация труда и профессионализм, - не соединение созидателя и потребителя, а их разделение. Читатель и писатель, как это правильно подмечено в известном анекдоте о чукче, – слишком разные амплуа.

То, что нужно читателю - не равное партнерство с автором или совместное творчество, а конечный продукт – хорошая книга. Ему интересен не процесс, а результат. Творческие потребности масс – не более, чем иллюзия. Часть людей реализует себя в работе, большинству же вполне хватает послеобеденных кроссвордов, игры «что-где-когда», компьютерных стратегий, обсуждения матча любимой команды – и хорошей книги (не интерактивной – самой обыкновенной). Сторонники интерактивности утверждают, что современный человек уже приучен к ней Интернетом, который предоставляет своим пользователям возможность своеобразного «серфинга» - перескакивания с сайта на сайт, с одного блока информации на другой в любой последовательности и в любом направлении.

Наверное, это так - однако кто сказал, что задача литературы – бежать, задрав штаны, за компьютерной реальностью? Цель автора состоит не том, чтобы читатель без малейшего ущерба для себя совершал различные манипуляции с книгой – читал с любой страницы и в любом порядке (справа налево и слева направо, от начала к концу и от конца к началу, снизу, сверху, наискосок и т. д.), откладывал в сторону и снова принимался за чтение. Задача писателя прямо противоположна. И заключается она в том, чтобы открывший книгу человек не выпускал ее из рук до тех пор, пока не прочитает до конца - и не в том порядке, как ему заблагорассудится, а так как это задумал автор. Книги Павича читают – но не потому, что они интерактивны или нелинейны, а потому что они талантливы.

Имитация романом структуры «гипертекста» - торопливая капитуляция, произведенная в тот момент, когда противник еще только начал наступление и силы сторон практически равны. То, чего должен добиваться роман – не позорная сдача, а почетный мир.

Главный недостаток такого подхода - не в том, что он не нужен пока читателю (в конце концов, читатель – существо убеждаемое), а в том, что имитируя компьютерную реальность, он нарушает то, что Ортега –и-Гассет назвал «герметичностью пространства романа».

Х. Борхес когда–то писал, что литературное произведение - это попытка придать правильную форму тому хаосу, которым является мир. Родившись, как и вся литература, из жизни, из незатейливых рассказов древнего человека про охоту на мамонта, со временем жанр превратился в то, что Павич назвал «державой романа» со всеми атрибутами, присущими великой державе. Как и любое цивилизованное государство, роман не может существовать без законов, норм и правил.

Интерактивный роман, уничтожая существующие ценности и нормы, делает попытку вернуть роман к его истокам. Вопрос о то, что из себя представляет эта попытка – разрушение жанра и возврат к хаосу или трансформацию и переход на новый, более совершенный виток развития (фаза «отрицания отрицания» по Гегелю) - остается открытым.

Павич прекрасно понимает разницу между бунтом и революцией. Бунт, мятеж – это попытка возврата к изначальному хаосу, проявление стихийной реакции граждан на несправедливость общественных порядков. Революция – стремление установить новый порядок. Павич хочет быть не мятежником, а революционером. Расстояние между литературой и жизнью, литературой и читателем он предлагает если не уничтожить, то предельно сократить, устаревшие, обветшалые формы, которыми жанр роман отделил себя от народа - разрушить. Однако просто их уничтожить, не предложив взамен ничего, нельзя. Потому что интерактивность романа – это, по существу, не новая норма, а разрушение старой. Новый закон Павича – это поиск индивидуальной формы для каждого романа. Спрашивается, где ее искать? Везде, кроме прошлого!

Пока писатели шлифовали форму романа, остальное человечество тоже не дремало. И придумало много интересных и полезных вещей. Чтобы систематизировать знания, люди изобрели словари и энциклопедии, а чтобы отвлечься от повседневных забот –игральные карты и кроссворды. Вот вам и новая форма - роман-словарь («Хазарский словарь»), роман-кросворд, роман –картежная игра.

Достаточно просто оглядеться вокруг. Обыденный материальный мир таит в себе массу открытий. Вещи, которые нас окружают, - если и не содержание романа, то его готовая форма. Тот же «ящик для письменных принадлежностей» (название еще одного романа «первого писателя 21 века»).

Постмодернизм – это игра. Давайте будем воспринимать это определение буквально. И создавать романы в форме, напоминающей различные виды игр. Тематика карт таро, использована, но существует и масса других карточных игр, не говоря уже о разнообразных спортивных играх и увеселениях.

Для скрещивания с романом подходит практически любое духовное или материальное явление окружающего мира. Ящик письменного стола отслужил свою службу – существуют и другие предметы мебели, интерьера или гардероба, еще не вовлеченные в литературный оборот. В наш техногенный век могут пригодиться и разнообразные технические устройства. Роман-карбюратор, роман-холодильник или роман-утюг – чем не тема? Тем более, что в последнем случае линию сходства романа с прообразом можно продолжить. Вес бумажной версии романа можно сделать сопоставимым с весом утюга, а его стоимость приравнять к стоимости его наиболее экономичных моделей. Или придумать способы прочтения романа, основанные на использовании принципов действия утюга - производимое по желанию читателя падение и возрастание эмоционального накала действия романа, выбросы пара и воды в форме избыточного текста и т. д.

Простые предметы и технические устройства, вроде утюга и автомата Калашникова, отслужили свою службу – не беда. Мир науки и техники неисчерпаем. Роман-уравнение, роман-формула, роман-теорема, роман-микросхема или чип, роман-изобретение – вполне в духе времени. Использование географических карт – вчерашний день литературы. Роман должно смотреть в строго определенном направлении – в будущее. На очереди - карта звездного неба, марсианские каналы и лунные кратеры, далекие галактики.

Весь мир, а теперь уже и вселенная – не то только интертекст, но и интер-форма для романа.

Не исключено, что классический жанр романа – просто не амплуа Павича, который, будучи талантливым человеком, сумел превратить свою слабость в идеологию, создав теорию «нелинейного романа». Разрушив одно из важнейших качеств романа – замкнутость его пространства, он предложил заменить его новой формальной структурой, заимствованной извне литературного жанра. Какая-то структура действительно необходима, чтобы окончательно не уничтожить роман, запутавшийся и завязнувший в плотных сетях интерактивности – но в чем ее преимущества перед классической моделью?

Я далек от мысли, что всякое новое заведомо хуже старого. Теория «золотого века» (все великое осталось в прошлом), исповедуемая китайскими мудрецами, привела некогда великое государство к застою и упадку. Быть может, я ошибаюсь, и за интерактивным романом - будущее. Но для этого, кроме книг первого и пока единственного интерактивного писателя 21 века должны появиться новые литературные шедевры.

В одном я уверен - модернисты и реформаторы литературе необходимы. В живописи модернизм обычно связывают с конкретными художественными направлениями (импрессионизм, авангардизм, кубизм, сюрреализм и др.). Последующие эпохи часто обнаруживают, что на самом деле направлений как таковых не было – были только имена.

То же самое происходит и в литературе. Эпоха модернистской литературы прошла, оставив произведения немногих гениев. И заставив задуматься – была ли она реальностью, или виртуальным творением литературоведов? Может быть, не было ни эпохи, ни школы, а были только гении, каждый из которых шел своим собственным путем и делал свои собственные открытия?

Сравнивать находки литераторов с изобретениями в сфере науки и техники не слишком корректно. И все- таки судьбы всех великих творений человеческого духа имеют много общего. Открытия гениальных ученых, - даже такие, польза от которых достаточно очевидна, - далеко не сразу внедряются в жизнь. Для практического освоения изобретения необходимо провести прикладные научные исследования и разработки, осуществить опытно-конструкторские и лабораторные работы, провести испытания и тестирования.

Чтобы принять или отвергнуть новации писателей-модернистов, обществу также требуется время.

Есть ли у романа будущего другие альтернативы, кроме интерактивности?