Глава lvi красавица в одиночестве. После всего

С наступлением весны Батшеба начала оживать. Прострация, в какой она находилась после изнурительной лихорадки, стала заметно ослабевать, когда окончательно рассеялась всякая неопределенность.

Но большую часть времени она оставалась в одиночестве, сидела дома или в лучшем случае выходила в сад. Она избегала людей, даже Лидди, ни с кем не была откровенна и не искала сочувствия.

Однако лето шло вперед, она стала все больше времени проводить на свежем воздухе и начала по необходимости вникать в хозяйственные дела, хотя никогда не выезжала, как прежде, на место работ и сама ничем не распоряжалась. Однажды в августе, в пятницу вечером, она решила немного прогуляться по дороге и вошла в селение - в первый раз после рокового события, случившегося на рождество. В ее лице не было ни кровинки, глубокий траур подчеркивал мраморную бледность, которая казалась прямо сверхъестественной. Дойдя до лавки, находившейся на краю селения почти против кладбища, Батшеба услышала голоса, доносившиеся из церкви, и догадалась, что там происходит спевка. Она перешла через дорогу, открыла калитку и вошла на кладбище. Окна в церкви были расположены так высоко, что стоявшие внутри певчие никак не могли ее увидеть. Она тихонько проскользнула в тот уголок кладбища, где в свое время трудился Трой, сажая цветы на могиле Фанни Робин, и остановилась у мраморного надгробия.

Когда она прочла всю надпись до конца, взгляд ее оживился, и какое-то тихое удовлетворение разлилось по ее лицу. Сперва шли слова самого Троя:

Поставлен Фрэнсисом Троем

в память дорогой его сердцу

Фанни Робин,

умершей 9 октября 18...

в возрасте 20 лет.

Под ними стояла свежевысеченная надпись:

В той же могиле покоятся останки

Фрэнсиса Троя,

умершего 24 декабря 18...

в возрасте 26 лет.

Пока она стояла, читая и размышляя, из церкви долетели звуки органа. Она обогнула храм, легкими шагами вошла под портик и стала слушать. Двери были заперты, певчие разучивали новый гимн. В душе Батшебы вдруг пробудились чувства, которые долгое время она считала умершими. Высокие, приглушенные голоса детей четко выводили слова, непонятные им и не доходившие до их сознания.

Веди, блаженный свет, сквозь мрак земной,

Веди меня!..

Батшеба, как и большинство женщин, всегда до известной степени поддавалась настроению. Клубок подкатился у нее к горлу, слезы подступили к глазам, и она почувствовала, что сейчас заплачет. И вот слезы полились, полились безудержно, и одна слеза упала на каменную скамью возле нее. Заплакав, сама не зная отчего, она уже не могла остановиться из-за нахлынувших на нее слишком знакомых мыслей. Она отдала бы все в мире, чтобы стать такой, как эти дети, не вникавшие в смысл гимна, невинные существа, которым не приходилось переживать подобных чувств. Все окрашенные страстью сцены ее недавнего прошлого в эту минуту ожили перед нею, даже картины, в которых не участвовало чувство, теперь ее волновали. И все же горе пришло к ней скорее как щедрый дар, чем как бич, карающий за былое.

Батшеба сидела, закрыв лицо руками, и не заметила человека, который неспешно вошел под портик; увидев ее, он сделал движение, как бы собираясь удалиться, потом остановился и стал на нее смотреть. Некоторое время Батшеба не поднимала головы, а когда поглядела вокруг, лицо у нее было мокрое, а глаза затуманены слезами.

- Мистер Оук, - воскликнула она в замешательстве. - Вы давно здесь?

- Только что пришел, мэм, - почтительно отвечал Оук.

- Вы идете в храм? - спросила Батшеба, и тотчас же из церкви донеслось, словно из суфлерской будки:

Я возлюбил веселье, и гордыня

Владела мной. Забудь об этом ныне!..

- Да, - ответил Оук. - Я, видите ли, пою в хоре партию басов. Пою уже несколько месяцев.

- Вот как. А я и не знала. В таком случае я уйду.

Я потерял предмет любви своей,

пели дети.

- Я не хочу вас прогонять, хозяйка. Пожалуй, нынче я не пойду на спевку.

- Да нет, вы меня вовсе не гоните.

Они стояли друг против друга в замешательстве. Батшеба попыталась незаметно вытереть слезы с пылающего лица.

Но Оук сказал:

- Я не видел вас... то бишь не говорил с вами уже очень давно... - И тут же, опасаясь пробудить в ней горестные воспоминания, переменил тему: Вы тоже хотели зайти в церковь?

- Нет, - отвечала она, - я пришла сюда одна взглянуть на памятник: так ли вырезали надпись, как я хотела? Мистер Оук, не будем говорить о том, что у нас обоих сейчас на уме.

- А они сделали надпись, как вам хотелось? - спросил Оук.

- Да. Пойдемте, посмотрите сами, если вы еще не видели.

Они пошли вместе к могиле и прочитали надпись.

- Уже восемь месяцев! - прошептал Габриэль, взглянув на дату. - Мне сдается, все это было вчера.

- А мне - будто это случилось много лет назад и будто все эти долгие годы я пролежала в могиле. Ну, а теперь я пойду домой, мистер Оук.

Оук направился вслед за ней.

- Я все собираюсь с вами поговорить, - начал он неуверенным тоном. - Об одном деле. Если позволите, я, пожалуй, сейчас скажу.

- Ну конечно.

- Дело в том, что вскорости мне, пожалуй, придется отказаться от управления вашей фермой, миссис Трой. Видите ли, я подумываю о том, чтобы уехать из Англии... понятно, не сейчас, а будущей весной.

- Уехать из Англии! - воскликнула она в изумлении, огорченная до глубины души. - Что такое, Габриэль? Почему вы это задумали?

- Мне думается... так оно будет лучше, - запинаясь, сказал Оук. Калифорния - вот место, где мне хотелось бы попытать счастья.

- Но ведь все говорят, что вы возьмете в аренду ферму бедного мистера Болдвуда?

- Мне предоставили на это право, но покамест еще ничего не решено, и, должно быть, я от этого отступлюсь. Я доработаю там этот год как управитель, а потом передам ферму опекунам - только и всего.

- Что же я буду делать без вас? Ах, Габриэль, мне думается, вам не следует уезжать. Вы так долго прожили у меня... были со мной и в счастливые времена и в тяжелые... Мы с вами такие старые друзья, и право же, это нехорошо с вашей стороны. Я думала, что, если вы даже арендуете ту ферму, вы все-таки будете немного присматривать за моей. И вдруг вы уезжаете!

- Да я охотно бы присматривал...

- И вы уезжаете как раз теперь, когда я в таком беспомощном положении!

- Вот в этом-то и загвоздка, - уныло проговорил Габриэль. - Как раз через эту самую беспомощность мне и приходится уезжать. До свидания, мэм, добавил он, явно желая положить конец разговору. И он зашагал по дорожке, уходя с кладбища. Она за ним не последовала.

Батшеба направилась домой, обдумывая печальное известие. Эта новость огорчила ее, но не была смертельным ударом, пожалуй, даже она была ей на пользу, ибо отвлекла от непрестанно обуревавших ее мрачных мыслей. Теперь она стала часто думать об Оуке, который начал ее избегать; тут ей вспомнилось несколько случаев, имевших место за последнее время, довольно-таки заурядных, но в совокупности доказывавших явное нежелание Оука общаться с ней. Под конец она с душевной болью осознала, что ее старинный приверженец отступился от нее и собирается бежать. Человек, всегда веривший в Батшебу и ратовавший за нее, когда все были против, в конце концов устал, ему, как и всем остальным, надоело возиться с нею, и он решил предоставить ей одной бороться с жизнью.

Прошло три недели; Батшеба все больше убеждалась, что Оук перестал проявлять к ней интерес. Она заметила, что, заходя в маленькую гостиную или контору, где велось счетоводство по ферме, он не поджидает ее и не оставляет посланий, как он это делал во время ее добровольного заточения; Оук не заглядывал туда, когда мог ее застать, и являлся в самое неурочное время, когда она никак не могла оказаться в этой части дома. Если ему нужно было получить распоряжения, он присылал кого-нибудь или же оставлял краткую записку без обращения и без подписи, и ей приходилось отвечать в таком же официальном тоне. Бедная Батшеба начала испытывать острое, мучительное чувство обиды, видя, что ее презирают.

В таких грустных размышлениях уныло прошла осень и наступило рождество, - закончился год законного вдовства Батшебы и два с четвертью года ее одинокой жизни. Заглядывая себе в сердце, она с крайним изумлением обнаружила, что ее больше не волнуют мысли о происшествии, которое должно было бы особенно вспоминаться в эти дни, - о катастрофе в холле Болдвуда; напротив, ее терзает сознание, что все неизвестно почему отвернулись от нее, и во главе враждебной клики стоит Оук. В этот день, возвращаясь из церкви, она оглядывалась по сторонам, надеясь, что ее, как прежде, поджидает на дорожке Оук, чей бас бесстрастно звучал с хоров, раскатываясь по всей церкви. Вот он идет, как всегда, по дорожке позади нее. Но, увидав, что Батшеба обернулась, он отвел глаза, а когда вышел за ограду, то, уклоняясь от встречи, направился в противоположную сторону и скрылся из виду.

На следующее утро она получила сокрушительный удар, которого, впрочем, давно ожидала. В письме он официально ее уведомлял, что не будет возобновлять с ней договора в день благовещения.

Батшеба сидела и горько плакала над этим письмом. Ее приводила в уныние и ранила мысль, что Габриэль вдруг исцелился от своей безнадежной любви и так резко это высказал, - а ведь она считала, что имеет какие-то права на его привязанность. Вдобавок ей было страшно думать, что теперь придется опять рассчитывать только на самое себя; ей казалось, что будет не по силам ездить на рынок, торговаться и продавать. После смерти Троя Оук бывал вместо нее на всех базарах и ярмарках и вел ее дела наряду со своими. Что же теперь ей предпринять? Какой ужасающе печальной становилась ее жизнь!

В тот вечер Батшеба испытывала подлинное отчаяние и острую потребность в сострадании и дружеском участии, оплакивая утрату единственного преданного друга. И вот она надела шляпку и плащ и направилась к домику Оука. Солнце только что зашло, и дорогу освещал бледно-желтый, как первоцвет, месяц, народившийся всего несколько дней назад.

Окно ярко светилось, но в комнате никого не было видно. Она взволнованно постучала, и тут же ей пришло в голову, что, пожалуй, ей, одинокой женщине, не пристало посещать жившего в одиночестве холостяка; впрочем, он ее управитель, она всегда может зайти к нему по делу, и в этом нет ничего предосудительного. Габриэль отворил дверь, и свет месяца упал на его бледный лоб.

- Мистер Оук... - глухо проговорила Батшеба.

- Да, я Оук, - отвечал Габриэль. - С кем имею честь... Ах, что я за дурень, не узнал вас, хозяйка!

- Да я скоро уже не буду вашей хозяйкой, так ведь, Габриэль? - с горечью сказала она.

- Да нет... Я думаю... Но входите, мэм. Ах, я сейчас зажгу лампу, растерянно бормотал Оук.

- Не надо. Не беспокойтесь из-за меня.

- Ко мне редко приходят в гости леди, и боюсь, у меня нет никаких удобств. Не угодно ли вам сесть? Вот стул, а вот другой. К сожалению, стулья у меня простые и сиденья деревянные, довольно-таки жесткие. Но я... собираюсь завести новые. - И Оук пододвинул ей два или три стула.

- Ну что вы! Они достаточно удобные. И вот она уселась, уселся и он, и пляшущие отсветы камина скользили по их лицам и по старой мебели

...отполированной годами,

Ему служившей много лет {*}.

{* У. Барнс, Уок Хилл. (Прим. автора.)}

Вся домашняя утварь Оука поблескивала, бросая по сторонам танцующие блики. Этих людей, достаточно хорошо знавших друг друга, изумляло, что, встретившись в новом месте и при необычных обстоятельствах, они испытывают такую неловкость и скованность. Встречаясь на поле или у нее в доме, они не проявляли ни малейшего смущения. Но теперь, когда Оук стал самостоятельным хозяином, их жизни, казалось, отодвинулись в прошлое, к тем давно минувшим дням, когда они были едва знакомы.

- Вы, наверно, удивляетесь, что я пришла к вам... но...

- Что вы, ничуть.

- Но мне показалось, Габриэль, что, может быть, я вас обидела и потому вы уходите от меня. Это очень меня огорчило, вот почему я и пришла.

- Обидели меня? Неужто вы могли меня обидеть, Батшеба?

- Так я не обидела вас! - радостно воскликнула она. - Но в таком случае, почему же вы уходите?

- Видите ли, я раздумал уезжать за границу. И вообще, знай я, что такая затея вам не по душе, я живо выбросил бы это из головы, - искренне ответил он. - Я уже договорился об аренде на ферму в Нижнем Уэзербери, и с благовещения она перейдет в мои руки. Вы знаете, одно время я получал долю дохода с этой фермы. При всем том я вел бы и ваши дела, если бы не пошли толки про нас с вами.

- Что такое? - изумленно спросила Батшеба. - Толки про нас с вами? Какие же?

- Не могу вам сказать.

- Мне думается, вам следовало бы сказать. Вы уже не раз читали мне мораль, почему же теперь боитесь выступить в такой роли?

- На этот раз вы не сделали никакой оплошности. Сказать по правде, люди толкуют, будто я тут все разнюхиваю, рассчитываю заполучить ферму бедняги Болдвуда и задумал в один прекрасный день прибрать вас к рукам.

- Прибрать меня к рукам? Что это значит?

- Да, попросту говоря, жениться на вас. Вы сами просили меня вам сказать, так не браните же меня!

Оук ожидал, что, услыхав это, Батшеба придет в ужас, как если б над ухом у нее выпалила пушка, однако вид у нее был ничуть не испуганный.

- Жениться на мне? Я и не подозревала, что речь идет об этом, спокойно сказала она. - Это слишком нелепо... слишком рано... об этом думать!

- Ну, понятно, это слишком нелепо. Да я и не помышляю ни о чем подобном, думается, вы сами знаете. Разумеется, у меня и в уме не было жениться на вас. Вы же сами сказали, что это слишком нелепо.

- С-с-слишком рано - вот что я сказала.

- Прошу прощения, но я должен вас поправить: вы изволили сказать: слишком нелепо.

- Я тоже прошу прощения, - возразила она со слезами на глазах. - Я сказала: слишком рано... Это, конечно, не важно... ничуть не важно... Но я хотела сказать одно: слишком рано... Только и всего, мистер Оук, и вы должны мне поверить!

Габриэль долго всматривался в ее лицо, но при слабом свете камина ему почти ничего не удалось разглядеть.

- Батшеба, - сказал он с нежностью и недоумением и шагнул ближе. - Если бы мне знать только одно: позволите ли вы мне любить вас, добиваться вас и в конце концов на вас жениться... Если бы мне это знать!

- Но вы никогда этого не узнаете! - прошептала она.

- Почему?

- Да потому, что никогда не спрашиваете.

- Ах! Ах! - радостно засмеялся Габриэль. - Родная моя!..

- Зачем вы послали мне сегодня утром это скверное письмо? - перебила она его. - Это доказывает, что вы ни чуточки не любите меня и готовы были меня покинуть, как все остальные. Это было прямо бесчеловечно с вашей стороны! Ведь я была вашей первой и единственной любимой, а вы - моим первым поклонником. Уж я вам этого не забуду!

- Ах, Батшеба, ну можно ли так обижать человека! - сказал он, и радостная улыбка не покидала его лица. - Вы же знаете, как оно было: я, холостяк, вел дела такой привлекательной молодой женщины, и мне ох как солоно приходилось! Ведь люди знали, какие у меня к вам чувства, а тут еще принялись распускать про нас сплетни, - вот мне и подумалось, что это может бросить на вас тень... Никому невдомек, сколько я из-за этого перетерпел да перемучился!

- И это все?

- Все.

- Ах, как я рада, что пришла к вам! - с чувством благодарности воскликнула она, вставая. - Я стала куда больше думать о вас с тех пор, как вообразила, что вы больше не хотите меня видеть. Но мне пора уходить, а то меня хватятся... А знаете, Габриэль, - с легким смехом добавила она, когда они направились к дверям, - ведь можно подумать, что я приходила к вам свататься, - какой ужас!

- Что ж, так оно и должно быть, - отвечал Оук. - Я проплясал под вашу дудку немало миль и немало лет, чудесная моя Батшеба, и грешно было бы вам не заглянуть ко мне разочек.

Он проводил ее до самого дома, по дороге рассказывая ей, на каких условиях берет в аренду Нижнюю ферму. Они очень мало говорили о своих чувствах. Такие испытанные друзья, очевидно, не нуждались в пышных фразах и пылких излияниях. Столь глубокая, прочная привязанность возникает (правда, в редких случаях), когда двое людей, встретившихся в жизни, сперва поворачиваются друг к другу самыми трудными сторонами характера и лишь со временем обнаруживают лучшие свои черты; поэтому романтика постепенно прорастает сквозь толщу суровой прозаической действительности. Такое прекрасное чувство - camaraderie {Товарищество (франц.).} обычно зарождается на почве общих интересов и стремлений и, к сожалению, редко примешивается к любви представителей разных полов, потому что мужчина и женщина объединяются не для совместного труда, а для удовольствий. Но если счастливое стечение обстоятельств позволяет развиться подобному чувству, то лишь такая сложная любовь бывает сильна как смерть, - любовь, которую не загасить никаким водам, не затопить никаким потокам, любовь, в сравнении с которой страсть, обычно присваивающая себе это имя, - лишь быстро рассеивающийся дым.

ГЛАВА LVII ТУМАННЫЙ ВЕЧЕР И ТАКОЕ ЖЕ УТРО. ЗАКЛЮЧЕНИЕ

- Пусть наша свадьба будет самой скромной, незаметной и простой.

Это сказала Батшеба Оуку однажды вечером, через некоторое время после события, описанного в предыдущей главе, - и он просидел добрый час, размышляя о том, как ему выполнить в точности ее пожелание.

- Разрешение... Да, надобно получить разрешение на брак без оглашения, - сказал он себе наконец. - Значит, первым делом разрешение.

Через несколько дней в Кэстербридже темным вечером Оук выходил неслышным шагом из дома судки. На обратном пути он услыхал чьи-то тяжелые шаги и, обогнав шедшего впереди человека, обнаружил, что это Когген. Они шагали вместе до самого селения, пока не поравнялись с узеньким переулочком, проходившим позади церкви, где стоял коттедж Лейбена Толла; тот недавно сделался приходским причетником и по воскресеньям все еще испытывал смертельный страх, произнося суровые слова псалмов, которые никто не смел повторять за ним.

- Ну, до свидания, Когген, - сказал Оук. - Мне сюда.

- Да ну! - удивленно воскликнул Когген. - Что же такое нынче стряслось, осмелюсь вас спросить, мистер Оук?

Оуку подумалось, что с его стороны будет некрасиво, если он не расскажет Коггену все как есть, ведь Джан был верен ему и надежен как сталь все годы, когда он страдал по Батшебе, и он сказал:

- Умеете вы хранить тайну, Когген?

- Неужто вы не знаете? Небось я не раз вам это доказывал.

- Знаю, знаю. Так вот, мы с хозяйкой собираемся обвенчаться завтра утром.

- Силы небесные! А ведь, по правде сказать, мне иной раз кое-что приходило на ум, да, приходило. Но держать все в тайности! Ну, да дело не мое. Желаю вам с ней всяческого счастья!

- Спасибо, Когген. Уверяю вас, такая молчанка мне вовсе не по душе, да и ей тоже, но справлять веселую свадьбу не больно-то пристало, вы сами знаете почему. Батшебе уж очень не хочется, чтобы в церковь набился весь приход глазеть на нее, - она боится этого и очень тревожится, - вот я и стараюсь все так устроить, чтобы ей угодить.

- Понимаю, и мне думается, это правильно. А вы сейчас к причетнику?

- Да. Может, и вы пойдете со мной?

- Боюсь только, как бы наши: труды не пропали даром, - заметил Когген, шагая рядом с ним. - Старуха Лейбена Толла за полчаса раструбит об этом по всему приходу.

- Ей-богу, раструбит! А ведь мне и невдомек! - Оук остановился. - А все же мне надобно с вечера его предупредить, - ведь работает он далеко и уходит из дому спозаранку.

- Слушайте, как надо взяться за дело, - сказал Когген. - Я постучусь и вызову Лейбена на улицу: надобно, мол, с ним потолковать, а вы стойте в сторонке. Он выйдет, вы ему все и выложите. Ей нипочем не догадаться, зачем он мне понадобился, а для отвода глаз я заброшу словечко-другое про хозяйственные дела.

План был одобрен, Когген смело шагнул вперед и постучал в дверь миссис Толл. Она открыла сама.

- Мне надобно кое о чем потолковать с Лейбеном.

- Его нет дома и не будет до одиннадцати. Как только он кончил работу, пришлось ему отлучиться в Иелбери. Можете говорить со мной - я за него.

- Пожалуй, что нет. Постойте минутку. - И Когген завернул за угол дома посоветоваться с Оуком.

- Кто это с вами? - осведомилась миссис Толл.

- Да так, один приятель, - отвечал Когген.

- Скажите, что хозяйка наказала ему ждать ее у церковных дверей завтра в десять утра, - шепотом произнес Оук. - Чтобы он обязательно пришел да. оделся по-праздничному.

- Праздничное платье выдаст нас с головой, - заметил Когген.

- Ничего не поделаешь, - сказал Оук. - Втолкуйте же ей это.

Когген добросовестно исполнил поручение.

- Что бы там ни было, дождь либо ведро, снег либо ветер, он все одно должен прийти, - добавил от себя Джан. - Дело страсть какое важное. Видите ли, ему придется засвидетельствовать ее подпись на бумаге, - тут она с одним фермером заключает договор на долгие годы. Я выложил вам все как есть, матушка Толл, оно бы и не следовало, да уж больно я люблю вас, хотя и безнадежно.

Сказав это, Когген повернулся и быстро ушел, - ей так и не удалось забросать его вопросами. Приятели заглянули к священнику, но никто не обратил на это внимания. Затем Габриэль возвратился домой и занялся приготовлениями к завтрашнему дню.

- Лидди, - сказала Батшеба, ложась спать в этот вечер, - разбуди меня завтра в семь часов, в случае если я просплю.

- Да вы всегда просыпаетесь еще до этого, мэм.

- Да, но завтра мне предстоит важное дело - я потом тебе все расскажу, - и я должна встать пораньше.

Однако Батшеба проснулась в четыре часа, и, как ни старалась, ей больше не удалось уснуть. Около шести она потеряла терпение и стала себя уверять, что ее часы ночью остановились. Она пошла и постучала в дверь Лидди, и ей не без труда удалось разбудить девушку.

- Но, кажется, это я должна была вас разбудить? - недоумевала Лидди. А ведь еще нет и шести.

- Конечно, есть. Что это ты выдумываешь, Лидди? Я знаю, что уже больше семи часов. Приходи ко мне поскорей; я хочу, чтобы ты меня как следует причесала.

Когда Лидди вошла в комнату Батшебы, хозяйка уже ждала ее. Девушка никак не могла понять, зачем такая спешка.

- Что такое стряслось, мэм? - спросила она.

- Так и быть, я скажу тебе. - И Батшеба посмотрела на нее с лукавой улыбкой в сияющих глазах. - Фермер Оук придет ко мне сегодня обедать.

- Фермер Оук? И больше никого?.. Вы будете обедать вдвоем?

- Да.

- Но, пожалуй, это будет неосторожно, мэм, ведь и без того идут всякие толки, - опасливо сказала ее приятельница. - Доброе имя женщины такая хрупкая вещь...

Батшеба расхохоталась, щеки у нее вспыхнули, и она шепнула Лидди на ухо несколько слов, хотя они были в комнате один. Лидди вытаращила глаза и воскликнула:

- Батюшки мои! Вот так новости! У меня сердце так и затрепыхалось!

- А у меня вот-вот выпрыгнет! - сказала Батшеба. - Да теперь уж ничего не поделаешь.

Утро было сырое, неприветливое. Тем не менее без двадцати десять Оук вышел из дому и

Поднялся на холм крутой;

Он шел твердой стопой

За невестой своей молодой,

и постучал в дверь Батшебы. Спустя десять минут можно было видеть, как два зонта - один большой, другой поменьше - появились из этих же дверей и поплыли в тумане по дороге по направлению к церкви. Расстояние было невелико - не более четверти мили, и благоразумная чета решила, что нет смысла ехать в экипаже. Постороннему наблюдателю пришлось бы подойти чуть ли не вплотную, чтобы разглядеть под зонтами Оука и Батшебу, которые первый раз в жизни шли рука об руку, - Оук в длинном, до колен, сюртуке, а Батшеба в плаще, спускавшемся до самых галош. Несмотря на будничную одежду, Батшеба выглядела помолодевшей:

Как роза, снова ставшая бутоном...

Душевное спокойствие вернуло ей здоровый румянец, по просьбе Габриэля этим утром она уложила волосы так, как носила их несколько лет назад, когда стояла на Hopкомбском холме, и теперь казалась ему поразительно похожей на чарующую девушку его мечтаний; впрочем, не приходилось удивляться, - ведь ей было всего двадцать три - двадцать четыре года! В церкви их поджидал Толл, Лидди и пастор, - церемония была быстро совершена.

В тот же день вечером они спокойно сидели за чаем в гостиной Батшебы, решено было, что фермер Оук поселится здесь, - ведь у него не имелось ни свободных денег, ни дома, ни обстановки, достойной его супруги (хотя он и был на пути к богатству), а Батшеба всем этим обладала.

Батшеба разливала чай, когда их оглушил пушечный выстрел, за ним последовал невообразимый грохот труб, раздавшийся у самого дома.

- Так оно и есть! - воскликнул, смеясь, Оук. - Я уже догадался, что наши молодцы что-то затевают, - стоило только на них взглянуть!

Он взял свечу и спустился на крыльцо, за ним пошла Батшеба, накинув на голову шаль. Свет упал на группу мужчин, стоявших перед домом на усыпанной гравием площадке. Как только они увидели новобрачных, все дружно гаркнули: "Урра!" - и в тот же миг где-то на заднем плане опять выпалила пушка, а вслед за ней загремела весьма неблагозвучная музыка - можно было различить барабан, тамбурин, кларнет, серпент, гобой, виолончель и контрабас, - то были реликвии, уцелевшие от некогда знаменитого, неподражаемого уэзерберийского оркестра, почтенные, источенные червями инструменты, на которых некогда играли предки теперешних музыкантов, прославляя победы герцога Мальборо. Доиграв туш, исполнители двинулись вперед и подошли к крыльцу.

- Это все подстроили наши весельчаки, Марк Кларк и Джан, - сказал Оук. - Заходите, друзья, закусите и выпейте со мной и с моею женой.

- Только не нынче, - отказался мистер Кларк, проявляя высокую самоотверженность. - Премного благодарны, но мы заглянем к вам как-нибудь в другой раз. А все-таки мы решили не упустить случая и выразить в этот день свою радость. Ежели вам угодно послать к Уоррену какого-нибудь питья, то будет очень здорово. Желаем долгих лет и счастья приятелю Оуку и его пригожей суженой!

- Благодарю! Благодарю вас всех! - сказал Оук. - Сейчас же пошлю к Уоррену глоточек и кусочек. Мне так и подумалось, что старые друзья, пожалуй, что-нибудь да устроят в нашу честь, и я только что сказал об этом моей жене.

- Ей-богу, - шутливо обратился Когген к товарищам, - этот человек на диво быстро научился говорить "моя жена", ведь его женатой жизни без году неделя. Что скажете, друзья?

- Сроду не слыхал, чтобы человек, женатый добрых двадцать лет, так привычно выговаривал "моя жена", - вставил Джекоб Смолбери. - Можно было бы подумать, что Оук и впрямь так давно женат, будь это сказано малость похолодней, ну, да холодности тут трудно ожидать.

- Ничего, все придет в свое время, - подмигнул Джан.

Тут Оук засмеялся, а Батшеба улыбнулась (теперь она почти никогда не смеялась), и друзья их стали прощаться.

- Да, вот оно как обернулось! - весело промолвил Джозеф Пурграс, когда они тронулись в путь. - Желаю ему жить с ней да радоваться. Хотя нынче я раза два чуть было не сказал вместе с пророком Осией, - ведь у меня вечно на языке слова Священного писания, ничего не поделаешь, привычка - вторая натура: "Ефраим стал служить идолам, - отступитесь от него!" Но раз уж так оно получилось, - а ведь ее мог бы и невесть кто подцепить, - то за все благодарение богу!

КОММЕНТАРИИ

В конце 1872 года Лесли Стивен, редактор известного "Корнхилл мэгезин", предложил Томасу Гарди написать роман для своего журнала. Гарди ответил согласием и указал некоторые ориентиры будущего произведения: "Пастораль", озаглавленная "Вдали от обезумевшей толпы", основные действующие лица которой - "молодая женщина-фермер, пастух и сержант кавалерии". Роман начал публиковаться в "Корнхилл мэгезин" в январе 1874 года, задолго до того, как Гарди его окончил. Заключительные главы были отосланы в августе 1874 года, а в ноябре того же года роман вышел отдельным изданием в двух томах, с иллюстрациями Элен Пейтерсон, которую Гарди считал лучшим иллюстратором своих книг. Успех романа у читателей и критики нарастал с каждым номером журнала. Первые выпуски романа в журнале были еще анонимными, но общий хор похвал побудил автора открыть свое имя. Именно этот роман принес Гарди славу и выдвинул его в число ведущих английских романистов.

Заглавием романа послужила строка из "Элегии, написанной на сельском кладбище" поэта XVIII века Томаса Грея. "Вдали от обезумевшей толпы" - такое же программное заглавие, как "Под деревом зеленым". Вдали от "обезумевшей толпы" и ее "низменных стремлений" находится сельская, патриархальная Англия. В предисловии 1895-1902 года Гарди напоминает читателям, что в этом романе он впервые употребил старинное название "Узссекс" для обозначения той части юго-запада Англии, в которой развертывается действие его романов. Он напоминает также о том, что Уэссекс лишь отчасти принадлежит действительности, а в большей степени - авторской фантазии. Замечание это существенно не только в том смысле, что Уэссекс не фотография, а художественное обобщение, но и потому, что в известной мере Уэссекс Гарди утопия, воплощение идеала "старой веселой Англии". Гарди особенно настойчиво акцентирует традиционность сельской Англии, "нераспавшуюся связь времен". Эта традиционность для писателя важна и ценна потому, что она сохраняет сильные и цельные "старинные характеры", которых уже нет в "обезумевшей толпе" капиталистического города.

В этом романе Гарди, в отличпе от ранней идиллии "Под деревом зеленым", патриархальная Англия предстала не как островок, пока еще изолированный от зла внешнего мира, не обособленно, а в столкновении с этим злом. Вторжение в круг людей, объединенных традиционным жизненным укладом, человека другого мира, человека "низменных стремлений", стало основой сюжетного конфликта. Лесли Стивен предупреждал Гарди, что в произведении, предназначенном для журнала, должен быть напряженный, захватывающий сюжет. "Я не требую, - писал Стивен, - чтобы в каждом номере было убийство, но необходимо привлечь внимание читателей четким, хорошо построенным сюжетом". В своем новом романе Гарди как бы объединил "сельские картинки в духе голландской школы" (подзаголовок романа "Под деревом зеленым") и "роман с захватывающим сюжетом" (типа "Отчаянные средства"). Движущей пружиной этого захватывающего сюжета оказывается сержант Трой, человек без корней, чужой, строго говоря, и патриархальной деревне, и "обезумевшему" городу. В поднятой им буре страстей он сам же и погибает, ибо "вдали от обезумевшей толпы", в прочной связи с землей, уцелели такие сильные характеры, до которых бесхребетному, поверхностному и, в сущности, слабому Трою очень далеко.

В романе Гарди два принципиально новых героя - Габриэль Оук, воплощение стойкости и надежности (недаром даже имя его означает "дуб"), глубоко народный и подлинно национальный характер, и Батшеба Эвердин, самостоятельная и независимая женщина, потенциально героическая натура.

Образ Батшебы Эвердин вызвал бурную реакцию читателей и критики, восторженные отзывы перемежались с негодованием и возмущением. Воспитанные на традиции викторианского романа, с его пассивными, кроткими, ангелоподобными героинями, с его отождествлением страсти и безнравственности, читатели, а в особенности читательницы обвиняли Батшебу в чрезмерной смелости и в рассудочности, в страстности и в расчетливости, в кокетстве и неженственности. Эти, пока еще немногочисленные, нападки предвещали ту бурю, которую предстояло испытать Гарди в дальнейшем как автору "Истории чистой женщины" - "Тэсс из рода д'Эрбервиллей".

О том, что "миссис Гранди" - буржуазное общественное мнение было встревожено реализмом Гарди, говорит факт, приведенный в "Жизни Томаса Гарди" Ф. - Э. Гарди. Лесли Стивен написал Гарди, что историю соблазненной Троем бедной девушки Фанни Робин следует излагать "осторожно и осмотрительно". Причиной замечания Лесли Стивена было письмо "трех респектабельных подписчиц" журнала, которые упрекали редактора за "неприличную по содержанию фразу" в опубликованной части романа. Гарди был удивлен как самим письмом, так и уступчивостью Стивена. Впоследствии он сражался с ханжеством открыто и преднамеренно.

Романы Гарди не только открывали правду о страстях человеческих, о "жестокости чувства". Объясняя отношения Батшебы и Оука, Гарди показывает, что самое глубокое и прочное чувство - любовь, соединенная с чувством товарищества (camaraderie), - "зарождается на почве общих интересов и стремлений". Такое понимание любви противостояло как фальшивому бесплотному романтизму, так и натуралистической бездуховности.

Подобный гуманистический взгляд Гарди органически связан с демократизмом его творчества. Писатель не отделяет людей труда от трудового процесса, не изымает их из привычной для них сферы. Такие сцены и эпизоды, как спасение урожая от дождя, стрижка овец, лечение погибающих овец, представляют собой, в сущности, новаторский способ показа человека в действии. Гарди удалось то, что впоследствии не удавалось многим авторам "производственных романов", - изображение труда как неотъемлемой части жизни человека, не менее интересной, чем другие ее аспекты. Эпизод спасения овец пастухом Оуком прямо противопоставлен сцене "упражнений на эспадронах" Троя. Каждый из героев выступает в наиболее выигрышной для него ситуации, обнаруживая самую суть своего характера. Для такого противопоставления, нарушающего вековые представления о романтическом и прозаическом, требовалось большая смелость художника.

Герои романа живут в единстве с природой, единстве не созерцательном, а деятельном, активном. Поэтому описания природы естественно связываются с развитием действия и душевным состоянием героев, что придает особую напряженность и выразительность пейзажам Гарди.

"Вдали от обезумевшей толпы" - важный этап в творческой эволюции Гарди. Роман этот менее трагичен, чем последующие, более глубокие произведения писателя, но как раз в этом и заключается его своеобразие и некоторое преимущество. Здоровый патриархальный уклад жизни, сохранившийся в Уэссексе, в этом романе предстает еще стойким и жизнеспособным. Судьбы героев романа далеко не безмятежны, но в столкновении с авангардом "обезумевшей толпы" народная "старая Англия" еще побеждает.

"Вдали от обезумевшей толпы" - строка из "Элегии, написанной на сельском кладбище" (1751) английского поэта Томаса Грея (1716-1771).

Лаодикеяне - жители древнего города Лаодикея (в Малой Азии), которые осуждаются в Евангелии за их равнодушие к христианскому зрению, стремление к нейтральности и невмешательству.

...в теплой куртке наподобие душегрейки доктора Джонсона. - Самюэл Джонсон (1709-1784) - английский писатель и ученый, создатель знаменитого "Словаря английского языка". В известной книге биографа Самюэла Джонсона Дж. Босуэлла описывается, в частности, одежда Джонсона, заботившегося только об ее удобстве: "...одеяние из бурого сукна, с карманами, в которых могли бы поместиться оба тома его "Словаря".

Это был канун Фомина дня, самого короткого дня в году - 21 декабря.

...он созерцал ее с высоты птичьего полета, подобно тому, как мильтоновский Сатана впервые созерцал рай. - Имеются в виду строки из поэмы великого английского поэта Джона Мильтона (1608-1674) "Потерянный рай" (кн. IV, стр, 205-208).

...неистовства и воплей исступленных, лишенных смысла... - Шекспир, Макбет, акт V, сцена 5.

...черпать утешение в Екклезиасте. - В широком смысле слова - находить утешение в религии. Книга Екклезиаста утверждает суетность земного существования, страстей и стремлений человеческих.

Тернер Уильям (1775-1851) - выдающийся английский художник, создатель романтического пейзажа. Гарди особенно ценил выразительность и динамизм пейзажей Тернера.

...холмы и долины откликались эхом, как тем мореплавателям, которые кликали пропавшего Гиласа у Мизийских берегов. - Гилас - один из героев греческого мифа об аргонавтах. Во время стоянки корабля "Арго" у побережья Мизии (в Малой Азии) Гилас отправился к источнику за водой и был унесен нимфами на дно реки.

Астарта - богиня любви и плодородия в Древней Финикии.