Композиционная структура поэмы Н. Гоголя «Мертвые души»

У каждого художника есть творение. Которое он считает главным делом своей жизни, в которое он вложил самые заветные, сокровенные думы, все свое сердце. Таким главным делом жизни Гоголя явились «Мертвые души». Его писательская биография продолжалась двадцать три года. Из них около семнадцати лет были отданы работе над «Мертвыми душами».

Композиционная структура «Мертвых душ» весьма не­обычна. Повествование строится как история похождений Чичикова. Это, по словам Валериана Майкова, дало воз­можность Гоголю исколесить вместе со своим героем «все углы и закоулки русской провинции». В «Мертвых душах» дан социальный разрез всей России. Чичиков — в центре сюжета и всех событий, происходящих в поэме. Чичиков — необходимое звено во взаимоотношениях персонажей. Вспомним, например, что образы помещиков между собой композиционно почти не связаны. Они не общаются друг с другом, каждый из них раскрывается перед нами преиму­щественно в своих отношениях с Чичиковым.

Отсюда у некоторых старых исследователей возникал соблазн видеть в «Мертвых душах» лишь цикл разроз­ненных новелл, в каждой из которых читатель знакомит­ся с новым помещиком либо с нравами чиновников гу­бернского города. Такое восприятие поэмы неверно. Доста­точно хотя бы одну главу поставить не на свое место, что­бы расшаталась композиция всего произведения.

Ирония — характерный элемент гоголевской сатиры. Мало кто из русских писателей XIX века пользовался этим оружием так искусно и изобретательно, как Гоголь. Прав­да, она создавала для читателей известные трудности в уяс­нении позиции автора, его взгляда на изображенный пред­мет. «Всякому, — писал Белинский, — легче понять идею, прямо и положительно выговариваемую, нежели идею, которая заключает в себе смысл, противоположный тому, который выражает слова ее»[15].

В иронии всегда сшибаются прямой смысл речи и скры­тый, который именно и оказывается истинным. Ирония — это замаскированная усмешка, выраженная в повествова­нии, восторженном по форме и издевательском по сущест­ву. «В приемах своих господин имел что-то солидное и высморкался чрезвычайно громко»[16], — читаем мы о Чичи­кове в самом начале поэмы и уже не верим в чичиковское притязание на значительность.

В развитии реализма ирония сыграла огромную роль, во-первых, довершив освобождение литературы от свой­ственной эпигонам романтизма риторики, от ложной мно­гозначительности и приподнятости, а, во-вторых, став ху­дожественным средством критического анализа действи­тельности. Гоголь считал иронию характерной особенностью рус­ской литературы. «У нас у всех много иронии, — писал он. — Она видна в наших пословицах и песнях и, что все­го изумительней, часто там, где видимо страждет душа и не расположена вовсе к веселости»[17]. Сатири­ческая ирония Гоголя помогала обнажать объективные противоречия действительности. В этом ее коренное от­личие от романтической иронии, основанной на субъек­тивных ассоциациях и произвольной игре ума, не вскры­вавшей внутренних неурядиц жизни и нередко иска­жавшей ее.

Ирония — одна из существенных примет поэтики Гого­ля, она иногда пронизывает повествование на всю его глубину.

Каждый помещик в «Мертвых душах» - целый отдельно взятый мир…

«Маниловщина» — замечательное художественное от­крытие Гоголя. Когда Константин Аксаков заметил в сво­ей брошюре о «Мертвых душах», что Манилов вовсе не такое уж страшное зло и что Гоголь отнесся к нему якобы «без всякой досады, без всякого смеха, даже с участием», Белинский сурово возразил критику: «Все эти Маниловы и подобные им забавны только в книге; в действительнос­ти же, избави боже с ними встречаться, — а не встречать­ся с ними нельзя, потому что их-таки довольно в действи­тельности...»[18]. Мягкость и слащавая любезность Манилова совмещается с откровенной жестокостью к людям. Он – такой же крепостник, как и все другие душевладельцы. «Маниловщина» обозначает не только конкретное явление крепостнической России. Она несет в себе громадное обобщение.

После Манилова Чичиков направился к Собакевичу, но случилось так, что он попал к Коробочке. Этот случай не был безразличным Гоголю. Бездеятельный Манилов и не­утомимо хлопотливая Коробочка в некотором роде анти­поды. И потому они композиционно поставлены рядом. Один характер делает более резким, рельефным другой.

По своему умственному развитию Коробочка кажется ниже всех остальных помещиков. Чичиков недаром называет ее «дубинноголовой». Коробочка вся погружена в мир мелочных хозяйственных интересов. Манилов «парит» над зем­лей, а она поглощена прозой будничного земного сущест­вования. Манилов не знает хозяйства и совсем не может им заниматься. Коробочка же, напротив, ушла в свое ску­доумное и трусливое хозяйствование. Она не отваживает­ся уступить Чичикову свои мертвые души не только по­тому, что боится прогадать в цене с незнакомым ей това­ром, но еще из опасения, а вдруг они «в хозяйстве-то как-нибудь под случай понадобятся»[19].

 Такой неожиданный по­ворот мысли — в сути характера «крепколобой» старухи. Она ведет свое хозяйство глупо, жадно. Коробочка озабо­чена лишь одним — копеечной выгодой. Да и с копейкой-то она не умеет обращаться: деньги лежат мертвым грузом в ее пестрядевых мешочках. Узок и убог мир Коробоч­ки. Но так ли далеко от нее ушел Манилов? Такие ли уж они антиподы, как кажется по их столь различным харак­терам?

Хотя и по-своему, но Коробочка совершенно так же, как Манилов, не может взять в толк смысла «негоции» Чи­чикова. Торгуя живыми душами и хорошо зная цену на них, Коробочка принимает мертвые души за какой-то ей еще неизвестный, но уже ходкий товар. Но она проявляет не­решительность. Коробочка привыкла жить по заведенному испокон веков порядку, и все необычное возбуждает в ней страх и недоверие. Коммерция Чичикова пугает ее, своими сомнениями и опасениями она едва не доводит его до ис­ступления. «Послушайте, матушка... Эх какие вы! что ж они могут стоить! Рассмотрите: ведь это прах. Понимаете ли? это просто прах». Чичиков почти не владеет собой и костит «проклятую старуху»[20].

Но здесь неожиданно вторгается голос автора: «Впро­чем, Чичиков напрасно сердился: иной и почтенный, и государственный даже человек, а на деле выходит совер­шенная Коробочка». Вспомним сравнение Манилова с «слишком умным министром». Типологические обобщения Гоголя в «Мертвых душах» всегда очень емки. Они завер­шают портреты героев и острием своим неизменно устрем­лены к самой вершине социальной пирамиды помещичье-чиновничьего общества.

Каждый из помещиков, с которыми встречается Чичи­ков, обладает своей резко обозначенной индивидуально­стью. И каждому так или иначе дана типологическая ха­рактеристика, вытекающая из его индивидуальности и как бы концентрирующая иронию Гоголя уже в глубоко серь­езную, подчас скорбную мысль о целом разряде типичных явлений. Так типологическая характеристика включается в художественную структуру поэмы, становится ее орга­ничным компонентом.

В Ноздреве Гоголь создал совершенно новый в миро­вой литературе социально-психологический тип. В одном из лирических отступлений подчеркивается мысль об удивительном многообразии форм, в которых проявляется ноз­древщина. «Ноздрев долго еще не выведется из мира, — предостерегает Гоголь. — Он везде между нами и, может быть, только ходит в другом кафтане; но легкомысленно-непроницательны люди, и человек в другом кафтане ка­жется им другим человеком»[21].

Сравнивая характеры помещиков, можно у каждого найти свои «преимущества» перед другими и свои степени пародии на ум, сердечность, хозяйственность и т. д. Но есть один признак, по которому эти образы выстраивают­ся по нисходящей лестнице: от одного к другому все гуще становится та их античеловеческая сущность, которую сам Гоголь назвал пошлостью холодных, раздробленных характеров. «...Один за другим следуют у меня герои один пош­лее другого», — писал Гоголь об этом в 1843 году. «Много­сторонность» Ноздрева, кончающаяся «гадью», ничуть ни лучше сладкой безличности Манилова, как ноздревские «юркость и бойкость характера» ничуть не лучше «дубинноголовости» Коробочки.

Давно уже замечена одна характерная особенность го­голевской поэтики: особый интерес писателя к изображе­нию бытового, вещного, предметного окружения его ге­роев.

Художник необычайно наблюдательный, Гоголь умел находить отражение характера человека в окружающих его мелочах быта, это явно прослеживается в знакомстве с Собакевичем.

Главу о Плюшкине Гоголь считал одной из самых труд­ных. Она тоже несколько раз переделывалась, в нее вво­дились новые детали, усиливавшие впечатление от внеш­ности Плюшкина, его имения, дома. Писатель стремился к предельной краткости и энергии повествования.

Образ Плюшкина вызывает ассоциации с персонажа­ми произведений Плавта, Шекспира, Мольера, Бальзака, Пушкина. Обличение скупости — одна из самых популяр­ных тем в мировой классической литературе. Но Гоголь дал совершенно оригинальную разработку уже известной темы.

Образы помещиков раскрыты Гоголем вне эволюции, как характеры уже сложившиеся. Единственное исключе­ние — Плюшкин. Он не просто завершает собой галерею помещичьих мертвых душ. Среди них он наиболее злове­щий симптом неизлечимой, смертельной болезни, которой заражен крепостнический строй, предел распада челове­ческой личности вообще, «прореха на человечестве».

Очень часто в поэтике Гоголя вещи становятся не только двойниками своих хозяев, но и орудием их сатирического обличения. Эта особенность гоголевской поэтики всего нагляднее раскрывается в «Мертвых душах».

Вспомним, например, знаменитую беседку Манилова с голубыми колоннами и надписью над ней «Храм уединенного размышления». Здесь уже зерно характера Манилова с присущей ему сен­тиментальной слащавостью и мнимой значительностью. Да и на вещах Манилова лежит отпечаток его личности: в них или чего-то недостает (вспомним обитые рогожей кресла), или в них что-то лишне (например, бисерный чехольчик на зубочистку). Все подчеркивает дряблость этого человека, его абсолютную беспомощность и непри­способленность к жизни.

 А бессмертная шарманка Ноздрева? Она исполняет мазурку, но игра вдруг прерывается песней «Мальбруг в поход поехал», а та, в свою очередь, столь же неожиданно завершается каким-то вальсом. И уже перестали крутить шарманку, ей бы и замолчать, а одна дудка в ней очень бойкая никак не хочет угомониться и долго еще одна продолжает свистеть. Здесь уже схвачен весь характер Ноздрева. Он сам словно испорченная шар­манка: неугомонный, озорной, буйный, вздорный, готовый в любой момент без всякой причины набедокурить, напа­костить или совершить нечто непредвиденное и необъяс­нимое.

Вспомним, у Коробочки великое множество разных мешочков, ящиков в комодах, нитяных моточков, ночных кофточек и много вещей, свидетельствующих о мелкой бережливости хозяйки. Человек опутан «потрясающей тиной мелочей».

Духовный мир гоголевских героев настолько мелок, ни­чтожен, что вещь вполне может выразить их внутреннюю сущность.

Не случайно начинается глава о Плюшкине глубоко интимным признанием Гоголя о том, как окружа­ющая его действительность сменила в нем «детский лю­бопытный взгляд», не замечающий скрытой пошлости, на трезвую проницательность и глубокую грусть. «Теперь,— признается он— равнодушно подъезжаю ко всякой не­знакомой деревне и равнодушно гляжу на ее пошлую на­ружность; моему охлажденному взору неприютно, мне не смешно, и то, что побудило бы в прежние годы живое дви­жение в лице, смех и немолчные речи, то скользит теперь мимо, и безучастное молчание хранят мои недвижные уста». Здесь, конечно, не одно сожаление о невозвратной юности, — здесь приоткрывается бездонная скорбь писате­ля, созвучная словам великого поэта, сказанным «голосом тоски» после чтения первых глав «Мертвых душ»: «Боже, как грустна наша Россия!»

Гоголь был наделен острым чувством гражданского самосознания. Смешное в жизни всегда вызывало в нем горькое раздумье о человеке, о его трагической судьбе в современном мире, о нелепости общественного строя, в ко­тором хозяевами жизни являются Собакевичи и Плюш­кины.

Впрочем, не только они.

Изображение жизни дореформенной России было бы не­достаточно полным, если бы Гоголь ограничился только об­разами помещиков. В сюжет включена еще одна важная общественная сила — чиновничество.

Готовя «Мертвые души» к первому изданию, Гоголь нарисовал обложку для своей будущей книги. Слово «поэ­ма» выделено самыми крупными буквами и окаймлено головами двух богатырей. Это был как бы подзаголовок, име­вший своей целью помочь читателю правильно понять ис­тинный смысл произведения. Весь рисунок знаменитой об­ложки — бричка Чичикова, бутылки, бокалы, танцующая пара и вьющиеся вокруг причудливые завитки со зловещи­ми черепами — весь этот рисунок сделан черным по свет­ло-желтому. И лишь слово «поэма» нарисовано светлым по черному.

Обложка точно иллюстрировала основную идею Гоголя. Черной силе «мертвых душ» противостояло светлое, жиз­неутверждающее начало — мечта о счастливой России и свободном русском человеке. «Широкие черты человека величаво носятся и слышатся по всей русской земле», — писал Гоголь.

Такова поэтическая тема «Мертвых душ». Она была для писателя самой заветной, ей отдал он всю лирическую силу своего таланта. Эта тема и заключала в себе «живую душу» великой поэмы. Демократическая кри­тика 50—60-х годов недаром высказывала убеждение, что лирическая стихия «Мертвых душ» открывает какие-то новые, еще неведомые дали в развитии русской прозы.

«Мертвые души» оказали сильное влияние на развитие русского социального романа с его пафосом беспощадного анализа социальных противоречий современной жизни. Многими нитями «Мертвые души» связаны со всем после­дующим развитием русской литературы второй половины XIX века[22].