Мгновенье Александра Андреева

 

Корабль моей жизни плывёт

По морю любви и поэзии.

Н.М. Рубцов

 

Мне повезло в жизни встретиться с этим уникальным человеком, чем-то похожим внешне на Сергея Есенина, может быть, такой же копной светлых волос…

Александр Александрович Андреев – ленинградец, сын классика советской поэзии Александра Андреевича Прокофьева. Природа также наградила Александра Александровича поэтическим талантом. Обожая поэзию А. Блока, он в юности вечерами с отцом соревновался в чтении наизусть стихов Блока. Чтобы его не путали с отцом и чтобы не оказаться в его тени, он подписывал свои стихи фамилией деда – Андреев. Его судьбой стали стихи и журналистика.

Моей родной сестре Елене выпало счастье быть любимой поэтом и стать его женой. Ей он посвятил много стихотворений.

 

Я слов не нашёл, столько света

Вдруг сердце моё обожгло!

Пусть музыка скажет об этом,

Когда говорить тяжело.

Щемящая фраза Шопена

Рождается скрипками вновь.

Вот так же ко мне постепенно

Пришла этим летом любовь.

 

Венцом их любви стал сын Михаил.

 

Ой, в сумерки настежь открытые двери

И белые ниточки первых седин…

И нет мне покоя, и нет тебе счастья,

И нет ни тебя, ни меня,

Только сын.

Отец успел сказать сыну «В добрый путь!» стихотворением «Август», провожая «в первый раз в первый класс».

В стихотворении «Сыну» А. Андреев пишет:

 

Моя судьба осталась между строк,

Твоя – среди других судеб России.

 

Влияние творчества предшествующих поэтов, особенно Блока и под воздействием исторической эпохи родились строки его «Поэзии», написанные в самом начале Великой Отечественной войны:

Темнота. Даже тихо,

Когда бы не радио.

Шёл района обстрел,

Метроном лихорадило.

 

Мы сидели втроём,

Догорала свеча,

Мы сидели прижавшись,

Плечо у плеча.

…

Темнота. Мы читали

Стихи наизусть.

Нам любви открывалась

Прекрасная грусть.

…

Шёл обстрел,

И трясла метроном малярия,

А в четыре придти

Обещала Мария…

 

Счастье, счастье!

Увидим – глаза не зажмурим.

Комитет комсомола.

Мы трое дежурим.

 

А с какой пронзительной горечью он описывает матрёшку, найденную им в блокадном Ленинграде при разборке завала, и принесённую домой. Много лет эта матрёшка стояла на его рабочем столе, напоминая дни суровой юности:

 

Январский день. Суровая бомбёжка,

И надо срочно разбирать завал.

Тогда голубоглазую матрёшку

Я в кирпичах разбитых отыскал.

Она в лицо мне пристально глядела,

Летел снежок в кудель её кудрей.

А где ж её хозяйка, та, что пела.

Картавя, колыбельные над ней?

…

Ой, памятные горькие дорожки

На ленинградской дорогой земле!

Тебе не скучно, старый друг матрёшка,

Дремать под лампой на моём столе?

 

Зимой так тихо вечерами дома,

Ворчит лишь в кухне сонная вода…

Уж мы семнадцать лет с тобой знакомы,

А ты почти такая, как тогда.

 

Январь, январь! Окно заиндевело,

Огонь печной мурлычет нам в трубе.

А где ж твоя хозяйка, та, что пела,

Картавя, колыбельные тебе?

 

Творчество Александра Андреева исполнено в традициях большой русской литературы, строки его стихов полны любви, нежности, глубокой задушевности.

 

Ты пока строку мою читал,

Вот что было: плавился металл,

Шёл садовник в тихие сады,

Школьники садились за урок,

Где-то тронул гармонист лады,

Где-то полисмен нажал курок.

Кто-то «я люблю тебя» сказал,

А кому-то горе жгло глаза.

Где-то сыну песню пела мать,

Где-то приказали: «Расстрелять!»

Запевали конники в седле,

Задыхался человек в петле,

Рукопись лежала на столе…

Велико мгновенье на Земле!

 

Поэт Вадим Шефнер вспоминал, что стихи А. Андреева запоминались сразу. Небольшие сборники и журнальные публикации стихов вызывали добрые отклики и любителей поэзии и критиков.

Друг А. Андреева Владимир Бахтин, тоже студент филфака ЛГУ сороковых годов, вспоминал Сашу Прокофьева (Андреева) как автора множества экспромтов и эпиграмм, разнообразных по тематике, очень ленинградских по духу, сочинителя весёлых и ироничных песен. «В. Андреев, – писал он, – был добрым, ласковым и умным человеком, непритязательным и скромным. Он мог отказаться от много в жизни – только не от дружбы, не от друзей».

 

Я тысячу раз проходил под дождями,

Я тысячу раз расставался с друзьями,

Мне тысячу писем они написали

И тысячу раз обо мне вспоминали.

Но тысячу раз, что забыт, мне казалось,

И тысячу раз моё сердце сжималось.

Есть тысяча споров, ещё не решённых,

Есть тысяча дел мною незавершённых.

И тысячу раз утешался: успею!..

 

Не успел! Поэт скончался внезапно в январе 1960 года на 37-м году жизни. Добрый, разносторонне образованный (написал диссертацию, но не стал её защищать), он жил стихами и для стихов. Печататься не спешил, поэтому выпустил в 1959 году только один сборник стихов – «Звезда поколений». Через два года после его смерти друзья издали вторую его книгу – «Солнце Ленинграда». Его отец посвятил памяти сына стихотворение «Сыну», поэт Пётр Корбаков – стихотворение «Другу», Николай Браун – «Памяти другу».

У каждого из поэтов – свой поэтический голос, каждый русский поэт идёт своим путём. Кто-то умирает рано, как, например, Есенин, Рубцов, Андреев… Они не успели в полной мере осуществить того, что им было предначертано талантом, но каждый из них успел сказать своё слово и то, что они успели создать, не затерялось, а вошло в современную литературу. Поэтов нет уже в живых, но стихи их живы!

 

ПРОЗА

 

 

Юрий Хижняков

г. Саратов

 

В ТИХОЙ ЗАВОДИ

 

Резко сбросив скорость, Константин Дымов с коренной, где сильно хлестали волны о борт «Казанки», вошёл в узкую протоку, оставляя за лодкой пенистый, белый бурун. Стиснутая с двух сторон камышом и лесом протока была тиха, безлюдна, и Костя Дымов позволил себе расслабиться.

«А теперь, Маклецов, попробуй меня найти», – со злостью подумал он об инспекторе, который уже с час преследовал его.

Эта проток Дымову была хорошо известна. Сквозная, входом и выходом связанная с рекой, она умело прятала волжскую братву от непогоды, несчастий и других превратностей судьбы.

Бывало, гонится инспектор с левой стороны протоки за рыбаком, а он на большой скорости выскакивает из неё с правой, выигрывая во времени. Но, самое главное, Дымов помнил, что на середине, если прорваться по большой воде сквозь заросли камыша, можно попасть в тихую заводь и отстояться, спрятаться, переждать лихую беду.

Вот и сейчас, отрываясь от погони, сбросив в Волгу старую сеть вместе с рыбой, Костя тихо подруливал сюда. Слегка подрагивая мотором, лодка медленно продвигалась вперёд, рассекая носом слабое течение, которое несло навстречу паводковый мусор.

Протаранив камыш, Дымов оказался в заводи. Намётанным глазом определил: здесь поставлена притопленная сеть. Костя подъехал ближе. Сеть была его, дымовская, пропавшая с месяц назад.

Он сразу узнал собственность и по белым точёным из пенопласта поплавкам, и по пеньковому шнуру, купленному в «Островке».

В это мгновение солнце проглянуло из-за туч, осветив весенние деревья, прошлогоднюю траву с остатками льда на узкой беговой полосе.

Выгнув козырьком ладонь, он поднёс её ко лбу и низко наклонился к воде, чтобы разглядеть рыбу. Отстойная, как осе-

нью, вода была прозрачна, а на дне водоёма лежали ещё не сгнившие жёлтые литья.

Но что это? Стая лещей голов в двадцать, подойдя к сети вплотную, тихонько тыкалась в её капроновые ячейки. Затем, поняв бесплотность своих усилий, рыбы попятились. Тогда самыё крупный из них – вожак, блеснув на солнце широченным боком, поднырнул под нижнюю кромку и, зависнув вертикально, хвостом вниз, приподнял сеть. Рыбины одна за другой выскальзывали в образовавшийся проём.

Дымов опешил.

«Вот это да! Кому расскажешь, не поверят», – подумал он, сожалея только о том, что никто, кроме него, этого не видит сейчас.

Обострённый слух донёс звуки инспекторовского мотора: они приближались, росли. Но Дымов не допускал даже мысли, что преследователь знает о заводи.

Когда же Костя, счастливый от увиденного, с ребяческой улыбкой на губах, вновь обратил свой взгляд на проходящий под ним рыбий косяк, за спиной неожиданно раздалось:

– Старший инспектор рыбнадзора Маклецов. Прошу, гражданин Дымов…

– Тихо ты! – оборвал его Константин, продолжая улыбаться. – Штраф подождёт. Подь сюда и гляди – не пожалеешь…

– А что там? – недоверчиво спросил инспектор.

– Подь, говорю, – настойчиво повторил рыбак.

Инспектор, ещё не доверяясь Дымову, – мужик-то бойкий, молодой, – подплыл поближе, ухватился ручкой за борт дымовской лодки и, следуя совету, вгляделся.

– На дно, на дно смотри, дядя! – направлял Дымов.

– Мать честная, во-о!.. Сколько годков живу, а о таком сроду не слыхивал.

Поражённый инспектор отмяк.

– Надо же, как он, милый, – имея в виду матёрого леща, прибавил он. – Ах ты, милый мой…

Дальше у Маклецова не хватило слов, и он только ахал да охал.

– Небось, на нерест идут, бедняги…

– Да, – подтвердил Костя, по-прежнему щедро улыбаясь, – самое время.

Они видели, как вожак, пропустив всех своих сородичей, мощно вильнув хвостом, догнал стаю.

Оба растерянно молчали.

– Небось, и обратно так же пойдут? – предложил Маклецов.

– Как же пойдут, – подтвердил Дымов. – Рыба, она, браток, не дурра, понимает наши людские уловки…

– Да-а…

Опять помолчали. Дымов достал папиросу, размял пальцами фильтр, сунул его в щербатый рот. Потом, немного подумав, предложил другую инспектору.

Тот не отказался и, чиркнув спичкой, поднёс ему огонька. Затянувшись дымом, старчески закашлялся:

– Рыбина, а ведёт себя как человек, – переиначил он дымовскую мысль. – Всю жизнь, можно сказать на Волге, кхе-кхе, крепко пришлось погонять вашего брата, а такого…

Маклецов не договорил, скривив губы, выпустил дым поверх прокуренных жёлтых усов. Он видел коськины порозовевшие щёки, «осоловелый», словно пьяный, взгляд его синих глаз, и, странное дело, многолетнее представление о Дымове как о хапуге и браконьере рассеивалось, уплывало куда-то. Маклецов уже теперь не чувствовал такой вражды к Дымову, как раньше, и про себя даже подивился тому.

– А мне вот приятель недавно рассказал про другое, – тихо продолжал инспектор. – Дело было на рыбалке. Поймали сомёнка – так себе, небольшого. Почистили, выпотрошили, как водится. Пошёл друг к воде, помыть, значит, а сомёнок дёрнулся, вырвался у него из рук, взял и уплыл…

– Как? Совсем без кишок уплыл? – опешил Дымов.

– То-то и оно, что без ничего, – шевельнулся в лодке Маклецов.

– Да-а, – протянул Костя.

Настал его черёд удивляться.

Затянулись. Папиросные огоньки, как живые, мелькали в воздухе, а люди думали свою бесконечную думу.

Эта неистребимая тяга жизни всего живого – и леща, который поднял сеть, и уже мёртвого, выпотрошенного сома – поразила их, заставила по-иному осмыслить своё бытие, и оба сидели теперь притихшие и умиротворённые. Размякшие душой, они, по сути, враги, беседовали сейчас спокойно, незлобиво и со стороны могло показаться, что разговаривают друзья. Просто сама жизнь ошибочно и временно разделила их, поставив на разнее берега единой для всех бурнотекущей реки…

Когда же погасшие окурки были выброшены за борт, Маклецов медленно поднялся в ложке, одёрнул форму, решительно кашлянул и, переходя с дружеского тона на официальный, сказал рыбаку:

– Ну, а протокол всё-таки придётся составить, гражданин Дымов. Сымай сеть…

И он уверенной рукой поправил свою казённую, с кокардой, фуражку.

 

 

Эльза Аусберг

г. Саратов

 

САМОЕ ПРИЯТНОЕ ИЗ СТРАДАНИЙ

 

Светха сидел в глубоком резном кресле, задумчиво подперев рукой голову, увенчанную круглыми, пушистыми ушами. Его большие, чёрные глаза были мечтательно устремлены в арку окна, за которой на некотором отдалении простирались буйные зелёные заросли.

Всё тело Светхи покрывала лёгкая светлая шёрстка. На ладонях были твёрдые натоптыши-подушечки, свидетельствующие о том, что их обладатель привык не только к прямохождению, но и к передвижению на четвереньках. Никакая одежда не сковывала движений Светхи и не скрывала полного отсутствия гениталий.

Внезапно в дверную арку, почти скрытую вьющимися растениями, скользнуло существо, очень похожее на Светху, только шерсть его была более тёмной, а глаза ярко-синими. Светха давно знал Артериса, и одного взгляда на вошедшего ему хватило, чтобы понять, что друг чем-то взволнован.

Артерис ласково потёрся пушистой головой о плечо Светхи.

– У меня к тебе Чувство, – сказал он.

– У меня тоже к тебе Чувство, – Светха похлопал друга по плечу. – Что тебя привело ко мне в столь ранний час?

Лицо Артериса омрачилось.

– Грядёт моя первая земная инкарнация. Я был минералом, умер и родился как растение; был растением, умер и родился как животное; затем умер как животное. Теперь мне предстоит родиться человеком. А ты уже много раз появлялся в человеческом обличии на Земле. Расскажи мне об этом!

Светха долго смотрел на друга добрым, отеческим взглядом. Наконец, он заговорил:

– У тебя молодая душа, Артерис. Когда ты станешь человеком, на тебя обрушатся все искушения земной жизни. В человеческом обществе много жизненных правил, называемых заповедями, законами, но люди их нарушают из-за искушений. Эти нарушения правил называются грехами. Большинство людских грехов проистекает из чувств, которые они испытывают.

– Люди так же, как и мы, испытывают Чувство? – спросил Артерис.

Светха отрицательно покачал головой.

– Они не испытывают Чувства в нашем понимании, – сказал он. – Чувства ни от чего не зависящего, чистого, умиротворяющего, всеобъемлющего благорасположения друг к другу. Но они испытывают много других эмоций, чуждых нам. Среди них много негативных: ревность, зависть, ненависть, презрение, жажда богатства и власти.

– Как глупо! – рассмеялся Артерис. – Зачем же испытывать такие неприятные эмоции?!

Светха пожал плечами.

– Проходя через эти чувства, люди тренируют свои души, нарабатывают ранг для будущей жизни. С этой же целью людей проводят через различные страдания: от голода, холода, одиночества, непризнанности, вражды…

Много веков назад я был приближённым короля Арагона, чёрным колдуном колоссальной силы, и король очень часто пользовался моими услугами. Я уничтожал неугодных короне лиц, проводил Чёрные мессы, подсовывал королю в любовницы женщин, которые информировали меня обо всех замыслах и планах монарха и влияли на него нужным мне образом. Арагон, по сути, был в моих руках, и я упивался своей властью. Очень многие ни в чём не повинные люди пострадали от моего произвола. Лишь после смерти я с ужасом осознал, сколько зла я сотворил посредством данного мне свыше могущества.

– Неужели в земной жизни нет ничего хорошего? – спросил Артерис.

Несколько мгновений Светха молчал, а потом заговорил вновь:

– Люди испытывают ещё одно, особенное чувство. Зачастую оно начинается с того, что человеку становится без видимых причин невыносимо жаль другого человека. К этому чувству жалости примешивается особое страдание: постоянное желание быть с тем, о ком ты думаешь; значить для него больше, чем кто-либо на свете. Несмотря на желание защищать, оберегать и опекать другого, человек, обуреваемый этим чувством, начинает обычно восхищаться своим избранником, ставить его по многим параметрам выше себя. Человек, занимающий мысли другого, зачастую становится для того объектом преклонения. Люди готовы пойти на многие лишения, лишь бы сделать своего избранника счастливым, исполнить любые его желания, отогреть и успокоить во время трудностей. Эту смесь жалости, страдания, восхищения и готовности к самопожертвованию называют любовью. Зачастую людям не удаётся утолить свою любовь. Но это чувство – самое приятное из всех земных страданий, и люди сами стремятся к нему, летят, как бабочки на огонь.

– Скажи, ты испытывал любовь? – задал вопрос Артерис.

Взгляд Светхи потеплел, он ласково и грустно улыбнулся другу.

– Да, много раз. Развоплотившись как колдун и осознав всю глубину своего падения, я пошёл в Совет Великих и просил дать мне возможность снова родиться человеком, чтобы прожить достойную жизнь и искупить свою вину. Но в очереди на реинкарнацию стояли очень многие души, которые хотели повысить свой ранг в очередной земной жизни и которые не совершили столь тяжких грехов, как я. Решением Совета их пропускали вперёд, а я ждал долгие годы.

Наконец, Великие сжалились надо мной и позволили снова воплотиться в человеческом теле. На этот раз жизнь моя началась в Палестине. В моей последней инкарнации я был бродячим философом, а моя возлюбленная – дочерью зажиточного горожанина. Девушка любила меня, но её отец не отдал её мне в жёны. С горя я отправился путешествовать в далёкие страны, но ни обилие впечатлений, ни тяготы странствий не помогли мне забыть мою единственную. И я решил вернуться в родной город, чтобы ещё хоть раз увидеть её.

Преодолев нелёгкий путь, я вновь оказался в Палестине. Сердце моё бешено колотилось, когда я увидел издалека очертания до боли знакомого дома. Но как многое изменилось внутри него! Нельзя дважды войти в одну реку. Садовник рассказал мне, что старый хозяин его обнищал и дом продали за долги, сам же он теперь служил другим господам. А моя возлюбленная вскоре после моего отъезда занемогла и умерла от тоски, не дождавшись меня. Нам так и удалось утолить свою любовь…

– Скажи, Светха, ты бы хотел ещё раз испытать это чувство?

– Да, Артерис. У меня уже высокий ранг, и мог бы больше не возвращаться на землю. Но я реинакарнируюсь снова, когда придёт время, чтобы снова испытать любовь. И на этот раз утолить её. Ни одно из существующих ощущений несравнимо с любовью. Даже наше великое Чувство.

Разговор с Артерисом и воспоминания взволновали Светху. Не дожидаясь ответа друга, раздумывавшего над его словами, он поднялся с кресла, встал на четвереньки, лёгким прыжком перемахнул через подоконник и в несколько скачков скрылся в море густой, залитой светом зелени.

 

 

Елена Щербакова

г. Саратов

 

ДУРА

 

Мы пили с подружкой на кухне чай и болтали о том и о сём, вспоминая о прошлом, когда мы были такими молодыми, а жить, вдруг, стало так страшно… Людей убивали за деньги, за квартиры, и просто потому, что не дали закурить. На улицах не горели фонари, часто слышались выстрелы и никто даже помыслить не смел о том, чтобы без острой нужды выйти из дома после того, как стемнеет.

– Помнишь, Ленка, девяносто четвёртый–девяносто пятый года? По ночам палили из автоматов, и я тряслась от страха, ожидая мужа со службы. Однажды, поздней осенью, когда снег ещё не выпал, и от этого на город после заката опускалась непроглядная темень, я, уложив детей спать, привычно встала у окна – ждать мужа. Ты ведь помнишь, Ленка, мобильные телефоны прочно вошли в нашу жизнь лишь несколько лет назад, а тогда, в девяностые, и городские-то были далеко не в каждой квартире… Так что когда он вернётся домой – я не знала. Любимый мой служил тогда в военкомате и во время очередного призыва, поздними вечерами и ночами, ходил в «гости» к призывникам и, пока они протирали сонно глаза, вручал им повестки. Надо сказать, что днём из нашего окна открывался чудесный вид – детский сад и школа с огромным стадионом, всё вокруг утопает в зелени. Но ночью… ночью это место становилось таким же жутким, как «Зона» братьев Стругацких… И именно с той стороны должен был возвращаться домой муж. Двенадцать ночи… час… половина второго… я вглядывалась в темноту, пытаясь разглядеть хоть что-то, как вдруг её прорезали вспышки, и я услышала стрельбу со стороны школы. Нет! Осмыслить свои дальнейшие действия я смогла лишь на следующий день. Схватив куртку, едва прикрыв за собой дверь, стремглав понеслась к стадиону. Как не переломала в темноте себе ноги – одному Богу известно! Я не видела ничего дальше своей руки. Впрочем, руки я тоже не видела. Но разве думала тогда об этом?! Страх, что любимого могут убить, гнал меня сквозь кромешную тьму…

Бах! Удар был такой силы, словно я налетела на бетонный забор. Ноги оторвались от земли, воротник куртки врезался в горло. Стало трудно дышать. Я, как котёнок, которого подняли за шкирку, болтала ногами где-то в полуметре от земли.

– Ты куда, дура?!

«Котёнка» пару раз ощутимо встряхнули и приподняли повыше, пытаясь разглядеть.

– Ты куда, дура?! Не слышишь, там стреляют!

«Если меня ещё пару раз встряхнут, я точно начну мяукать, как котёнок», – мелькнуло в голове.

– Отпустите! Там… там мой муж!

– Так!

Земля резко ударила по ногам и я, потеряв равновесие, ткнулась головой в живот незнакомому мужчине. Мой собеседник от неожиданности охнул.

– Кто муж?! – рявкнул он.

– Ка-капитан… с повестками ходит!

– Дура! – (интересно, а другие слова он знает?) – Нет там твоего мужа!

Мои ноги опять взлетели над землёй и покачались из стороны в сторону.

– Ты где живёшь, дура?!

– Здесь! – в полной темноте показала рукой на дом, в котором одиноко светилось наше окно. – П-пустите!

– Хм! Щас! Шустрая больно! Тебя пусти, а ты под пули?! Братки на шорох стреляют со стопроцентным попаданием в абсолютной темноте! Домой!

Он дотащил меня за шкирку до лифта и, дождавшись, когда откроются двери и тусклая лампочка осветит пространство перед ним, заглянул мне в лицо. Снова хмыкнул.

– Не придёт он. Дура ты, птаха! А муж твой ещё больший дурак, что не лежит сейчас рядом с тобой в постели и не тискает тебя. Дома жди мужа! – вдруг рявкнул он на весь подъезд и запихнул меня в лифт. – Жми кнопку! Нет, подожди! Дети-то есть?!

– Двое…

– Дура!

Лифт поехал. На ватных ногах я дошла до двери. Он прав! Он тысячу раз прав: какая же я дура! Какой муж, если дома оставались двое беззащитных спящих малышей! Дура и есть! Погасив свет, я ещё несколько минут постояла у окна. На меня накатила жуткая усталость. Спать. Конечно же, он не придёт…

Утром набрала рабочий номер мужа.

– У тебя всё хорошо? – спросила я.

– Да. На день рождения вчера ходил. Остался ночевать. А что ты хотела?! – вдруг резко повысил голос любимый. – Автобусы после десяти уже не ходят, да и постреливают. Опасно!

Да, тысячу раз прав мой «ночной визави»: дура.

Вот тогда-то я и дала себе слово: перестать бояться за мужа и всё время помнить о детях. С тех пор много утекло воды, но я всегда себе напоминаю: «Помни только о детях!».

Улыбнувшись друг другу, мы с подружкой молча чокнулись чашками с чаем.

Елена Умнова

с. Елань Ртищевского района

 

«ПО ВОЛНАМ МОЕЙ ПАМЯТИ…»

 

Ещё в прошлом веке была у нас в доме пластинка Давида Тухманова с таким названием… И музыка, и слова песен, и исполнители были что надо! Да, память – это то, что нужно и важно для конкретного человека и для всего человечества. У каждого есть свои памятные события и даты.

Когда приезжаю в свой родной город Энгельс и вижу памятные места, вспоминаю впечатления детских лет, события юности и молодости. Вот в центре, напротив музея, есть такое местечко: когда-то здесь была остановка нашего автобуса, и именно здесь мне пришлось увидеть то, от чего стало нерадостно на душе. Две неброские и неяркие девушки, обычные, незаметные, не первой молодости и король-парень, красивый, смелый, весёлый. Девушки были равнодушны к нему, не улыбались, не завлекали, не разговаривали даже, зато он старался за двоих: как он перед ними «бил копытом», раскланивался, расшаркивался, преклонялся. Чем они его привлекли? И почему две? Обе сразу понравились? Не знал, с какой начать? Или одна понравилась, а вторая была как бесплатное приложение? Увидев этого красавчика, я вспомнила себя семнадцатилетнюю, и какую боль он причинил мне…

Первый раз я узнала, что он есть на свете, ещё в родной школе, когда он учился в десятом классе и по пятницам приходил в наш восьмой класс читать политинформацию, но больше говорил про свой любимый спорт. Я почему-то его заметила, хотя и не хотела им увлекаться: слишком ярким он был, слишком красивым, обаятельным и общительным. Но он меня не замечал. Был он влюблён в одну красавицу из девятого класса, которая его отвергла, после чего он стал увлекаться всякими и разными. Может быть, это была его своеобразная самозащита…

И вот в десятом классе я совершила роковую ошибку: написала ему письмо как Татьяна Ларина Онегину, ведь весной его должны были забрать в армию, и было страшно, что он уйдёт и не вернётся, и никогда не узнает обо мне. Раз такая несмелая и впечатлительная, то надо было молчать, терпеть и подавлять некстати проявившуюся влюблённость. Ведь всё равно пришлось всё подавить и заставить себя уехать, чтоб не видеть и забыть его. Я была нелюбима им, он делал мне одолжение, даже здоровался со мной за руку. А нравились ему все подряд, и некрасивые и неумные, даже пьяных женщин на руках носил. Так вот он болтал обо мне, хвалился всем подряд, даже перед пьяными женщинами, читал им моё письмо для повышения ценности своей особы. В минуты горечи я думала с отчаянием, что было бы лучше, если бы я родилась мужчиной: ведь мужчинам многое дано, и никто их не осуждает за то, что они живые и у них нормальная сексуальная ориентация. Мужчины и должны влюбляться в женщин, а женщины, получается, не имеют права быть живыми, нормальными, активными…

Кстати, подавляющему большинству мужчин нравятся дамы лёгкого поведения. Им так удобнее: использовать без всякой ответственности временных, послушных, на всё согласных. А любовь – это слишком сложно и трудно, лучше попроще и подоступнее. Мужчины сами создают таких женщин, а другие обречены на вымирание, как вымерли мамонты когда-то. А социологи бьют в колокол тревожный: плохая демография, нация вымирает, нация стремительно стареет, некому работать, некому в армии служить! Зато хорошо живётся мужчинам-потребителям всяких благ и гламурным женщинам. А кто виноват? Кто всем рулит? Мужики!

Однажды летним вечером мы шли с подружкой вечером после посещения кинотеатра «Родина» и тут произошла случайная встреча, когда он обхаживал сразу двоих. Словно просил у них прощения за то, что ему как джентльмену нужно поздороваться со мной. Да, он подошёл, поздоровался и опять пошёл «к ноге». Вероятно, думал в тот момент: «Подойду, поздороваюсь, снизойду, брошу кусочек, невелика птица…»

А на другой день у нас был выпускной бал. На площади много белых платьев, улыбки, музыка, пляска под баян. А потом поплыли на теплоходе по Волге. Он такой компанейский, весёлый, как рыба в воде: шутит, разговаривает, улыбается, с нашей «классной мамой» речь завёл. Она спросила, с кем он тут? И он весело ответил: «А я с соседкой», и показал на меня. Мы болтали, шутили, но в каюте душно и решили выйти на палубу. Стою у борта с ним и подружкой. А он уже недовольный этим, не шутит, не улыбается. Я вспомнила, как он вчера охаживал двух девушек, и начинаю дерзить: спрашиваю о причёске, ради которой с подружкой полдня в парикмахерской простояли, «Правда, красиво?» Он поглядел на меня с таким возмущением и негодованием, словно нож в сердце воткнул. Назло ему напеваю песенку, пустую и глупую, из популярного кино: «А нам всё равно, а нам всё равно…»

Рядом другой теплоход с выпускниками оказался, а на его борту парень стоит грустный такой. И вот я назло недовольному красавчику начинаю разговаривать с тем незнакомым парнем и предлагаю ему яблоко, которое было в кармане плаща из болоньи. Недовольный мой красавчик что-то говорит себе под нос и пошёл вдоль борта. Подружка сказала мне, что он замёрз и позвал тебя с собой в каюту. А я думаю: «Замёрз? Разве мужчины мёрзнут?» Я смотрю ему вслед: ни за руку не взял, ни по имени не назвал и даже не оглянулся. Мне нисколько не было его жалко: сильных не жалеют, а он был как супермен, сильный, гордый, независимый, «в огне не горит и в воде не тонет»... Смотрю ему вслед и даю себе клятву, страшную клятву: «Супермен, Нарцисс самовлюблённый, забуду его, вырву с корнем из сердца, не буду собачкой на задних лапках хвостиком вилять и в глазки ему заглядывать…»

Хотелось быть сильной и независимой и когда ехали в автобусе утром. Я сидела с подругами на заднем сидении, и никакого раскаяния не было. А он сидел напротив и старательно делал вид, прикрываясь рукой, что ему хочется спать. О чём он думал? Может быть, строил планы, как мне отомстить, как отыграться. А может быть, думал, что с другими без проблем, без комплексов, без тормозов гораздо проще?

А на другой день я думала уже по-другому: я была не права, он страдал, ночь не спал, из-за чего? И забыть его не смогла, хотя хотела и стремилась к этому, а не забывалось.

Прошли годы. Были встречи случайные и неслучайные, но встречи больше похожие на расставания…

А последний раз я увидела его случайно из окна автобуса лет двадцать назад. Автобус задержался у переезда, случайно глянула в окно и увидела моего Супермена на мотоцикле с коляской. Он жевал жвачку равнодушно и горделиво, не обращая внимания ни на что и ни на кого. Поразило его сильное сходство с Арнольдом Шварценеггером, который был для него идеалом. Подумалось, почему он не стал хорошим, каким я хотела его видеть, в каком нуждалась тогда, когда он нанёс мне психологическую травму на всю жизнь, что до сих пор ещё аукается. Может быть, тогда на мотоцикле он предстал в своём настоящем облике: сильная личность, любящая только себя, а всё остальное для него просто фон. Если бы он любил ту, что сидела с ним рядом на мотоцикле, то не было бы этого выраженного недовольства вынужденным подчинением ей. Это была какая-то блондинка: жена, сестра, тёща? Она что-то ему сказала, он нехотя слегка повернулся к ней, и они развернулись назад. Они были без шлемов. Блондинку я не успела рассмотреть, так как всё внимание было сосредоточено на нём. Всё произошло достаточно быстро.

Но я была потрясена тем, что до сих пор мне не всё равно его появление на моём жизненном пути даже случайное и мимолётное. А ведь ничего между нами не было: он только за руку здоровался со мной…

 

 

Владимир Кретов

г. Ртищево

ДЖУЛЬЕТТА

 

В один прекрасный летний день Виктор не спеша ехал по неровной дороге на велосипеде, возвращаясь от брата домой. Солнце стояло в зените, и если бы ни тени, отбрасываемые от деревьев, то ему наверняка бы напекло голову и случился бы солнечный удар. А так как деревья росли достаточно часто, то поездка представляла собой одно удовольствие.

Он проехал мимо детского сада, далее тянулся металлический забор, за ним возле высокой, заросшей кустарником стены, стояли железные баки для мусора, а потом его взору предстал длинный изумрудно-зелёный газон. На нём-то и расположились две девчушки, лет десяти на вид. Они о чём-то оживлённо спорили.

Подъехав ближе, Виктор увидел, что они держат в руках двух маленьких, красивых щенков. Он остановился, и девочки тут же подошли к незнакомому человеку, ласково поглаживая щенков, и одновременно предложили ему малышей.

– Где вы их нашли? – спросил он, рассматривая щенков.

– Они валялись вон там, в траве, возле мусорных баков. Мы тут проходили мимо и услышали, как они плачут. Подошли, и нам стало жалко их. Они такие симпатичные. Как можно было таких выбрасывать, – возмущённо произнесла девочка повыше ростом.

– Дядя, а вам не нужны щенки? Может, вы их возьмёте себе? – предложила маленькая.

Щенки Виктору очень понравились, особенно рыженький, сероглазый, карапуз с толстыми лапами. Второй был светлый, чуть меньше и худощавее. Жалость и любовь к животным, проявленные девочками к беззащитным щенкам, были ему хорошо знакомы с детства. Он, недолго думая, решил взять себе одного – рыженького.

– Ой, дядя, спасибо! Мы очень рады, но куда же нам девать второго? – произнесла та, что повыше.

Виктор снял с руля старую вязаную сумку и попросил девочку подержать её. Щенок почти весь с головой уместился в ней. Повесив сумку на руль, он уже хотел отъезжать, как увидел, что на дороге появилась женщина. Она приостановилась, и девочки подошли к ней.

– Тётя, а вам щенок не нужен? – спросили подружки одновременно.

– Нет, спасибо, у нас есть собачка. А вы, девочки, молодцы, что спасаете животных. Вы идите во двор большого дома и там предлагайте щенка.

Девочки, не раздумывая, отправились туда, во двор. А Виктор нажал на педали и покатил дальше.

Дома он аккуратно вытащил живое существо из сумки и, держа перед собой на руках, стал разглядывать его со всех сторон.

– Мальчик мой! Какой ты симпатичный! Кто же тебя такого выбросил? Нехорошие, недобрые люди. Ничего, теперь я – твои мать и отец. Слушайся меня и веди себя хорошо. Мы с тобой будем дружить. Сегодня я решу, как тебя назвать, а пока полежи здесь, на крыльце, пока я приготовлю тебе место.

Щенок, слушая его разговор и зевая, сначала повизгивал, издавая плаксивые звуки. Наверное, понимал, что брошен, и ему предстоит новая, возможно, нелёгкая жизнь в других, неизвестно каких, условиях. Потом, прислушиваясь и наблюдая за своим новым хозяином, пёсик свернулся на полу у крыльца калачиком и потихоньку начал засыпать.

Прошло несколько дней. Малыш подрастал и привыкал к новой обстановке. Поначалу он не мог сам пить молоко, пришлось использовать для его кормления пузырёк с соской. Постепенно научился лакать из миски.

О том, что у соседа появился щенок, узнала Наташа, живущая напротив, через дорогу в частном доме вместе с мужем и сыном. У них, любителей животных было трое четвероногих: взрослая чёрная собака Дружок, чёрный кот и беленькая кошечка по кличке Иза.

Однажды вечером молодая женщина, набрав в колодце воды, несла ведро домой. Увидев Виктора с дороги, она спросила:

– Можно я зайду к тебе посмотреть щенка?

– Конечно! – ответил сосед.

Щенок в это время крутился у него под ногами.

– Как ты его назвал?

– Пока Малыш.

– Где он? Дай-ка его мне.

– Да вот он, под ногами вертится.

Виктор нагнулся и взял щенка на руки.

– Ой, какой же ты красивый. Иди ко мне! – позвала Наташа.

Виктор передал кутёнка ей. Наташа погладила его, а потом поднесла поближе, разглядывая глаза, уши и зубы.

– Что-то у него зубов мало.

– Месяца через два вырастут, – уверенно произнёс сосед.

– Глазёнки у него красивые, серо-голубые, прямо как у тебя, – глянув Виктору в лицо, она рассмеялась.

– Малыш, говоришь. Слушай сосед, а щенок-то твой не «мальчик», а «девочка».

– Как? – спохватился Виктор. – Неужто я ошибся, когда дома, после его оформления на жительство, проводил осмотр?

– Эх, мужики вы, мужики! Куда вы только смотрите? – засмеялась Наташа. – Как говорится: «Слона-то я и не приметил»! На, держи и смотри получше.

Виктор принял малыша из её рук.

– Иди, очки возьми, надень да посмотри.

– Ё, ка, лэ, мэ, нэ! А ведь и правда – «девочка»! – воскликнул он.

Наташа весело расхохоталась, приставив свой указательный палец к виску.

– Ну надо же! Растяпа, – вздохнул Виктор.

– Ну, и как ты теперь его назовёшь? – всё ещё смеясь, спросила она, вытирая ладонями влажные от слёз глаза, гладя на растерянное лицо соседа.

– Надо подумать, – грустно ответил он.

– Вот и подумай, да чтоб хорошую кликуху дал. А завтра мне скажешь. Ладно, давай, пока.

Взяв ведро с водой, она пошла через дорогу домой.

Виктор опустил щенка на крыльцо, и слегка расстроенный, вошёл в комнату.

– Вот дела… Ну ничего. «Мальчик» или «девочка»… Что есть, то есть…

Он устало сел на кровать и задумался. Мелькнула мысль, что не надо было ему останавливаться возле девчонок и брать у них щенка. Теперь забот прибавится, да ещё каких!

Слегка огорчённый, он потянулся рукой к радио и вкл<