Трапеза и застольный этикет.

Трапеза является центральным эпизодом не только ритуала приема гостя, но и множества других ритуалов и праздников. Совместное принятие пищи, помимо утилитарной, имеет целый ряд иных функций; оно скрепляет социальные связи, представляя собой «магический консолидирующий акт», «в высшей степени актуальную», «богоугодную» форму социальной связи. Как и в случае с гостеприимством, мы постараемся рассмотреть трапезу как целостное образование, выявить ее семантику и наиболее общие принципы организации.

 

Очаг и стол

Обстановка застолья существенно различается в разных культурах. У большинства народов Азии принято сидеть во время еды на полу, застелив его коврами, циновками или подложив матрасы для сидения, а на них — подушки или небольшие тюфяки, чтобы опираться спиной и локтями. Пищу кладут при этом на разостланную, на полу скатерть, кусок выделанной кожи или невысокий круглый переносной столик.

В культурах, ориентированных на циновку или ковер, горизонталь, определяющая обычное положение тела во время трапезы, расположена ниже, чем в европейской культуре. Например, у арабов «позы для сидения, которые в европейской этикетной норме воспринимаются как отказ от этикета или свидетельство самого низкого социального статуса («поза нищего»), совершенно свободны... от этих ассоциаций». Положение непосредственно на полу или на земле, с одной стороны, и использование стула и высокого стола — с другой — предполагают не только соответствующие позы, но и соответствующую стилистику поведения и даже определенный образ жизни.

Любопытно, что в Китай высокие стулья проникли из Европы еще во II-III вв. н. э., причем сначала стул служил, по-видимому, только для лиц, пользовавшихся особым почетом. Впоследствии стул и высокий стол получили довольно широкое распространение, что привело к «своего рода разделению между жизнью сидя и жизнью на корточках, прямо на земле. Последняя была обычной, первая же официальной: престол государя, кресло мандарина, скамья и стулья в школах». Есть за высоким столом у ряда народов Азии — привилегия царских особ.

Столь привычный для нас высокий стол, несмотря на простоту его конструкции (доска, положенная на ножки или на козлы), появился в результате длительного развития; его прообразом могла быть небольшая, низко укрепленная доска, которой пользовались при еде, или низкий столик для различных нужд, позднее — и для продуктов питания. У восточных и западных славян вкушение пищи за высоким столом воспринималось как черта правильного, христианского поведения. Соответственно в целом ряде обрядов, имеющих языческое происхождение, полагалось, есть на земле, на полу, на могиле, превращенной в своего рода стол, и т. д. «Легенда Христиана» — чешский средневековый памятник конца X—первой половины XI в. — повествует о том, что князьям, оставшимся язычниками, не позволялось сидеть за одним столом с князьями, которые уже приняли христианство, и приходилось занимать места на полу. Любопытную параллель представляет одна из инвектив против морисков в «Антиалькоране» (1532 г.) Переса де Чинчона: «Мы, христиане, усаживаемся на доброй высоте, а не на земле, как животные». Во многих традициях сакральным центром жилища являлся очаг.

Характерно замечание Фазиля Искандера: «К одному никак не могли привыкнуть чегемцы, это к тому, что в городских домах нет очажного огня. Без живого огня дом казался чегемцу нежилым, вроде канцелярии. Беседовать в таком доме было трудно, потому что непонятно, куда смотреть. Чегемец привык, разговаривая, смотреть на огонь, или, по крайней мере, если приходилось смотреть на собеседника, огонь можно было чувствовать растопыренными пальцами рук».

Во многих традициях благополучие семьи связывалось с выполнением запретов и предписаний по отношению к домашнему огню: запрещалось плевать в огонь, бросать в него мусор, переступать через него, копаться в нем палкой и т. д. У белорусов и украинцев запрет сквернословить в доме мотивировался тем, что «печь в хате».

У русских, украинцев и белорусов ритуальные функции очага как бы перераспределились между печью и столом, причем печь притянула к себе в основном поверья и обрядовые действия, имеющие языческие корни, а стол — верования христианского характера. Само противопоставление «печь — красный угол явилось своего рода воплощением русского двоеверия в структуре жилища».

Символика стола у восточных славян сложным образом соотнесена с идеей пути — одной из основополагающих идей всей человеческой культуры. Стол как сакральный центр жилища является и начальной, и конечной точкой любого пути и сам в свернутом виде как бы содержит его идею. Характерны белорусские обычаи: «Отправляющийся в дорогу... целует домашний стол: если предстоит дальний путь, он целует средину стола, близкий — один или оба угла его, приходящиеся на избу. То же целование стола делается и по возвращении с пути».

Само вкушение пищи и особенно спиртного предстает как своего рода «езда в незнаемое». К этим представлениям, кстати, восходит довольно распространенная черта поведения, когда выпивающие изображают езду по железной дороге (ср. присказки при питье типа: «ну, поехали!»; «ту-ту!» и т. д.). Образ «стола, длиною, может, с дорогу от Конотопа до Батурина», который увидел в пекле гоголевский персонаж («Пропавшая грамота»), не является лишь плодом писательского воображения.

Рассаживание во время еды.

Размещение во время трапезы во многих культурах связано с членением внутреннего пространства жилища на части, наделенные различным символическим значением: более почетную и менее почетную, мужскую и женскую, правую и левую. При этом наиболее престижным у многих народов считалось место напротив входа (в тюркских языках оно обозначалось словом «тёр»). Например,  южных алтайцев «хозяин сидел почти напротив входа в юрту в переднем углу (тёр), на границе мужской и женской стороны, у „изголовья" огня... лицом к двери. Справа от него, на мужской стороне, рассаживались мужчины, слева, на женской стороне, — женщины. Хозяйка юрты сидела в переднем почетном углу, тоже у „изголовья" огня, рядом с хозяином, возглавляя женскую часть собравшихся. Присутствующие рассаживались на земляном полу юрты на подстилках... образуя круг. Мужчины сидели, поджав под себя обе ноги, а женщины — только одну ногу, вторую поставив... Как мужчины, так и женщины рассаживались строго по рангу. Наиболее почетные лица и почтенные старики и старухи сидели ближе к хозяину и хозяйке, а менее почетные и молодежь — ближе к двери, замыкая круг».

В большинстве традиционных культур мужчины и женщины ели раздельно.

Широкое распространение имеет идея о том, что «пищевое общение мужчин и женщин несовместимо с половым общением: с кем вместе едят, на тех не женятся, на ком женятся, с теми вместе не едят». Понятно в связи с этим, что наиболее строго табуируется совместная трапеза мужа и жены, как и потенциальных брачных партнеров. Совместная же еда жениха и невесты в свадебном обряде, известная во многих традициях, знаменует собой их вступление в интимную связь. Эротическая символика еды отчетливо прослеживается в русской традиции. Во время свадьбы в Пинежском уезде Архангельской губернии молодым подносили кашу, которую невеста ела, накрывшись платком, «как бы стыдясь, есть на виду»: «Потешно, что в каше, подаваемой в чашке молодым, делается на средине ложкою некоторое углубление, полное налитого масла; вот из него-то берет кашу молодой, сам ест и молодой подносит». По поверьям, есть имеете один кусок хлеба разрешается только мужу с женой или другим близким людям; если женщина доест хлеб замужчиной, то он будет за ней бегать, а если мужчина за женщиной — то наоборот.

Порядок рассаживания вокруг очага или стола выявлял субординацию сотрапезников и задавал «сценарий» угощения. В более широком плане рассаживание — наглядная модель половозрастной и социальной стратификации коллектива, причем «верх» и правая сторона, как правило, означают более высокую престижность, а «низ» и левая сторона — более низкую.

У восточных славян наиболее почетным считалось место во главе стола, в красном углу под иконами. Там обычно сидел мужчина, глава семьи. «Если в семье нет отца, его место занимает старший женатый сын, если же он еще не женат, то главенство принадлежит матери». Женщины, как правило, пожилые, могли занимать почетные места за столом и во время определенных обрядов: кума на крестинах, крестная мать одного из молодых на свадьбе. Следили, чтобы хозяин сидел не в самом углу под иконами, а немного отодвинувшись, как бы оставляя место для Бога, по пословице — «на куте сядзит альбо поп, альбо дурак».

По-видимому, изначально красный угол вообще предназначался исключительно для мужчин, а женщины стали допускаться туда сравнительно поздно. До сих пор можно услышать объяснение, что женщины не садятся в красном углу, так как они «нечистые», т. е. у них бывает менструация.

По сторонам от хозяина садились старшие мужчины, за ними — младшие, на самом нижнем конце стола — женщины; те из них, кому не хватало места за столом, ели «в посудах» на лавке или возле печи. «Женщин потчуют и приветствуют всегда после мужчин; от лучших кушаний, которые готовятся в меньшем количестве, им достаются одни остатки после мужчин, и они ими довольствуются, не вменяя себе этого в обиду». Известен и другой способ рассаживания: с одной стороны — по старшинству мужчины, с другой, напротив них, — женщины.

В XVI—XVII вв. в русских городах женщины подавали кушанья на стол, а сами ели позднее. По существу на Руси существовало такое же разделение дома на мужскую и женскую половины, какое характерно для Востока. По сообщению П. Петрея (1610-е годы), «женам не дозволяют мужья и обедать с собой: сами обедают или одни, или с гостями, а жены их особенно в своих покоях, с горничными, и никто из мужчин не может входить туда, кроме мальчиков, назначенных для их прислуги». В конце XVII в. такие порядки еще соблюдались в знатных семьях.

Эти восточные черты поведения в столицах подверглись существенным изменениям под влиянием петровских преобразований, но еще долго сохранялись в провинции, а в деревенской жизни дают себя знать и до сих пор.

И. Кант о метафизических

Основах этикета

Среди философских трактатов по этике особенно выделяются труды И.Канта. Этика Канта во многих отношениях явилась вершиной философии морали нового времени. Среди классиков немецкой философии Кант уделил наибольшее внимание нравственности (причем именно ее специфике), и его этическая концепция, последовательно развитая в целом ряде специальных трудов, была наиболее разработанной, систематической и завершенной. Кант поставил целый ряд критических проблем, связанных с определением понятия нравственности. Одна из заслуг Канта в том, что он отделил вопросы о существовании Бога, души, свободы — вопросы теоретического разума - от вопроса практического разума: что я должен делать? Практическая философия Канта оказала огромное воздействие на следующие за ним поколения философов (А. и В. Гумбольдт, А. Шопенгауэр, Ф. Шеллинг, Ф. Гельдерлин и др.).

Вдействительности здесь проявляется лишь абстрактный гуманизм — ведь отнюдь не всегда это справедливо на самом деле, то есть отнюдь не всегда "любовь к дальнему" нравственнее "любви к ближнему". Кант прав в том, что нравственный императив требует оказания людям нужной помощи, но совсем не вынуждает любить их за это. "Совершенно нелепо было бы говорить: вы должны любить других людей. Следовало бы сказать: у вас есть все основания любить своего ближнего, и это справедливо даже в отношении ваших врагов". Людей, действующих из доб­рых побуждений, гораздо больше и это превосходно".

В этике Кант развивает учение об автономии морали: утверждая свободу, человек выступает творцом собственного нравственного мира, он сам себе предписывает закон действий. Кант провозглашает нравственную установку, характер и законы которой, существенно отличаются от тех, что преобладают в периоды спокойного и размеренного постепенного развития, отличаются радикализмом предъявленных требований: "эти законы повелевают, безусловно, каков бы ни был исход их исполнения, более того, они даже заставляют совершенно отвлечься от него", людям "достаточно того, что они исполняют свой долг, что бы ни было с земной жизнью и даже если бы в ней, быть может никогда не совпадали счастье и достойность его".

В обстановке громких требований прав человека и его свобод Кант своим категорическим императивом напомнил об ответственности, требования всегда поступать так, чтобы максима поступка могла в то же время стать принципом всеобщего законодательства. Действие не " сообразно с долгом", а "из чувства долга" — вот что имеет истинно нравственную ценность. Человек поистине нравственен только тогда, когда исполняет долг не ради какой-либо внешней цели, а ради самого долга.

Гостеприимство – нравственная категория. Это средство к установлению и сохранению мира, средство общения. Соблюдая законы гостеприимства, человек соблюдает нравственный долг, но он остаётся свободным и обеспечивает свободу своим гостям.

Моральную способность "свободного самопринуждения" Кант называет добродетелью, а поступок, исходящий из такого умонастроения (из уважения к закону), — добродетельным (этическим) поступком.

Принцип "уважения к моральному закону" является сердцевиной кантовской этики, поскольку в нем открывается измерение гуманного поведения. Только личность, согласно Канту, может выражать это уважение, которое является априорным чувством; осознание этого уважения идентично осознанию законообразного долга и имеет характер необходимой всеобщности. Уважение к закону есть единственная движущая сила морального долга. Человек, по Канту, не просто разумное существо, он призван побуждаться разумом к моральному поведению, что выражается в почитании морального закона.

Кант преодолевает его, утверждая, что счастье отдельного человека и блаженство всего человечества достижимо лишь тогда, когда их поведение подчиняется моральному закону. Смысл жизни — в связи добродетели и блаженства. Только такой долг, который способствует счастью человека и человечества, имеет этическую ценность.

Концепция свободы у Канта допускает неоднозначное толкование и может пониматься, во-первых, как "положительная свобода", при которой человек свободе только тогда, когда его действия определяются моральным законом, и, во-вторых, как "нейтральная свобода", имеющая место в случаях выбора человеком правильных или неправильных действий именно тогда, когда он предпочитает поступок, противоречащий долгу.

Как же возможны свобода и нравственность? Человек, говорит Кант, принадлежит в одно и то же время к двум мирам. Один — мир природы, явлений эмпирического бытия, пространства и времени, внешней необходимости; другой же — мир ноуменальный, вне пространства, времени и всего сущего, мир интеллигибельный, мыслимый лишь в категориях практического разума, мир свободы. Соответственно, все мыслимые законы подразделяются Кантом на "законы природы" и "законы свободы, или нравственности. Свобода для Канта означает не беспричинность, а способность разумного существа самому устанавливать для себя закон в качестве необходимого сального. Когда человек сам налагает на себя закон, но при том такой, который может быть одновременно законом всеобщим, распространяющимся на все человечество (знаменитый кантовский "категорический императив), тогда он свободен. Это и есть нравственность, тождественная свободе.

Среди задатков человека Кант выделяет способность "общаться с себе подобными". Общение он сводит к отрицательной форме, к антагонизму между изолированными друг от друга индивидами, такое "общение" прямо вытекает из "необщительного свойства", заложенного в природе человека, из сильного стремления уединиться, изолироваться, из желания "все сообразовывать только со своим разумением"; такой человек неизбежно ожидает отовсюду сопротивления, так как он по себе знает, что сам склонен сопротивляться другим". Это порождает только "недоброжелательную общительность" людей, постоянно угрожающую обществу разъединением. Человек утверждает себя среди своих ближних, которых он не может терпеть, но без которых он "не может обойтись". Развитие таких задатков в индивидах, как честолюбие, властолюбие, корыстолюбие ведет, по Канту, к расцвету талантов, просвещению: "вся культура и искусство, украшающие человечество, самое лучшее общественное устройство — все это плоды необщительности". Добро с этой точки зрения появляется в истории как побочный продукт морального зла: "Моральное зло имеет то неотделимое от своей природы свойство, что по своим целям (особенно в отношении других, держащихся такого же образа мыслей) он внутренне противоречиво и саморазрушительно и, таким образом, хотя и медленно, но уступает место моральному принципу добра". Кант утверждает, что от необузданного эгоизма и разгула своеволия через прогресс к дисциплине и просвещению все же можно постепенно прийти к предначертанной человечеству цели и "патологически вынужденное согласие к жизни в обществе претворить в конце концов в моральное целое".

 Цивилизация воздвигнута на плюрализме эгоистических устремлений, но ведь они, вообще говоря, к добру не ведут. Таким образом, в данном случае Канту приходится отодвигать разрешение нравственной задачи для чувственного мира в "необозримую даль".

 

Невербальный язык и

Этикетное поведение

 

Термин«невербальное» обычно понимается как «несловесный язык». Он объединяет большой круг явлений, включая не только движения тела человека и звуковую модальность речи, но и различные элементы окружающей среды, одежду, элементы оформления внешности и даже различные сферы искусства.

Под невербальной коммуникацией (в узком смысле) следует понимать средство информации, систему невербальных символов, знаков, кодов, использующихсядля передачи сообщения. Ключевым моментом такого понимания является указание на внешнее сопровождение психических явлений

В широком смысле понятие «невербальная коммуникация» практически отождествляется с понятием «невербальное поведение» и означает социально обусловленную систему взаимодействия, в структуре которой преобладают непроизвольные, неосознаваемые комплексы движений, выражающие личностную неповторимость человека.

Основное свойство невербального поведения — движение, постоянное изменение совокупности невербальных средств выражения вслед за изменениями личности. Ядро невербального поведения составляют самые разнообразные движения (жесты, экспрессия лица, взгляд, позы, интонационно-ритмические характеристики голоса, прикосновения), которые связаны с изменяющимися психическими состояниями человека, его отношениями к партнеру, с ситуацией взаимодействия.

Тот факт, что передача и прием невербальной информации могут осуществляться на бессознательном или подсознательном уровне, ставит вопрос об оправданности понятия «общение», так как при речевой и неречевой коммуникации этот процесс по-разному осознается партнерами, но взаимодействию. Но невербальное поведение определенно несет информацию независимо от того, осознается она индивидом или нет.

Наиболее полно особенности невербального языка как специфического языка общения описаны американским психологом Р. Харрисоном. Он характеризует невербальный язык как природный, первичный, правополушарный, имеющий пространственно-временную целостность. Невербальный язык состоит из разнообразных движений, и значительная часть невербальной информации вообще не может   быть переведена в код какого-либо языка без существенной потери их смысла для партнеров.

Сигнальные функции невербальной коммуникации интересуют исследователей, рассматривающих способы, каналы передачи не вербальной информации (визуальные, слуховые, тактильные, ольфакторные).

Главным компонентом структуры здесь является кинестетика — зрительно воспринимаемый диапазон движений тела, жесты рук, движения глаз и лица. Центральное место в кинестетике занимает экспрессивная подструктура, которая подразделяется на выразительные движения и физиогномику.

С помощью акустического канала отражается просодическая структура невербального поведения. К ней примыкает экстралингвистическая структура (речевые паузы и психофизиологические реакции человека — плач, кашель, смех, вздохи т.д.).

Такесика — область невербального поведения, находящаяся под контролем тактильно-кинестетической системы отражения (данные поступают от рецепторов кожи, мышц, сухожилий, суета bob), а также зрительной и слуховой системы, обеспечивает оценку всех нюансов физического контакта.

Ольфакторная система базируется на обонянии человека и отражает искусственные и естественные запахи.

Полисенсорная природа невербальной коммуникации является важнейшей ее особенностью по сравнению с речью. В процессе речевого общения через слух передается та часть невербальной информации, которая представлена в звуке! голоса говорящего (особенности интонации, тембр и т.п.). Через зрительный канал передаются особенности кинестетики (мимики, жестов, поз). Тактильно-кинестетическая система обеспечивает восприятие физического контакта с другим человеком в виде прикосновений, поглаживаний, похлопываний; особое значение она приобретает для организации коммуникативного Процесса у слепых и слабовидящих. Хеморецепция — обоняние и вкус — важный канал невербальной коммуникации в виде обыденных запахов, распространяемых человеческим телом и свидетельствующих о состоянии здоровья, гигиены и т.п., запахов, создаваемых ферогормонами — гормонами, по-разному выраженными у мужчин и женщин в разные возрастные периоды и при разных психических состояния и оказывающие влияние на формирование сексуальной привлекательности.

Таким образом, полисенсорная природа невербальной коммуникации обеспечивает человеку восприятие биологически и социально значимой информации из внешнего мира.

Существенной особенностью невербальной коммуникации является независимость ее от семантики речи. Практически это проявляется в тех случаях, когда слова означают одно, а информация голоса — совсем другое. В принципе между речевым и неречевым сообщениями возможны соотношения трех типов:      

1. неречевое сообщение согласуется с речевым, усиливает его (например,

   неприязнь к человеку, выраженная словесно, подчеркивается

   отталкиванием, увеличением дистанции); 

2. неречевое сообщение противоречит речевому (например, чело век

сообщает партнеру о своих симпатиях к нему, но при этом сдвигает

брови, морщит лоб, раздувает ноздри); 

3. неречевое сообщение касается совершенно иного предмета, чем речевое

(например, человек обсуждает деловую проблему, а на невербальном

уровне отражается информация об эмоциональных отношениях с

партнером).

В большинстве работ, посвященных сравнению речевых и не. вербальных коммуникаций, подчеркивается, что функция последних сводится к дополнению, интерпретации текста и к применению его подтекста, т.е. невербальная коммуникация призвана усилить эмоциональную насыщенность слова, его выразительность и силу высказывания.

Психологическую суть невербального сообщения сложно как опровергнуть, так и подтвердить, поэтому социум вырабатывает требования, главным образом касающиеся речевого поведения. 

Человек гораздо точнее оценивает свою способность передавать речевые сигналы, чем воспринимать их. По-видимому, причина в том, что, выражая свои эмоции, человек получает более непосредственную и обязательную (навязанную) обратную связь, чем в том случае, когда он дает понять, что сумел «расшифровать» эмоциональные выражения других людей. В связи с этим полезны понятия «знак» и «сигнал». Знак — это элемент поведения, внешности, движений индивида, несущий информацию, которая независимо от его воли и намерений воспринимается другим индивидом. Но знак становится сигналом, когда «отправитель» использует его осознанно с целью передать определенную информацию «получателю». Информационно-психологические различия между знаком и сигналом являются причиной множества случаев нарушения взаимопонимания между людьми. Неосознаваемый «отправителем» знак, например случайный взгляд, может быть воспринят партнером как сигнал (признак интереса, презрения) и вызвать конкретные действия. Кроме того, даже когда поведение обеих сторон вполне осознанно, интерпретация полученной информации не обязательно совпадает с тем, что предназначалось для передачи.

Невербальное поведение считается многими исследователями той частью общения, которая с трудом поддается формализации и за которую человек не несет ответственности. Несмотря на это невербальные средства так же, как и вербальные, используются для организации обратной связи в процессе общения.

Таким образом, невербальная коммуникация выполняет функции контроля, регуляции, информации, диагностики, коррекции взаимодействия. Сочетание вербальных и невербальных компонентов зависит от ситуации общения, главными компонентами которой являются отношения между участниками, цели взаимодействия, вид общения. При этом невербальное поведение может выступать как средство, дополняющее речь, как «автономный текст», существующий параллельно речи, а также как единственное средство общения.

Исследование невербальной коммуникации имеет большое значение не только в системе человек — человек, но и в системе человек — машина, в частности в инженерной психологии для решения задач автоматического распознавания речи, при идентификации личности говорящего, в процессе контроля за состоянием человека, работающего в стрессовых условиях.

Согласно другому подходу к оценке роли неречевой коммуникации, в процессе общения признается «автономность текста» невербальной коммуникации, так как она выражена знаками и имеет наряду с речевой свой план выражения содержания и интерпретаций. Соответственно неправомерно считать, что невербальная коммуникация только дополняет «главный» (речевой) язык. Она существует вместе с речью как независимая от нее система.

Наконец, третья точка зрения отстаивает приоритет невербального поведения над вербальным в качестве более экономного и эффективного средства в достижении целей коммуникации. Человек в ситуации общения реализует некоторую невербальную программу, накладывая на нее вербальную форму. Кроме того, у невербального поведения есть своеобразный приоритет в создании образа партнера и всей ситуации общения, что не означает второстепенной роли речевого поведения.

Намеренность и ненамеренность в передаче информации по каналам невербальной коммуникации также имеет свою специфику:

в одних случаях информация может передаваться «отправителем» с осознаваемой целью довести ее до сведения «получателя», например угрожающая поза или указующий жест, в других, случаях отправитель не имеет намерения передавать какую-то формацию или даже пытается ее скрыть, но получатель такую информацию воспринял (например, признаки плохого настроения самочувствия).

Весьма важным аспектом является изучение, невербальной информации в художественном творчестве, где она служит не только условием эстетического, воспитания, но и эффективным средством развития личности.