Известный врач с Курфюрстендамм

 

В одну из ночей 1933 года на табличке с именем врача на двери дома на Байройтштрассе в берлинском районе Шарлоттенбург кто-то намалевал краской слово «еврей». На следующее утро имя врача, специалиста по кожным и венерологическим заболеваниям, было невозможно разобрать – читалось лишь время приема: «Будни 11–13 и 17–19 часов, кроме второй половины дня субботы». Тучный, плешивый доктор Теодор Морелль отреагировал на это самым неподобающим образом, что было весьма типично для того времени[48]. Он поспешил в ближайшее отделение НСДАП, дабы предотвратить дальнейшие враждебные по отношению к нему действия подобного рода. Ибо Морелль не был евреем: штурмовики ошибочно заподозрили его в принадлежности к этой нации из-за смуглого цвета кожи.

Вскоре после того, как доктор Теодор Морелль вступил в НСДАП, его практика пошла в гору. Он переехал в солидное здание эпохи грюндерства на углу Курфюрстендамм и Фазаненштрассе. Кто содействует власти, тот получает прибыль – Морелль хорошо усвоил эту истину. Между тем к политике этот тучный гессенец не имел никакого отношения. Самое большое удовлетворение он находил в том, чтобы его пациент почувствовал себя лучше, выплачивал ему солидный гонорар и в скором времени обращался к нему вновь. Дабы гарантировать такое развитие событий, Морелль разработал стратегию, которая давала ему преимущество в конкурентной борьбе за состоятельных клиентов перед другими врачами с Курфюрстендамм. Очень скоро его частная практика стала одной из самых прибыльных в западной части германской столицы. Имея в своем распоряжении самое современное медицинское оборудование – аппараты для диатермии и лучевой терапии, четырехкамерную ванну, высокочастотный рентгеновский аппарат, все почти полностью приобретенное на деньги своей супруги, – Морелль, бывший корабельный врач, работавший в тропиках, со временем стал преуспевающим столичным доктором. Макс Шмелинг, актриса Марианна Хоппе – спутница жизни Ганса Альберса, всевозможные графы и дипломаты, успешные спортсмены, воротилы экономики, корифеи науки, политики, половина деятелей киноиндустрии – все они валом валили к Мореллю, который использовал прогрессивные методы лечения, как утверждали злые языки, в борьбе с несуществующими болезнями.

Отличавшийся эгоцентризмом и хитростью модный доктор был первопроходцем в такой сфере, как использование витаминов. В те времена было еще мало что известно об этих невидимых помощниках, которые организм не может производить сам, но в которых он остро нуждается при определенных процессах обмена веществ. Будучи непосредственно введенными в кровь в условиях дефицита питательных веществ витаминные добавки творят чудеса. Именно на этом основывалась стратегия Морелля, с помощью которой он вынуждал пациентов хранить ему верность, и, если действие витаминов оказывалось недостаточно эффективным, он подмешивал стимуляторы кровообращения: мужчинам – вероятно, немного тестостерона, обладающего анаболическим действием, для роста мышечной массы и повышения потенции; женщинам – экстракт красавки в качестве энергетической добавки и для того, чтобы их взгляд приобретал гипнотическую красоту. Если к нему приходила меланхоличная театральная актриса, чтобы унять волнение перед премьерой в Адмиралспаласте, Морелль без колебаний брался своей волосатой рукой за шприц, а ему якобы не было равных в искусстве инъекций. Ходили даже слухи, будто его укол невозможно почувствовать – и это при немалых размерах медицинских инструментов того времени.

Молва об успехах Морелля распространилась за пределы города, и весной 1936 года в его процедурной зазвонил телефон, хотя он категорически запрещал своим помощникам беспокоить его во время приема пациентов. Однако это был необычный звонок. Звонили из «Коричневого дома» – мюнхенской штаб-квартиры нацистской партии. Некий Шауб, представившийся адъютантом Гитлера, сообщил Мореллю, что Генрих Гоффман, «имперский фотограф НСДАП», заболел деликатной болезнью. Партия решила, что за его лечение должен взяться видный специалист по венерическим заболеваниям, известный своей тактичностью. Поскольку надо было сохранить тайну, обращаться за помощью к мюнхенскому врачу не стали. Фюрер лично распорядился подготовить самолет на аэродроме Гатов, добавил Шауб безапелляционным тоном. Морелль оказался застигнутым врасплох, но отказаться от подобного приглашения было просто невозможно. Прибыв в Мюнхен, он поселился в снятом за государственный счет номере в шикарном «Регина-Паласт-Хотел», вылечил диагностированный у Гоффмана пиелит, развившийся вследствие гонореи – известной также в просторечии как триппер, – и в знак благодарности был приглашен своим влиятельным пациентом и его супругой в Венецию, куда больной отправился долечиваться.

Вернувшись в Мюнхен, Гоффманы устроили на своей вилле, расположенной в фешенебельном квартале Богенхаузен, званый ужин. Там подавали спагетти с мускатом, томатным соусом и зеленым салатом – любимое кушанье Адольфа Гитлера, который водил знакомство с Гоффманом еще с 20-х годов и часто бывал у него дома. Своими работами фотограф немало способствовал формированию культа фюрера и популяризации национал-социализма. Гоффман обладал авторскими правами на все сделанные им фотографии диктатора и выпускал огромными тиражами фотоальбомы под заголовками «Гитлер, каким его не знает никто» или «Народ чтит своего фюрера». Кроме того, этих двух человек связывало кое-что еще: возлюбленная Гитлера Ева Браун когда-то работала ассистенткой у Гоффмана, и тот в 1929 году познакомил ее в своем фотоателье с фюрером.

Гитлер, который слышал от Гоффмана много хорошего о Морелле, перед ужином поблагодарил его за исцеление своего старого товарища и посетовал на то, что они не встречались раньше. Возможно, тогда остался бы в живых его водитель Юлиус Шрек, умерший несколькими месяцами ранее от воспаления мозговой оболочки. Реакция Морелля на этот комплимент была довольно нервной, и во время ужина он по большей части молчал. Постоянно потеющий доктор с пухлым лицом и круглыми очками с толстыми стеклами на носу картошкой прекрасно знал, что он не пользуется признанием в высших кругах. Единственный шанс добиться здесь успеха признания заключался в его умении делать инъекции. Сидя за столом, он прислушивался к разглагольствованиям Гитлера, который как бы невзначай упомянул о серьезных проблемах с желудком и кишечником, которые не давали ему покоя уже на протяжении нескольких лет. Морелль поспешил рассказать о необычном и весьма многообещающем методе лечения. Гитлер внимательно посмотрел на доктора – и пригласил его вместе с супругой в свою резиденцию Бергхоф в Оберзальцберге, неподалеку от Берхтесгадена, для консультаций.

Спустя несколько дней в приватном разговоре диктатор откровенно признался Мореллю: его здоровье находится в столь плачевном состоянии, что он едва способен исполнять свои обязанности. Это стало следствием неправильного лечения, которое практиковали врачи, чьими услугами он пользовался до сих пор. Им не пришло в голову ничего иного, кроме как морить его голодом. Когда же в программе дня значился официальный обед или ужин, что случалось довольно часто, и ему приходилось принимать обильную пищу, его потом страшно пучило. Кроме того, его мучила вызывавшая нестерпимый зуд экзема на обеих ногах, и их приходилось перевязывать, вследствие чего он не мог носить сапоги.

Морелль, как ему показалось, сразу определил причину недуга Гитлера. Он диагностировал у него аномальную бактериальную флору, вызывавшую нарушения процесса пищеварения, и назначил препарат мутафлор, разработанный его другом, врачом и бактериологом из Фрайбурга, профессором Альфредом Ниссле. В основе этого средства были штаммы бактерий, впервые полученные в 1917 году из кишечной флоры одного унтер-офицера, который, в отличие от многих своих сослуживцев, прошел войну на Балканах без каких-либо кишечных расстройств. Эти хранившиеся в капсулах живые бактерии поселялись в кишечнике, размножались и вытесняли все остальные штаммы, которые, по мнению врачей, вызывали расстройства пищеварения[49]. Этот действительно эффективный метод очень понравился Гитлеру, которому, в соответствии с его логикой, даже процессы, протекающие внутри человеческого организма, должны были представляться борьбой за жизненное пространство. Придя в восторг, он обещал подарить Мореллю особняк, если мутафлор поможет ему, и назначил толстого доктора своим личным врачом.

Известие о новом назначении мужа не особенно обрадовало его супругу Ханни. Она сказала, что им это совсем не нужно, с учетом наличия у него чрезвычайно прибыльной практики на Курфюрстендамм. Вероятно, она предчувствовала, что в скором времени ей придется редко видеть своего мужа. Ибо между Гитлером и его личным врачом установились весьма необычные отношения.

 

Коктейль для «Пациента А»

 

Он единственный являет собой нечто необъяснимое, тайну и миф нашего народа.

Йозеф Геббельс [50]

 

Диктатор всегда страшился вторжения в свою частную жизнь и отказывал врачам в проведении тщательного лечения его недугов после установления их причин. Он не мог доверять специалисту, которому было известно о нем больше, чем ему самому. Добрый старый домашний врач Морелль, излучавший благодушие, напротив, с самого начала внушал ему чувство уверенности. Морелль не имел намерения отыскивать внутри организма Гитлера скрытые причины его проблем со здоровьем. Для него достаточно было инъекций, которые заменяли курс серьезного лечения. Когда Гитлеру требовалось исполнять свои обязанности как главе государства, вставала необходимость мгновенно устранить болезненные симптомы его недугов, и Морелль без всяких колебаний вводил ему, как какой-нибудь актрисе из Метрополь-театра, 20-процентный раствор глюкозы Мерка или витамины. Таким образом, новый подход Морелля, заключавшийся в мгновенном устранении симптомов, нашел одобрение не только у представителей берлинской богемы, но и у «Пациента А».

Гитлера привлекала быстрота, с которой наступало улучшение самочувствия – практически в тот самый момент, когда игла входила в его вену. Аргумент личного врача звучал вполне убедительно: у фюрера, решающего множество самых разных задач, расход энергии настолько велик, что он не может ждать, пока вещество проглоченной таблетки из (и без того перегруженного) пищеварительного тракта поступит в кровь. Гитлер признавался: «Сегодня Морелль опять хочет ввести мне большую дозу йода, а также известь, лекарства для сердца и печени и витамины. Вводить лекарства с помощью шприца он научился в тропиках»[51].

Поскольку чрезвычайно занятый правитель постоянно опасался, что у него из-за проблем со здоровьем снизится работоспособность и он не сможет заниматься всем тем, чем должен (а заменить его некому), то начиная с 1937 года нетрадиционные методы лечения быстро приобретали все большее значение. Очень скоро несколько инъекций в день перестали быть редкостью. Гитлер быстро привык к уколам и постоянному поступлению в кровь таинственных, якобы чудодейственных веществ. После каждого укола сразу же наступало улучшение самочувствия. Тонкая игла из высокосортной стали, проникавшая ему под кожу, обеспечивала «моментальное выздоровление», и это его вполне устраивало. При таком состоянии здоровья ему требовался время от времени прилив энергии и физических сил. Нужно было постоянно устранять препятствия невротического и психического характера.

Очень скоро новый личный врач уже не мог отойти от своего пациента ни на шаг. Опасения Ханни Морелль оправдались: ее супруг оставил свою берлинскую практику и его клиентов быстро прибрали к рукам конкуренты с Курфюрстендамм. Впоследствии Морелль – отчасти с гордостью, отчасти с безысходностью – утверждал, что с 1936 года он был единственным человеком, который видел Гитлера каждый день или по крайней мере через день.

Перед каждым важным выступлением рейхсканцлер разрешал сделать ему «энергетический укол», дабы все прошло на должном уровне. Во избежание упадка сил, который мог наступить во время выступления, ему дополнительно делали внутривенную инъекцию витаминов. Чтобы как можно выше поднимать руку в нацистском приветствии, Гитлер делал упражнения с эспандером, а также получал глюкозу и витамины. Внутривенная инъекция глюкозы обеспечивала спустя двадцать секунд приток энергии в мозг, а комбинация витаминов позволяла Гитлеру принимать военные парады или присутствовать на манифестациях одетым даже в самые холодные дни в униформу СА из тонкой ткани, не показывая признаков физической слабости. Так, например, когда в 1938 году перед выступлением в Инсбруке он неожиданно охрип, Морелль быстро устранил эту помеху с помощью инъекции.

Состояние желудочно-кишечного тракта фюрера тоже заметно улучшилось. Получил Морелль и обещанный особняк – на берлинском острове Шваненвердер на реке Хафель, по соседству с домом имперского министра пропаганды Геббельса. Впрочем, эта вилла не являлась подарком в полном смысле слова: огороженную кованой чугунной оградой недвижимость по адресу Инзельштрассе, 24–26[52], Морелль должен был выкупить за 338 000 рейхсмарок. Однако он одновременно получил от Гитлера беспроцентную ссуду в сумме 200 000 рейхсмарок, которые впоследствии были зачтены ему в качестве гонорара за лечение. Новый дом принес доктору, отныне вошедшему в высшие круги германского общества, не только преимущества: ему пришлось нанять целый штат прислуги и садовника. Его доходы многократно возросли – правда, он отнюдь не сидел без дела. Обратного пути для него больше не было. Он наслаждался своей новой жизнью и невероятной близостью к верховной власти.

Гитлер также привык к тучному доктору и постоянно резко отметал любую критику в его адрес со стороны своего окружения, где всегда царила жесткая конкуренция. Многие приближенные фюрера находили Морелля малоприятным и слишком неаккуратным человеком, но рейхсканцлер возражал им: он здесь не для того, чтобы его нюхать, а для того, чтобы лечить меня. В 1938 году, дабы придать бывшему модному врачу, занимавшему теперь столь важную должность, больше солидности, он произвел его в профессоры – без защиты диссертации.

 

Народ на народном наркотике

 

Первые годы пребывания Морелля в должности личного врача фюрера были в высшей степени успешным периодом в жизни избавившегося от желудочных колик, постоянно получавшего высокие дозы витаминов, бодрого и деятельного Гитлера. В немецком народе вера в него постоянно крепла. Это было связано главным образом с тем, что немецкая экономика переживала пору расцвета. Экономическая автаркия способствовала повышению как жизненных стандартов населения, так и обороноспособности Германии. В головах руководителей рейха зрели планы экспансии.

То, что Германия не располагает достаточными природными ресурсами для того, чтобы вести долгую войну со своими соседями, продемонстрировала Первая мировая война. Поэтому возникала необходимость производства искусственного сырья. Концерн «И.Г. Фарбен», во многом способствовавший превращению национал-социалистского государства в могущественную державу и ставший со временем крупным игроком на мировой арене, сделал ставку на производство синтетических материалов, бензина из угля, а также буны (синтетический каучук)[53]. Наблюдательный совет концерна даже называли «Советом Богов». В ходе осуществления под руководством Геринга Четырехлетнего плана экономика рейха должна была позволить отказаться от импорта тех видов сырья, которые можно было бы производить внутри Германии. Разумеется, это относилось и к наркотическим веществам, ибо в их производстве немцам по-прежнему не было равных. Так, хотя борьба нацистов с наркотиками и привела к значительному снижению потребления морфина и кокаина, бурными темпами развивалось производство синтетических стимуляторов, и немецкая фармацевтическая промышленность вступила в период расцвета. Увеличивалась численность работающих на фабриках «Мерк» в Дармштадте, «Байер» в Рейнской области, «Берингер» в Ингельхайме. Росла зарплата рабочих.

Фирма «Теммлер» тоже расширяла свою деятельность. Ее главный химик доктор Фриц Хаушильд[54] получил из США весьма эффективный амфетамин, именовавшийся бензедрином – в то время это допинговое средство еще было легальным, – которое самым прямым образом сказалось на результатах проходивших в Берлине Олимпийских игр 1936 года. В руках Теммлера сосредоточились все ресурсы развития в этом направлении, поскольку все говорили о прорыве и были убеждены, что столь идеальное средство, повышающее работоспособность, появилось как нельзя более кстати. Хаушильд обратился к работам японских исследователей, которые еще в 1887 году синтезировали вещество, обладавшее чрезвычайно мощным возбуждающим эффектом (оно носило название N-метиламфетамин), а в 1919 году получили его в чистой, кристаллической форме[55]. Был разработан стимулятор из эфедрина, природного вещества, которое расширяет бронхи, стимулирует работу сердца и подавляет аппетит. В народной медицине Европы, Америки и Азии эфедрин, как составная часть морских водорослей, был известен с давних времен. Он использовался также в так называемом «мормонском чае».

Хаушильд усовершенствовал продукт и осенью 1937 года открыл метод синтеза метамфетамина[56]. Вскоре после этого, 31 октября 1937 года, руководство фирмы «Теммлер» объявило о разработке первого немецкого метиламфетамина, по эффективности намного превосходящего американский бензедрин, после чего подало заявку в Имперское патентное бюро в Берлине. Торговая марка: первитин[57].

По своей молекулярной структуре это вещество сходно с адреналином и в силу этого способно легко преодолевать так называемый гематоэнцефалический барьер. В отличие от адреналина, метамфетамин не вызывает внезапного повышения кровяного давления и оказывает более мягкое и продолжительное действие. Эффект возникает вследствие того, что наркотик извлекает из нервных клеток мозга нейротрансмиттеры допамин и норадреналин и посылает их в синаптические щели. В результате клетки мозга возбуждаются, вступают друг с другом в связь, и в мозге возникает своего рода цепная реакция. Происходит нейронный фейерверк, биохимический пулемет непрерывно выстреливает мысли. Человек неожиданно ощущает бодрость и прилив энергии, его чувства резко обостряются. Ему кажется, что он вдруг ожил – до кончиков пальцев и волос. Возрастает уверенность в себе, создается субъективное впечатление, будто ускоряются мыслительные процессы, появляется эйфория, а также чувство легкости и свежести. Подобное состояние возникает в условиях неожиданной опасности, когда организм мобилизует все свои силы – хотя в данном случае никакой опасности нет. Это искусственное возбуждение.

Однако метамфетамин не только посылает нейротрансмиттеры в синаптические щели, но и блокирует возобновление их деятельности. Поэтому его действие продолжается длительное время – зачастую свыше двенадцати часов, что при высоких дозах может приводить к повреждению нервных клеток, поскольку нарушается их внутреннее энергоснабжение. Нейроны разогреваются, бормотание в голове не прекращается – словно там находится радиоприемник, который невозможно выключить. Нервные клетки безвозвратно гибнут. Дело может кончиться полным расстройством работы мозга – нарушениями речи, внимания, памяти, способности к сосредоточению. После окончания действия искусственного стимулятора накопитель гормонов оказывается пуст, и вновь он заполняется только спустя несколько недель. В течение этого времени имеет место дефицит нейротрансмиттеров, что может проявляться в апатии, депрессии и нарушениях восприятия.

Впрочем, в фирме «Теммлер», где все гордились новым продуктом, этим побочным эффектам, которые были изучены впоследствии, не придавали большого значения. Руководство фирмы почуяло огромную прибыль и, прибегнув к услугам известного берлинского рекламного агентства «Матес и сын», провело доселе невиданную в Германии по масштабам промоутерскую кампанию. За образец была взята компания «Кока-Кола», которая реализовывала чрезвычайно успешную рекламную стратегию, активно продвигая на рынок свою коричневую шипучку, используя ключевое слово «ледяной».

В первые недели 1938 года, когда первитин начал свое триумфальное шествие, на столбах, стенах домов, в автобусах, поездах метро и электричках появились плакаты. Минималистские – в стиле той эпохи, – они содержали только название торговой марки продукта и медицинские показания к его применению: вялость, апатия, депрессия. Кроме того, на них были изображены характерные упаковки первитина в виде оранжево-синих трубочек с надписью наискось. Одновременно с этим – еще один рекламный трюк – все берлинские врачи получили от фирмы «Теммлер» письма, в которых без обиняков говорилось, что цель фирмы заключается в том, чтобы внушить лично каждому врачу: если кому-то что-то понравилось, он будет рекомендовать это другим. К письму прилагались бесплатные пилюли с тремя миллиграммами вещества, а также открытка для ответа с почтовой маркой: «Уважаемый герр доктор! Ваш опыт использования первитина, даже не самый успешный, представляет для нас ценность, поскольку дает нам возможность произвести разграничение областей его применения. Мы будем очень благодарны вам за ваше сообщение на прилагаемой открытке»[58]. Новое средство проходило тестирование. Традиционный прием наркодилеров: первая доза бесплатно.

Представители «Теммлер» посещали врачей с большой практикой, больницы и клиники, заключали договора и раздавали средства, обещавшие уверенность в себе и бодрость. В рекламном проспекте фирмы говорилось, что первитин «возвращает радость жизни отчаявшимся и лечит больных». Даже «женская фригидность отступает перед первитином. Процедура лечения чрезвычайно проста: ежедневно четыре половинки таблетки, желательно в первой половине дня, десять дней в месяц, на протяжении трех месяцев. В результате у женщины повышается либидо и возрастает сексуальная сила»[59]. На прилагаемой карточке сообщалось, что данное средство сглаживает абстинентный синдром от употребления алкоголя, кокаина и даже опиатов. То есть своего рода средство, нейтрализующее воздействие наркотиков, которое должно было заменить все наркотики, и в особенности запрещенные. Однако метамфетамин был призван не доставлять удовольствие, а служить панацеей от всех болезней.

Новому средству даже приписывали функции стабилизации жизнедеятельности систем организма. «Мы живем в сложное, напряженное время, которое требует от нас более высокой работоспособности и предъявляет к нам более высокие требования, нежели какая-либо из прошедших эпох», – писал главный врач одной из больниц. Изготавливавшиеся в промышленных условиях и имевшие высокую степень очистки пилюли должны были противодействовать снижению работоспособности и вовлекать в производственный процесс «симулянтов, лентяев, нытиков и критиканов»[60]. Фармацевт из Тюбингена Феликс Хаффнер предлагал рассматривать назначение первитина как «высшую заповедь», поскольку речь идет об «участии в общем великом деле», и это своего рода «химический завет»[61].

При этом немцам не рекомендовалось принимать средства, вызывающие эйфорию. Они и без того испытывали голод в отношении пищи для мозга. Употребление подобных средств отнюдь не навязывалось сверху, как можно было бы ожидать в условиях диктатуры, инициатива шла снизу[62]. Так называемый векамин произвел эффект разорвавшейся бомбы, распространившись молниеносно, словно вирус, и очень скоро превратившись в нечто обыденное, вроде чашки кофе. «Первитин стал сенсацией, – говорил один психолог. – Он очень быстро проложил путь к самым широким кругам потребителей. Учащиеся принимали его, чтобы снимать напряжение и усталость при подготовке к экзаменам; телефонистки и медсестры – чтобы бороться со сном во время ночной смены; работники, занимавшиеся интенсивным физическим или умственным трудом, – чтобы поддерживать работоспособность на как можно более высоком уровне»[63].

Секретаршам первитин помогал быстрее печатать на пишущей машинке, актерам – взбадриваться перед выходом на сцену, писателям – просиживать ночи напролет за письменным столом, рабочим, стоявшим у конвейеров крупных заводов, – повышать производительность труда. Этот стимулятор проник во все слои общества. Упаковщики мебели упаковывали больше мебели, пожарные энергичнее тушили пожары, парикмахеры быстрее стригли волосы, ночные сторожа больше не засыпали, машинисты паровозов больше не роптали, а водители-дальнобойщики почти без перерыва гнали свои грузовики по построенным в рекордные сроки автобанам. Врачи лечили самих себя, предприниматели, чтобы продержаться от одного совещания до другого, регулярно употребляли стимуляторы, как и партийные боссы, и даже члены СС[64]. Эти средства снимали стресс, усиливали сексуальный аппетит, искусственно повышали мотивацию.

Один врач писал: «Экспериментируя на самом себе, я явственно ощущал приток как физической, так и умственной энергии, что вот уже полгода побуждает меня рекомендовать первитин коллегам, работникам физического и умственного труда и особенно, для приема время от времени, соотечественникам, которые подвергаются чрезмерным нагрузкам, – ораторам, певцам (если они испытывают волнение перед выходом на сцену) и экзаменующимся […]. Одна дама принимала стимулятор (примерно 2 × 2 таблетки) перед вечеринками. Другая (весьма успешно) – по утрам (до 3 × 2 таблетки), перед тем как ей предстоял трудный рабочий день»[65].

Первитин стал симптомом формирования общества достижений. На рынке появились даже глазированные конфеты пралине, начиненные метамфетамином. На одну единицу этого удовольствия приходилось четырнадцать миллиграммов метамфетамина – почти в пять раз больше, чем содержалось в одной пилюле первитина. «Хильдебрандт-Пралине всегда приносит радость» – так звучал слоган рекламы этого весьма действенного лакомства: Mother’s little helper [66]. Согласно бойко составленной рекомендации, следовало съедать от трех до девяти конфет, при этом указывалось, что, в отличие от кофеина, это средство безвредно[67]. После столь замечательных конфет делать работу по дому стало гораздо легче и приятнее, и к тому же первитин, подавлявший аппетит, оказался прекрасным средством для похудения.

Одним из успешных рекламных ходов стала статья доктора Фрица Хаушильда в солидном, уважаемом издании Klinischen Wochenschrift («Клинический еженедельник»). Три месяца спустя в том же журнале появилась его заметка под заголовком «Новые специальные средства»[68], в которой Хаушильд сообщал о чрезвычайно сильном стимулирующем действии первитина, о том, что он способствует мощному приливу энергии, придает уверенность в себе и решительность, значительно ускоряет мыслительные процессы и заметно повышает работоспособность при физическом труде. Разнообразные возможности использования первитина в общей медицине, хирургии и психиатрии открывают широкие перспективы его применения и одновременно с этим побуждают к постановке новых научных проблем.

В университетах по всему рейху взялись за разработку этих проблем. Начало данной тенденции положил профессор Шён из поликлиники Лейпцига, который сообщал, что «после длившейся часами психической стимуляции на смену усталости и сонливости приходили физическая активность и эйфория»[69]. Среди исследователей вошло в моду принимать первитин – возможно, потому, что поначалу он доставлял столько радости. Эксперименты над собой считались хорошим тоном: «Люди сообщали о своих ощущениях после неоднократного приема 3–5 таблеток (9-15 мг)[70] первитина, после чего, на основании этих сообщений, мы оценивали его психическое воздействие»[71]. Выявлялись все новые и новые достоинства стимулятора. Побочные эффекты оставались на заднем плане. Профессоры Леммель и Хартвиг из Кенигсбергского университета свидетельствовали об улучшении способности к концентрации внимания и говорили: «В эту богатую событиями эпоху конфликтов и экспансий одна из главных задач врача состоит в том, чтобы поддерживать работоспособность отдельных людей, а по возможности и повышать ее»[72]. Эксперименты двух исследователей деятельности мозга из Тюбингена выявили ускорение мыслительных процессов и общее повышение уровня энергии в результате употребления первитина. К тому же их подопытные становились более решительными и уровень депрессии у них значительно снижался. Отмечалось также заметное повышение интеллекта. Данные профессора Пюллена из Мюнхена, изучившего «многие сотни случаев», подтверждали эти результаты. Он сообщал о стимулирующем воздействии на мозг, систему кровообращения и вегетативную нервную систему. Кроме того, он установил, что «однократная высокая доза в 20 миллиграммов резко понижает страх»[73]. Неудивительно, что руководство фирмы «Теммлер» поддерживало постоянный контакт с врачами, получавшими столь впечатляющие результаты.

Первитин совершенно неожиданно стал олицетворением духа своего времени. В самом деле, когда он завоевал рынок, казалось, что появились предпосылки для прекращения всякого рода депрессий. По крайней мере, так казалось тем немцам, которые в экономическом плане выиграли от прихода к власти национал-социалистов, а их было большинство. Если в 1933 году еще многие верили в быстрое завершение карьеры нового канцлера, то спустя пару лет ситуация изменилась кардинальным образом. Произошли два чуда – в экономической и военной областях. Благодаря им разрешились две проблемы, самые насущные для немецкого общества 30-х годов. Когда нацисты пришли к власти, в стране было шесть миллионов безработных и всего сто тысяч плохо вооруженных солдат. К 1936 году, несмотря на продолжавшийся мировой кризис, в Германии была обеспечена почти полная занятость населения, а вермахт стал одной из самых боеспособных армий в Европе[74].

Множились и внешнеполитические успехи: ремилитаризация Рейнской области, аншлюс Австрии, «возвращение судетских немцев домой в рейх». Западные державы никак не реагировали на эти надругательства над Версальским договором – напротив, они шли на дальнейшие уступки в надежде на то, что таким образом им удастся предотвратить новую войну в Европе. Гитлер не мог довольствоваться дипломатическими успехами. «Подобно морфинисту, который не может отказаться от наркотика, он не мог отказаться от своих планов все новых внезапных нападений и захватов все новых территорий», – пишет историк и писатель Голо Манн о характере «императора из Браунау»[75]. Англия и Франция не осознавали, что удовлетворить Гитлера невозможно. От Германского рейха к Великогерманскому, а затем и к Всемирному Германскому: постоянное возрастание дозы, без которой не мог обходиться национал-социалистский режим, было характерно для его сущности. Его политика выражалась двумя лозунгами: «За возврат в рейх» и «Народ без пространства».

Захват Чехии не обошелся без непосредственного участия личного врача фюрера Морелля. В ночь на 15 марта 1939 года усталый и не вполне здоровый президент Чехословакии Эмиль Гаха был вынужден прибыть по вызову в Новую Имперскую канцелярию. Он отказывался подписывать лежавший перед ним документ, фактически означавший капитуляцию его войск перед вермахтом. Неожиданно у него случился сосудистый коллапс, и он потерял сознание. Гитлер срочно вызвал Морелля, и тот вколол иностранному гостю настолько сильное средство, что через несколько секунд Гаха словно восстал из мертвых и в конце концов подписал документ, поставив тем самым крест на существовании своего государства. Уже на следующее утро вермахт без единого выстрела занял Прагу. В последующие годы, когда Гаха стоял во главе «имперского протектората Богемии и Моравии» – того, что осталось от его страны, – он был преданным пациентом Морелля. Воистину фармакология – это продолжение политики другими средствами.

В первой половине 1939 года, в последние месяцы мирной жизни, популярность Гитлера достигла невиданных высот. «Чего только не может добиться этот человек!» – говорили немцы в те дни, и многие из них тоже хотели испытать свои возможности. Это было время, когда казалось, что все усилия, старания и тяготы обязательно будут вознаграждены. Время, когда казалось, что необходимо принадлежать обществу и быть успешным – хотя бы затем, чтобы не вызывать недоверия. Всеобщий душевный порыв набирал такие обороты, что многие стали опасаться, как бы не отстать от других. Возраставшая схематизация работы предъявляла все новые требования к отдельным людям, которые превращались в винтики одной машины. Использовались любые средства, чтобы жить в унисон со всеми остальными, – в том числе и любые химические средства.

Первитин открывал отдельным людям доступ к сладостному возбуждению и широко распропагандированному «самоизлечению», возможность которого якобы была предоставлена немецкому народу. Этот эффективный стимулятор превратился в предмет первой необходимости, и его производители тоже не хотели, чтобы применение первитина ограничивалось только медицинской сферой. «Германия, пробудись!» – требовали нацисты. Метамфетамин был призван поддерживать страну в бодром состоянии. Воодушевляемые убийственным коктейлем из активной пропаганды и действенного наркотика люди все больше попадали в зависимость от него.

Утопическое представление о гармоничном социальном единстве, основанном на убеждениях, о котором твердила национал-социалистская пропаганда, в условиях реальной конкурентной борьбы индивидуальных экономических интересов в современном обществе, оказалось иллюзией. Метамфетамин снимал возникшие противоречия, и постепенно образ мысли, базировавшийся на постоянном принятии допинга, распространился по всему рейху, затронув каждый его уголок. Первитин дал возможность отдельным людям успешно жить и работать в условиях диктатуры. Национал-социализм утверждал свою власть с помощью пилюль.

 

 

Часть II