БАТЮШКА ТИХИЙ ДОН И ЕГО ДЕТКИ

 

Общевойсковой круг донцов и порядок избрания старшины.

Почему казаков нельзя было застать врасплох. Легендарная казачья "лава", в чем ее секрет и корни. Охотничьи промыслы или обычай молодечества на Дону. Единоборство двух знаменитых богатырей - казака и черкеса и чем оно закончилось. У кургана "Двух братьев", или большая охота.

 Воспитание рыцарского духа с младых ногтей. Витязи моря, или казачьи хитрости на воде. О том, как зародилось супружество на Дону.

Верность казаков российскому самодержавию и ее корни.

 

Как мы помним из 2-й главы, казаки запорожские и донские происходили из одного корня - православных потомков скифов и гуннов. Потому нет ничего удивительного в том, что быт и обычаи тех и других были во многом схожи. Хотя, конечно, у Донского войска были и свои особенности, привнесенные пришлыми людьми из Московии.

С весны донцы обыкновенно собирались в главный свой город - сначала это были Раздоры, затем Черкасск - избирать старшину: войскового атамана, двух есаулов и писаря. Есаулы отвечали за войсковую казну и доходы и приводили в исполнение приговоры круга. Кругом называлось собрание всех приехавших казаков, которые обыкновенно сходились возле войсковой избы. Приговор круга считался окончательным и обжалованию не подлежал. Если же среди казаков не было единомыслия по какому-нибудь важному дела они прибегали к совету Белого (т.е. московского) царя и поступали так, как он скажет.

Шумны, а порой и драчливы бывали собрания донцов, но, как только их уха достигала весть о неприятеле, наступали тишина и порядок: самые буйные из казаков становились послушными и исполнительными. Да и как было иначе, если в противном случае им грозила немедленная расправа.

 Как узнавали донцы о надвигавшейся угрозе? С помощью Двойной цепи пикетов и дальних конных разъездов, которые зорко следили за неприятелем и при малейшем движении его сообщали в Черкасск атаману. Городок тот был построен наподобие Запо­рожской Сечи: он затоплялся со всех сторон и был недоступен для внезапных набегов неприятельской конницы.

Как только становилось известным о готовящемся набеге, несколько отборнейших сотен во главе с походным атаманом скакали через степь в тыл противнику и сторожили его, затаившись у брода и на перевозах. Самые дальние наезды ка­заки совершали ночью или во время ненастья, когда враги меньше всего ожидали нападения. Вожак, что шел впереди, узна­вал по следу не только, в какую сторону прошел неприятель, но и когда именно - вчера или третьего дня и сколько у него всад­ников.

Через реки казаки переправлялись обычно "ордынским" или, точнее, "скифским" способом: клали седло с вьюком на небольшой плотик из камыша - "салу" и, привязавши его к хвосту коня, сами цеплялись за уздечку. В поход они всегда отправлялись налегке, не беря с собой ничего кроме сухарей, вооружались пищалями, копьями, саблями, иногда длинными малокалиберными орудиями - фальконетами, стрелявшими со станков фунтовыми ядрами.

Отряды казаков четко подразделялись на сотни и полусотни, командовали которыми соответственно есаулы, сотники и пятиде­сятники. Казаки одинаково умело могли сражаться и конным стро­ем и пешим. А когда случалось им быть в окружении, они быстро смыкались, укладывали лошадей треугольником (т.е. "батовали", если употреблять казацкий военный термин) и отстреливались из-за них пока хватало пороху или пока свои пришлют подмогу. На­падали же казаки по старинному скифскому обычаю всегда лавой, то есть длинным разомкнутым строем, с помощью которого они ох­ватывали противника с флангов и заскакивали ему в тыл.

За первой лавой следовала вторая, потом третья. Редко кто мог устоять, заслышав гиканье у себя за спиной и ощетинившиеся казацкие пики перед глазами. И закаленные в набегах татары, и хищные ногаи и калмыки избегали встречаться с казаками один на один в открытом поле. Кочевники предпочитали вторгаться в пределы казацких поселений неожиданно, как снег на голову. Од­нако такое удавалось редко: вестовая пушка или церковный коло­кол загодя возвещали тревогу, станичный есаул со знаменем в ру­ках скакал по улицам, призывая население на защиту; в итоге враг, с какой бы стороны он ни зашел, наталкивался на мужест­венное сопротивление всегда готовых к бою казаков. А тем вре­менем их жены, дети и престарелые отцы спешили отогнать и спрятать в камышах коней и домашний скот, чтобы там переждать тревогу.

Постоянные тревоги и частые войны приучали казаков не при­вязываться ни к чему земному, ценить истинных друзей и вер­ность долгу, а в самые отчаянные минуты уповать на Бога и Бо­городицу. С другой стороны, всегдашняя бранная жизнь порождала у них беспримерную удаль и бесстрашие, сознание своей силы и ловкости и уверенность вконечном успехе. Удальцы никогда не переводились на Дону. Задумав погулять или,как тогда говорили, поохотиться", казак выходил к станичной избе и, кидая шапку ||6рх, выкрикивал зычным голосом: "Атаманы-молодцы, послушайте меня! На Синее (т.е. Азовское), на Черное море - поохотиться!" Или: "На Кубань на реку за ясырем!" - т.е. за пленными. Иногда выкрикивали: "На Волгу-матушку рыбки половить!" Охотнтки всегда находились, в знак согласия они также кидали вверх шапки после чего все вместе творили молитву и выбирали походного атамана.

На такие промыслы выходили небольшими партиями: редко в полсотни, чаще в 5-10 человек иногда вдвоем или даже в одиночку. Вернуться с промысла без добычи было настолько позорно, что казаки предпочитали погибнуть, чем возвращаться с пустыми руками. Иные охотники прославили свое имя подвигами, о которых говорил весь Дон. История сохранила имя одного из них - Ивана Краснощекова.

Рассказывали, что встретился он однажды со знаменитым в Закубанье черкесом по прозвищу Овчар, также вышедшим "поохотиться". Горские же джигиты как помним, были потомками омусульманенных татарами черкасов и имели с казаками много общей крови. Естественно, что они не уступали казакам в ратном искусстве и ловкости. Краснощеков и Овчар знали друг друга благодаря людской молве и искали случая сойтись в единоборстве, и вот, наконец, встретились. Иван издали узнал соперника и дал себе слово «не спустить с руки ясна сокола». Горец также почуял Ивана издалека.

Овчар лежал у самого обрыва Кубани, облокотись на землю и глядел на трещавший перед ним костерок. Казалось, он не замечал, что хлещет дождь, свищет ветер и враг его совсем близко: лишь украдкою косил глазом, чтобы успеть вовремя схватить ружье. Краснощеков живо сообразил, что ему не подойти на выстрел своего короткого ружья. Он исчез на какое-то время из поля зрения Овчара, а сам "тишком и ничком" стал пробираться ближе к нему по-пластунски. Когда же Иван прополз столько, сколько было нужно, он выставил в сторонке свою шапку. И тут жe прозвучал выстрел и прострелянная шапка упала наземь. Toгда казак спокойно поднялся и в "вприпор" ружья сразил джигита наповал. Резвый аргамак и богатое оружие достались ему в награ­ду.

Свободный поиск добычи на ничейном пространстве позво­лял казачеству поддерживать на высоком уровне свою боевую фор­му, на практике обучать необстрелянную еще молодежь. Тем же целям служила и охота на зверя. В особенной чести была так называемая "большая охота", в которой принимало участие почти все войско.

Тысячи конных и пеших казаков отправлялись к курганам "Двух братьев", что расположены недалеко от Черкасска. Атаман, окруженный лучшими стрелками становился на кургане, осталь­ные казаки оцепляли обширное займище. Три выстрела из пушки означали начало охоты. По этому сигналу стоящие в цепи казака начинали кричать громкими голосами, свистеть и работать тре­щотками. От невообразимого шума звери снимались со своих мест и устремлялись вперед навстречу своей смерти.

Вот, рассекая густые камыши своими страшными клыками, вынесся на луг огромный вепрь, где его сразу же окружили лучшие наездники. Разъяренный зверь кидается то на одного, то на дру­гого пока его не пригвоздят пиками. В другом месте мечется при­шедшая из закубанских лесов злобная гиена, зверь лютый, кото­рый даром шкуры не отдаст, и казаки следят за ней в оба. А вон там на окраине луга казак, приподняв тяжелый чекан, гонится за волком. Казачий конь все ближе и ближе. Поняв, что ему не уйти, ощетинился зверь, приготовился к прыжку, щелкает в ожесточе­нии зубами, но не сдобровать ему: взмахнул чеканом опытный на­ездник и раздробил серому голову. Но что может быть красивее, когда с быстротою стрелы несется по займищу степная лань - сай­га. Сама грация - она будто по воздуху летит и легко уходит от преследующего ее во весь опор всадника. Тогда устремляется к ней наперерез войсковой есаул, вот он резко взмахнул рукой и... за­дрожала красавица, почуяв на своей шее аркан.

Атаман тем временем весь превратился в зрение и слух, ждет долгожданной минуты, когда его молодцы погонят с гиканьем к не­му навстречу могучего белоснежного барса. Да, да, было время, когда эти, исчезающие ныне звери водились и на Дону и на Ку­бани.

Тут и там мечутся по займищу, прижав уши, трусливые зай­цы и погибают под ударами казацких плеток. Наконец, охота окончена. Довольный ею, атаман зовет всех к себе - "отведать ди­чинки", и долго гуляют казаки пока не обойдут всех "удачников", то есть тех кому повезло с добычей.

Вообще надо сказать, что обучение ратному делу начиналось буквально со дня рождения казака. Как только появлялся он на свет "на зубок" ему клали стрелу (потому пулю), а ручонке да­вали потрогать лук или ружье. На седьмой день младенца крести­ли, давая имя строго по святцам. В сорокадневном возрасте его об­лачали в кольчужку и прицепляли сбоку "шаблюку" после чего отец  опять возвращал его матери со словами "вот тебе казак". Ког-у ребенка прорезывались зубки, его верхом везли в храм и служили молебен святому Иоанну воину, чтобы рос храбрым и преданным Богу и Православию.

Трехлетки уже самостоятельно ездили верхом по двору, а пятилетние казачата вовсю скакали по улицам, стреляли из лука и играли в войну. По временам все ребячье население Черкасска выступало за город и, разделившись там на две равные части, устраивало генеральное сражение. Неся впереди бумажные знамена с начертанными на них крестами и непрестанно хлопая хлопушками, противники сходились и сражались, не жалея носов и не боясь синяков. Они отчаянно рубились игрушечными саблями, кололись камышовыми пиками, отбивали знамена друг у друга и за­рывали пленных. Победители под музыку дудок и трещоток торжественным строем возвращались в город. Позади них, стыдливо опустив головы и заливаясь слезами, шли пленные. Старики сидя у войсковой избы за беседой, любовались проходящими бравыми казачатами и даже сам атаман обыкновенно выходил на крыльцо и похвалял храбрых.

Основное воспитание, конечно же, проходило в семье. Каждый казак с малолетства знал и всем сердцем хранил Божию заповедь: «Чти отца твоего и матерь твою, да благо та будет и будеши долголетен на земли". Слово отца в семье было все равно, что слово

атамана для войска, - ему следовали беспрекословно.

Постепенно от отца к сыну передавалось искусство верховой езды, меткости стрельбы, ловкость и слаженность действий. Наступало время, когда "малолетков"¹(Казаки, достигшие 19 лет.) отдавали в обучение самым опытным. На заранее отведенном месте собирались они каждый на своем коне и в полном вооружении. Здесь тренировали их всем приемам воинского искусства закаленные в боях старики в присутствии самого атамана. Их учили стрелять на полном скаку; мчаться во весь дух, стоя в седле, и одновременно отмахиваться саблей; поднимать с земли монету и рубить пламя свечи, стоящей на низенькой подставочке.

И вот наступал день состязаний... Самымметким юным стрелкам, самымлихим молодым наездникам атаман торжественно вручал богатое оружие, разукрашенные седла, нарядные уздечки. И уж, конечно, эти свои первые награды казаки ценили не меньше лавровых венков древних греков и хранили их всю свою жизнь. Так вырастали целые поколения.

Запорожцы, эти знаменитые на весь мир витязи моря, научили своих братьев донцов ходить на веслах и под парусами к турецким берегам. Часто черкасы с берегов Днепра возглавляли морские походы. По примеру своих днепровских сородичей донцы готовили челны из липовых колод, которые распиливали пополам середину выдалбливали, а с боков прикрепляли ребра. Для большей устойчивости посудины обвязывались пучками камыша. Чел­ны грузились запасом пресной воды и сухарями. Затем отправляв­шиеся в поход казаки - в основном это была молодежь - шли по домам за "Родительским благословением. Именно на Дону была сложена мудрая пословица, ставшая со временем общерусской: "родительское благословение со дна моря достанет - оно в огне не горит и в воде не тонет". Войдя в дом, казак кланялся в ноги отцу с матерью, прощался с ними, как перед смертью (т.е. просил про­стить, если когда обидел невзначай) и в заключение просил святых их молитв на время похода. Затем все воинство собиралось в храме (а до того как он был построен - в часовне) и служило молебен Николаю Чудотворцу, покровителю мореплавателей. Оттуда они шли на площадь, где пили прощальный ковш вина или меду. На берегу еще выпивали по ковшичку, после чего рассаживались по челнам (в каждом - от 40 до 50 человек). Как и запорожцы, отправляясь в поход, донцы с виду выглядели оборванными - оде­валось все самое худое и старое. Ружья у них казались ржавыми и негодными, чтоб "глаз не играл". Перед тем как взмахнуть вес­лами казаки запевали песню: "Ты прости, прощай, тихий Дон Иванович...".

Самым трудным для отправившихся за море - пройти мимо Азовской крепости, возле которой всегда было настороже несколь­ко турецких галер. Поперек же Дона турки протягивали тройную железную цепь, концы которой закреплялись на обоих берегах, где возвышались каменные башни с пушками. Попасть под перекре­стный картечный огонь грозило верной гибелью всей казачьей флотилии. Однако казаки были тоже не лыком шиты: они ухит­рялись преодолевать цепную преграду или в густой туман или в непроглядную дождливую ночь. Иногда, чтобы усыпить бдитель­ность османов, они пускали сверху бревна, которые колотились о цепи и заставляли турок палить понапрасну. И только коща ре­тивые сторожа воочию убедятся, что никакой опасности нет и пе­рестанут обращать внимание на бревно, казаки мигом преодоле­вают цепи и уже тоща - лови ветра в море. Был еще у молодцов и запасной путь: вверх по Дону, потом волоком в речку Миус, а из нее прямой выход в Синее (Азовское) море.

При встрече с турецким кораблем донцы, как и их братья, запорожцы, обходили его так, чтобы за спиной иметь солнце, а спе­це корабль. Таким образом, враги не могли разглядеть среди морского простора стайку челнов. За час до захода солнца казаки осторожно приближались примерно на версту к своей жертве, а с наступлением темноты брали корабль на абордаж одновременно со всех сторон. Во время штиля или полного безветрия казаки даже не считали нужным скрываться и ждать темноты: среди бела дня бросались на застывшее судно и остановить их тогда было невозможно ни ятаганами ни картечью. Овладев судном, удальцы забирали оружие, небольшие пушки, ценные товары и золото, затем пускали корабль на дно.

Бывало, конечно, что казаки нечаянно напарывались на боевые турецкие корабли, которые на всех парусах преследовали ка­заков а, догнав, на полном ходу врезались в середину стайки челнов, топили их, расстреливали картечью. В таких случаях донцы

разлетались в разные стороны, спасаясь по одиночке - на парусах, Веслах, как попало. А сколько раз бывало (Случалось это всякий раз, когда на совести одного или нескольких казаков ле­кало нераскаянное преступление), попадали казаки в жестокую бурю и тогда прибрежные скалы белели от их распростертых их израненных тел. Если кто-то из них и оставался живым после такого крушения, то не на радость себе, а на муку: о "прелестях" мусульманского плена нам уже приходилось рассказывать.

Но как ни велики были потери, охота казаков погулять за морем, добыть себе турецких зипунов никогда не ослабевала. На место одного убитого являлись десять новых. Считаясь наиболее прибыльными, морские походы никогда не прекращались, несмотря бури, страх неволи, угрозы султана и увещевания царя. Благополучное возвращение из морского похода было всегда радостным событием для всего Войска Донского. Возвратившиеся удальцы останавливались где-нибудь неподалеку от Черкасска, выгружали всю добычу на берег и делили ее между собой поровну, это у них называлось "дуван - дуванить". Затем, надев все самое лучшее, казаки с песнями и ружейной пальбой подплывали к при-||аи. Войско, заранее извещенное о прибытии, к тому времени привело на берегу, а в донской столице, приветствуя удальцов, непрестанно палили из пушек. Выйдя на берег, "экспедиционный отряд" вместе со всем ожидавшим его православным воинством шел церковь, где казаки служили благодарственный молебен Всемогущему Богу. И только когда он заканчивался, прибывшие обнимались и целовались с родными и друзьями, дарили их заморскими гостинцами.

Кроме золота, дорогих шалей и бархата, донцы в отличие or запорожцев привозили и пленных. Порой их набиралось до 3 ты­сяч. Их обычно потом обменивали на православных у азовских турок, за пашей азовцы платили по 30 тысяч золотых и более, смотря по знатности, знатные турчанки также были в цене и их ста­рались продать тоже. Остальных же, отобрав наиболее ловких и красивых, приучали к хозяйству. К ним присматривались и, ес­ли нрав был подходящий - смирение и терпение всегда ставилось во главу угла, - казак отводил пленницу батюшке, тот крестил ее, а затем и венчал молодых.

Но так было не всегда: коренные донцы, потомки легендарных "черных клобуков" так же как и сечевики, не женились и пред­почитали жить в своей военной общине без женщин. Однако с уве­личением на Дону пришлого люда из разных мест, и особенно из московского царства, традиция эта поколебалась. Вновь прибыв­шие и записавшиеся в казачество брали с собой на Дон прелест­ных пленниц и начинали с ними жить безо всяких обрядов, без благословения церкви. И все же какую-то форму женолюбцы ста­рались соблюсти. Жених обычно выводил на площадь свою при­везенную невесту, молился Богу, потом кланялся всему честному народу и объявлял громко имя своей невесты. Потом, обращаясь к ней, говорил: "Будь же моей "женою!" Невеста падала казаку в ноги и на том самодельный "обряд" кончался. Распадались по­добные браки также легко. Собираясь в поход, казак мог продать свою дрожайшую за годовой запас харчей или же, выведя ее на площадь, говорил: "Не люба! Кто желает - пусть берет!" Если охотник находился, то он прикрывал "отказанную" своей полой, что означало защиту и покровительство.

Разумеется, все эти вольности с женским полом растлева­ли молодежь, и тогда старшина порешила ввести на Дону в среде казачества законный брак, благословляемый родителями и освя­щаемый таинством Православной церкви. Но и после того, как се­мейная жизнь была узаконена среди членов Великого Войска Дон­ского, далеко не все казаки спешили связать себя узами брака. На­иболее преданные вере и заветам отцов без остатка отдавали все свои силы служению казачьей идее: "За веру! Царя! И Отечество!". Когда же лета и раны сгибали их, они постригались в монастырь и доживали свой век в непрестанной молитве за други своя и тор­жество Православия. Впрочем, семейные донские казаки также славились своей набожностью и строгим исполнением обрядов, в частности постов. Никогда не скупились они, и вкладывать свои кровные в монастыри. Особенно любили донцы Никольский монастырь, близ Воронежа, и Рождественский Черняев, что был расположен в городе Шацке. В этих монастырях висели колокола, отлитые из неприятельских пушек; ризы икон святых и одежды духовенства блистали жемчугом и драгоценными камнями.

 Когда надо было поднять в поход все "великое" войско, то по всем городкам рассылались грамотки, которые мы сегодня называем повестками. Шумит, волнуется полная казаками площадь Черкасска. Собрались тут молодцы с Донца, Хопра, Медведицы, Воронежа. Сала, Маныча, ну и конечно с берегов самого батюшки Лэго Дона... Старые, украшенные сабельными ударами казаки держат себя степенно, беседуют тихо, обдумывая каждое слово; среди молодых - шум, перебранка, толкотня, но вот все стихло и все встали в круг: вынесли войсковые регалии - Белый бунчук двуглавым орлом наверху, пернач и бобылев хвост. Вслед выступают есаулы, за ними - войсковой атаман - с булавой в правой руке. Далее все происходило примерно так же, как и в Сечи: Атаман становился посередине круга, есаулы, положивши землю свои жезлы и шапки, прочитывали молитву: "Отче наш, сущий на небесех! Да святится имя Твое; Да приидет Царствие Твое; Да будет воля Твоя яко на небеси и на земли; Хлеб наш насущный даждь нам днесь на сегодня; И прости нам грехи наши, ибо и мы прощаем всякому должнику нашему; и не введи нас во искушение, но избавь нас от лукавого". После чего есаулы кланялись сначала атаману, а затем и всему православному воинству. Потом они надевали шапки и с жезлами в руках и возглашали:

«Помогите, атаманы-молодцы! Белый царь шлет вам поклон, приказал спросить о вашем здоровье! Он учинил размир с турками и шлет нас промышлять над крымцами!.." После чего, выждав немного, есаулы спрашивали: "Любо ли вам, атаманы-молодцы?" На что в ответ гремело тысячеголовье: "Любо, любо!"

Впрочем, в кругу не всегда объявляли, куда готовится поход, а просто говорилось: "идти на море" или "собираться в поход". Делалось это из осторожности - чтобы не проведали азовцы. В походе казачество делилось по сумам: десяток товарищей держали одну суму, в которой хранился как запас, так и добыча. Отсюда и выражение "односум", что означает боевой товарищ, с которым все поровну и радости и опасности.

Вообще в старину казаки жили просто, честно и дружно. Краж и обманов не было; все, кто что-то имел или приобретал, делили между собой, как в одной семье, без всяких расчетов. Убивал ли кто большого зверя или поймал большую рыбу - все тут же раз­носилось по дворам и каждый брал себе сколько нужно было. Чистота нравов была по нынешним временам невероятная - боялись греха казаки пуще смерти, ибо знали, что в любую минуту могут предстать на суд Божий и тогда за каждый нечестный noступок придется платить сторицею. С другой стороны, не озабо­ченные хозяйством донцы в старые времена жили не в при­мер веселее. Станишники обыкновенно собирались с обеда на пло­щади или у станичной избы. Сидя кружком, они плели сетки и одновременно слушали бывалых казаков или пели богатырские песни, неповрежденно дошедшие до них из глубокой древности. Возможно, пелись они еще во времена храброго княза Святослава, а может быть еще и раньше, когда греки величали славян скифа­ми. Как бы там ни было, только все они начинались одним и тем же припевом: "Да взду-най-най ду-на-на, взду-най Дунай!"

В Черкасске же было всегда большое стечение народа: там тол­кались купцы из украинных городов, гащивали заморские послы с пышной свитой, чинно прогуливались астраханцы, терцы, запо­рожские и яицкие казаки впоследствии ставшие уральскими. Кто приехал за получением вестей, кто подыскивает удальцов на про­мысел. Один гуляет в лазоревом зипуне с жемчужным ожерельем, другой, заломив набекрень шапку, выступает в бархатном пол­укафтанье, а на ногах у него простые крестьянские лапти; третий, в облезлом кафтанишке, зато сапоги у него расшиты золотом, и шашка богатая черкесская; четвертый вместо плаща напялил на себя узорчатый ковер и ходит гоголем, посматривая на всех свы­сока. А вон богатырь: как есть в шелку да бархате, уселся в грязь среди улицы и так жалостливо выводит про тех братьев, что по­гибали в неволе, что если кто вслушается - непременно слеза про­шибет.

Особенно бывало шумно и торжественно, когда в Черкасском городке ожидали прибытия "будары". Еще при первом Романове - Михаиле Федоровиче - утверждено было на Москве ежегодно от­пускать Донскому войску: 7 тысяч четвертей муки (хлебная четверть равняется 7 пудам или 112 кг), 500 ведер ви­на, 150 пудов свинца и 250 пудов пороху и 17 тысяч серебряных рублей деньгами. С тех пор с 1613 года каждую весну выряжали донцы так называемую "зимовую станицу" из лучших казаков с атаманом во главе. При приезде в Москву казаков допускали к го­сударевой руке, кормили с царского стола, а при отпуске россий­ский монарх жаловал атаману и есаулу по сабле со своим порт­ретом или же дарил серебряными ковшами с позлащенным дву­главым орлом. Простым казакам выдавались из царских кладовых сукна и камки.

Государево жалованье нагружалось в Воронеже на будары и сплавлялось вниз по Дону до Черкасска. Все попутные городки высылали встречу, при этом служили о царском здравии молебен, пили из жалованных ковшей и стреляли из ружей. В Черкасске же казну встречали пальбой из пушек; войсковой атаман приказывал бить в колокол и сам выходил объявить в казачьем круге, что: "Государь за службу жалует рекою столбовою тихим Доном, со всеми запольными реками, юртами и всеми угодьями, и милостиво прислал свое царское годовое жалованье".

Наивно, конечно, было бы полагать, что выделяемой царем суммы было достаточно на все нужды донского казачества, но надо понимать, что донцам дороже денег была государева ласка, сознание того, что они не сами по себе, а являются неразрывной частью единственного в мире православного государства и призваны стоять на защите его границ. Нет, никогда не считали себя казаки сборищем вольных разбойников, живущих по своему произволу, им всегда было присуще чувство долга перед своими православными братьями.

Многие обвиняют казаков, что в Смутное время они выступили на стороне Самозванца, тем самым помогли врагам России. Действительно, договорившись с польским королем о том, что он предоставит жителям Малой России равные права гражданства и свободу в отправлении православных обрядов, Петр Канашевич Сагайдачный привел днепровских казаков под стены московского Кремля. (В период разброда и шатанья в московской части Руси, Сагайдачный, добившись признания у Сигизмунда III казацким всего населения Киевского, Брацлавского и Черниговского воеводств, а себя гетманом всего казацкого войска на Украине, двинулся на Москву, по пути взяв Ливны, Елец, Михайлов. Рассеяв отряд Пожарского и Волконского у Донского монастыря, запорожцы осадили Кремль и взяли его приступом.) Вспомним однако то нечестие, в котором пребывала Московия в то время. Люди, как и нынче многие, думали только о своих личных выгодах, предав государственные интересы.

«Во всех сословиях воцарились раздоры и несогласия, - вспоминает о Смутном времени Буссов, - никто не доверял своему ближнему; цены товаров возвысились неимоверно; богачи брали росты больше жидовских и мусульманских; бедных везде притесняли. Друг ссужал друга не иначе как под заклад, втрое превышавший занятое... Не буду говорить о пристрастии к иноземным обычаям и одеждам, о нестерпимом, глупом высокомерии, о презрении к ближним..." Так же отзывается про обитателей Московского государства того времени Авраамий Палицын: "Впали мы в объядение и в пьянство великое, в блуд и лихвы, и в неправды, и во всякие злые дела..."

Поэтому позволительно будет предположить, что казаки были избраны орудием гнева Божия над закосневшими в разврате.

Гораздо большего внимания заслуживает другой истори­ческий эпизод. Когда все сокрушающее на своем пути войско Сагайдачного (О православной ревности Сагайдачного говорит тот факт, что он сумел мудро опровергнуть лжеучение униатов, написав сочинение, которое даже канцлер Речи Посполитой истый католик Л. Сапега в письме к И. Купцевичу назвал "предрагоценным".) подошло к стенам Троице-Сергиевой Лавры и приго­товилось штурмовать эту неприступную твердыню, силы защит­ников святой обители были уже на исходе. Но Бог по молит­вам преподобного Сергия Радонежского воспротивился этому:

ночью под самый праздник Покрова Сагайдачному явилась Пресвятая Богородица и повелела ему немедленно сняться вместе со всем своим казачьим войском и возвращаться восвояси. И неустрашимый гетман повиновался. Уже на об­ратном пути он получил от патриарха иерусалимского Фео­фана послание, в котором тот увещевал казаков "дабы от того времени не ходили на Москву, народ христианский, бра­тию".

Донцы в свою очередь тоже не были в стороне от главных со­бытий Смутного времени. Именно с Дона были посланы к Лжед­митрию два конных полка. Один под началом атамана Заруцкого, другой - Трубецкого. Но прежде чем осуждать казаков, давайте вспомним, что даже отличавшийся верностью своим царям Басма­нов (Воевода этот прославился тем, что самоотверженно защитил осажденный по­ляками Новгород-Северский.) объявил всенародно, что самозванец - истинный царь и пе­решел на его сторону. Что же оставалось делать казакам, гораздо слабее разбиравшимся в политике и только чувствующим, что при Годунове подгнило русское государственное здание. Да и не могли они простить ему того, что, посаженный лестью на царство, Борис пытался лишить казаков их исконных кровью добытых в борьбе с врагами прав.

Казачество не скрывало своей надежды найти в "воскресшем" Рюриковиче, во-первых, истинного государя, отличающегося ис­тинным благородством мыслей и действий и, во-вторых, защитни­ка их старинных вольностей от алчных посягательств. Но как только стало ясно, что Лжедмитрий всего лишь орудие в руках польских магнатов и иезуитов, что нужен он им единственно для того, чтобы захватить русский престол и переменить православную веру, донцы первыми отделились от Самозванца и пристали к ополченцам. Вместе с Мининым, Скопиным и Пожарским отправились они очищать Москву от иноземцев и папских прислужни­ков.

На это, конечно, могут возразить, что и после того, как рус­ская дружина разбила толпы Самозванца, казачий атаман Заруцкий взял Марину Мнишек и бежал с ней в Астрахань, где пы­тался заставить присягать сыну Марины от Лжедмитрия II, а себя провозгласил правителем государства. Спору нет - такова ис­торическая правда. Более того, мятежный атаман даже просил по­мощи у персидского шаха и призывал к себе на службу ногай­ских татар. Только казачество к этому никакого отношения не имеет, так как когда туман начал рассеиваться и казаки разобра­лись что почем, они лишили Заруцкого звания атамана и даже по­могли астраханцам прогнать его из города. Когда же в 1613 году на московский престол выбирали монарха, казачий атаман Тру­бецкой первым подал грамоту, в которой со всей очевидностью до­казывал, что ближе всех прежним царям и по духу и по крови - Михаил Федорович Романов, отцом которого был благородней­ший московский митрополит Филарет. Собор согласился с Трубец­ким, и Романовы почти единогласно были избраны на царство.

Глава шестая