О неизжитой травме крепостничества

— Есть ещё один важный момент. Это, как ни странно, наследие крепостного права, которое, мне кажется, в современном обществе не рассматривается как важнейшая и абсолютно не изжитая травма, которая во многом определяет взаимоотношения власти и общества, а также — я ненавижу это слово — интеллектуальной элиты. Интеллектуального сообщества по отношению к другим социальным слоям. Дело в том, что эта тема была «заболтана» в советской историографии, а это очень интересная история, как после Второй Мировой войны, Великой Отечественной войны происходит разочарование в советской революционной риторике, и общество начинает искать другие этические точки отсчёта. Начинается идеализация дворянства. Окуджава пишет романы и песни, связанные с этим. [Советской революционной риторике] противопоставляется дворянская этика с честью, достоинством, галантным отношением к женщине, то есть гуманизация общества шла под эгидой возвращения условно к романтизированному дворянству. И это понятно, потому что по большому счету обращаться было не к чему.

Буржуазная культура не успела развиться в России в дореформенный период и заменилась такой же жёсткой тоталитарной системой. Вернее, конечно, императорская Россия была системой авторитарной, но тем не менее. И эта [романтизация дворянства] была очень мощно работающим механизмом, позволяющим обществу высказать какие-то важные этические ценности. Но это же и сыграло с нами злую шутку уже после распада Советского союза. <...> Если мы посмотрим экранизацию «Барышни-крестьянки» 1995-ого года, там не очень понимаешь, что вообще было крепостное право. Там весёлые пейзане, которые прекрасно при барине живут, невероятная гармония между ними. Это идеальное прошлое, которое затушевывает катастрофическую ситуацию крепостничества, которое перерастало в рабство. В 2014 году тогдашний президент Медведев попытался сделать большую кампанию в честь 150-летия отмены крепостного права. И была большая дискуссия в газетах, журналах, которая совершенно, мне кажется, не затронула интеллектуальное сообщество.

Апофеозом вот этой крепостнической ментальности, которая сидит в нас невероятно крепко, стало высказывание председателя Конституционного суда Валерия Зоркина в «Российской газете» в 2014 году. Это гениальная цитата: «Крестьянская реформа разрушила уже и без того ослабевшую к тому времени связь между двумя основными социальными классами — дворянством и крестьянами. При всех издержках крепостничества именно оно было главной скрепой, удерживающей внутреннее единство нации». Знаете, на самом деле это невероятная проговорка культуры. Валерий Зорькин человек немудрёный, но это ведь интересная история. Если мы посмотрим в наши собственные души, все эти бесконечные фейсбучные обсуждения о неготовности народа ни к какой инициативе, ни к социальной активности, это всё идёт ровно оттуда. Замечательный американский историк Янни Коцонис, книгу которого «Как крестьян делали отсталыми» мы в своё время перевели, показывает, что в XIX веке в пореформенный период при всей борьбе прогрессистов с традиционалистами в России, они сходились ровно в одном. В том, что крестьяне не готовы взять землю, и да, как известно, крестьянская реформа бывает и многоступенчатая, с общиной и так далее. Чем все это закончилось, мы хорошо знаем, но в данном случае это некоторое презрение, условно говоря, к народу, к мифической категории. Мы не очень понимаем сейчас, кто такой народ, но тем не менее, это невероятный источник, подпитывающий элитистскую структуру общества или по крайней мере [такой] взгляд на него. И это, кстати, приводит к тому, что мы не желаем видеть огромное количество социальных и политических инициатив по всей стране.

Скажем, все мы знаем про Шиес и борьбу севера с мусорными полигонами. Но, честно говоря, если вы посмотрите, какой объём информации занимает разговор об этом, он ничтожно мал. Разговорам о Мосгордуме посвящены были все оппозиционные медиа, а Шиес иногда упоминается: ну вот там что-то бузят. И это ровно потому, что наша оптика не настроена на то, что какие-то важные социальные процессы могут протекать в других слоях общества, а не в интеллектуальной её части. Помните, дальнобойщики пытались протестовать, фермеры шли на Москву... Я смотрела, как это освещается. Это была довольно снисходительная оценка: конечно, вот такие неразумные, поэтому они за Крым, поэтому считать это реальным политическим действием невозможно. Я думаю, что психология крепостников, пардон, это немножко огрубляет <...> — это некая дворянская элита, а это какой-то глупый народ, который учить-не учить — не даёт нам возможности видеть точки роста и вырабатывать новые социальные метафоры. Какой образ истории мы можем предложить людям, если мы сами разделяем стереотипы той имперской истории, которая у нас сейчас преподается в школах, и многие историки так или иначе работают в этой парадигме. Отсюда, я полагаю, и некоторый тупик, в который мы попадаем.