Монолог блатного, записанный на диктофон

Ну, куда ты спешишь? Куда спешишь? Слушай сюда, фраер, не торопись рвать когти, мне с тобой надо потолковать по душам. Я на твою лекцию в этот дурацкий московский Дворец Культуры "Меридиан" 28 февраля 1992 года зачем пришёл, знаешь? Ах, не знаешь. Объясняю для тугодумов. Новая ксива понадобилась мне — вот зачем.

А ксиву проще всего смахнуть у ротозея в толпе, когда народишко ломится на сходку в тот же, положим, "Меридиан" как оглашенный. Все спешат, все опаздывают. Все, как один, являются к самому началу толковища. Толпа у входа во Дворец бурлит, винтом закручивается... Самое чёткое время для работы!

Нет, ты некачественно понимаешь меня, гундосый. Я — не из щипачей. В жизни я никогда не смахивал лопатники у фраеров из карманов. Я по другому делу всю жизнь фарт держу. Я квартиры мочу, понял?

Но тут подпёрла злодейка-судьба так, что только держись. Новую ксиву нужно мне было срочно раздобыть, хоть кровь из носу.

Взял я билет на твою лекцию — обращаю внимание, взял в кассе. За свои кровные рубли. Взял на всякий случай. Я так прикинул — не подфартит обогатиться ксивой перед началом твоих соловьиных трелей, смахну её у какого-нибудь лопуха, когда народишко, отаплодировав тебе, попрёт на выход из "Меридиана".

Скажу не рисуясь, поимел я чего хотел с одного мордухая чётко на входе во Дворец Культуры.

Толпа берёт двери "Меридиана" чуть ли не штурмом, а в ней мордухай этот. Я заприметил его сразу, положил на него глаз. Варежка у мордухая нараспашку, марухе своей синеокой фуфло давит, за пазуху ей гляделками так и лезет. Ничего, кроме ейных титек, не видит вокруг. Грешно было этого кобеля не наколоть.

Ну, я у него и пошарил бегло под клифтом в районе сердца.

А потом, подмигнув синеокой, предъявил этак элегантно контролёрше на входе в толковище свой билет и пошёл тебя слушать. Чего, думаю, деньгам пропадать зря? Дай, думаю, похаваю вместо ужина лекцию про эти самые непонятные аномальные явления. Авось, поднахватаюсь чего умного — будет потом чего ребятам в зоне рассказать, то-то, небось, обхохочутся.

Лекцию твою прослушал я с подчёркнутым, заметь, интересом от начала до конца. Поверишь ли, заслушался, хотя и бубнил ты со сцены свою туфту временами некачественно, нечётко, совсем как матюгальник на столбе в зоне... Раздухарил ты меня брат, своими речугами. Да, раздухарил. Вот тебе моя воровская рука для крепкого мужского рукопожатия. Спасибо.

Это ничего, что я с тобой на "ты"? Ничего, что буду тебя по имени кликать, без отчества? Фамилия у тебя, кстати, редкая, не обтёртая по лагерям. Не встречал там такой фамилии — Прийма. Это что за фамилия такая? Ты каких кровей родом? Ах, из донских казаков? Из потомственных? В Ростове-на-Дону, говоришь, родился? Молодец. Поздравляю. Ростов — город знаменитый, воровской, есть там у меня задушевные кореша.

Так вот, Лёха из Ростова, встряхнул ты меня, я говорю, своим треньканьем. Смелый ты мужик, однако. Такие речуги толкал, просто ё-моё. Молодец. Уважаю таких. Не боишься, что пошарят тебя в отставку за твои хохмочки? Нет? Уважаю тем более.

Вот только в одном ты, Лёха, дал маху в лекции. Ну, помнишь тот момент, когда гундосил про места, в которых не бывал. И никогда не побываешь, уверен. Не спорь со мной! Не бывал и не побываешь. Это у тебя, интеллигента замороченного, написано на лобовой кости.

Докладываю тебе как на допросе, Лёха, — ты не прав. А не прав потому, что никогда не бывал в зоне.

Вот ты в своей лекции талдычил — аномальные явления, встречи с лешими, чертями, марсианами случались в России где угодно, но только не в концлагерях и не в тюрягах. Ты об этом красиво сказал, а я запомнил: "Нет ни одного письменного свидетельства встречи с Неведомым Миром в местах, не столь отдалённых". Ты ссылался при этом на книжки, написанные Солженицыным, Шаламовым, кем-то ещё. Я правильно называю имена? Во! Видал, какая у меня память?

Не знаю, чего в книжках пишут — я из книжек только про графа Монте-Кристо уважаю и ещё стихи незабвенного Сергея Есенина. А вот касательно любезных твоему сердцу аномальных явлений скажу, что бывают они и в зоне. Редко, очень редко, но бывают.

Те чего закашлялся? Брось окурочек, брось. До фильтра, сам погляди, уже досмалил его. Брось, говорю, окурок, отдышись. И слушай сюда меня в оба уха.

Я сам в аномальное явление однажды вляпался собственной своей мордой. Именно в зоне, обрати внимание.

Дело было, как сейчас помню, в тот год, когда Лёнька бровастый[1] послал по этапу на вечный покой Никиту-кукурузника. Сидел я тогда в лагере общего режима в мордовских поганых лесах. Срок мотанули мне немалый, причём по звонковой статье, без права на амнистию. За это — не спрашивай. Заскучаешь.

Вот и я в зоне заскучал. Светило мне семь лет подряд мерить ногами казённую землю на лесоповале. А не хотелось аж до чесотки в мошонке.

Решил я слинять из-за проволоки. Однако слинять так, чтоб комар носа не подточил. Уйти, значит, непременно вчистую, с концами.

Пошарил по лагерю, потёрся среди бывалых людей. И нашёл вскоре двух матерых барыг, тоже, как и я, готовых на всё, лишь бы скинуть с плеча арестанскую робу.

Устроили мы с ними тайное толковище.

Но я им сразу ботанул — хочу, мол, урки, схилять на волю культурно. Мокрое дело на душу не возьму, с психу микстурить охрану не буду. Чётко так, раздельно сказал: не буду, и всё тут. А потому сказал, что гулял об одном из барыг по баракам слушок, будто он мокрушник, но ходит в несознанке, косит с придурью под гопстопника. А на моих руках людской крови нет. Я так им, барыгам, и рубанул: нет и не будет.

На том и сошлись, что уйдём среди ночи втихую из жилой зоны через подкоп под проволоку.

Как мы подкоп замастырили и где, и сколько над ним, кровососным, корячились — не твоего ума дело, Лёха. Главное, мы его, суку, запузырили до точки, и никто, кроме нас троих, не ведал про него. Это я, понимаешь ли, так тогда думал, что никто не ведал. На деле же всё оказалось иначе, но ты меня не торопи, в нужный момент я всё тебе доложу.

Не торопи, понял? Завязывай, говорю, втыкаться в моё чистосердечное признание своими прокурорскими вопросами. Заглохни, Лёха.

О чём это я? Ах, да. Подкоп. Ну, прорыли. Пробуровили Матушку-землю насквозь под колючим забором. Птюхами, пайкой лагерной запаслись загодя на полную катушку. У каждого за плечом сумарь с шамовкой, а на бедре, сам понимаешь, пика, отточенная острей чем бритва.

Всё. Сегодня ночью уходим.

Где-то после полуночи, когда барак угомонился, снял я с гвоздей досточку, намедни аккуратно откуроченную мной в барачной стене, и в щелку на месте той досточки просочился втихаря, как таракан запечный.

Встретились мы с барыгами, где и договаривались. Спрашиваешь, где? Да не всё ли тебе равно, где? Что ты, штымп, душу мне опять мотаешь своими наскоками?!

Ну, в лагерной кухне, положим, встретились. Один из барыг на кухне, допустим, ходил в придурках — большим человеком по лагерной мерке был, кашеваром. И отмычку от дверей кухни это он, народный умелец, собственными руками ещё год назад засандалил... Встретились на кухне. Сняли потайную дверку с нашего лаза под землю. Стоим, пялимся на лаз, собираемся с духом.

Тот барыга, который мокрушник, первым сунулся в лаз.

Второй ткнулся было следом за ним да вдруг обернулся, к его знает — почему. Может, сказать чего умное приспичило ему? Или зону обматерить на прощанье от всего блатного сердца? Не знаю. Он обернулся, по пояс уже в лаз, в землю уйдя, да так застыл столбом на месте, как памятник самому себе на братской могиле в степи под курганом.

Гляжу, хавало у него перекосилось так, будто он за моим плечом усёк прокурора собственной персоной. Шнифты, кнокаю вылезли у барыги на лоб. Очень мне это не понравилось, Лёха. Очень. Тем более, что барыга был из деловых, жизнью в натуре траченный, много чего повидавший на своём воровском веку.

Осторожненько этак оглянулся я через плечо и давай давить косяка влево-вправо — в чём там дело? Сперва ничего особенного не просёк.

Да и, сам посуди, что может быть особенное на лагерной кухне? Ну, печи стоят с котлами, в них впаянными. Ну, стоял хлебореза. Ну, ящик с мисками оловянными, зековскими; здоровенный замок болтается на том ящике.

Потом пригляделся. Мама моя родная! Висит в воздухе над столом хлебореза облако и, что характерно, серебрится, сука позорная, мерцает. Ходят внутри него волны света.

Я сморгнул — глядь, а из облака пялит на меня свои гумозные зенки какая-та шестёрка женского, Лёха, пола. Это в мужской зоне! Веришь ли, только что не было никакой рожи в том облаке и вдруг — здрасьте! — объявилась там, как нежданный гость в погонах на воровской малине.

Чую, спину мне прохватило могильным холодком, ноги стали деревянными. Стою, балдею, напрочь позабыв про того хмыря, что застрял в лазе.

Как эта девка выглядела, спрашиваешь? Не знаю. Не помню. Я, в основном, видел её глазищи — яркие, как прожектора на вышке. И ещё помню, рожа у неё была прозрачной. Да, прозрачной, хочешь верь, хочешь не верь. Вот это — что она прозрачная — особенно проняло меня. Ну, думаю, менты паршивые, никакого сладу нет с вами. Секретное оружие на нас, тёмных зеках, надумали испытывать? Мало вам, думаю, костоломных допросов да душегубок ваших? Теперь, значит, рожи в облаках пошли у вас в ход?!.

Просекаю, секретное оружие пришло вдруг в движение. Рожа стронулась с места и прёт буром на меня. А облако так и вьётся вокруг неё, так и мерцает.

У меня наступил от такой картинки всеобщий мандраж в членах. В мозгах — затмение. Так, думаю, всё, пришли мне полные кранты. Засекли, гады! Сейчас будут вязать. И корячится теперь к моему неподъёмному сроку довесочек в пять лет длиной за попытку к бегству.

Стою, трясусь.

А рожа тем временем продолжает идти в облаву на меня. Причём идёт открыто, внаглую, как вертухай с грохотиловкой на груди через зону. В метре... нет, Лёха, в полуметре от меня она притормаживает, и тут я ловлю такой кайф, что хоть в голос кричи. Всем телом чувствую, тянет от этой глазастой тёлки немыслимым холодом. Не баба, а сплошной Северный полюс, век свободы не видать, если вру.

Окоченел я мгновенно.

Рожа висит в воздухе — близко висит, рукой можно тронуть. Она давит косяка на меня и пыхтит: фу-у, фу-у. Как дохнёт, так сквозь меня волна ледяной мглы прокатывается. Фу-у — волна холода, фу-у — ещё волна. Потом вдруг и говорит, падла прозрачная:

— Возвращайся в барак. Не уходи в побег, сыночек.

Вижу, совсем плохи мои дела. Менты своё секретное оружие разговаривать научили.

Эх, думаю, пропадать так с музыкой. Набрал я полные лёгкие воздуха и рявкнул в ответ:

— А ну заткни хлебало! Не гоношись. — Потом для большего понта прибавил: — Ты на кого мазу тянешь, сукоедина мизерная? На пахана?

Рожа опять — фу-у, фу-у. И снова разевает свою пасть, голосом своим скрипучим в ответ на мои правильные зековские речи советует:

— Ты бы не вертухался зря, сыночек. Канай, — говорит, — назад в барак, пока ещё есть время. Мусора, чтоб ты знал, расставили ловушку на вас, губошлёпов. Сейчас начнут вас шмалять, едва вы, дуроломы, носы высуните из мышиной своей норы по ту сторону колючки...

— Ладно фуфло давить, — чеканю я в ответ. — Давай, — говорю, — зови сюда самого главного начальника. Ваша взяла, менты, — говорю, — и хрен с вами. Не отбиться, видно, мне, бедному, никогда от вашей волчьей, наседающей стаи. Кончай, в общем, митинговать. Давай сюда начальника, падла!

И так я это хорошо, душевно сказал, с таким качественным надрывом, что даже самого себя стало мне жалко.

А рожа опять за своё:

— Есть приказ шмалнуть всех вас на месте, когда вы прохиляете за зону. В назидание всем прочим зекам, сыночек. Так что завязывай, — говорит, — качать права, с понтом умный. Дуй, зараза, в барак, покуда оперы не расписались свинцом в расходном ордере на твою душу.

Произнеся эти веские слова, рожа сгинула. Исчезла в момент вместе с облаком своим к чертям собачьим. Куда она подавалась, не знаю.

Я ещё больше приторчал от такого оборота дела. Ну, словно бы взял дополнительную, вторую дозу марафета без передыху вслед за первой.

Главное, тишина вокруг стоит такая, как в карцере. А должны бы по идеи уже грохотать сапоги и клацать затворы, и сиплый голос в окошко кухонное должен бы уже по идеи орать: "Выходи по одному, руки за голову, мать вашу так!" Не слышу, однако, ни сапог, ни голоса. Тишина.

Ни фига не понимаю.

Торчу посередине кухни дурак дураком, руками машу — бока себе растираю, весь до печёнки промороженный той рожей... Оглянулся, а барыги, что застрял в лазе, и след простыл. Видать, дал с перепугу дёру, нырнул в дырку под землю, когда мы с рожей начали перепуливаться красивыми словами.

Шагнул я, продолжая ничего не понимать, к лазу и чую, не могу второй шаг сделать. Хоть режьте меня на куски, граждане, не могу. Постоял так, постоял, вперёд-назад раскачиваясь, дивясь речам той прозрачной рожи, интенсивно обдумывая их. Стало тут потихоньку доходить до меня, что рожа эта — никакое, видно, не секретное оружие, что вовсе не на ментов она работает, а совсем даже наоборот, пошли ей Бог здоровья и счастья.

Знак она мне подала, Лёха. Понял? Знак! Век не забуду её услугу.

Поклонился я в ноги тому месту, где рожа была, сказал спасибочки и пошлёпал в бодром темпе назад в барак.

Только на своё законное место на нарах-вагонках приткнулся, как тут оно и началось. Как то есть что — оно? Да светопреставление в натуре! Пошли грохотиловки за зоной плеваться свинцом, и, что характерно, колотило их, как психических, строго в одной точке. Ты правильно понял, Лёха. Именно там, где был выход на волю из нашего подкопа.

А поутру дёрнули меня ещё до подъёма, прямо с нар, в шарашку. Повели под конвоем, а я иду и секу — подле шарашки валяются, как падаль, оба мои барыги, начинённые, по всему видать, пулевым металлом. Оба дохлые, допрос с них не снимешь. Ай да подфартило мне, думаю. Можно, стало быть, уходить в глухую несознанку — подельников моих не возьмёшь отныне в оборот. Мёртвые не дают показаний.

Едва вошёл в шарашку, граждане начальники ножками застучали на меня, замахали кулаками. Стали, в общем, шить мне попытку к бегству.

Оказалось, у того барыги, который мокрушник, был в лагере один дружок. И мокрушник всё про наши планы выложил этому своему корешу как раз накануне побега. Звал его с собой. А кореш был с гнилой начинкой — из постукивающих. Он тут же побежал к куму и продал ему нас со всеми нашими потрохами, назвав, между прочим, каждого поимённо.

Попытались граждане начальнички, шобла оперная, припаять мне побег, да не вышло. Я поднял хипеж на весь лагерь.

Я им, мусорам, так и сказал: бросьте, говорю, пудрить мозги честному зеку. Где вы угрохали тех двух барыг? За зоной. А я где был в сей исторический незабываемый момент? В бараке на нарах. У меня, говорю, полный барак свидетелей. А стукачу позорному так и передайте — ежели он и дальше будет развешивать свою дурную чернуху про меня, то я его уделаю. Врёт он всё, граждане начальники, этот ваш доноситель.

Вот он я — перед вами, весь как на ладони, доставленный сюда под конвоем, подчеркну, из барака, а не из дырки в земле, тёпленький ещё после скупого арестанского сна.

Оперы побушевали, поорали, тем их шухер и кончился. Сообразили мусора: безнадёга, полный бесполезняк — клеить мне участие в побеге. Нет против меня никаких веских фактов, кроме того дурного доноса. Ну, помяли мне слегка бока, сунули для острастки на пятнадцать суток в БУР, и на том заглохло дело.

Знаешь, Лёха, что меня особо психует во всей этой истории? А то, что прозрачная харя в облаке спасла от смертельной удавки на горлянке только меня одного. А мокрушника и того барыгу, что на время в лазе застрял, пустила, как отбросы общества, по боку — прямиком под пули.

Что она, рожа, такое-этакое во мне нашла? Чем я ей приглянулся? Ты во мне ничего не находишь этакого... ну, необычного? Нет? Вот и я сам не нахожу. А она, кажись, нашла... Знать бы — что!... Ладно, дай на прощанье руку, Лёха. Да, раздухарил ты меня, фраер, своей лекцией, раздухарил... Ну, всё. Бывай. Иду жить дальше.

Лжепомощники

Сейчас, когда я пищу эти строки, передо мной на письменном столе лежит номер одной московской газеты, поступивший в продажу то ли год, то ли два года тому назад. Я сознательно темню, не указываю ни название газеты, ни дату выхода в свет этого её номера.

А не указываю потому, что знаю — стоит сообщить точные выходные данные, и кое-кто из читателей моей книжки, прочитав то, что будет сейчас рассказано, кинется по библиотекам разыскивать тот злополучный номер газеты. Кинется вопреки всем моим увещеваниям и предостережениям насчёт опасностей контакта с так называемым "двойником Дубицкого". Кинется, подстёгиваемый неистребимым и, подозреваю, врождённым свойством человеческого характера: если тебе не рекомендуют, запрещают делать что-то, отчаянно хочется сделать именно то, что не советуют.

В газете была опубликована пространная статья о некоем враче Евгении Дубицком, фантомы, двойники которого стали являться к его пациентам по ночам. Достаточно было определённым образом позвать "двойника Дубицкого", и тот вскоре материализовывался в виде полупрозрачной фигуры. Явившись же, "астральный двойник" буквально за одну ночь излечивал людей от самых разных болезней.

Слухи об этом чуде, сообщается в газете, быстро распространились, и многие другие наши сограждане, не будучи пациентами Дубицкого, тоже стали выкликать его фантом по ночам. В газете была приведена пара эффектных фактов таких явлений призрака, записанных со слов очевидцев, не знакомых друг с другом, но толкующих слово в слово об одном и том же.

Автор статьи, вдохновлённый случаями практически мгновенного излечения от тех или иных болезней, решил поставить эксперимент на себе самом. Поздним вечером он воспользовался нехитрой по содержанию, но жёсткой по конструкции, словесной формулой вызова фантома. Никакого "двойника Дубицкого" он, впрочем, в тот вечер не увидел, однако, по его словам, явственно почувствовал чужое присутствие в доме. И тогда журналист попросил "двойника" избавить его от головной боли, которая в тот момент мучила его.

По утверждению автора статьи, головная боль почти сразу же прошла.

На этом автору следовало бы поставить точку. Однако он, профессиональный репортёр, движимый извечной тягой газетчиков ко всему, от чего припахивает сенсационным душком, сделал следующий шаг. И весьма, замечу, опрометчивый! Он закончил статью тем, что привёл полный текст заговора на вызывание "двойника Дубицкого". А потом посоветовал читателям газеты попробовать вызвать его...

У газеты был в ту пору двухмиллионный тираж. Представляете, что началось в домах её постоянных подписчиков? И в домах друзей, родственников и сослуживцев подписчиков, которым те показали газету со статьёй?

Почти все мы страдаем какими-то болезнями... По самым скромным подсчётам около двух миллионов человек принялись на следующую же после получения газеты ночь зазывать к себе в дом "двойника". Тот охотно явился — ко многим, даже очень многим. Читатели поспешили порадовать автора статьи сообщениями об этом в письмах, адресованных в адрес газеты. Подборка таких писем была вскоре опубликована на её страницах.

Печатая письма, редакция газеты не затруднила себя обеспокоиться вопросом, который при чтении всех этих посланий напрашивался: каким образом фантом, "двойник" сумел размножить самого себя в столь невероятном количестве копий? Откуда они все взялись, полупрозрачные близнецы Дубицкого, хлынувшие в ту сакраментальную ночь в российские дома, квартиры толпами, легионами, армиями? Из каких краёв налетела вдруг на Русь астральная десантная бригада дублей Дубицкого, как саранча?

Прошло три месяца, и в той же самой московской газете появилась короткая заметка. В ней сухо сообщалось, что "двойник Дубицкого", прибыв в ту жуткую ночь в тот или иной дом, не желает покидать его. Он действует хозяевам дома по ночам на нервы, стоит до рассвета столбом над постелью, и люди, живущие в доме, с каждым днём чувствуют себя всё хуже и хуже. Газета призвала своих читателей немедленно прекратить эксперименты с вызовом "двойника", ибо они могут кончиться дурно: "Фантом может навсегда поселиться у вас".

Это называется — махать кулаками после драки.

О чём, спрашивается, думала редакция газеты, когда пропускала в печать натуральные колдовские чары на призывание демонов? И не просто чары, а отработанные в экспериментах, то есть действующие.

Вот я сижу сию минуту за столом, пишу книгу. Но мне же не приходит на ум дикая мыслишка доводить с её страниц до сведения читающей публики тексты заклинаний на вызывание нечистой силы! Опубликовать любой такой текст, успешно апробированный в опытных условиях, было бы с моей стороны форменным безумием. Назовём вещи своими именами: магическая работа с подобными текстами есть чистопородная чёрная магия.

Пусть магией занимаются маги и только маги, в том числе доморощенные, неумелые вроде меня — обучающиеся ей без помощи профессиональных колдунов путём набивания шишек на собственном лбу в ходе контактных экспериментов.

Но ставить жутковатые опыты на миллионах наших сограждан, подсовывая им на газетной полосе текст чёрного магического заклинания!... Нет, такое у меня не укладывается в голове. Это не просто служебная безответственность. Это безответственность, граничащая с подлостью, даже с преступлением, пусть и совершённым по незнанию, по дурости. Ладно, Бог им судья, этим нашим газетчикам. Сделанного не воротишь. Заговор на вызывание "двойника Дубицкого" растиражирован, и я определённо знаю, что он по сию пору продолжает циркулировать в рукописных списках по стране. Я получаю изредка письма от людей, попавшихся на удочку бесовского заклинания и в панике взывающих к моей помощи, не знающих, каким образом "освободиться от привидения, терроризирующего всю нашу семью", как пишет Е.Богданов из Владивостока.

Приведу в качестве примера одно из таких писем.

Галина Волкова из города Сергач Нижегородской области сообщает: "По старости лет я совершила недавно огромную глупость, в которой раскаиваюсь. Дело в том, что несколько лет тому назад я попала в автомобильную аварию и сильно зашибла ногу. Она болит до сих пор, но сейчас уже не до неё... На свою беду я прочитала в газете статью о "двойнике Евгения Дубицкого", о способе вызова его на дом ночью — в качестве своеобразной "австральной скорой помощи". Я смогла вызвать его, а вот уходить он не захотел. Важно отметить, что ногу этот гад мне не вылечил. Прозрачный высокий мужчина возник в полночь передо мной, едва я позвала Дубицкого, и с того дня безвыездно поселился на моей жилплощади. Каждую ночь призрак бродит туда-сюда по квартире, подходит к моей крорати и часами молча стоит над душой, не давая спать, изматывая нервы. Я чувствую себя всё хуже".

Таких писем — тревожно немало.

Обеспокоенный ими, я провёл серию контактных экспериментов в трёх московских квартирах, где творились те же самые кошмары. Ставя опыты, я исходил из того — наверное, на иной взгляд фантастического — допущения, что так называемые "силы низшего астрала", или, как говорили в старину, демоны использовали врача Дубицкого в качестве пешки в своей гнусной игре.

С дальним прицелом ими была продемонстрирована анфилада мгновенных излечений людей от почти любых болезней. А когда люди уверовали в могущество врачевателя в виде фантома Дубицкого и когда, главное, весть о врачевателе была разнесена газетой по всей стране, демоны со страстью и воистину дьявольским прилежанием занялись тем, ради чего они и затевали весь этот свой рекламный цирк с "двойниками" доктора.

Легионы фантомов принялись внедряться в дома, где их ждали, надеялись получить от них врачебную помощь. Никакой помощи они на сей раз уже не оказывали. Первые их трюки с действительно дарованной людям помощью были, по моим предположениям, не более чем приманкой, которую, как глупыш-сазан, и заглотила упоминавшаяся газета... Демоны вторгались во всё новые и новые дома и становились там на вечный прикол.

Я вот что думаю: им нужна была биоэнергия, которой располагает лишь живой человек во плоти, но никак не демон. Для чего она им требовалась — не знаю. Может быть, для продолжения их персонального существования, длительность которого зависит, допустим, от количества биоэнергии, получаемой — выкрадываемой — этими таинственными существами у живых людей? А, может быть, энергетические соки живой человеческой плоти использовались ими для каких-то иных целей? Увы, не смогу сказать здесь ровным счётом ничего определённого.

Определённо, однозначно скажу лишь одно: люди, в чьих домах поселялись лжепомощники — "двойники Дубицкого", чувствовали себя отвратительно, и их самочувствие с каждым днём медленно, но верно ухудшалось. Мучали ощущения разбитости, слабости, круглосуточной усталости, сопровождавшиеся головными болями, а то и головокружениями. Как тонко подметил тот же Е.Богданов из Владивостока, "это такое чувство, словно ты весь выпит кем-то, вся энергия из тебя улетучилась".

Я, Алексей Прийма, верю в Бога. Я верю, что светлые силы высшего астрала защищают меня, а иной раз даже помогают в работе. Если бы это было не так, вы бы вряд ли смогли прочитать эту мою книжку, — некому было бы написать её для вас. Ибо контактные эксперименты, которые ставил автор книжки, оказывались сплошь и рядом вовсе не похожими на прогулки под луной при ясной погоде. Они походили скорее, говоря метафорическим языком, на бег по гладкой как доска степи под прицельным огнём противника, ведущимся в упор.

Судьба сберегла меня от прямых попаданий. Не для того ли, в частности, чтобы я сейчас рассказал вам, как вышибается лжепомощник, "двойнике Дубицкого" из дома?

Я опробовал несколько методик. Сработала только одна.

Вечером, когда стемнеет, надо разложить на полу в том точно месте, где обычно материализуется, конденсируется "двойник Дубицкого", определённую геометрическую фигуру. Эта фигура называется "магический пантакль". Она представляет собой правильный пятиугольник, размеры которого должны слегка превышать ширину плеч "двойника".

Последний в момент своей материализации окажется, таким образом, внутри пантакля.

Все пять сторон фигуры должны быть сделаны из однородного материала — из железа. Например, из железной проволоки. Если таковой не найдётся под рукой, можно изготовить пятиугольник из обычной магнитофонной ленты.

Обращайте внимание на маркировку на упаковке ленты. Если на упаковке есть две стоящие рядом латинские буквы "эф" и "е", значит лента изготовлена на феритовой, или железной, основе. Вбейте в пол пять железных гвоздей и натяните по гвоздям феритовую ленту. Пантакль готов.

Когда внутри него — а обычно это происходит около полуночи — появится "двойник", он, во-первых, не сможет покинуть пределы железного пантакля, замкнутый в магическом пятиугольнике как в темнице. Почему не сможет покинуть — не ведаю. Ну, не сможет, и всё. Во-вторых, он почти наверняка сходу пойдёт на акустический либо психический контакт с вами. Будет сулить золотые горы, если вы "разомкнёте пантакль", то есть разорвёте любую из его сторон, выпуская демона наружу.

Не вслушивайтесь в бесовские речи. Они могут оказаться чарами, то есть психофизиологическим воздействием на вас, попыткой насильственным путём подчинить ваше сознание сознанию демоническому.

Едва "двойник" появится, начинайте читать текст, который я сейчас приведу. Такое чтение называется "энвольтованием на магическом пантакле".

Что это за текст и откуда он взялся, и почему звучит столь современно — представляет для вас, одержимого бесом, заведомо факультативный интерес. Главное, текст действует: примите это к сведению. Поясню здесь лишь коротко, что текст являет собой модернизированную — "с поправкой на 20 век" — модификацию одного очень сильного, древнего, русского, магического заклинания.

В процессе чтения текста стойте или сидите, но не лежите. Держите правую руку возле правого бедра, распрямив ладонь параллельно полу. Делайте ладонью круговые движения по часовой стрелке в воздухе, смотрите в упор на "двойника" и говорите вслух:

"В достаточном количестве, с поправками и неизвестными, уничтожает всех, кто руководит, кто направляет, контролирует, осуществляет, всех операторов, все механизмы колдунов, ведьм, сглазований, экстрасенсов, гипнотизёров чёрных сил. Ужать до миллиметра и в термояд".

Текст надо заранее заучить наизусть. В нём нельзя менять ни одного слова.

После исчезновения "двойника" разберите магический пантакль на составные части, выбросьте их в бак для мусора, нахолящийся на улице. Не оставляйте составные части пантакля в мусорном ведре в своём доме до утра.

То, что я предлагаю вам, — не чёрная магия, а белая. Повторяю, белая. Она абсолютно безопасна для людей, но опасна, судя по результатам моих экспериментов, для "сил низшего астрала", а также для тех, кто по своей воле якшается с ними.

Ни в коем случае не применяйте текст против живых людей — например, сгоряча, дабы отомстить соседу или своему сослуживцу. Обязательно сработает эффект ангел-эха, хорошо известный радиолюбителям. Радиоволна, наткнувшаяся на непроницаемое для неё препятствие, отражается от него и возвращается к передатчику, пославшему её. Точно так же текст "В достаточном количестве...", нацеленный вами на живого человека, вернётся в полном своём магически-наступательном объёме к вам. И шарахнет заклинателя так, что я заранее не завидую ему.

Используйте текст только против демонических сил, не обязательно персонально против "двойника Дубицкого". Как я убедился, текст срабатывает подобно нокауту.

Желаю удачи.

Случай Манолиса Нафплиотиса

Летом 1990 года в газете "Голос Родины" было опубликовано большое — в газетную полосу величиной — интервью, взятое у меня. Я рассказал читателям газеты о своих исследовательских исканиях, о том, что это вообще такое — "русская нечистая сила", и о том, как я устраиваю сражения с ней в домах, где "нечисто".

В том интервью я особо заострил внимание на феномене и на понятии "русской нечистой силы", поскольку газета "Голос Родины", издающаяся в Москве, ориентирована на читателей, проживающих далеко за пределами России. Завершая интервью, я сообщил свой почтовый адрес "до востребования" в Москве, как всегда в таких случаях делаю.

В ответ на публикацию пошли письма от русских эмигрантов из Италии, США, Австралии, Западной Германии... Среди них попалось вдруг письмо от грека, уроженца города Афины. Оно было написано на неплохом русском языке. Автор письма сообщал, что он, убеждённый коммунист, жил с 1949 по 1965 год в Советском Союзе в качестве политического эмигранта, где и выучился сносно говорить и писать по-русски.

Имя этого человека — Манолис Нафплиотис. "27 апреля 1941 года немецкие фашисты оккупировали Грецию, — сообщал в своём письме Манолис. — В тот же день я вступил в ряды партизанского отряда и вместе с другими греками-патриотами боролся против оккупантов вплоть до освобождения Афин от них 12 октября 1944 года... Увы, вскоре после освобождения Греции от фашистов началась у нас новая война: англо-американские воинские соединения повели форменную кровавую охоту за греческими отрядами Национального Освободительного Фронта, состоявшими почти сплошь из коммунистов. Вскоре отрядам пришлось покинуть с боями родину, захваченную, с точки зрения коммунистов, новыми оккупантами. Отряды ушли в соседние страны — Албанию, Югославию, Болгарию, где к тому времени взяли власть в руки люди с коммунистическими убеждениями. Отряд численностью 5 000 человек, в состав которого входил я, получил по распоряжению югославских властей обширный надел земли в автономной республике Воеводина. Там мы и зажили большой дружной коммуной в Булкис..."

В один прекрасный день летом 1947 года Манолис Нафплиотис ехал на велосипеде вдоль узкоколейной железной дороги, ведущей от города Субботица к Булкису. Время было послеполуденное, и наш велосипедист решил передохнуть, утомлённый удушающей летней жарой. Он слез со своей двухколёсной машины, прислонил её к железнодорожной насыпи, а сам присел на землю под деревом, хоронясь в его тени от обжигающих солнечных лучей.

Не успел он как следует уместиться поудобнее на том месте в тенёчке, как чуть слева сзади послышался шорох. Манолис обернулся через левое плечо. Он увидел перед собой человека которого принял, едва взглянув на него, за священнослужителя.

Это был немолодой мужчина среднего роста в балахоне, давшем складками до пят. На голове у него виднелась тесная шапочка, странная по виду, — никогда ранее Манолис Нафплиотис не видел таких шапочек. Вниз от подбородка поверх балахона ниспадала длинная борода, заострённая внизу. Манолиса поразил цвет шапочки и одежды, в которую был облачён мужчина, — ярко фиолетовый.

— Здравствуйте! — поприветствовал Манолис по-гречески священнослужителя. А потом сказал первое, что пришло ему в ту минуту на ум: — Вы, наверное, идёте в церковь, что в селе Булкис? Вы — новый патер, назначенный в ту церковь, да?

Мужчина, казалось, не услышал заданного ему вопроса. Он внимательно, изучающе посмотрел на сидевшего под деревом человека. Затем произнёс на чистом греческом языке:

— Сейчас вы живёте здесь тихо и спокойно. Но не пройдёт и года, и чужое заморское влияние распространится до места, где кончается стрела на небе. И будут гонения властей на вас, я будете вы изгнаны отсюда.

Глаза мужчины светились умом и добротой. Как бы подчиняясь притягательному обволакивающему взору, Манолис медленно встал с земли. Распрямляясь, он спросил:

— Откуда вы, патер, знаете, что будет так?

Мужчина в ниспадающем до земли одеянии не сказал ни слова в ответ. Он сделал шаг назад и... исчез. Его размыло в воздухе, как облачко сигаретного дыма.

Потрясённый, не понимающий, куда он мог деться, Манолис огляделся по сторонам. Мужчины нигде не было. Человек в буквальном смысле слова растаял на ровном месте.

"Я не то что бы испугался. Я очень сильно удивился, — пишет в своём многостраничном подробном письме Манолис Нафплиотис. — Понял, случилось нечто необыкновенное, и немного растерялся. И тут вдруг вспомнил, что "патер" толковал что-то насчёт какой-то стрелы на небе".

Манолис поднял голову и окинул недоумённым взглядом небосклон. И ещё больше удивился и растерялся.

Он в самом деле увидел на небе стрелу. Вернее, громадное, тёмно-синее, необыкновенное облако — невероятно длинное, клинообразное, с чётко очерченными краями. Острый конец тёмно-синего узкого клина, простиравшегося над югославскими землями, указывал в сторону Чехословакии, до границы которой от села Булкис было относительно недалеко.

Манолис сел на велосипед и направился, быстро вращая педали, в Булкис. Разыскал там Георгоса Воядзопулоса, своего друга и земляка, тоже родом из Афин, и всё рассказал ему. К тому времени необыкновенное стреловидное облако уже исчезло с неба. Куда оно подевалось, Манолис не знает. Пока он крутил педали, спеша в Булкис, ему было недосуг глазеть по сторонам. Дорога была сложной для езды, кочковатой, к тому же шла по сильно пересечённой местности.

Воядзопулос внимательно выслушал земляка. Затем, почесав в затылке, молвил:

— Если бы я не знал тебя как смелого и честного борца за, наше правое дело, я бы тебе ни за что не поверил. — И добавил задумчиво: — Слышал я, в 1922 году в городе Смирна перед изгнанием греков турками тоже были такие видения-предупреждения...

Обсудив странное происшествие, Манолис и Георгос спешно направились к руководителю греческой коммуны Димитрию Мавридису.

— Надо предупредить руководство всеми греческими отрядами, находящими в Югославии, о сообщении, полученном мною свыше, — заявил Манолис, поведав Димитрию о случившемся.

Димитрий Мавридис возразил:

— Они не поверят в твой рассказ. Сочтут тебя сумасшедшим.

На том дело и заглохло.

Но, как и предсказал мужч<